Пепельный реквием

И сон мой все время на грани, на крайнем отрезке пути, где дальше идти невозможно, и все-таки надо идти. Сейчас я шагну обреченно, кулисы раздвинув рукой. Но я не играл этой роли и пьесы не знаю такой. Юрий Левитанский — Сон о забытой роли

Удушливая темнота наваливалась со всех сторон. На зубах скрипела пыль, а на языке отчетливо ощущался стальной привкус крови. Скарамучча протянул руку вперед. Его пальцы уперлись во что-то твердое. Было слишком темно, и он не мог увидеть даже собственные ладони, но быстро ощутил под ними холодную шершавую поверхность. Камни. Завал. Он… погребен заживо. Им овладел липкий животный ужас. Из горла пополам с рваным дыханием вылетел сдавленный хрип. Уперевшись руками и ногами в нависший сверху камень, Скарамучча попытался сдвинуть его, но камень не поддался ни на дюйм. — Блядь, ну давай же, ну… Сколько бы усилий ни прикладывал Скарамучча, как бы яростно он ни бил и ни пинал, камни держались твердо, будто многовековые скалы, вросшие в землю Ли Юэ, и плотно прилегали друг к другу — настолько, что среди них даже не было видно просвета. Скарамучча в отчаянии ударил перед собой ладонью. Камни остались в том же положении, в каком были, но откуда-то сверху на Скарамуччу посыпалась мелкая крошка. — Барбара! — позвал он. Нет ответа. — Эй, Фишль? Беннет? Нет ответа. Стиснув зубы, Скарамучча ругнулся. Как ни странно, яростная брань помогла совладать с паникой, и Скарамучча, взяв себя в руки, ощупал окружающее пространство. Судя по всему, в падении камни встали друг на друга и образовали некое подобие крошечной пещеры посреди завала. Скарамучче чудовищно повезло выжить, но не повезло угодить в смертельную ловушку, из которой он не видел выхода. Почему никто не отвечает? Выжил ли хоть кто-нибудь во время обвала? — Мона? — робко окликнул Скарамучча. Тишина. С губ Скарамуччи сорвался судорожный выдох. Он инстинктивно зажал рот рукой, будто пытался удержать рвущееся наружу отчаяние, но это не помогло. Тесное пространство сдавливало, казалось, каждую клеточку его тела. Одна мысль о том, что он может провести здесь в буквальном смысле вечность, лишала Скарамуччу способности рассуждать здраво. Когда твое тело смертно, ты можешь хотя бы рассчитывать на смерть. Он же, имея неограниченный срок жизни, мог провести в этих завалах ближайшие десятки, сотни, тысячи лет. Бессчетные дни наедине с собой, в компании удушливой темноты и холодных, равнодушных камней. Бессмертие тела не означает бессмертие разума. От осознания ситуации у Скарамуччи отчаянно защипало глаза. Он сердито заморгал, пытаясь прогнать дурацкие слезы. Да что с ним, блядь, происходит в последнее время?! Чуть что, сразу начинает реветь. Ему ведь плевать. Много лет назад, стоя у пылающего дома, он поклялся, что теперь ему всегда будет плевать — пускай мир вокруг катится в Бездну, он, Скарамучча, в любых обстоятельствах найдет в себе силы рассмеяться судьбе в лицо и показать ей средний палец. Но сейчас… Сейчас ему не было плевать. Разум был охвачен одной-единственной мыслью. Она врезалась в сознание, опутывала его, наматывалась, словно нити на катушку. Он навечно останется здесь. Один на один с темнотой. Один на один с молчанием, с неизвестностью, с пустотой. С самим собой. — Терион! Этот крик, казалось, сорвался с губ без участия Скарамуччи. Он знал, вредный артефакт слышит. Их с Терионом сознания были связаны крепкой нитью, которую невозможно было разорвать ни обвалом, ни даже свержением Небесного порядка. Затаив дыхание, Скарамучча ждал ответа. Тишина… Скарамучча невольно вжал руку в грудь, туда, где у обычных людей находилось сердце. Он мог даже ощущать в этом месте фантомную боль — как у старых вояк, потерявших конечность. Тело била крупная неконтролируемая дрожь. Скарамучча уперся локтем в камень, попытался сдвинуть его, но от ужаса, усталости и всеобъемлющего ощущения одиночества силы окончательно его покинули. — Терион, пожалуйста… Если ты меня слышишь, прошу тебя… Скарамучча больше не мог сдерживаться. Слезы покатились по его щекам, и он, захлебываясь ими, прошептал: — Я не хочу… Не могу… Рядом с его беспомощно вжатым в камень локтем легла призрачная рука. — Теперь, значит, ты хочешь, чтобы я вмешался. Вздрогнув, Скарамучча повернул голову. Маленькую пещеру, больше похожую на клетку для загнанного зверька, освещал силуэт мужчины с длинными черными волосами и аристократичными чертами лица. Синие глаза Териона слегка мерцали во мраке. Скарамучча мог легко различить в них раздражение. — Прости, — сказал Скарамучча, торопливо вытирая слезы. — Мне жаль, что я наговорил тебе гадостей и… — Хватит, — резко оборвал Терион. — Прекрати лгать. Тебе не жаль. Ты даже не знаешь, за что именно просишь прощения. Скарамучча умолк, потрясенный его прямотой. Колено Териона упиралось в пол, рука по-прежнему покоилась на поверхности камня, который от призрачного прикосновения стал еще холоднее. Терион ничего не предпринимал. Впрочем, не стоило даже и надеяться, что отголосок прошлого сумеет сдвинуть с места неподъемный валун. — Тебе абсолютно наплевать, Скарамучча. На меня. На людей, которых ты подвел, допустив «Стремительный натиск». На судьбу всего мира. Отстранившись от камня, Терион резко отвернулся, но Скарамучча успел заметить, как сверкнули яростью сапфиры его глаз. Спина Териона согнулась, плечи опустились. Рука, поначалу обессиленно упавшая вдоль тела, вдруг сжалась в кулак, и Терион, глядя в сторону, процедил: — Я знал. Я так и думал, что все этим закончится. Скарамучча не смел его прервать. — Из всех их блядских планов этот был худшим. Прежде Терион матерился в одном-единственном случае — когда принимался читать Скарамучче нотации по поводу безраборчивого применения бранных слов. — О чем ты говоришь? Скарамучча опасался, что, заслышав его голос, Терион вспыхнет и исчезнет, оставив его один на один с темнотой. Но этого не случилось. Прижав к лицу призрачную руку, Терион некоторое время стоял, пытаясь совладать с эмоциями, пока в конце концов ему не удалось восстановить привычную маску невозмутимой сдержанности. Но как бы ни пытался замкнуться Терион, они со Скарамуччей по-прежнему оставались связаны. И если раньше Скарамучча всегда пытался отгородиться от своего незваного соседа, сейчас он рискнул податься навстречу его мыслям. Он чувствовал, как Терион утопает в невыразимом отчаянии. Как он напуган, как мотыльками мечутся его мысли. Скарамучча был охвачен собственным ужасом, и укрепить эту связь оказалось нелегко, но он все же сумел услышать в своем сознании обрывки фраз. Они складывались в разговор, доносившийся из далекого прошлого.               — …безумие. Кто вообще придумал этот план? Это риторический вопрос, Идрис! Этот голос, насквозь прошитый красными нитями гнева, принадлежал Териону. Ему ответил другой, тоже мужской, но более мягкий и спокойный, как если бы его обладатель сидел с закрытыми глазами, пребывая в бесконечной гармонии с собой. — Пожалуйста, успокойся. — А я согласна с Терионом. — В голове раздался громкий звук, похожий на хлопок ладони по столу. — Это же гребаное безумие! Незнакомке отвечал еще один голос — женский, полный холода, от которого даже сквозь время сводило зубы: — София, не выражайся. — Я извиняюсь, но не слишком, — отозвалась первая девушка. Казалось, холодность собеседницы ни капли ее не смущает. — Я ни за что на такое не соглашусь. Что это за спасение такое? Да сколько человек вообще останется в живых? Послышался тихий вздох, и неизвестная женщина спросила: — Вам не кажется, что это не нам решать? Наше дело — сражаться с Се-ци. Боги мудры и видят больше простых людей, даже оскверненных. Быть может, в их планах есть нечто, чего мы пока не понимаем. Мы лишь солдаты на этой войне, и наша задача — выполнять приказы. — Ты слишком веришь богам, Цзиньхуа, — резко сказал Терион. Метрах в двух от Териона что-то с грохотом повалилось на пол. Судя по звуку, это было убранное в ножны оружие. Кто-то приглушенно ругнулся. — А ты им не веришь? — напряженно спросила женщина по имени Цзиньхуа. — Не верю, — без тени сомнений ответил Терион. — Если бы они действительно были всесильными, они не нуждались бы в оскверненных. Но они спустились в Тейват и объединили силы с людьми. Это значит, они так же, как и мы, слепо мечутся из угла в угол. Решение, которое они предлагают, продиктовано отчаянием. Но такие решения редко бывают удачными. Некоторое время его невидимые собеседники молчали. Затем несколько из них заговорили одновременно. Собравшиеся перебивали друг друга, и в поднявшемся гомоне Скарамучча не мог различить ни слова — вплоть до момента, когда сквозь шум донеслось негромкое, но отчетливое: — Хватит. Все мигом замолкли. В наступившей тишине зазвучал один-единственный голос — его обладатель прежде хранил молчание, но теперь слова сыпались из его рта ледяными осколками, и Скарамучча услышал, как кто-то из присутствующих нервно поерзал. — Пока нас никто не заставляет ничего делать. — Арей… — раздался неуверенный голос девушки, той самой, что стучала по столу. — Мы не можем откладывать решение проблемы в надежде, что нам никогда не придется ее решать. Раздался вздох. — Прошу. Давайте… Давайте хотя бы сегодня не будем о неразрешимых проблемах. Я просто хочу… — Голос человека по имени Арей прервался. Когда он зазвучал снова, он показался Скарамучче более хриплым и усталым, чем прежде. — …похоронить своего друга. Раздался еще один вздох, на сей раз женский. Кажется, он принадлежал женщине по имени Цзиньхуа. — Как человек, — добавил Арей. — А не как Шиу.               — Вылези из моей головы. Голос Териона ударил, словно хлыст. Застигнутый врасплох, Скарамучча упустил из виду ту тонкую ниточку, которая связывала его сознание с Терионом. Отзвуки прошлого растворились в тишине настоящего. Сморгнув, Скарамучча взглянул на Териона и обнаружил, что тот прожигает его взглядом. — Кто эти люди? — Не твое дело. Скарамучча в который раз за день прикоснулся к груди в том месте, где у обычных людей находилось сердце. Побывав в воспоминаниях Териона, Скарамучча погрузился в то же паршивое состояние, какое обычно охватывало его после встреч с Моной. Дыра вместо сердца продолжала саднить. Териону было больно. — Что я наделал, Терион? Тот ответил не сразу. Закрыв глаза, он некоторое время стоял неподвижно, пока в конце концов с протяжным выдохом не провел руками по лицу и волосам. Этот жест немного его успокоил. — Давай для начала вытащим тебя отсюда. — Ты ведь не хотел мне помогать. — Не хотел, — согласился Терион. — Но и бросить тебя здесь не могу. Наши сознания связаны. Не имею ни малейшего желания ежесекундно выслушивать, как ты, разрушив целый мир, больше всех жалеешь в нем себя. Скарамучча не знал, как следует на это отвечать. Он не мог понять, ехидничает ли Терион или говорит всерьез. — Ладно, допустим. Но что ты сделаешь? Ты ведь ебучий призрак. — Большое спасибо за такую приятную характеристику. Вот теперь он точно ехидничал. Скарамучча с облегчением выдохнул. Такой Терион, пускай и был невыносим, устраивал его гораздо больше, чем тот, что стоял посреди завалов каменным изваянием с глазами, полными тихого страдания. — Этот, с позволения сказать, «ебучий» призрак может завладеть твоим телом. — Ты опять свою шарманку завел? — возмутился Скарамучча. — Я тебе уже десять раз говорил, я не намерен уступать тебе свое тело. Меня не интересует твоя сделка, и на такой дешевый развод я не поведусь. Глаза Териона сверкнули. — Ну, дело твое. В таком случае я пошел. Не слышать тебя я не могу, но хотя бы не буду видеть — уже какая-то радость. Сказав так, Терион махнул на прощание и, развернувшись, зашагал прямиком к завалам. Когда одна половина его тела уже скрылась в камне, Скарамучча вдруг осознал, что он не шутит, и инстинктивно потянулся следом. — Подожди! Терион остановился. Затем, устало вздохнув, вылез из камня обратно к Скарамучче. — Чего еще? — Возьми, — дрожащим голосом ответил Скарамучча. — Делай, что хочешь, но вытащи меня из этого блядушного места! — Мне кажется, слово «блядушный» здесь неприменимо. Скарамучча знал, что благодаря их связи сумеет прикоснуться к Териону, и сердито пнул его по ноге. Лицо Териона осталось непроницаемым, но Скарамучча видел издевательское выражение, которое затаилось на дне его глаз. Придурок. Я слышу твои мысли. Тогда сделай одолжение, услышь вот это: ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА! Терион опустился перед Скарамуччей на колени и, не утруждая себя объяснениями, положил холодную ладонь ему на грудь. Снова это место. Скарамучча с замиранием сердца ждал, когда Терион уберет руку и признает, что куклой с дыркой вместо сердца призраку завладеть невозможно. Терион ничего не сказал. Через короткое мгновение мир в глазах Скарамуччи вдруг обратился в неукротимый вихрь. Его бросило в жар, потащило в сторону, замотало, будто в машине, какие в Снежной состоятельные граждане использовали для стирки одежды. Внутренне Скарамучча ощущал себя примерно так же — чьими-то мокрыми носками, в которых дыр было больше, чем самих носков. Наконец он обрел устойчивое положение. Ну, почти. Все дело было в том, что он оказался подвешен в воздухе вверх ногами. Более того, теперь он смотрел на свое тело со стороны — будто снялся в фильме знаменитого господина Ксавье и пришел взглянуть на результат в роли зрителя. От этого чувства все внутри сжалось, и Скарамучча неосознанно потянулся к самому себе, но от непривычного положения в пространстве не смог дотянуться. — Терион, поставь меня на землю! — Я тебя не держу. Скарамучча охладел. Губы на его теле шевелились, но он не имел к этому ни малейшего отношения. — В каком это, блядь, смысле? Тогда почему я болтаюсь в воздухе вверх ногами?! Просто признай, что опять надо мной издеваешься! Терион рассмеялся. Вернее, рассмеялся Скарамучча — его тело, которым управлял совершенно другой человек. — Твоя душа сейчас стоит на пороге между жизнью и смертью. Артерии земли удерживают ее, и в таком состоянии ты видишь этот мир таким, каким воспринимает его твоя душа. — Что за бред ты несешь? Терион вздохнул и, не утруждая себя мгновенным ответом, упер ладони в валун. Скарамучча фыркнул. Он уже несколько раз пробовал сдвинуть камень с места — едва ли Терион мог добиться успеха, повторяя те же действия, которые совершал Скарамучча, тем же телом. — Ты называешь бредом все, чего не можешь понять? К удивлению Скарамуччи, Терион не стал давить на камень. Напротив, его прикосновение оказалось мягким, а кончики пальцев совсем чуть-чуть даже не дотрагивались до шершавой поверхности. — Так ты воспринимаешь этот мир. Для тебя все в нем перевернуто вверх дном. Ты принимаешь любовь за ненависть, милосердие за жестокость, а боль за освобождение. Поэтому… Ладони Териона засветились красным, и Скарамучча ощутил, как в пространстве разлилась давящая темная энергия. Подобной, но гораздо менее сильной обладали все Лорды Бездны. Такую же энергию источал в момент воссоединения с постаментом Шепот Порчи. — …ты и оказался в таком положении. Не веря его словам, Скарамучча попробовал перевернуться, но ноги точно приклеились к невидимой полосе под потолком крошечной пещеры. Скарамучча ругнулся. Пока он экспериментировал, камень под воздействием силы Териона сдвинулся на несколько сантиметров. На этом все и закончилось: камень во что-то упирался, и даже силы Териона не хватало, чтобы преодолеть это невидимое из пещеры сопротивление. — Эй, — окликнул Терион. — Раз уж ты теперь в призрачном облике, сходи на ту сторону и посмотри, что мешает. Скарамучча неохотно подчинился. Шагать по потолку в перевернутом мире оказалось тем еще испытанием, и когда Скарамучче наконец удалось пробраться через завал, к искаженному восприятию добавилось головокружение. — Тут еще один камень. По виду тяжеленный. — Дальше чисто? — Чисто. Сдвинешь оба — сумеем выбраться. Со стороны Териона донесся вздох. Скарамучча вернулся обратно в образованную завалом пещеру и обнаружил, что Терион вновь уперся в камень, но на сей раз всего одной рукой. Второй он совершал в воздухе пассы, которые показались Скарамучче самыми бредовыми движениями, какие он только видел в своей жизни. Особенно с учетом того, что пассы эти совершались, по сути, им самим. Недовольно скрестив руки на груди, Скарамучча наблюдал за действиями Териона, но быстро заскучал и спросил: — А каким ты видишь этот мир? — Расколотым. Подобного ответа Скарамучча не ожидал. — Что за бред? — Вот опять ты это делаешь, — со смешком отозвался Терион. — Ты задал вопрос, я честно на него ответил. Никакого бреда тут нет. Скарамучча сдвинул брови. — Но я не понимаю… — А вот это уже ближе к истине, — ответил Терион. Разумеется, он не смог обойтись без насмешки. — Понимать тут нечего. Представь, что смотришь на мир через треснутое стекло. Вот таким я его и вижу. Покрытым трещинами, иногда настолько сильными, что через них вообще ничего не различить. Некоторое время Скарамучча молчал, обдумывая его слова. Сколько лет Терион существует в таком виде? Сколько лет он смотрит на разбитый мир? — Почему? — Оу? А, ты все об этом. Ну… Терион наконец закончил совершать мудреные пассы и с силой ударил ладонью перед собой. Где-то за валуном раздался шум — должно быть, это откатился в сторону второй камень. Уперевшись руками в колени, Терион перевел дух. — В момент смерти моя душа раскололась. Удар, поразивший меня, предназначался не только телу — он пытался стереть все, что могло от меня остаться. — … Выдохнув перед очередным усилием, Терион поднял обе ладони и вновь принялся толкать валун с помощью темной энергии. — Это была сила за пределами человеческого познания, и я не мог ей противостоять, как не мог и предотвратить этот удар. Все случилось так быстро… Но благодаря чужому вмешательству все мое сознание, все мое естество угодило в один-единственный фрагмент. Так я смог собрать остальные фрагменты воедино прежде, чем слиться с артериями земли. Терион рассказывал о собственной смерти спокойным, ровным тоном. Может, он лишь притворялся, прячась за своей излюбленной маской. — К сожалению, если разбить стеклянный графин, а после наспех склеить осколки дешевым клеем, ничего хорошего не выйдет. Трещины все равно будут видны, и как ни старайся, графин уже не сможет служить своим прежним целям. — Уголки его губ дернулись. — Так и душу, разбитую однажды, до конца уже не склеишь. Вот и как прикажешь отвечать на такие откровения? Скарамучче стало неуютно. Не потому, что его раздражала искренность Териона, вовсе нет. Напротив. Скарамучче нравилась его честность. Может, причина этого странного гнетущего ощущения заключалась в том, что они с Терионом были связаны — и Скарамучча чувствовал его боль, но не мог ничего с этим поделать. Они с Терионом не могли отгородиться друг от друга. Чувства каждого они делили на двоих. — Кто убил тебя? — спросил Скарамучча. Терион ответил не сразу. — Небесный порядок. Валун с грохотом отлетел прочь. Не оборачиваясь, Терион выбрался через образовавшийся проход и с облегчением выпрямился в полный рост. Скарамучча же оказался так ошарашен его словами, что даже забыл попросить обратно свое тело. — Погоди, что? Небесный порядок? Как… Как это произошло? Терион опустил глаза. — Я не хочу об этом говорить. Скарамучча хмыкнул, хотел съязвить, но передумал. Он никогда не видел на собственном лице подобного выражения. Противоречивые эмоции сталкивались в расколотой душе Териона, и Скарамучче казалось, любой неосторожный вопрос может окончательно разнести ее вдребезги. — Похоже, у тебя есть все причины ненавидеть Небесный порядок, — заметил Скарамучча. — В таком случае разве ты не должен радоваться его падению? Вместо ответа Терион вздохнул, посмотрел на Скарамуччу, все еще подвешенного в воздухе вниз головой. Скарамучча уже успел привыкнуть к такому положению и даже сумел сесть, скрестив ноги на манер какого-нибудь просветленного монаха из Ли Юэ. — Давай поговорим об этом, когда выберемся. Разумеется, Терион в очередной раз что-то не договаривал. Упрашивать его было бесполезно. Неожиданно они оба услышали неподалеку приглушенный стон. Терион среагировал молниеносно: метнувшись в темноту, он остановился у кучи камней и принялся без лишних вопросов оттаскивать их в сторону. Благодаря темной энергии он действовал быстро, и вскоре из завалов высунулась навстречу свету ослабевшая рука. Глаза Скарамуччи расширились. Он без труда узнал эту порванную перчатку. — Терион, это Мона! — А то я не понял, — фыркнул Терион, с трудом управляясь с дыханием. — Скара? — узнав голос, окликнула Мона. — Это ты? Скарамучча с Терионом одновременно выдохнули: хоть Мона и угодила в каменный плен, она хотя бы не пострадала. — Вытащи ее уже! «Ты сейчас сам будешь камни оттаскивать, — пригрозил Терион. — И я палец о палец не ударю, когда в следующий раз попросишь о помощи». Пришлось Скарамучче прикусить язык. Волнуясь, он ходил по потолку из стороны в сторону, попутно оглядывая разрушенную гидростанцию. Большую ее часть скрадывали пыль и темнота. Скарамучча не знал, удалось ли выжить Фишль и Беннету, какая судьба постигла Габриэля и куда сбежала Барбара. Но он видел тела тех, кто не сумел спастись. Их кровь была на его руках. Стиснув зубы, он отвернулся и с облегчением увидел в просвет между камнями бледное лицо Моны. Ее щеки покрывала сеть мелких царапин, на лбу кровоточила глубокая ссадина, зато она была жива. Жива. Оттолкнув еще несколько камней, Терион опустился на колени и протянул Моне руку. Их глаза встретились. Лицо Моны изумленно вытянулось, но она, не решаясь ничего спрашивать, все же взялась за предложенную ладонь, и Терион бережно вытянул ее из плена обломков на свободу. Мона покачнулась. Терион поймал ее, помог сесть. Мона дрожала — на нее волнами накатывался запоздалый ужас. — Как вы себя чувствуете? — спросил Терион. Мона подняла на него взгляд. Она чувствовала, что со Скарамуччей что-то не так, но не могла даже представить, насколько. — Отдай мне мое тело, придурок! «Хм. А я думал, что раз уж выполнил за тебя всю грязную работу, могу задержаться в нем подольше». — Терион, блядь! — Ну чего ты опять ругаешься? — развел руками Терион. — Скарамучча просто невозможен, — пожаловался он Моне. Мона хотела потереть кровоточащий лоб, но Терион перехватил ее руку, не позволяя теребить ссадину. Мона поддалась, только устало обронила: — Согласна. Вдруг она, вырвав руку, отшатнулась. — Погоди, что?.. — Терион!!! — взревел Скарамучча. Терион рассмеялся. Скарамучча уже приготовился извергнуть на него поток всех известных ему бранных слов, когда Терион вдруг поднялся и протянул к потолку, под которым висел Скарамучча, руку. Мона наблюдала за этой картиной с ошарашенным видом — кажется, она успела несколько раз усомниться в собственной нормальности. «Иди уже сюда. Забирай обратно свое тело — и разбирайся со всем, что наворотил, сам». Как только их руки соприкоснулись, мир снова несколько раз перевернулся и наконец принял привычное положение. Скарамучча увидел перед собой шокированное лицо Моны. Похоже, она никак не могла решить, кто из них сумасшедший, и Скарамучча неохотно объяснил: — Я связан с сознанием, которое живет в Шепоте Порчи. Его зовут Терион, и он умеет занимать мое тело. Мона уставилась на него, как на умалишенного. — Скара… Он ожидал, что Мона назовет его психом и попросит придумать оправдание получше, но она только качнула головой и, поднявшись, прошла мимо. Скарамучча обернулся ей вслед. Мона, пошатываясь, брела через руины гидростанции и шепотом звала друзей по именам. Ей никто не отвечал. Спина Моны ссутулилась, словно ей на плечи вдруг сбросили мешок с песком. Споткнувшись, она повалилась на колени, прижала руку к лицу — она всеми силами пыталась делать это тихо, но Скарамучча все равно услышал, как она плачет, плачет навзрыд, прекрасно понимая, что ее друзья могли сгинуть во время обвала безвозвратно. «Я не имею к этому никакого отношения! — Скарамучча с трудом сдерживал этот мысленный крик. — Я не хотел этого!» — Именно этого ты и хотел. Скарамучча повернул голову. Терион стоял, скрестив руки на груди, и неотрывно смотрел на Мону. — Ты хотел разрушить мир. Поздравляю. Ты этого добился. Тебе стало легче? Скарамучча промолчал. Вздохнув, Терион приблизился к Моне. Опустившись на колени, он обхватил рукой ее плечи. Мона не могла почувствовать этого прикосновения, ведь Терион был неосязаемым призраком, но ощутила легкую успокаивающую прохладу. — Невозможно легко уйти от прошлого. Для этого не бывает ни коротких, ни простых дорог. Кто-то должен заплатить цену. Ты отказался это делать — и заставил заплатить вместо себя всех остальных. Скарамучча поднялся. Сделал неуверенный шаг вперед. Затем еще один. В конце концов он, не выдержав, сорвался с места и остановился только рядом с Моной. Она подняла припухшие глаза. Мгновение назад в ее взгляде теснилась горечь, но стоило Моне завидеть Скарамуччу, как ее лицо исказилось яростью. — Оставь меня в покое. Он неосознанно потянулся к ней рукой. — Мона… Она отбила его руку, сорвалась на крик: — Оставь меня в покое! Как ты не понимаешь, Скарамучча? Ты разрушил все! Все! — Она говорила, а по ее лицу неудержимыми потоками сбегали слезы. — Ты добился желаемого, так подавись им! Иди. Смейся, танцуй на пепле старого мира, сколько тебе влезет. Упивайся своей победой. Ты ведь всегда ненавидел этот мир, ты ненавидел в нем всех и каждого. Надеюсь, теперь ты счастлив, глядя, как все, что тебе так ненавистно, умерло! Судорожно дыша, она отвернулась. Скарамучча опустился на землю. Ноги перестали его держать, а к горлу подкатил тяжелый ком, который никак не получалось сглотнуть. — Мне жаль. Когда он наконец сказал это, по щекам заструились слезы. Скарамучча зажмурился, но это не помогло. — Тебе «жаль»? Голос Моны звенел. Казалось, еще немного — и она разобьется, разлетится на осколки, как стеклянный графин. «Душу, разбитую однажды, до конца уже не склеишь», — так сказал Терион. Скарамучча же разбил ее душу достаточное количество раз. В ночь нападения на Фонтейн. В тот день, когда они с Принцем Бездны пытались выяснить местоположение гнозиса. И конечно, сегодня, когда он принял решение передать Шепот Порчи Барбаре. Наверное, он просто надеялся, что, если кто-то станет таким же разбитым, как и он сам, он сумеет наконец примириться с этими неисцелимыми трещинами. — Скарамучча, оглянись вокруг. Слишком поздно для жалости. — … Они сидели друг напротив друга и плакали. Казалось бы, они делят на двоих общую трагедию, но нет: никогда прежде, даже в тот момент, когда Скарамучча ударил Мону в доме Габриэля, они не были так далеки друг от друга. Казалось, между ними пролегает непреодолимая бездна. Скарамучча знал, что уже не сумеет восстановить через нее мосты. Он сжег их своими руками. Все это было неправильно. Несправедливо. Он надеялся, что после «Стремительного натиска» не будет ни боли, ни сожалений. Он надеялся открыть глаза в другом мире, начать все заново, переписать с чистого листа. Если сжечь прошлое, с ним не придется жить. Оно не будет таскаться за тобой прилипчивым тягостным спутником, и ты наконец обретешь свободу. «Невозможно легко уйти от прошлого. Для этого не бывает ни коротких, ни простых дорог». После «Стремительного натиска» не случилось нового светлого мира. Боль никуда не делась. Напротив, она набросилась на Скарамуччу с утроенным рвением, а он понятия не имел, какой дорогой теперь может от нее убежать. Поблизости зашевелились камни. Не глядя друг на друга, Мона и Скарамучча синхронно повернули головы. В темноте вспыхнул луч света. Мона прикрылась рукой, а Скарамучча, прищурившись, различил в этом пятнышке света чей-то янтарный глаз. — Эй, есть кто живой? — спросил незнакомый женский голос. — Не волнуйтесь. Мы скоро вас вытащим!               Спасение пришло, откуда не ждали. Как позднее выяснил Скарамучча, окликнувшую их девушку звали Иден. Она была руководительницей странствующего театра, который весьма кстати оказался неподалеку от Каскада Дождей. Заслышав со стороны гор шум, Иден немедля собрала людей из труппы и поспешила на помощь. Несколько крепких парней, один из которых владел Гео Глазом Бога, растащили камни. Через образовавшийся проход Мона и Скарамучча выбрались на свежий воздух. Они все еще не смотрели друг на друга. — Вы живы! — с облегчением воскликнула Иден. Это была высокая девушка с длинными волосами цвета терпкого вина. Ее изысканный черно-золотой наряд выдавал богатство обладательницы. Весь облик Иден был пропитан гармонией, но в то же время выражение глаз казалось слегка отстраненным, словно она всегда наполовину пребывала в вымышленном мире своих пьес. Приблизившись, Иден мягко положила руки на плечи Моне. «Не слишком ли фамильярно? — напрягся Скарамучча. — Они знакомы всего пару минут!» — Все не совсем так, как ты думаешь, — предупредил Терион. Не успел Скарамучча спросить, что все это значит, как глаза Иден наполнились слезами, и она вдруг ни с того ни с сего прижала Мону к себе. — Мы были рады за вас обоих и ужасно расстроились, когда нам рассказали про случай в Мондштадте. Марсель отказывался верить, что это правда. Архонты, как же я счастлива, что он оказался прав! — Что? — ошарашенно спросила Мона. Скарамучча был с ней солидарен. «Что за бред она несет?» — И снова ты называешь бредом то, что им не является. Терион подошел к обрыву. Выбравшись с гидростанции, они оказались по другую сторону гор. Отсюда вниз уводила крутая тропа, которая убегала в сторону небольшого городка Сен-Аньер на берегу озера. Сложив руки на груди, Терион смотрел на его далекие остроконечные верхушки, похожие на причудливые шляпы. — «Стремительный натиск» никогда не был планом по свержению Небесного порядка. Жаль, мне не хватило ума понять это раньше. «Терион, либо говори прямо, либо не говори вообще». Терион со вздохом прикрыл глаза, опустил голову, и длинные черные пряди упали ему на лицо. Скарамучча не представлял, что он собирается сказать, но ощущал, каким тяжелым стало сердце Териона, какие мрачные мысли тревожат его ум. А потом Терион обо всем ему рассказал. Он объяснил, что Небесные ключи были созданы не только как оружие против скверны — они служили ключом, отпирающим дверь в иную вероятность. Слушая его, Скарамучча с трудом стоял на ногах. Вокруг суетились люди из труппы Иден. Вскоре к ним присоединились рыцари, которые базировались в форпосте Королевской Стражи вниз по тропе. Они обыскивали завалы, растаскивали обломки камней, но Скарамучча не мог думать о потенциальных выживших: все его мысли занимал рассказ Териона. «Значит, этот обвал произошел из-за столкновения двух версий Каскада Дождей?» — Двух гидростанций, да. «И теперь наши вероятности… соединены?» — Нет. Пока еще нет. Но некоторые их части уже начали сливаться. Иден не принадлежит твоей вероятности. Она знает вас с Моной, но вы не те, за кого она вас принимает. «Как она может нас знать? Кто мы в ее мире?» Терион оставил вопрос без ответа. Скарамучча приложил ладонь ко лбу. Разум плавился. Постепенно, слой за слоем, Скарамучча пытался уложить в нем одну простую мысль: его обманули. Им воспользовались. Он был пешкой в чужой игре и все это время даже не видел, в какую сторону воюет. Убедившись, что Мона ее не узнает, Иден уверилась в мысли, что та во время обвала ударилась головой. Сжав руку Моны с нежностью старшей сестры, Иден сказала: — Давайте вернемся в Сен-Аньер. Вам со Скарой обязательно нужно показаться врачу. Не переживайте, в этот раз Люсьен отправился с нами. — Кто? — обессиленно спросила Мона. — Послушайте, как вас там… Я не могу уйти! Там остались мои друзья. Там Фишль, Беннет… Габриэль… — Ее глаза наполнились слезами. — Я не могу уйти, я не могу оставить их там, я не могу… Казалось, одна мысль о возможной судьбе друзей переломила Мону пополам. Она согнулась, задрожала всем телом. Скарамучча сделал шаг, но вспомнив, как в последний раз Мона его оттолкнула, не решился приблизиться. Иден же подалась вперед, заключила Мону в мягкие объятия, успокаивающе погладила ее по спине. Мона снова плакала, и ее слезы заливали Иден рукав, но та не обращала внимание. — Пойдем в Сен-Аньер, — ласково повторила она. — Всех выживших приведут туда. Тебе нужно отдохнуть, дорогая. Мона замотала головой. — Нет. Нет, я не могу… Иден взглянула на Скарамуччу в ожидании помощи, но тот стоял, застыв на месте подобно ледяной скульптуре. Он ничем не мог помочь. Случись это прежде, до того, как к нему вернулась память, он с легкостью сумел бы успокоить Мону. Он без труда подобрал бы нужные слова, обернул бы ее шею своим шарфом, легонько стукнул бы кончик ее носа сгибом пальца. Это всегда действовало на нее подобно заклятию. Как бы горько она ни плакала, в этот момент она всегда невольно улыбалась, и Скарамучча пользовался этим, чтобы донести успокаивающие слова. Прежде, до «Стремительного натиска», до ночи атаки на Фонтейн, он бы взял ее за руку, потянул бы за собой в ее любимую кофейню. Тогда еще не было ничего этого. Ни боли. Ни смерти. Кофейня стояла целой, и Мона со Скарамуччей могли проводить в ней часы напролет: он жаловался на очередные претензии Эркюля, а она в красках рассказывала о чудаках, посещавших цветочную лавку. Случались дни, когда они ненавидели целый мир — за минувшие шесть лет он часто бывал к ним несправедлив. Но по крайней мере они ненавидели его вместе. А теперь… Теперь все это осталось в прошлом. Кофейня разрушена. Шарф порван во время атаки на Фонтейн. Уиллоу мертва, и даже память об эклерах, которые она с такой любовью напекла для своих друзей, превратилась в зыбкий туман. Габриэль тяжело ранен. Возможно, он мертв — как и Фишль, и Беннет. Мир небрежно слеплен из двух противоречащих друг другу половин. А Мона безутешно плачет, потому что в попытках примириться с собственной болью он превратил ее сердце в осколки. Что бы ни отразилось в его глазах, Иден, казалось, все поняла. Качнув головой, она крепче прижала к себе Мону, но та попыталась вырваться, броситься обратно сквозь провал в стене, вбежать в темноту, раз за разом выкрикивая имена друзей. — Одолжишь мне свое тело? Вопрос Териона вывел Скарамуччу из состояния ступора. В этот раз он не стал упрямиться, не стал даже спрашивать, зачем Териону это понадобилось. Он молча уступил — и вскоре опять оказался подвешен вверх ногами. Теперь он этого даже не заметил. Неуловимый человеческим глазом, он позволил Териону творить все, что ему вздумается, а сам подошел к Моне, потянулся призрачной рукой к ее напряженной спине. Признать, что тебе больно… Это тяжело. Это все равно что признать собственную уязвимость и слабость. Добровольно подтолкнуть себя к тому, чтобы испытывать то, от чего разрывается сердце. В прошлом Скарамучча счел слова Моны бредом. Но кажется, он действительно незаметно для себя обзавелся привычкой называть бредом все, чего не мог понять. Тем временем Терион в теле Скарамуччи сделал несколько шагов вперед. Ни Мона, ни Иден, поглощенная попытками уговорить ее пойти в Сен-Аньер, этого не заметили. Терион чуть повел ладонью, охваченной темной энергией, и Мона вдруг обмякла, повисла на руках Иден. Скарамучча изумленно обернулся. — Ты… Зачем ты это сделал? «Иден права. Ей нужно отдохнуть». На короткий миг их сознания соприкоснулись особенным образом, и Скарамучча увидел во вспышке света отдаленный фрагмент прошлого. Стоя на коленях посреди руин, залитых потеками зловещей черной грязи, Терион держал на руках женщину с длинными серыми волосами. На ее перепачканном лице виднелись дорожки слез. Нефритовая заколка в волосах стала красной от крови. Женщина лежала без чувств, а Терион чуть покачивался взад-вперед, словно пытаясь убаюкать ее, и шептал: «Все в порядке, Цзиньхуа. Все будет хорошо. Пожалуйста, отдохни». Картинка исчезла. Терион, потянувшись к Скарамучче, дотронулся до него, и они вновь поменялись местами. — Я о ней позабочусь, — сказал Скарамучча, высвободив Мону из объятий Иден. — Пойдем в Сен-Аньер. Он бережно подхватил Мону на руки. Тело болело: за сегодняшний день оно успело пережить несколько битв, а потом еще и вместе с Терионом оттаскивало неподъемные камни. Несмотря на это, Скарамучча крепко прижал Мону к себе. Он не мог избавиться от навязчивой мысли, что если отпустит ее, она превратится в слезы и утечет сквозь его пальцы неуловимой водой. Они с Иден зашагали вниз по тропе, в ту сторону, где переливались огни Сен-Аньера. Терион шел позади. Все хранили молчание. Солнце понемногу клонилось к западу, но его лучи местами пробивались сквозь тучи. Это было поразительное зрелище: рассекая плотные серые клубы, свет струился сквозь них упрямыми потоками, и оттого казалось, что между небом и землей перекинулось бесчисленное множество золотых мостов. Когда-то, года три назад, Мона и Скарамучча уже видели подобное. Задумчиво покачав стаканчиком, Мона рассказала совсем непоэтичную историю о мондштадтском пьянице, который попытался взбежать по лучу на небо в надежде вознестись. — Что происходит? — прервала молчание Иден. Скарамучча рассеянно моргнул. — Я… — Иден вздохнула. — Мне бы хотелось верить, что это вы, живые и счастливые. Но Мона меня не узнает. И ты, хоть и пытаешься это скрыть, тоже. Да и на счастливую пару вы, прям скажем, не похожи. Так каковы шансы, что вы оба вдруг оказались на гидростанции Каскада Дождей в тот самый день, когда небо рассекают золотые столпы, а вокруг происходит столько странностей? «Она не глупа, — отметил Скарамучча. — Что мне делать?» — Поступай как знаешь. Прежде Скарамучча бы хмыкнул и промолчал, решив, что вводить Иден в курс дела может быть опасно — или же попросту утомительно. Но после новостей о слиянии вероятностей в нем окончательно что-то надломилось, и вместо того, чтобы оттолкнуть всех и сразу, он вдруг спросил: «Как бы ты поступил на моем месте?» Шаги Териона, которые мог слышать только Скарамучча, замерли. — Я бы ей все рассказал. В ближайшее время ей придется столкнуться с большим количеством аномалий. Кто-то из ее близких может исчезнуть навсегда, стереться в результате чистки парадоксов… Скарамучча обернулся через плечо. Терион стоял, вскинув голову, и его глаза впивались в небо так, будто надеялись его обрушить. — Люди заслуживают знать правду. Скарамучча заглянул в лицо Моне. Под воздействием заклятия Териона она крепко спала, и хмурые складки на ее лице разгладились, но она все равно не казалась умиротворенной. Решившись, Скарамучча поведал Иден о «Стремительном натиске». Он не стал говорить, что сражался на стороне Фатуи и передал Барбаре Шепот Порчи. Никто по доброй воле в подобном не признается. Тем не менее, он в подробностях объяснил, что в скором времени из мира, в котором столкнулись две вероятности, могут начать исчезать вещи, места и даже люди. К его удивлению, Иден восприняла новости спокойно. — Ты ожидал, что я впаду в панику? — заметив его реакцию, рассмеялась Иден. — Мне кажется, когда руководишь странствующим театром, ты теряешь способность паниковать. То, что ты говоришь, ужасно. Но… Она склонила голову, и по ее губам скользнула печальная улыбка. В своем мире Скарамучча никогда не встречал Иден. Он понятия не имел, как они могут быть связаны в ее вероятности, но судя по всему, некогда и он сам, и Мона были для нее дорогими друзьями. — …я хотя бы рада, что увидела вас двоих. Пускай вы не те, кого я когда-то знала, я будто получила шанс поговорить с вами в последний раз. Скарамучча промолчал. Он не знал, как следует на это реагировать. В тишине они добрались до Сен-Аньера. Странствующий театр разбил шатры у границы города, прямо на берегу озера. Сейчас оно выглядело миролюбивым, хотя время от времени в него падали предметы, которые проносились между двумя вероятностями через розовые разрывы в небе. — Устрой пока Мону в южном шатре, — предложила Иден. — А я схожу за нашим врачом, Люсьеном. Скарамучча не стал спорить. Благодаря указаниям Иден он без труда отыскал южный шатер, где обнаружилась свободная кровать. Мона дрожала. Проведя рукой по ее волосам, Скарамучча ненадолго ушел, но лишь затем, чтобы забрать найденный Терионом клетчатый плед. Согретая теплом пледа, Мона постепенно успокоилась и, похоже, провалилась в еще более глубокий сон. Терион опустился по другую сторону кровати. — Кем была та женщина из твоих воспоминаний? — Ее звали Цзиньхуа. — Терион не поднимал взгляд. Скарамучча заметил, как его пальцы нервно вцепились в край плаща. — Она была самым храбрым и преданным воином, каких только видел Тейват того времени. Еще она была моей подругой. — Она умерла в тот день? — спросил Скарамучча. — Нет. Это случилось многим позже. Но… В какой-то степени ты прав. В тот день ее душа дала сбой. После этого она уже никогда не была прежней, будто ее неотъемлемая часть действительно умерла. Терион посмотрел на Скарамуччу, и его глаза, всегда такие ясные, теперь казались двумя остывшими углями. — Горе ломает людей. — По кому она горевала? — По жизни, которой у нее не случилось. Скарамучча хотел узнать подробности, но тут полог откинулся, и в шатер следом за Иден прошел высокий мужчина с длинными русыми волосами и очками в красной оправе. Вероятно, это и был Люсьен. Завидев Мону и Скарамуччу, он только вздохнул — по всей видимости, Иден успела предупредить его, что неожиданные гости на самом деле являются пришельцами из другой вероятности. Скарамучча хотел остаться с Моной, но Иден поманила его из шатра: Люсьен терпеть не мог, когда его отвлекали от работы. «Приглядишь за ней?» — спросил Скарамучча. — Не волнуйся, — отозвался Терион. Скарамучча знал, что действительно может не волноваться. Терион мог позаботиться о Моне гораздо лучше его самого. Следом за Иден Скарамучча прошел в центральный шатер. — Подожди здесь, — попросила Иден. Небольшой участок шатра, огороженный расписной ширмой, служил для Иден комнатой. Все остальное пространство было забито коробками, реквизитом всех мастей и вешалками с костюмами. Некоторые из них повторяли образы героев из известных тейватских легенд. Другие показались Скарамучче настолько причудливыми, что он не мог даже вообразить, в каких обстоятельствах эти костюмы могли фигурировать на сцене. Усмехнувшись воспоминаниям о тех днях, когда он сам играл в театре, Скарамучча провел по костюмам рукой, изучил содержимое коробки с подписью «Разберите свой хлам!», примерил маску с нарисованными на ней слезами. Наконец он заметил россыпь фотографий. Маленькие белые квадратики были прищепками закреплены на гирлянде, и в золотистом свете крошечных фонариков каждый кадр казался особенно живым. Скарамучча заметил Люсьена. На одной из фотографий он стоял посреди шатра с тарелкой, полной горячей лапши, какую готовили почти в каждом заведении Инадзумы. За его спиной стояла Мона. Разъединив палочки, она подставила их к голове Люсьена на манер рожек, а он, серьезный и обстоятельный, даже не замечал этого, размышляя, с какой скоростью следует поедать лапшу для достижения баланса между получением удовольствия и сохранением температуры блюда. Скарамучча не сдержал смешка. Его взгляд скользнул дальше, к следующей фотографии. Она изображала всю труппу Иден. Актеры стояли напротив вывески «Добро пожаловать в Петрикор». Некоторые из них в попытке влезть в кадр устроились прямиком на земле. Другие стояли едва ли не друг у друга на головах. Центральное положение в этом безумии занимала Иден. Элегантно сжимая в пальцах бокал вина, она приподнимала его, будто провозглашая тост, а стоящий рядом парнишка косился на бокал завистливым взглядом. На этой фотографии Скарамучча снова отыскал Мону. Она стояла с краю, словно успела вбежать в кадр в последний момент, и обнимала черноволосую девушку. Короткая расклешенная юбка в складку, рубашка и высокие ботинки на грубой подошве — Мона выглядела непривычно, но гораздо более непривычным Скарамучче показалось выражение на ее лице абсолютного счастья. Она ведь никогда не выглядела так в его вероятности. Даже те шесть лет, которые они провели вместе. Даже в тот момент, когда он признался ей в своих чувствах. Ее сознание всегда было одержимо тенью. Куда бы Мона ни шла, тень следовала за ней — и омрачала даже самые светлые моменты. Раньше Скарамучча никак не мог взять в толк, что же ее так беспокоит. В ночь атаки на Фонтейн картина наконец собралась воедино. Мона никогда не могла позволить себе полностью насладиться моментом, ведь в отличие от Скарамуччи, необремененного воспоминаниями о своем истинном «я», хорошо осознавала всю его фальшь. Она понимала, что их счастье построено на лжи. Такая жизнь тяготила ее, но несмотря на это, она всегда, при каждой встрече, одаривала его искренней улыбкой. Еще одна фотография изображала Мону вместе с Иден. Они сидели за столиком на террасе кофейни. Стоял погожий осенний день, и вся терраса была укрыта опавшими листьями, на которых золотился солнечный свет. Мона примеряла остроконечную шляпу, подозрительно похожую на ту, которую носила ее копия из вероятности Скарамуччи. Иден смеялась. Подпирая одной рукой подбородок, во второй она покручивала бокал вина. Они обе выглядели жизнерадостными, как если бы праздновали успешное окончание очередного турне странствующего театра, и Скарамучча даже сквозь фотографию ощущал их крепкую связь. Себя он не обнаружил ни на одной фотографии. — А, — сказала, выйдя из-за ширмы, Иден. — У тебя из моей вероятности было два состояния: ты либо играл на сцене, либо бегал повсюду с камерой. — Она указала на фотографию с Люсьеном и Моной. — Люсьен потом еще не меньше года припоминал Моне эту историю. Иден протянула Скарамучче бокал и продемонстрировала бутылку вина. — Присядем? Скарамучча уже давно не пил вина, но отказываться не стал. Иден наполнила бокалы. Терпкий запах принес воспоминания о том вечере, когда Мона и Скарамучча отправились дегустировать вино. Том самом вечере, когда они поцеловали друг друга. Закрыв глаза, Скарамучча мог без труда увидеть белые макушки цветов и взгляд Моны, полный безграничного доверия. Скара, а давай ты никогда-никогда не будешь злым? Пытаясь заглушить болезненные мысли, Скарамучча решил осушить бокал залпом, но вино оказалось слишком крепким. Он закашлялся, и Иден тихо рассмеялась. — Прости. Если бы знала, что наши вероятности столкнутся, непременно бы купила что помягче. Это звучало до ужаса нелепо, и Скарамучча не сдержал усмешки. — Иден. — М? — подперев подбородок рукой, отозвалась та. — У Каскада Дождей ты сказала что-то про случай в Мондштадте. Кем мы с Моной были в твоем мире? И что с нами произошло? Полог был отброшен, и в шатер проникали лучи закатного солнца. Заглянув в бокал, Иден мягко улыбнулась. В этой улыбке отчетливо читалась печаль. Скарамучча уже догадывался, какая именно судьба постигла их с Моной копии, но хотел убедиться в своей правоте. — Вы познакомились на репетиции. Мона к тому моменту уже работала в театре некоторое время, а ты за гроши разгружал товар в городе. Так вышло, что во время нашей репетиции ты проходил мимо. Ветер сорвал с Моны шляпу, понес ее в сторону реки, но ты вовремя спохватился. Правда, Мона была бы не Моной, если бы приняла шляпу обратно без сцены, достойной лучших тейватских пьес. К всеобщему удивлению, ты подыграл, да так хорошо, что я без раздумий позвала тебя в труппу. — И я согласился? Иден засмеялась. — Ты округлил глаза и убежал, как будто совершил какое-то преступление. Скарамучча фыркнул. Хотя дурацкий поступок совершил не он, а его копия, которую Скарамучча решил для удобства называть Аделардом, краснеть все равно пришлось ему. — Но через несколько дней Мона привела тебя обратно. — Иден покатала вино по стенкам бокала. — Уж не знаю, чего она тебе такого сказала, но ты был полон энтузиазма и клятвенно пообещал, что исполнишь любую роль, лишь бы присоединиться к нашей труппе. Следующая постановка была не за горами, времени репетировать как следует не было, поэтому я дала тебе роль лягушки. Ты еще две недели принимался ворчать всякий раз, когда я попадала в поле твоего зрения. Не сдержавшись, Скарамучча расхохотался. В театре Эркюля, который всегда видел в Скарамучче лишь бесталанного и наглого юнца, он тоже был вынужден браться за абсурдные роли. Но все же играть лягушек ему прежде не приходилось. Услышав его смех, Иден тоже рассмеялась — тихо, нежно, чуть сдержанно, как если бы, сверкая на сцене, она уставала от ярких эмоций и в обычной жизни намеренно понижала их градус. Тем не менее, этот смех показался Скарамучче очень искренним. — Но все же ты не сдался, — продолжила Иден. — Раз за разом ты продолжал доказывать мне и остальным участникам труппы, что достоин большего, и в конце концов я решилась выдать тебе более серьезную роль. Вам с Моной предстояло отыгрывать влюбленную пару. Признаюсь честно, через пару месяцев репетиций никто уже не знал, где заканчивается притворство и начинается реальность. На щеках Скарамуччи невольно вспыхнул румянец. Он вспомнил то, что предшествовало атаке на Фонтейн — «Вечность под луной», сцену перед убийством Аделарда.

Я чувствую лишь горькую тоску За все, что быть нам вместе помешало…

Впившись в бокал вина, Скарамучча с протяжным выдохом закрыл глаза. В тот вечер он тоже не мог провести черту между пьесой и реальным миром. Говоря устами Аделарда, он должен был обращать свой монолог к персонажу пьесы, но вместо этого смотрел на нее. Только на нее.

В тот час у моря, в тот закатный час… Все было просто. Я увидел вас.

Заметив эмоциональную реакцию Скарамуччи, Иден замолкла, терпеливо дожидаясь, когда он совладает с собой. Ее полуприкрытые глаза внимательно следили за тем, как сменяются выражения на его лице. Что же связывало этих двоих в другой вероятности? Иден всегда казалось, что во вселенной просто не может существовать мира, где эти двое не вместе. Они не просто были созданы друг для друга — они были половинками одной судьбы, строчками одной песни.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Justin Hurwitz, Ryan Gosling, Emma Stone — City of Stars / May Finally Come True. Ставьте на повтор

Никогда прежде Иден не встречала людей, подобных Скаре и Моне из ее вероятности. Это была история любви, вдохновившая Иден написать не одну песню. Их жизнь была похожа на мюзикл, в котором они, едва появляясь на сцене, сразу начинали сиять. Казалось, каждый из них идет по жизни с песней, а другой всегда в точности знает, как следует ее подхватить. Даже сейчас, спустя столько времени, Иден могла прикрыть глаза и, окутанная темнотой и тишиной, без труда увидеть их пронизанные светом образы, услышать, как они продолжают друг за другом строки песни. Эта песня никогда не была написана, но будто бы неустанно звучала в их головах. Она — каждый день разная. То в легком белом платье, струящемся до самой земли, то в массивных ботинках с синими шнурками, то в образе разбойницы со шпагой наперевес.

Души подобны осколкам зеркал. Ты отражаешь лишь то, что встречал.

Он — всегда один и тот же, в широкополой шляпе, которую привез со своей далекой родины. Слушая ее эмоциональные, а оттого сбивчивые рассказы, он чуть ухмыляется и изредка постукивает по шляпе сгибом пальца.

Как же случилось, что в зеркале том Вижу твой образ в венце золотом?

Она — текучая вода, нежная и грациозная. Когда она входит в комнату, присутствующих омывают волны спокойствия. Но все же в ее глазах пляшут смешинки, и оттого ты никогда не можешь быть уверен, что следующая волна не принесет внезапную прохладу.

Если б могла, все б отдала, Чтоб среди звезд вечно мерцать…

Он — вольный ветер, неукротимый и своенравный. Он входит в комнату, засунув одну руку глубоко в карман, а второй подбрасывая шляпу. Неконтролируемые порывы следуют за ним по пятам, но он все же старается брать над ними верх. В такие моменты можно ощутить, как лица касается нежный бриз, приносящий воспоминания о теплых днях лета.

Ты далеко, но я рукой Тебя сквозь миры смогу достать.

Они — два полюса, две стороны луны, мажор и минор. Они разные, они противоположные, но их будто создали парой двух антиподов не для того, чтобы они противостояли друг другу, а чтобы они могли друг друга дополнять. Чуть прищурившись сквозь туман прошлого, можно увидеть, как они оба танцуют на вершине холма под звездным светом и как соприкасаются их руки.

В небе ночном стану луной, Чтоб тебе путь помочь отыскать.

Он притягивает ее к себе. Она, прокрутившись на месте, падает в его объятия, и он удерживает ее над землей, не позволяя упасть.

Ты здесь, со мной, я здесь, с тобой. Друг друга всегда будем мы отражать.

Иден вздохнула. Прошлое было недостижимо. Разбитый мальчик, который сидел перед ней, оцепенело глядя в бокал недопитого вина, служил лучшим тому доказательством. Как и их любовь, Мона и Скарамучча, которых знала Иден, теперь оставались жить лишь в песнях. — В один день вы объявили, что решили оставить театр, потому что захотели пожениться и отправиться в совместное путешествие. — Вскинув голову, Иден отыскала среди россыпи фотокарточек ту, на которой они с Моной сидели на террасе кофейни. — Мы, разумеется, были не готовы с вами прощаться, но даже подумать не могли, что в самом деле уже никогда не сможем вас увидеть. — Я буду писать каждый месяц. Нет, каждые две недели! — Ха-ха, можешь заодно присылать вместе с письмами чистую бумагу. Нам ее вечно не хватает. Особенно когда Марсель по несколько раз перерисовывает плакаты. — Но раз так, будет ли считаться, что я посылаю вам реквизит? — В таком случае Иден должна будет платить тебе за каждую чистую страницу. — Кто бы мог подумать, что мальчишка, который покорно согласился играть лягушку, окажется таким жадным! — Ха-ха-ха! Иден прикрыла глаза и пригубила вино. — После мне рассказали, что в Мондштадте случился ураган. Не знаю, бывает ли там такое в вашей вероятности, но в нашей это отнюдь не редкость. — Уголки губ Иден чуть приподнялись. Она улыбалась, но выражение лица оставалось печальным. — Никто никогда не думает, что ему повезет нарваться на подобное несчастье, да? Скарамучча скрестил руки на груди и промолчал. — Я надеялась, что вам удалось уцелеть, — честно призналась Иден. — Но с тех пор Мона больше не написала мне ни строчки. Я знаю, какой она была. И я знаю, что она никогда не оставила бы меня в неведении. — Выходит, мы оба умерли, — тихо сказал Скарамучча. Подтянув к себе бутылку, Иден пополнила бокал, взглянула на этикетку с таким выражением, словно надеялась прочитать на ней ответы на все свои незаданные вопросы. — Полагаю, это так. Скарамучча опустил взгляд. Он воздержался от комментариев, но по эмоциям, которые одна за другой вспыхивали в его глазах, Иден поняла, как сильно его задела эта история. — В вашей вероятности… кто вы друг другу? — решилась спросить она. На губах Скарамуччи обозначилась жесткая усмешка. — Никто. Теперь уже никто. А может, всегда ими были. Он сцепил руки в замок, прижал их в таком положении к лицу, нахмурился, словно собирался о чем-то рассказать, но в последний момент сдержался. Иден не стала настаивать. — Я пойду. Он не поблагодарил за вино, лишь поднялся из-за стола — резко, одним рывком, будто подстегнутый невидимым ударом. Иден взглянула на него сквозь бокал, в котором искрилось закатное солнце. Через стекло знакомый образ казался искаженным, и глядя на него таким образом, Иден хорошо осознавала всю суть слияния вероятностей. Кто бы его ни затеял, едва ли он осознавал, что столкновение двух разных миров не может дать тебе желаемого. Ни Скара, ни Мона уже не вернутся. Как ни старайся, Иден уже не сможет воочию увидеть на холме их танцующие силуэты, озаренные звездным светом. Она не вбежит в шатер, размахивая страницами сценария, а он не схватится за камеру с таким видом, словно может, прожив без нее пару минут, упустить главный момент жизни. Эти двое в чужой вероятности… другие. Прикрыв глаза, Иден попыталась представить, какую песню они могли бы разделить на двоих. Но как бы она ни старалась, она не могла услышать гармоничной мелодии. Даже слова — и те разлетались непослушными буквами, никак не желали складываться в ритмичные строки.

В небе холодном, в небе ночном… Стану звездой одинокой светить.

В то время как Мона и Скарамучча из родной вероятности Иден шли в будущее бок о бок, эти двое шагали в разные стороны. Когда Скарамучча осознал это и попытался догнать Мону, было уже слишком поздно. Мона ушла далеко вперед. А он бежал изо всех сил, но не мог преодолеть дистанцию между ними со скоростью, необходимой, чтобы пойти с Моной вровень.

Как же так вышло? Брожу в темноте. Пути больше нет. И не светит луна.

Иден знала. Они другие. Но вспомнив, как Скарамучча искренне рассмеялся ее истории с лягушкой, она подумала, что познать этих двоих заново может быть не такой уж и плохой затеей. — Скара, — окликнула Иден, когда он уже добрался до выхода из шатра. Он остановился. — Когда ты говорил о слиянии вероятностей, ты обмолвился, что тоже играл в театре. Почему? — Что? — растерянно спросил Скарамучча. Он тонул в мыслях, которые не имели к театру никакого отношения, и вопрос Иден сбил его с толку. Иден по-своему расценила его недопонимание. — Почему из всех возможных профессий ты выбрал именно эту? Скарамучча открыл рот, чтобы ответить, но через пару мгновений вновь его закрыл. — Не знаю, — был короток его ответ. Он вылетел за пределы шатра со скоростью спущенной с тетивы стрелы, и Иден осталась одна. Компанию ей составляли старые добрые спутники — бутылка да полупустой бокал, в котором плескалось позолоченное солнцем вино. Иден снова вздохнула. Подняла голову, изучая столь дорогие сердцу фотографии. Одна из них спряталась за другой. Наверное, гирлянда чуть спуталась, когда Марсель с ребятами втаскивали в шатер реквизит для грядущей пьесы. Поднявшись из-за стола, Иден протянула руку и осторожно поправила фотографии так, чтобы каждая заняла положенное ей место. — Хах… Она не сдержала улыбки. Это была та самая фотография, единственная, на которой Скара все же запечатлел и самого себя. Повернув камеру под немыслимым углом, он держал ее на весу, чем почти вызвал у Люсьена сердечный приступ, а на его губах играла хитрая улыбка. Из-за его плеча, показывая язык, высовывалась Мона. Может, все дело было в количестве выпитого за сегодняшний день вина, а может, встреча с призраками из прошлого сказалась на Иден сильнее, чем она думала. Тем не менее, пускай она и сама не могла понять, почему, она вдруг рассмеялась. А затем, нежно погладив фотографию на прощание, покинула шатер, чтобы справиться у участников труппы о том, удалось ли найти в руинах гидростанции других выживших.

Конец музыкального фрагмента

              Скарамучча влетел в южный шатер и лишь там дал волю чувствам, как следует пнув сундук с чьими-то вещами. Терион, завидев это, лишь устало вздохнул. — Что сказал Люсьен? — едва ли не прорычал Скарамучча. — С ней все будет в порядке. По крайней мере физически. А что касается остального… Это зависит только от нее самой. Скарамучча еще раз пнул сундук. Сундук не сдвинулся. Скарамучча пнул сильнее, но лишь отшиб себе ногу и оттого разозлился пуще прежнего. — Скарамучча. — Ну чего еще? — Рыцарям удалось найти Фишль, Беннета и Габриэля. Все трое живы. Скарамучча перевел пылающий взгляд на Териона. Тот стоял, прислонившись к столбу, который служил для шатра опорой, и не сводил глаз с бледного лица спящей Моны. — Почему я слышу намек на какое-то блядское «но»? Терион молчал, пытаясь подобрать слова. — Да скажи уже! — вышел из себя Скарамучча. Пнул сундук еще раз. На сей раз сундук проиграл поединок и отлетел на добрый метр. Терион наблюдал за его действиями с совершенно нечитаемым выражением лица. Скарамучча не понимал, о чем он думает, что он чувствует. Как при такой прочной связи Терион умудрялся оставаться закрытой книгой? Скарамучча не знал, и его это бесило. Прямо сейчас его бесило все, даже звук собственного дыхания. — Состояние Габриэля далеко от стабильного. Барбара нанесла ему серьезную рану. Беннет успел вовремя оказать помощь, но… — … — …Габриэлю не повезло во время обвала. Он жив, но выкарабкаться ему будет трудно. — … — Скажешь что-нибудь? Слезы, которые еще с момента разговора с Иден давили изнутри, вырвались на свободу. Они застилали глаза непроглядной пеленой, и Скарамучча, не разбирая дороги, бросился прочь, но на полном ходу врезался в Териона. — Да ну блядь! Он попытался отшатнуться, но рука Териона вдруг сжала его плечо. Этот жест окончательно лишил Скарамуччу сил. На смену ярости пришло опустошение. Он чувствовал, как оно подступает, еще с тех самых пор, как закончился «Стремительный натиск». Огонь, который долгое время теснился в его душе, вырвался на свободу, пожрал целый мир… И оставил пепелище не только от всего, до чего смог дотянуться. Он превратил в выжженную пустошь и его самого.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Aleta, Samuel Kim — Kamado Tanjirou no Uta (Demon Slayer Piano). Ставьте на повтор

Скарамучча ткнулся лбом в плечо Териона. Ему было ужасно стыдно допускать подобную слабость, но он не мог ничего с собой поделать. Сил на то, чтобы сдерживаться, больше не хватало. Благодаря холодным волнам, исходившим от Териона, Скарамучча чувствовал себя капельку легче, но все равно никак не мог взять себя в руки. Все внутри содрогалось, будто обвал случился не на гидростанции, а в его собственной душе. — Терион… — Я здесь. — Почему… Почему мне так… больно? Скарамучче уже давно казалось, что проницательный Терион понимает его гораздо лучше его самого. С тех пор, как их сознания по неведомой причине оказались соединены, Терион незаметно служил для Скарамуччи проводником. Когда же они рассорились в Фонтейне, Скарамучча вновь остался в одиночестве брести сквозь тьму — и в конце концов заблудился. Терион вздохнул. Его рука по-прежнему сжимала плечо Скарамуччи, и по незримой нити, протянутой между ними, Скарамучча ощутил отголосок его скорби. — Осознавать, что навредил самым дорогим тебе людям, всегда больно. Скарамучча различил зыбкие картины древних времен. Он увидел пол, залитый кровью, увидел Териона, который стоял на коленях. Держа его за волосы, кто-то с силой вынуждал его смотреть в определенном направлении, и в глазах Териона стоял неподдельный ужас. Картина растаяла. — Не надо. Я прошу тебя. В его тихом голосе звучала мольба, и Скарамучча, потрясенный этой интонацией, смог только кивнуть. — Не хочешь пройтись? Мне кажется, тебе не помешало бы проветрить голову. Скарамучча позволил Териону ухватить себя за локоть и потащить к выходу из шатра. Перед тем, как выйти на улицу, он обернулся на Мону. Она по-прежнему спала. Горькое выражение окончательно исчезло с ее лица, но Скарамучча знал: оно вернется, как только она придет в себя и узнает о судьбе Габриэля. Терион провел его к озеру, и они устроились на берегу. Скарамучча опустил ноги в воду. Под конец сентября она уже стала понемногу остывать, но Скарамучча был куклой и мог не бояться холода. Он… был куклой. — Ты был прав, — сказал Скарамучча. — Ты был прав во всем, Терион. Когда предупреждал, что я пожалею. Когда пытался сказать мне, что надо остановить этот чертов «Стремительный натиск». Терион молчал. Подтянув колени к груди, он сидел, положив на них подбородок, и смотрел на позолоченную уходящим солнцем озерную гладь. — Я просто надеялся, что будущее будет существовать отдельно от прошлого. Что если я сотру его, оно никогда уже не вернется. Я не хотел, чтобы все обернулось именно так. Я не думал о последствиях. Не хотел о них думать, потому что верил, что разбираться с ними придется кому угодно, кроме меня. Скарамучча ткнулся лицом в ладони. — Блядь, Терион, я не понимаю, почему ты выбрал меня истинным владельцем для Шепота Порчи. Я идиотская кукла, по жилам которой вместо крови текут сплошные сожаления. А ты… Ты другой. Ты, наверное, всю свою жизнь совершал такие поступки, что тебе не приходилось ни о чем жалеть. К удивлению Скарамуччи, Терион безрадостно рассмеялся. — Я пытался прожить свою жизнь, ни о чем не сожалея, — согласился он. — Но в конце концов умер, переполненный сожалениями. Скарамучча вспомнил фрагмент прошлого, который ему довелось увидеть в шатре. Это чувство, которое захлестнуло его в тот момент… Он догадался, что это был миг незадолго до смерти Териона. Что же случилось в конце его пути? — Тебе интересно, почему я выбрал тебя истинным владельцем Шепота Порчи? Скарамучча кивнул. Терион чуть усмехнулся и, оторвав взгляд от озера, посмотрел на своего собеседника. — Потому что мы похожи больше, чем ты думаешь. Я знаю, что это такое, когда мир от тебя отворачивается. Когда от тебя отказывается твоя собственная семья, когда те лжецы, что называли себя твоими друзьями, обманывают, предают, избивают, ломают… И когда те, кто оказался настоящим другом, покидают тебя один за другим. Скарамучча слушал молча, не решаясь задавать вопросы. — Я шел по тому же пути, что и ты. А потом встретил девушку. — Твою возлюбленную? Терион с усмешкой помотал головой. — Нет. На несколько секунд перед глазами Скарамуччи вспыхнул образ. Сначала он показался ярким, но чем больше Скарамучча всматривался, тем лучше понимал, что не может увидеть стоящую перед ним незнакомку отчетливо. Он видел, как развеваются на ветру ее длинные светлые волосы. Он видел, как она со смехом говорит что-то, но не мог толком разобрать ее лица. — Когда моя душа раскололась, я собрал ее не так быстро, как следовало, и часть моих воспоминаний оказалась утрачена, — признался Терион. — Я больше не помню ее лица. Но зато хотя бы помню, каким значимым человеком она была в моей жизни. Ему не удалось скрыть горьких интонаций, и Скарамучча невольно стал свидетелем самой фальшивой улыбки в истории Тейвата. — Как ее звали? — поинтересовался он. — София. Скарамучча не знал, почему, но от одного звучания этого имени все внутри замерло — будто за мгновение до рокового прыжка. Он не сразу понял, что эти чувства принадлежат не ему. Пять букв. Пять простых букв, которые образовывают незамысловатое имя, какое мог бы носить кто угодно. За шесть лет в жизни Фонтейне Скарамучча встречал по меньшей мере с десяток Софий, но та девушка, о которой рассказывал Терион… Она была Софией. И потому пяти букв, из которых складывалось ее имя, хватало, чтобы поднять в душе Териона смерч, сплетенный из противоречивых чувств. Радость и тоска, счастье и горе, надежда и страх — противоположные ощущения накатывались друг на друга штормовыми волнами, и каждое пыталось, словно жадная ворона, отщипнуть кусочек от его сердца. — София… очень вовремя появилась в моей жизни. — Терион чуть усмехнулся. — Я бы даже сказал, она ворвалась в нее без приглашения и попутно снесла дверь с петель. Представив это зрелище, Скарамучча усмехнулся. Может, София была для Териона особенной, потому что хоть кто-то в этой жизни сумел застать его врасплох? Посмотреть на его растерянное, полное неподдельного недоумения лицо… Эх, Скарамучча бы многое отдал, чтобы это сделать. К сожалению, София навсегда осталась в прошлом. — Она стала моим первым настоящим другом, — сказал Терион. — И помогла вылезти из той темной пропасти, в которую я свалился. Внимательно вслушиваясь в его слова, Скарамучча откинулся на траву и заложил руки за голову. Высоко над головой теснились, надвинувшись друг на друга, клочья туч. Далеко на горизонте закатное солнце одаривало их золотом, но тут, у озера Сен-Аньер, небо окончательно выцвело — вот-вот грозился пойти дождь. А ведь еще полчаса назад солнечный свет заглядывал в шатер послушать истории Иден. Скарамучча твердо решил, что не уйдет. Даже если начнется дождь, он останется здесь и пролежит так до скончания веков. Ну или хотя бы до той поры, пока не примет решение, как дальше обходиться со своей никчемной жизнью, в которой он окончательно запутался. — Однажды София рассказала мне об одной концепции. Нам было по четырнадцать, она вычитала ее в каком-то журнале, который купила на карманные деньги, и так вдохновилась, что торжественно поклялась с того самого дня никогда о ней не забывать. София называла эту концепцию Сансарой, и мы вечно спорили, насколько это название вообще подходит. Терион беззвучно рассмеялся. Его воспоминания проскользнули перед глазами Скарамуччи, но слишком быстро, словно призрачные тени, и он не сумел вглядеться внимательнее. — Знаешь, когда я впервые услышал ее слова, я посчитал их бредом. — Хах, — не выдержал Скарамучча. Он уже догадался, что Терион скажет дальше. — Но как ты уже наверняка понял, я просто не пытался их понять. Мне повезло: София умела быть настойчивой. — Терион поднял глаза к небу. Первые робкие капли уже зашелестели по траве, осыпали обнаженную кожу на руках Скарамуччи, но соприкоснуться с призраком не могли. — В конце концов я сдался и согласился выслушать ее. Тогда она сказала, что верит в круговорот мирового зла. Человек, которому больно, вредит другому в надежде обрести освобождение. Тому, другому, тоже становится больно — и он ищет кого-то еще, а тот продолжает круг, и так он катится по этому миру… Терион обвел рукой окружающее пространство, а затем вдруг приложил ладонь к сердцу. — Пока в конце концов не возвращается к тебе. «Что за бред?» — привычно хотел спросить Скарамучча, но все же вовремя себя одернул. — Я до сих пор считаю Софию неисправимым романтиком, — с тихим смешком признал Терион. — Мир не разложить на простые понятия. Далеко не все люди делают зло другим из внутренней боли. Мы любим искать причины. Все пытаемся понять, за что мир так обошелся с нами. Но… далеко не всегда у этого вообще есть причины. А даже если и есть, далеко не всегда их понимание принесет облегчение. Взгляд Териона скользнул по поверхности озера. По нему уже вовсю бодро настукивала морось, и оттого казалось, что водная гладь покрылась мурашками. — Думаю, встреть я Софию сейчас, мы бы до сих пор не смогли прийти по этому поводу к согласию. — Но тем не менее, ее слова заставили тебя задуматься. Терион покачал головой. — Вовсе нет. Я выслушал Софию и сказал, что в жизни не слышал более глупой попытки столь однобоко объяснить многогранную природу человечества. Но по какой-то причине… Он вздохнул. Так обычно вздыхали люди, которые вспоминали нечто полузабытое, родом из далекого прошлого. Они хорошо осознавали, как давно жернова времени перемололи фрагменты их былой жизни, но несмотря на то, что успели сполна познать всю горечь потери, откуда-то все равно находили в себе силы улыбаться. — Вскоре Софии пришлось уехать из города. Я не был уверен, что мы вообще теперь когда-нибудь увидимся, и остро воспринял ее отъезд. Я впал в неконтролируемую ярость. Помню, как едва не прикончил соседского мальчишку, который вздумал меня доставать. Эх… — в глазах Териона мелькнуло неподдельное сожаление. — До сих пор думаю, что он заслуживал хорошей взбучки. Прописать бы ему меж глаз чем-нибудь острым да притащить на порог его ненаглядной матушки, которая вечно его науськивала. То бы еще было зрелище! Скарамучча не мог вообразить, что такого должен был сделать Териону соседский мальчишка. Терион даже Скарамучче подобного не желал, а ведь тот, между прочим, собственными руками помог осуществить «Стремительный натиск». — Но знаешь, когда я посмотрел в его огромные перепуганные глаза, я передумал. Может, это было наивно и глупо, потому что мальчишка счел меня слабаком и с той поры стал доставать только сильнее, но по какой-то причине мне вспомнились слова Софии. На сей раз Скарамучче удалось увидеть в яркой вспышке оттиск прошлого.               Как и в прошлый раз, он не мог различить лица Софии, но видел, как ветер развевает подол ее голубого платья, как треплет ее непослушные светлые локоны, один из которых всегда стоял на макушке торчком. Покачивая перед носом Териона уличным угощением, обернутым в промасленную бумагу, она говорила: — Тери-Тери, ты почему такой зануда? Не можешь просто хоть раз поверить во что-нибудь хорошее? — Пф. Да кому нужно, чтобы я был добрым и хорошим? И сколько раз повторять, прекрати меня так называть. Что за дурацкое имя? Скарамучча услышал ее смех. — Ты прав, — успокоившись, сказала она. — Никому это не нужно. — А? — недоверчиво изогнул бровь Терион. В этом воспоминании он казался совсем юным мальчишкой. Взлохмаченные черные волосы, в те дни еще короткие, придавали ему сходство с сердитым вороненком, который вывалился из гнезда, но вместо того, чтобы звать маму-ворону, с ворчанием отправился бить лицо каждому встречному. — Никому это не нужно, — повторила София. Сунув ему в руки уличное угощение, она свесилась через забор и взглянула на город, лежавший у них с Терионом под ногами. — Кроме тебя самого. — Ну а мне зачем это нужно? — ворчливо спросил Терион. Ухватившись за кончик промасленной бумаги, он с ожесточением потянул ее на себя, словно представлял на месте бумаги своих врагов — добрую половину города. София повернула голову. Скарамучча не мог увидеть ее лица, но чувствовал, что ее глаза пристально следят за каждым движением Териона, словно видят в них некий потайной смысл. — Чтобы оставаться человеком вне зависимости от того, какие испытания готовит нам жизнь. Терион ничего на это не ответил. Сразившись наконец с обрывками бумаги, он бездумно сунул их в карман и подошел к Софии, облокотился на забор рядом с ней. — Я ненавижу этот гребаный город. — Я знаю. Ты прав. Та еще помойка. — Она чуть поразмыслила. — Зато закаты здесь красивые. — Тебе обязательно уезжать? Она вздохнула, но уже через несколько мгновений нашла в себе силы рассмеяться и ткнуть его кулаком в плечо. — Ну, выше нос, Тери-Тери! Ты вполне можешь справиться без меня. И потом, мы непременно встретимся снова. Заслышав ее слова, Терион расхохотался. В этом смехе не прозвучало ни единой ноты веселья. Напротив, он показался Скарамучче безрадостным. Даже злым. Терион злился, но не на Софию — на весь окружавший их мир, на судьбу, которая вздумала отнять у него ту единственную, сумевшую разглядеть в нем нечто сокрытое от взгляда других людей. — Откуда ты можешь знать, дуреха? — Ну, — обезоруживающе улыбнулась в ответ София. — Может, я просто хорошая гадалка? Или нет. Не так. Я величайшая гадалка. Я вижу все события прошлого… Терион приложил руку ко лбу. — Ох, только не снова… — …И обладаю властью строить дорогу к будущему! Воспоминание стало выцветать, словно старое объявление на фонарном столбе, и вскоре Скарамучча перестал различать даже силуэты, но все еще слышал два звонких голоса: — Помогите… — Само время подвластно мне! Никто не устоит перед моей силой! — Смотри под ноги, величайшая гадалка, пока не стала обладательницей величайшей шишки во всем Тейвате. — Дурак ты, Тери-Тери!               Воспоминание окончательно превратилось в белесое пятно, но в ушах Скарамуччи еще некоторое время звучал их угасающий смех. Когда же из туманов прошлого вынырнул реальный мир, Скарамучча обнаружил, что Терион сидит, неотрывно глядя перед собой, а в его синих глазах стоят слезы. — Стоя над тем соседским мальчишкой, я принес себе клятву. «Сколько бы меня ни предавали, я никогда не буду предавать сам себя». «Я буду верен себе, своим принципам, тому, во что верю и что хочу защитить». «Я не смогу, как София, в ответ на кинжал протягивать цветы. Зато смогу направить свою ненависть в другое русло. Вместо того, чтобы стремиться разрушить этот мир, я попробую что-нибудь в нем изменить». «Потому что, если я захочу, я смогу легко стереть его до основания. Но в таком случае у нас с Софией больше не будет места, где мы все же смогли бы встретиться. Хотя бы ради новой встречи с ней…» «Этот мир стоит того, чтобы его защищать». — Может, это то, о чем она говорила. А может, я так и не понял, что она имела в виду под этой своей «Сансарой». Я не могу переписать целый мир по своему усмотрению… Но у меня есть власть над своей жизнью, и раз так, все, что я могу сделать, чтобы остановить круговорот мирового зла — это отказаться принимать в нем участие. Скарамучча опустил взгляд. Вздохнув, Терион тоже лег. Их разделял добрый метр, но несмотря на это, Скарамучча ощущал странную близость. Он не чувствовал подобного уже много лет. — Терион. — М? — После всего пути, который ты прошел… Неужели тебе порой не хочется просто спалить все к черту и освободиться от этой гнетущей ноши? Терион усмехнулся. — Иногда бывает. Особенно в такие дни, как сейчас, когда все летит к чертям. Но я сделал свой выбор. И останусь предан ему до самого конца. Каким бы он ни был. Скарамучча сел. Волнуясь, зачесал назад волосы. Он обзавелся этой привычкой в Фонтейне и с тех пор никак не мог от нее избавиться, как бы она ни раздражала. То же можно было сказать и о его прошлом — оно тащилось за ним упрямо, напоминало о себе постоянным ворчанием над ухом, как Эркюль во время репетиций. Скарамучча не мог отмахнуться от Эркюля, поскольку тот был его руководителем. Теперь он не мог отмахнуться от прошлого, потому что оно буквально им управляло. Скольким людям он навредил, пока находился под таким бездарным руководством? Уловив ход его мыслей, Терион повернул голову и сказал: — Мы с тобой не можем изменить прошлое. Даже София не могла, а она со временем была на «ты». Хотя она как-то рассказывала, что из Ирминсуля можно удалить некоторые фрагменты информации. Тогда и люди, вписанные в Ирминсуль, о них забудут. — Это неплохой компромисс, — поразмыслив, заметил Скарамучча. — Ну, знаешь. Пускай ты не можешь изменить то, что натворил в прошлом, ты можешь хотя бы избавить людей от памяти о содеянном. А если ты тоже вписан в Ирминсуль, то значит, и себя самого. Терион сел, потер плечо так, словно его призрачное тело могло уставать. — Ты считаешь это решением проблемы? — А ты нет? — Нет. Кто ты без прошлого, Скарамучча? — Счастливый человек, — буркнул Скарамучча. Терион сложил руки на груди, взглянул на него со странным выражением лица: брови чуть сдвинуты, глаза прищурены, но в них пляшут хитрые искры. Скарамучча хорошо знал, что оно означает. Терион намерен в очередной раз бомбардировать его каверзными вопросами. «Ты так считаешь, господин Предвестник?», «Почему ты так думаешь, господин Предвестник?», «Это твое окончательное решение, господин Предвестник?» Терион обожал выспрашивать у собеседника его мнение — до мельчайших деталей, до таких подробностей, о каких не подумал бы ни один адекватный человек. Иногда это было на редкость утомительно, но… Скарамучча уже успел понять, что Терион находит в подобных дискуссиях истинное удовольствие. И Скарамучча незаметно для себя привык. — Ты так считаешь, господин Предвестник? Не выдержав, Скарамучча вскинул голову к небу и расхохотался. Терион удивленно вздернул брови, и Скарамучча, как следует отсмеявшись, объяснил: — Я так и думал, что ты это скажешь. — Пф. — Уголки губ Териона приподнялись. — Да. Да, я так считаю. Какой смысл тащить за собой гребаный груз, если он тебя тяготит? — Скарамучча пнул носком ботинка камень на берегу, столкнул его в воду и некоторое время наблюдал, как по ее поверхности расходятся беспокойные круги. — Выбросить его, да и дело с концом. Терион задумчиво приложил руку к подбородку. — Тогда почему ты так разозлился, что Мона ничего не рассказала тебе о прошлом? Вопрос застал Скарамуччу врасплох. Он открыл рот, но не сумел сразу найтись с ответом и потому бросил сердитое: — Это другое. — Почему ты так думаешь? — поинтересовался Терион. — Ну, это был не мой выбор. Я имел право знать о себе все. И решать, кем я хочу стать, исходя из этих знаний. Терион расслабленно закинул ногу на ногу и, прикрыв глаза, беззвучно рассмеялся. — Понятно. Скарамучча повернулся к нему, сверкнув глазами. — Что? Что значит это твое «понятно»? — То и значит. Мне все с тобой понятно. Я уже тысячу раз тебе говорил, ты ходячее противоречие. И каждый раз умудряешься с новой силой это подтверждать. — В чем я себе противоречу? — обессиленно развел руками Скарамучча. Терион задумался, а потому ответил не сразу. По волнам неразборчивых мыслей, которые доносились с его стороны, Скарамучча почувствовал, что Терион о чем-то вспоминает. — Да во всем. Ты говоришь, что хотел бы определять свое будущее исходя из знаний о том, кем ты был в прошлом. Но если ты сотрешь свое прошлое, если откажешься от него, как ты в таком случае будешь определять свой дальнейший путь? Скарамучча понимал, что Терион его провоцирует, но не смог сдержать язык за зубами. — Ты меня не слушаешь. Я сказал, что я имею право знать все о себе. О том, кто я такой, а не о том, каким было мое прошлое. — И это возвращает нас к вопросу о том, кто ты без прошлого. Скарамучча упер локоть в колено, устало взъерошил волосы, глядя на Териона едва ли не с бессилием. Терион считал половину жителей родного города врагами. Наверное, они стали таковыми, потому что не смогли выдержать его неудобных вопросов, отвечать на которые было сродни пытке. — Ты ведь замучаешь меня вне зависимости от моего ответа, так? Поэтому просто скажи, что крутится в твоей чертовой голове. Терион ухмыльнулся. — Мы все глиняные человечки, а глина, из которой мы состоим — это наше прошлое. Складывая кусочки глины определенным образом, мы можем получить форму, которую хотим увидеть. — Какие еще человечки, Терион? — нервно перебирая пряди волос, спросил Скарамучча. — Ты можешь выражаться по-человечески? Терион закатил глаза и пробормотал под нос нечто неразборчивое, но крайне нелестное. — Хорошо. Скажу иначе. Без прошлого мы как осиротевшие дети, которые никогда не видели собственных родителей. Это наша неотъемлемая часть. Пускай оно и может приносить боль. Оно будет приносить боль — черт, да спроси любого, ты не найдешь во всем Тейвате ни одного человека, который всю свою жизнь провел в радости. Скарамучча фыркнул. — И какой смысл терпеть? Когда тебе больно, это… больно. Но ты можешь просто освободить себя от болезненного балласта, начать все сначала. — Посмотри по сторонам, — посоветовал Терион. — Согласно замыслу богов, будь они неладны, Небесные ключи должны были освободить человечество от болезненного балласта. Как по-твоему? Получилось? Не зная, что надеется увидеть, Скарамучча последовал совету Териона и покрутил головой. Задержал взгляд на горных вершинах — Каскаде Дождей, который по эту сторону гряды дыбился, словно поднятая штормом волна. Мир в самом деле был далек от избавления, но возможно, используй кто-то Небесные ключи по назначению… Скарамучча не знал, каким стал бы мир тогда. Никто не мог сказать, обрел бы Тейват исцеление. Но в том, что за это при любом исходе пришлось бы заплатить невообразимую цену, сомневаться не приходилось. — Я согласен, — продолжил Терион. — Боль — это больно. Но… Помнишь, ты спрашивал меня о судьбе Цзиньхуа? По лицу Териона опять заскользили страшные тени, которые он попытался спрятать за улыбкой. Прекрасно осознавая, что выходит так себе, Терион сложил руки в замок и с силой стиснул их. — Под конец жизни половина ее личности стерлась. Цзиньхуа утратила значительную часть воспоминаний, и потому… Она стала другим человеком. Она чувствовала, что в ее памяти не хватает важных фрагментов, но даже наших усилий не хватало, чтобы вернуть ей утраченное. В редкие моменты мне доводилось увидеть, как сквозь лицо, исполненное непривычного выражения, проступает прежняя Цзиньхуа. Но с каждым днем таких моментов становилось все меньше, пока в конце концов… Голос Териона сорвался на хрип, и он замолк. Скарамучча ожидал, что он закончит историю, поведает о судьбе Цзиньхуа, но Терион промолчал. Вместо этого он сказал: — Наша память — это ценность, и без нее мы обречены быть лишь фальшивыми отражениями в кривых зеркалах. Наша боль — это слабость, но она же делает нас людьми. Скарамучча сложил руки на груди, и Терион, почувствовав, что он хочет возразить, добавил: — Я все понимаю. Я знаю, как иногда хочется отыскать в прошлом тот момент, когда все покатилось в Бездну, и вырвать его из собственной истории с корнем. Особенно когда тебе есть, о чем сожалеть. Но я не думаю, что это так работает. Тебе надо жить с последствиями. С тем, чему ты научился. Не только сожалеть — жалостью ты не поможешь ни мертвым, ни живым. Просто… нести за свои поступки ответственность. Скарамучча стиснул руки в кулаки. Его колотила дрожь. Каждое слово Териона било по всему его существу электрическими разрядами. Эмоции захлестывали Скарамуччу непрерывно — свои, чужие, и их было нелегко отделить друг от друга. Он пытался разобраться, что чувствует, что хочет сказать, потому что чертовски устал всякий раз принимать поспешные решения и после за них расплачиваться. Тем не менее, совладать с собой было не так уж и просто. Терион говорил правильные вещи, но все в душе Скарамуччи вскипало от вопиющего чувства несправедливости. — Тебе легко говорить, — не сдержавшись, обронил он. — Ты ведь человек. Терион обвел насмешливым взглядом свои призрачные руки. — Ладно, ладно, — раздраженно закатил глаза Скарамучча. — Призрак, но ведь все равно, по факту, человек. — А ты нет? — спросил Терион. — Ты, кажется, совсем меня не слушал. Я что, просто так сказал, что боль делает нас людьми? Тебе не нужен гнозис или Шепот Порчи. У тебя уже есть сердце. Скарамучча ударил себя кулаком по груди, будто надеялся, что сумеет продемонстрировать Териону, как легко проходит в дырку вместо сердца рука. Ничего не произошло. Рука не провалилась в дырку. Она осталась на груди, в том месте, где каждый человек носил своего маленького хранителя, свидетеля своей жизни. Свое сердце. Заметив этот жест, Терион мягко улыбнулся. — Ты не глуп, господин Предвестник. Скажи, у меня есть сердце? — Что за дурацкий вопрос? — возмутился Скарамучча. Он ткнул Териона в грудь. Терион перехватил его запястье, вынудил задержать руку. Сначала Скарамучча не понял, зачем. Но через несколько долгих мгновений до него дошло, что сердце Териона… молчало. Там, где оно должно было отстукивать ритм, оповещая, что его обладатель до сих пор жив, властвовала пустота. — Физически мое сердце мертво уже много лет. Его не существует. Но ты ведь должен понимать, что в Тейвате сердце отнюдь не всегда может являться физическим объектом. Скарамучча хмыкнул, не удостоив эти слова ответом. — Твоя радость, твоя печаль, твое счастье и твоя боль — все они сплетаются вместе и образуют единый узор, который и называют сердцем. Ты человек, Скарамучча. Ты всегда им был. Тебе казалось, что настоящие люди — это какие-то безоговорочно счастливые существа, получившие одобрение богов, верно? Но посмотри на Мону. Сейчас ее точно нельзя назвать счастливой. Тем не менее, она ведь не перестает быть человеком. Скарамучча устало потер переносицу. Чертов Терион… Из-за этой связи, что протянулась между двумя душами, которых отделяли друг от друга тысячелетия, от внимания Териона ничего не могло укрыться. Ему не требовалось задавать Скарамучче вопросы, чтобы понимать, что именно он ощущает. — Тогда что мне делать? Нести ответственность за свои поступки? Отказаться участвовать в круговороте мирового зла? Терион развел руками. — Откуда я знаю, что тебе делать, господин Предвестник? Ты стоишь на перепутье, и перед тобой лежит бесчисленное количество дорог. Я не могу стать для тебя указателем. Только ты решаешь, по какому пути пойти. С протяжным стоном, полным муки, Скарамучча вновь повалился спиной на траву. Он не знал. Он не представлял, какой дорогой может пойти. Запутанные тропы жизни разбегались под его ногами в противоположные стороны, но оттого, как они петляли и скрывались за препятствиями, конечной точки было не разглядеть. Так на какую из них ступить? Как выбрать дорогу, когда тебе предстоит идти вслепую, не представляя даже пункта назначения? Скарамучча закрыл лицо за сгибом локтя. — Что, если я ошибусь? — Все ошибаются. Даже астрологам нельзя предсказывать собственную судьбу. Мы все идем по жизни вслепую. Никто не знает, с чем предстоит столкнуться и что ждет его в конце пути. Если хочешь попасть в конкретную точку, прикладывай усилия, бери судьбу в свои руки, потому что шанс, что дорога сама выведет тебя в нужное место, крайне ничтожен. Скарамучча ничего на это не ответил. «Все ошибаются»… Может быть, ошибаются все. Но только его ошибки вечно приводят к катастрофам, обходятся дорого каждому, кто оказывается рядом. Он заблудился среди переплетенных дорог судьбы — а отвечать за это пришлось другим. Рыцарям Королевской Стражи, которые некогда пытались защитить Скарамуччу от Аякса, а теперь лежали мертвыми посреди руин гидростанции. Фишль и Беннету. Габриэлю. Моне. Скарамучча надеялся, что, если утопит свое сердце в ярости, ему станет все равно. Он назовет каждого из них предателем. Он будет знать: они это заслужили. Но на самом деле ему так и не удалось убедить себя в этом. Он помнил Габриэля, еще здорового, полного неукротимой жизненной энергии. Переживая за судьбу первого встречного так, словно нес за каждого жителя Фонтейна личную ответственность, капитан Королевской Стражи не оттолкнул Скарамуччу, когда тот едва ли не со слезами на глазах молил спасти Мону. Он мог бы поступить как угодно. Но он выбрал протянуть незнакомцу руку помощи. Он отстаивал их с Моной перед секретарем Валерианом, он был одним из немногих, кто серьезно отнесся к «Стремительному натиску». Он был рядом до самого конца. И даже выяснив, что Мона шесть лет скрывала о Скарамучче опасную правду, решил от нее не отворачиваться. Заслуживал ли он того, чтобы сейчас медленно умирать от страшных ран? А Мона… Чего заслуживала Мона? Ты причинил мне боль, Скарамучча. Ты затащил меня в ад, из которого я долгое время не могла выбраться. Скарамучча крепко зажмурился, пытаясь сдержать очередной приступ слез. Он уже ненавидел эти чертовы слезы. Казалось, они всякий раз пытаются вытянуть из него жилы. — Ты сказал, что передо мной лежит бесчисленное количество дорог. Но ведь это не так. Терион заинтересованно повернул голову. — После рассказа Иден я не могу перестать думать о других нас, — продолжил, не отнимая руки от лица, Скарамучча. — Об «Аделарде», о той, другой Моне, о том, как они были счастливы вместе… Со вздохом Скарамучча убрал руку, хотел протянуть ее к небу, к солнечным лучам, что прорывались сквозь завесь туч далеко на горизонте, но рука лишь обессиленно упала вдоль тела. Он устал. Разрушив все, он лишился огня ярости, который долгие годы вел его вперед, не позволял сдаваться в моменты наивысшего отчаяния. Теперь он нуждался в новом пламени, но пока его искры гасли под мелкой зябкой моросью. — Это ведь могли бы быть мы, — прошептал Скарамучча. — Но не стали. Чуда не случилось. «Мы» не случились. Терион молчал. Его пальцы бездумно рвали травинку. — Я был так близок. — С губ Скарамуччи слетел судорожный вздох, и он, пытаясь его скрыть, рассмеялся. У этого смеха был привкус горечи. — Всего одно решение — и я все разрушил. Наши с ней отношения. Ее доверие. Жизни тех, кто пытался спастись. Даже этот чертов мир. Если я продолжу в том же духе… Следом за Скарамуччей Терион обратил взгляд к небу. — Как ты и сказал. Я в силах разрушить этот мир. Но если я обращу его в пепел, в нем не останется места, где я… где я мог бы заслужить ее прощение. Терион вздохнул. — Вряд ли это будет просто. — Я знаю. Конечно, знаю. Это не имеет значения. — Уголки губ Скарамуччи нервно дрогнули, словно испугавшись его попытки нарисовать на лице фальшивую улыбку. — Я вряд ли заслужу ее прощение. Да и не думаю, что я вообще его достоин. — Но ты, кажется, уже решил, что хочешь делать. Скарамучча подставил лицо дуновению ветра. Если бы воздушные потоки были судьбами, он сказал бы, что сейчас седлает наугад ветер, который долгие годы казался ему смертельно опасным смерчем. — Да. Это, наверное, прозвучит глупо… Но я просто хочу помочь ей. Всем, чем смогу. Захочет она этого или нет.

Конец музыкального фрагмента

* * *

Мона сидела у постели Габриэля. Уперевшись локтем в колено, она уронила голову на руку. Пальцами второй руки она нервно постукивала себя по колену. Ей хотелось быть сильной. Найти в себе смелость и посмотреть на Габриэля, запомнить его черты — на тот случай, если самые мрачные предсказания целителей сбудутся. Если Габриэль не сумеет выбраться. Но она боялась. Боялась поднять глаза и увидеть в его лице смерть. Едва придя в себя, Мона бросилась прочь из шатра и столкнулась снаружи с врачом Люсьеном — он нередко работал на Иден и по счастливой случайности именно в это турне решил отправиться с театральной труппой. Люсьен рассказал о выживших, которых удалось отыскать в руинах гидростанции. Среди них оказались и Фишль с Беннетом — оба потрепанные, но целые. Фишль сломала руку. Беннет отделался сильными ушибами и вывихом. Иден устроила обоих в так называемом «синем шатре», который выделили для раненых, и Мона, не дослушав Люсьена, помчалась туда едва ли не вприпрыжку. Завидев друзей, Мона по очереди крепко обняла каждого из них — и не отпускала до тех пор, пока не убедилась, что они реальны. Никогда в жизни, даже в ночь атаки на Фонтейн, ее не охватывал подобный страх. В руинах гидростанции, где не было ничего, кроме темноты, пыли и каменных завалов, Мона едва не сошла с ума от мысли о худшем исходе. Если бы Фишль или Беннет погибли… Она не знала. Она не знала, что было бы в таком случае, и боялась даже представлять. Но Фишль с Беннетом сумели уцелеть, и Мона обнимала их, снова и снова повторяя, как счастлива их видеть. Умница Беннет успел в последний момент создать элементальный щит. Ему опять не повезло, ведь энергия Пиро вступила в реакцию с энергией Электро, которая теплилась в оружии одного из Рыцарей Королевской Стражи. Несмотря на это, благодаря перегрузке камни разлетелись в стороны. Фишль с Беннетом оказались ранены осколками, но все же выжили, и это можно было смело назвать главным везением Беннета. Он был хранителем удачи. Мона готова была обнимать друзей хоть целый день, но Фишль неожиданно взяла ее руки в свои и посмотрела с непривычной серьезностью. Лицо Беннета стало каким-то странным. Его брови задрожали, и он торопливо отвернулся. Удивленная его поведением, Мона взглянула на Фишль в ожидании объяснений, и та, тяжело вздохнув, сказала одно слово: — Габриэль. И вот теперь она здесь. Сидит рядом, но не может ничем помочь. В Фонтейне Мона пообещала себе не смотреть в будущее. Но сейчас… Сейчас она должна была увидеть. Она должна была знать, какая участь ждет Габриэля. Этот храбрый мальчишка до последнего пытался ее сберечь. Она должна была понимать, сколько времени у нее есть, чтобы попрощаться. Но когда она попыталась погадать, отражения звезд в гадальной чаше принялись сходить с ума. Мона никогда не видела ничего подобного. Судьба Габриэля казалась причудливо переплетенной, словно состояла из двух сразу, и при этом в каждой точке противоречила самой себе. Мона долгое время впивалась в увиденное тяжелым взглядом. Страхи и сомнения безжалостно кололи ее со всех сторон. А вдруг за шесть лет она разучилась читать судьбы? Или вдруг судьба Габриэля еще не определена? Но разве такое возможно? Отринув сомнения, Мона смахнула странные отражения и попробовала погадать Фишль. Теперь она ясно увидела, как созвездие Призрачного Ворона переплетается с другим, похожим на фарфоровую куклу. Аналогичное происходило со всеми знакомыми Моны. Вскоре пришла Иден. Она попросила у Моны прощения за то, что была настойчива на гидростанции, и рассказала о слиянии вероятностей. По всей видимости, именно из-за этого Мона не могла увидеть будущее: звезды были отражением судеб, а в каждом мире у людей была своя судьба, и теперь в чаше для гидромантии отражались противоречащие друг другу созвездия. Проникнутый гармонией тон Иден помог Моне воспринять новости с относительным спокойствием, но все же она не могла избавиться от мысли, что равнодушна лишь от усталости. Когда усталость и шок пройдут, она осознает слова Иден с новой силой — и придет в ужас. Иден ушла помогать рыцарям Королевской Стражи, и Мона, попросившая Фишль и Беннета на время оставить ее наедине со своими мыслями, вновь оказалась в тишине. Так она и сидела с тех самых пор, захлебываясь отчаянием, и не плакала лишь потому, что слезы иссякли еще на гидростанции. Мона вскочила. Нервно прошлась взад-вперед, но не смогла долго стоять прямо и опустилась на край кровати Габриэля. Уиллоу… Она отдала свою жизнь не ради того, чтобы мы сдавались. Я остался жив… благодаря ей. И я никогда… не забуду… этого дара. Давние слова, сказанные Габриэлем в день заупокойной мессы по всем погибшим во время атаки на Фонтейн, вспыхнули в памяти. Он говорил их со слезами на глазах, но все же улыбался, улыбался так, словно вознамерился жить во что бы то ни стало. Мона сердито ткнула его кулаком. Совсем мягко, боясь навредить его и без того искалеченному телу, но все же решительно. — Так живи, — прошептала она. — Живи и не смей умирать. Разумеется, он не ответил. Мона со вздохом опустила руку и, оперевшись на кровать, собиралась уже соскользнуть с нее, когда вдруг почувствовала легкое прикосновение. Резко обернувшись, она увидела, что рука Габриэля, вся сплошь увитая ссадинами и гематомами, легла на ее ладонь. Он не приходил в себя, и возможно, этот жест был абсолютно случаен, но в тот момент он стал для Моны одновременно и символом надежды, и катализатором боли. Осознав, что больше не может находиться в шатре ни секунды, Мона соскочила с кровати и опрометью бросилась прочь.

Этот фрагмент можно читать под музыку: FINNEAS — Break My Heart Again (до конца главы)

На улице вовсю разошелся дождь. Его упругие струи с силой били по спине, точно карающие удары хлыста, но Мона, не замечая них, неслась прочь от синего шатра. Она не знала, куда бежит, но знала, что, если остановится, ее страхи, отчаяние, горе — все это догонит ее, набросится и порвет на маленькие кусочки. На много маленьких, слабых, ни на что не способных Мон. Кто-то окликнул ее. Мона не стала останавливаться. Во всем Тейвате сейчас не нашлось бы человека, способного ее успокоить. Мона остановилась лишь под раскидистым дубом, который рос далеко-далеко от синего шатра, за пределами территории странствующего театра. Дуб вырос на краю озера. Со временем берег осыпался, вода подступила ближе, и теперь дуб слегка кренился над ней, будто пытался вообразить себя плачущей ивой. По поверхности озера плавали опавшие листья, похожие на маленькие кораблики. Наблюдая за ними, Мона села прямо на траву, сырую от дождя, и обняла колени руками. Хотелось бы ей сейчас стать корабликом. Не знать, к какому берегу она пристанет, не придавать этому значения — просто плыть, следуя за волей ветра. Корабликам, сложенным из опавших дубовых листьев, не нужно думать ни о прошлом, ни о будущем. Они дети безвременья, которые кружат на поверхности воды в покорном ожидании собственной судьбы. Когда-то она была такой. Шесть лет назад, до того, как утратить свой дар, она читала в чаше с водой отражения звезд и советовала людям смириться с предписанным будущим. Она не знала, что уготовано ей, но считала себя достаточно мудрой, чтобы смириться с любым исходом. Но решив шесть лет назад помочь Скарамучче, она покинула спокойное озеро. И опомнилась лишь тогда, когда рукав реки, по которому она поплыла, превратился в буйное, непокорное течение. Она не стала лучше или хуже. Она просто стала другой. Мона протянула руку, чтобы дотронуться до поверхности воды, и тут услышала позади осторожные шаги. Вместе с дождем они ступали по ковру опавшей листвы. Мона обернулась, ведомая нелепой, абсолютно несбыточной надеждой. А вдруг это Габриэль? Вдруг все, что произошло на гидростанции, было лишь жутким сном? Перед ней стоял Скарамучча. Наклонившись, он протягивал ей кружку с чаем, от которого сквозь запах дождя прорывался головокружительный аромат хвои и меда. Сладковатый напиток сулил тепло. Мона знала: одного глотка хватит, чтобы прогнать из ее тела этот пронизывающий холод, не имевший никакого отношения к погоде. Она медленно выпрямилась. Скарамучча смотрел на нее робко, словно пытался взглядом спросить разрешение на то, чтобы стоять рядом. «Ты…» Губы Моны дрогнули, их уголки опустились вниз. Ее спина была напряженной, неестественно прямой, как если бы она вдруг превратилась в сосновый ствол. На языке собралась горечь — как будто выпила дешевый кофе и теперь не могла избавиться от дурацкого привкуса. Мона подняла руку. А затем, не выдержав, хлестнула Скарамуччу ладонью по лицу. Она ожидала, что он вскинется. Закричит. Может, даже ударит в ответ. В последнее время он хорошо в этом поднаторел. Тем не менее, Скарамучча стоял неподвижно, от силы удара отвернув голову, и след на его щеке наливался краснотой. Чай частично выплеснулся из стакана и теперь стекал по его руке, но Скарамучча молчал, молчал и не шевелился, будто боялся одним движением устроить очередную катастрофу. Мона подняла руку еще раз. Ее пальцы пронзила дрожь. Скарамучча продолжал молчать. Обессиленная его реакцией, Мона опустила руку и отвернулась, обхватив себя руками. — Ты что, издеваешься надо мной? — Я… — Нет, — прервала Мона. — Не отвечай. Я не хочу слышать твой голос. Меня от него тошнит. И от тебя, кстати, тоже. С этими словами она отошла к кромке озера и принялась беспокойно покачиваться взад-вперед, надеясь, что Скарамучча оставит ее в покое. Он никуда не ушел. Мона ощущала за спиной его тягостное присутствие и едва сдерживала порыв опрокинуть его в озеро. — Как, говоришь, зовут сознание из Шепота Порчи? Мона задала этот вопрос лишь потому, что молчание казалось ей уже невыносимым. — Терион, — тихо ответил Скарамучча. Его голос звучал хрипло. — Дай мне поговорить с ним. — Мона повернулась, обожгла Скарамуччу взглядом. Он в ответ смотрел так, словно обжигать было уже нечего. — Я не хочу разговаривать с тобой. Но Терион, в отличие от тебя, показался мне неплохим человеком, и я хотела бы кое-что с ним обсудить. Скарамучча не стал спорить. Мона никогда прежде не видела его таким. Шесть лет назад, утратив память о прошлом, Скарамучча стал вести себя не так, как Предвестник Фатуи, которого Мона знала по неудачной встрече в Мондштадте. Он стал очаровательно веселым, относился к ней с добротой и заботой, мог как упрямиться, так и уступать — пускай даже с неохотой или ворчанием. Сейчас он казался сломленным. Будто его прежнее «я» рухнуло, и на месте обвала пока не успело появиться что-то новое. Скарамучча потянулся рукой куда-то в сторону, и в тот же миг Мона заметила, как изменилось выражение его лица. Прежде совершенно пустое, словно маска, лишенная каких-либо заметных черт, оно вдруг стало более живым. В отстраненных глазах загорелся огонь. Скарамучча мигом показался старше на несколько тысяч лет. Взглянув на Мону, он чуть поклонился, приложив ладонь к груди. — Рад наконец поговорить с вами лично. — Я бы не назвала это «лично», — заметила Мона, несколько огорошенная его жестом. — Вы находитесь в теле ненавистного мне человека. Я бы предпочла иметь дело именно с вами. — Боюсь, это невозможно, — с мягкой улыбкой отвечал Терион. — Хотя и обладаю формой, вы не сумеете ее увидеть или услышать. Тело Скарамуччи — мой единственный способ контактировать с этим миром, поэтому вам придется немного потерпеть. Мона скрестила руки на груди, смущенная ошарашивающей энергетикой Териона. А тот, глядя на нее со спокойствием и какой-то трогательной теплотой, спросил: — О чем вы хотели со мной поговорить? Мона сощурилась. — Скарамучча слышит то же, что слышите вы? — уточнила она. — Я бы предпочла обойтись без посторонних ушей. Терион кивнул. — Наши сознания связаны. Скрыть от него что-то сложно… Но все же возможно. Думаю, я смогу обеспечить нам несколько минут приватного разговора. Постарайтесь собраться с мыслями и высказать сразу все, что хотите сказать.               Заслышав, что Терион намерен отрезать его от реальности, Скарамучча хотел прийти в ярость, но в его душе не осталось сил на гнев. Он вновь оказался подвешен вверх ногами, но теперь, ничему уже не удивляясь и ни о чем не беспокоясь, присел у дубового ствола. В таком облике дождь его не беспокоил. Скарамучча подставил ладонь, пытаясь поймать хоть одну каплю, но все они пролетели сквозь него. И черт с ними. Сквозь полуприкрытые глаза Скарамучча наблюдал за Моной. Она быстро смирилась с мыслью, что Скарамучча с Терионом делят одно тело на двоих, и общалась с ним так уверенно, будто знала всю жизнь. Типичная Мона Мегистус. Даже столкнувшись с чем-то, что просто так не познать, быстро берет себя в руки. Терион в самом деле не позволял Скарамучче услышать содержимое разговора. Скарамучча понятия не имел, как это возможно, ведь у него ни разу не получалось скрыть от Териона происходящее в реальности. Тем не менее, Терион не переставал удивлять. Скарамучча видел, как открывается рот Моны, и попытался прочитать ее слова по губам, но быстро бросил эту затею. Он никогда не разбирался в том, что пытаются сказать другие люди. Сначала Мона что-то торопливо говорила. В ее глазах сверкала злость, и Скарамучча был искренне поражен, как она до сих пор не набросилась на Териона, запертого в столь ненавистном ей теле. Терион сохранял ледяное спокойствие. Затем, задав Моне пару вопросов и услышав ответ, что-то проговорил. Мона отвела взгляд. Терион добавил что-то еще, и на ее губах расцвела неуверенная улыбка. Скарамучча не знал, что они обсуждают. Он боялся это даже представлять. В каждом движении губ Моны ему мерещились слова: «Я ненавижу Скарамуччу». Но вот Терион, сложив руки на груди, разразился долгой тирадой, похожей на разъяснения. Мона сначала слушала с выражением абсолютного непонимания, а затем ее глаза вдруг расширились, сверкнули, а губы дрогнули. Скарамучча надеялся, что она улыбнется еще раз, но Мона оставалась предельно серьезна. Когда же Терион закончил говорить, Мона опустила голову и некоторое время стояла неподвижно. Что-то спросила. Терион ответил. Мона кивнула. Через несколько мгновений звуки вернулись. Обернувшись через плечо, Терион без предупреждений потянулся наверх и прикоснулся к руке Скарамуччи. Они поменялись местами, и Скарамучча, вслушиваясь в шум дождя по опавшей листве, оказался напротив Моны, по-прежнему сжимая в руке дурацкую кружку с дурацким хвойным чаем. Она подняла глаза. Они по-прежнему сверкали, но Скарамучча не мог прочитать их выражение. «Что ты наговорил ей?» — Советую почитать определение приватности в словаре, господин Предвестник. Ну что ж… На другой ответ не приходилось и рассчитывать. Некоторое время Мона стояла неподвижно. Скарамучча не смел шелохнуться. Он боялся, что в таком случае Мона ударит его еще раз. Он не боялся физической боли и знал, что заслужил эту пощечину, но все же в тот момент, когда ее ладонь хлестнула его по лицу, все внутри содрогнулось. Он наконец понял, что она чувствовала в тот момент, когда он, поддавшись эмоциям, ударил ее в ночь атаки на Фонтейн. И понял, что этим действием разбил ей сердце вдребезги. — Скара… Она обратилась к нему прежним именем. Скарамучча нерешительно поднял взгляд. В глазах Моны не было ни теплоты, ни прощения, но все же она, протянув руку, взялась за кружку, обхватила ее ладонями, принимая его маленькую попытку загладить свою вину. — Делай, что хочешь, — сказала она. — Живи, как хочешь. Просто… не впутывай в это меня. С этими словами она ушла: спина напряжена, а плечи тяжело опущены, словно она пыталась унести на своих плечах по меньшей мере целую вероятность. Скарамучча стиснул руки в кулаки. Он злился, но не на нее. На себя. На то, что некогда она была так близка, а он умудрился ее потерять.