А в комнатах с утра До ночи пахнет вишней. Надолго ли? Спросить бы у кого. Канцлер Ги — Романс Квентина Дорака
Этот фрагмент можно читать под музыку: Birdy — Not About Angels. Ставьте на повтор
Стоило отдать ему должное: папа старался. Конечно, Август был бы очень благодарен, если бы он прекратил каждое утро врываться в комнату с громогласным: «Сегодня будет светлый день!», распахивая занавески с таким энтузиазмом, что едва не падали карнизы. И если бы он больше не складывал из сосисок рожицы, которые казались ему забавными, но на самом деле скорее портили аппетит. И если бы он перестал обращаться с Августом так, словно тот был тяжелобольным. Но папа старался. Поэтому Август тоже старался — быть терпеливым и не срываться, даже когда хотелось закричать на весь дом. Сегодня выдался свободный от тренировок день, так что Август все утро провел в компании книги, а ближе к обеду выбрался на крышу покурить. Вообще-то рыцарям курить не полагалось — так утверждал папа. Август взамен возражал, что в уставе Ордо Фавониус такого правила не прописано, а значит, что не запрещено, то разрешено. Тогда папа напоминал, что Августу шестнадцать. На это у Августа пока не было подходящего аргумента. Но на его взгляд, хорошего рыцаря отличала не приверженность «здоровому образу жизни», как это называл папа, а настойчивость и усердие. Так что он, будучи хорошим рыцарем, однажды обязательно найдет достойный ответ. Пачку сигарет привез в Мондштадт странствующий торговец. Еще он привез зажигалку, фотокамеру и целый ворох историй о Тейвате. С ногами взобравшись на парапет, Август несколько часов расспрашивал торговца о разных странах, об их верованиях и технологиях. Тот не возражал. Напротив, работы у него было немного, так что он был только рад поболтать. Торговец показал Августу, как работает фотокамера — Август подумал, что должен подарить такую на Праздник Зимы отцу. Тот вечно твердил, как было бы здорово обладать способностью останавливать моменты, сохранять в каких-нибудь магических бутылках, а когда захочется, вытаскивать пробку и заглядывать в горлышко, чтобы сокровенные воспоминания представали перед глазами вновь. Наверное, обладай папа такой способностью, у него в комнате стоял бы целый шкаф, полный магических бутылок. И каждая из них была бы подписана одним простым словом: «Мама». Ну, вернее, это для Августа она была мамой. Папа же любил называть ее милой. Поэтому наверняка подписал бы бутылки именно так. «Милая». Он всегда произносил это с особым чувством, от которого на ее щеках расцветал румянец — честное слово, за столько лет брака они будто так и остались молодоженами. Август вздохнул. Сколько месяцев прошло? Шесть? Нет. Семь. Послезавтра будет уже семь. А такое ощущение, будто она ушла вчера. Папа до сих пор не мог найти в себе силы убрать ее вещи, и они то и дело попадались Августу на глаза — то в папиной комнате, то в прихожей, украдкой поглядывая с дальней полки шкафа. Из-за этого складывалось впечатление, что она просто куда-то уехала. Может, отправилась в путешествие, но в спешке оставила дома все ценности и даже сменную одежду. А может, там, куда она отправилась, чемоданы не нужны. — Пап, нужно их убрать, — сказал Август пару недель назад. — Они не могут лежать здесь вечно. — Тебе мешают? — осведомился папа. Август вздохнул. — Тебе мешают. Это не поможет справиться с тем, что ее больше нет. Тебе же больно всякий раз, когда ты на них смотришь. Папа посмотрел на Августа так, как только могут смотреть отцы на своих шестнадцатилетних детей, вдруг попавших замечанием точно в цель. — Если не хочешь выбрасывать, давай не будем, — предложил Август. — Можем отдать. В Спрингвейле хватает нуждающихся. Или вот в прошлом месяце в Мондштадт переехала семья, у них растет дочь, а из-за переезда денег на одежду не хватает. Папа приложил руку ко лбу, и выражение его лица спряталось за большой ладонью. — Думаю, маме бы понравилось, если бы мы дали всем этим вещам новую жизнь, — добавил Август. Папа отнял руку от лица, взглянул на Августа, хотел что-то сказать, но кажется, не справился с голосом. Вместо ответа он лишь неопределенно махнул и торопливо слетел с крыльца, сделав вид, что ему срочно понадобилось наведаться в штаб Ордо Фавониус. Провожая его взглядом, Август вздохнул. И этот человек каждое утро врывается в его комнату, утверждая, что новый день непременно будет светлым. Он не верит в это сам — неужели и правда рассчитывает убедить в этом взрослого сына? Сейчас Август думал о давнем разговоре с помесью грусти и раздражения. Две недели прошло — разумеется, папа даже не подумал о том, чтобы убрать мамины вещи. Вчера Август решил заняться этим сам, но считал, что делать такое тайком было бы неправильно, а потому без обиняков отправился с этим предложением к отцу. Отец, разумеется, воспринял идею в штыки, стал подбирать нелепые предлоги, даже попытался выдать Августу несуществующее поручение за городскими стенами. Август разозлился. Папа тоже. Вечер закончился тем, что они спорили на повышенных тонах до тех пор, пока в соседнем доме не хлопнула дверь — это уставшая от их криков соседка отправилась переждать бурю к Сидровому озеру. Август успокоился. Папа тоже. Но они наговорили друг другу много грубостей и не хотели так просто друг друга прощать, а потому оба скрылись в своих комнатах до утра. Утром папа не пришел. Август три месяца, с тех самых пор, как папе в голову взбрела идея начинать день с обнадеживающих выкриков, молился Анемо Архонту. Барбатос же бог свободы, а значит, должен освободить мондштадтца от самых раздражающих на свете пробуждений? Видимо, Анемо Архонт услышал его мольбы, но по какой-то причине Август чувствовал себя некомфортно. Потому и выбрался на крышу. Он всегда выходил на крышу, когда сердце было не на месте. По черепице зазвучали шаги. Август со вздохом прикрыл глаза. Эту тяжелую поступь он узнал бы из тысячи. Август считал крышу своей тайной крепостью, но они жили с отцом в одном доме, не таком уж и большом, чтобы секреты хранились в нем слишком долго. Разумеется, отец прекрасно знал, где его сын предпочитает проводить свободное время. — Я занят, — сказал Август. — Курением? — уточнил папа. Август с неохотой потушил сигарету. Они с папой и так здорово разругались — ему не хотелось усугублять конфликт. — Размышлениями. Папа недоверчиво изогнул бровь и, не дожидаясь приглашения, опустился рядом. Не зная, куда спрятаться, Август лег в надежде слиться с черепицей и закрыл лицо сгибом локтя. Увы, даже так он чувствовал пронзительный взгляд отца. «Ну что? Скажи уже!» — хотелось прикрикнуть Августу, но он терпел, потому что отец всегда долго собирался с духом перед важными разговорами. Мама такой не была. Мама терпеть не могла ходить вокруг да около, а потому всегда говорила быстро и прямо. Но в то же время любила рубить сплеча — поэтому они с папой были так друг другу нужны. Они вообще хорошо друг друга дополняли. — Прости, — сказал наконец папа. — Прости, Август. У тебя, наверное, самый безответственный отец во всем Тейвате. Я должен быть для тебя опорой, помогать справляться с ее утратой, а в итоге… Он не закончил мысль, только махнул, будто пытаясь отогнать ее подальше. Август отнял руку от лица. Посмотрел на отца. — Не надо мне помогать. Я и сам нормально справляюсь. — Я знаю. Хоть и не представляю, как ты это делаешь. — Ну… — Август поднял глаза к небу. Он знал, то, что он скажет дальше, раззадорит отца. Он на это рассчитывал. — Это все сигареты. Без них никак, понимаешь? Фыркнув, папа протянул руку и ткнул Августа кулаком в плечо. Тот фыркнул в ответ. Лед между ними окончательно треснул, и потому папа тоже лег на черепицу, сцепил пальцы в замок, положив их на грудь, и принялся ловить задумчивым взглядом облака. Август же, напротив, прикрыл глаза, подставил лицо ветру. Ветер всегда смягчал печали. — Ты прав. Я не умею справляться с потерями, — неожиданно признался отец. — Столько времени прошло, а я до сих пор не могу ее отпустить. Я просто… — Он вздохнул. — Мне не хватает ее, Август. И мне жаль, что… Что твоя сестра… Его глаза наполнились слезами, и он торопливо отвернулся. Август вздохнул. В который раз за день. Он был рад, что папа перестал изображать из себя неуязвимого героя и наконец разговорился, но говорить оказалось тяжело. Даже спустя семь месяцев. Не похоже, что оставленная горькой утратой рана вообще могла зажить. Август старался понемногу работать над исцелением, но некоторые вещи просто невозможно починить. Особенно когда они ломаются… так. — Мне тоже жаль, пап. Папа кивнул. Они ненадолго замолчали. Папа продолжал с преувеличенным интересом изучать облака. Август, подперев подбородок рукой, с преувеличенным интересом ковырял черепицу. Им обоим хотелось что-нибудь сказать, но оба знали: в мире не существует подходящих слов. Они поняли это еще семь месяцев назад. Все сложилось неправильно. Август так и не стал старшим братом. Мама потеряла долгожданную дочь сразу после родов — и в поисках избавления от своей боли бросилась в битву, которая оказалась ей не по плечу. Две жизни оборвались друг за другом. За семь месяцев, минувших с того момента, ни Август, ни папа так и не придумали, что можно об этом сказать. Бросив мучить черепицу, Август протянул руку и крепко сжал ладонь отца. Отец перевел на него взгляд. — Я рад, что мы вместе, — сказал Август. Папа рывком сел. Август невольно вздрогнул, удивленный такой реакцией, но папа лишь придвинулся и заключил его в крепкие объятия. Август не стал вырываться. Конечно, в шестнадцать ты уже слишком взрослый для того, чтобы обниматься с родителями. Но когда вы с отцом оба навзрыд плачете по человеку, которого вам не хватает больше всего на свете, можно и потерпеть. — Я тоже рад, Август, — сказал отец, когда слезы наконец перестали душить с такой силой. — Ты прав. Мы не можем вернуть наших девочек. Но мы можем сделать то, чего они обе от нас хотели бы. — Жить дальше, — кивнул, стиснув руки отца, Август. Отец судорожно вздохнул, задержал взгляд на лице сына. Август не знал, о чем он думает, но в глазах отца плескалась теплота, и Август мог только улыбнуться этому согревающему чувству. — Жить дальше, — решился сказать отец. — Та семья, которая недавно переехала в Мондштадт… Ты знаешь, где они живут? Август с кивком поднялся, подошел к окну в комнату. Перед тем, как забраться обратно в дом, он обернулся. Отец до сих пор сидел на крыше, и каким бы сильным он ни старался показаться, вид у него все равно был потерянный. Он слишком любил маму. Наверное, лишись он руки, он и то чувствовал бы себя более целым. Август вздохнул. Снова. На миг ему подумалось, как было бы хорошо собраться здесь всей семьей. Конечно, это была его тайная крепость. Но если бы мама вернулась, если бы сестренка получила шанс вырасти, Август отдал бы им все тайные крепости мира. Вот только перед тем, как перелезть через подоконник, Август дал себе обещание. Никаких «что, если». Никаких «за что» или «почему». Идти в будущее. Не оглядываться назад. Это единственная из всех возможных дорог. — Пойдем, — позвал он отца. — Нам предстоит много работы. Поразмыслив, он протянул руку. Отец со слабой усмешкой качнул головой, а затем, поднявшись, схватился за предложенную ладонь. Они перебрались через подоконник плечом к плечу — словно вместе шагнули в новую, пока еще не изведанную жизнь. А через пару дней они наконец закончили убирать мамины вещи и, сложив их в коробки, отнесли часть в Спрингвейл, а часть раздали в Мондштадте. Это был день, когда Август получил свое прозвище. Стоя на пороге чужого дома, он общался с хозяйкой так, словно она была его давней знакомой, а Варка смотрел на него издали — смотрел и гордился. Но кроме гордости, его сердце омывали волны любви. Он знал, что рядом с таким сыном может не бояться жить дальше. И что бы ни принесло грядущее, они с Августом справятся с любым испытанием — вместе. Плечом к плечу, рука в руке. Как отец и сын.Конец музыкального фрагмента
Кэйа сидел, подперев подбородок рукой. Нога нервно подергивалась — он этого не замечал, целиком поглощенный мыслями. Тем для размышлений накопилось достаточно, и Кэйа даже не знал, о какой переживать в первую очередь. Небесные ключи и слияние вероятностей. Битва за Мондштадт — пускай город удалось отстоять, за это пришлось заплатить горькую цену. И наконец… Он перевел взгляд с дальнего угла комнаты, последний час служившего ему молчаливым компаньоном, на Августа. Тот до сих пор не пришел в себя. Это было немудрено — борьба со скверной едва его не уничтожила. Черные прожилки окончательно исчезли, но в том месте, где они рассекли кожу, остались глубокие шрамы характерной формы. Кэйа понимал: на то, что они заживут, лучше не рассчитывать. Эти следы навсегда останутся для Августа напоминанием о шести годах в Бездне и о том дне, когда… Кэйа закрыл глаза. Он до сих пор не решил, как следует рассказать о произошедшем Августу. Вздохнув, он поднял голову, перевел взгляд за окно. За окном суетились мондштадтцы. Согласно заключенному договору, большая часть Фатуи покинула город, и жители сразу взялись за его активное восстановление. Работы было много. Хотя, по словам Дилюка, не больше, чем шесть лет назад, когда закончилось Пепельное Бедствие. Помимо домов, которые предстояло отстроить, нужно было позаботиться о людях — о тех, кто оказался ранен, кого отравили скверной, о тех, кто лишился в минувшую битву своих близких… и о тех, кто отдал свою жизнь. Кэйа большую часть ночи провел на ногах, помогая зараженным скверной. Заняться этим было больше некому. Да, им удалось отстоять Волю Грома и Клятву Ветра. Но истинного владельца Клятвы Ветра никто не знал, а Аято впал после сражения в тяжелое беспамятство — по словам Кевина, его истощила энергия Воли Грома. И потеря Варки, конечно. Может быть, потеря Варки была главной причиной. Кэйа до сих пор не мог этого забыть. Утрата свалилась грузом и на его плечи — в конце концов, Кэйа глубоко уважал магистра и был благодарен ему за попытки примирить их с Дилюком после смерти мастера Крепуса. Но, наверное, Кэйа с самого начала понимал, как все закончится. Еще шесть лет назад Август нередко ругал отца за безрассудство. Кэйа знал, как сильно они друг к другу привязаны — они разделили на двоих страшные потери, но смогли выстоять под их натиском и стать еще более крепкой семьей. Он не сомневался, что Варка при необходимости вырвет из груди собственное сердце, но поможет Августу спастись. А Аято… Может, какая-то часть его души тоже все это понимала. И потому отпускать магистра было только больнее. Кэйа помнил, как шесть лет назад в Инадзуме Аято стойко вынес все посланные ему судьбой испытания. Он был шокирован тем фактом, что, несмотря на потерю зрения, Аято продолжал принимать активное участие в защите Тейвата и даже захотел присоединиться к битве. Казалось, этого человека невозможно сломить. Но глядя на то, как Аято плачет над телом магистра, беспомощно упрашивая его вернуться назад, Кэйа осознал: ему казалось. И к сожалению, он знал, что горе Августа будет даже сильнее. Кэйа качнул головой. Пожалуй, стоит оставить Августа отдыхать. В Мондштадте не хватает рук. Наверняка и для Кэйи найдется работа. — Тебе бы и самому не помешал отдых, — заметила Цзиньхуа. Она возникла из теней и, шагнув вперед, опустилась на край кровати Августа. Кэйа бросил на нее быстрый взгляд. — Мм. — Кэйа, я серьезно. Битва за Мондштадт закончилась, но сражение с Принцем Бездны пока в самом разгаре. Впереди ждет немало испытаний. Тебе нужно поспать хотя бы пару часов. Кэйа не ответил. Опустив глаза, он принялся беспокойно теребить повязку — он снял ее в надежде облегчить терзавшую с утра головную боль. Цзиньхуа, конечно, была права. Ему нужно было поспать. Или хотя бы провести пару часов в постели. Но проблема заключалась в том, что как только Кэйа оставался наедине или закрывал глаза, он вновь оказывался на поле битвы. Вновь держал на руках умирающего Августа. Вновь сидел на коленях рядом с телом Варки, обессиленно глядя на опавшие нити Камня Связывания. В воздухе ни с того ни с сего разливались тягостные запахи — крови, скверны. Смерти. И это, в свою очередь, приносило воспоминания о пережитом в Бездне. Об этих чертовых шести годах, в которых Кэйа заблудился — и не мог выбраться, даже следуя за спасительным светом Камня Связывания. Цзиньхуа приложила руку к сердцу и хотела что-то сказать, но тут ресницы Августа дрогнули, и он приоткрыл глаза. — Кэйа… Позабыв о разговоре с Цзиньхуа, Кэйа в один широкий шаг перебрался с кресла на кровать. Август сделал над собой усилие и, подняв руку, сжал плечо Кэйи. Кэйа стиснул в ответ его запястье. — С возвращением, капитан, — шепнул он. По губам Августа скользнула слабая усмешка, и он тихо ответил: — Спасибо, капитан. И за то, что вытащил меня. На сердце Кэйи навалилась тяжесть. Не выпуская запястья Августа, он спросил: — Ты помнишь? Август хотел ответить, но тут с усталым выдохом прикрыл глаза. На то, чтобы справиться с приступом боли, у него ушло не меньше минуты. Кэйа по-прежнему его держал — так же, как держал его Август в те моменты, когда Кэйа пытался справиться с нанесенными Принцем Бездны ранами. — Смутно, — сказал наконец Август. — Я помню, как Розария… Ох, Кэйа, она же добровольно… Где она? Она жива? — Жива, жива, — торопливо заверил Кэйа. — Не волнуйся. И Клятву Ветра мы забрали. Теперь у Принца Бездны на один Небесный ключ меньше. Даже на два. Воля Грома тоже у нас. Август вздохнул. — Хорошо. Это хорошо, Кэйа. — Да. Это хорошо. Они оба замолчали. За шесть лет моменты просветления случались у Августа реже, чем у Кэйи, но когда они все-таки наступали, они мечтали не только о побеге. Они мечтали, как однажды подойдет к концу начатая Принцем Бездны война. И как все Небесные ключи, которые он собирал с таким остервенением, рано или поздно покинут его один за другим. И вот их мечты наконец-то понемногу претворялись в жизнь. — Ты напугал меня, — признался Кэйа. Он не слишком любил говорить по душам, но с Августом они делились и куда более сокровенными вещами. — Я до сих пор не понимаю, как тебе удалось взять над скверной верх. — Я тоже, — честно ответил Август. — Может, это из-за Сахарозы? Кэйа вопросительно вздернул брови, и Август, отчего-то позабавленный выражением его лица, издал приглушенный смешок. — Во время «Стремительного натиска» она сделала что-то… — Он приложил руку ко лбу, но похоже, так и не смог прояснить воспоминания. — Помню только, как пришел ненадолго в себя и пошел к дереву в Долине Ветров. Может, Анемо Архонт все-таки меня услышал. Теперь уже не сдержал смех Кэйа. Обхватив запястье Августа обеими руками, он сказал: — Да. Анемо Архонт — он такой. — Говоришь так, будто знаешь его лично, — улыбнулся Август. — А если я скажу тебе, что знаю? — Ну… Тогда я скажу, что ты окончательно сбрендил. Хотя вообще-то ты мастер в вопросах невозможного. Был же ты капитаном кавалерии без кавалерии. В глазах Августа искрились смешинки, и Кэйа с трудом подавил порыв ткнуть его кулаком в плечо. Впрочем, улыбка быстро исчезла с лица Августа. — Я рад, что тебе удалось сбежать. Кэйа безошибочно уловил то, что Август решил оставить невысказанным. Еще пока Август лежал без сознания, Кэйа увидел на его шее шрам, которого прежде там не было. Этот шрам не был оставлен Розарией или борьбой со скверной. Кэйа прекрасно знал, из-за кого он появился. Он носил такие же на груди. «Хорошо, что тебе удалось сбежать до того, как ушла Люмин», — вот что пытался сказать Август. Потому что боль Принца Бездны выплеснулась на остальных исчезнувших — и не уничтожила их лишь потому, что они до сих пор были нужны. — Все закончилось, Август, — сказал Кэйа. Иногда он и сам не мог в это поверить, но сейчас хотел звучать уверенно — хотя бы ради друга. — Все позади. Август прикрыл глаза. По складке, задрожавшей между его бровей, Кэйа решил, что Август заплачет, но тот сдержался. Только кивнул. В глазах Цзиньхуа, которая все это время сидела на краю кровати напротив Кэйи, мелькнула грусть. — Ты прав, — сказал, совладав с голосом, Август. — Все позади. А сейчас надо встать на ноги, остановить Принца Бездны… и извиниться перед отцом. Я столько всего хочу сказать ему… Кэйа не смог сдержать дрожи. Он знал, что тягостный разговор неизбежен, но надеялся оттянуть его хотя бы еще немного. Он не хотел разбивать и без того истерзанное сердце Августа. Но Август был слишком наблюдательным. Он сразу заметил реакцию Кэйи. Крепче сжав его плечо, Август твердо спросил: — Где мой отец? Кэйа не знал, что сказать. Он столько раз прокручивал в голове этот разговор, но так и не сумел подобрать подходящих слов. — Кэйа. Ты ведь никогда мне не врал. В голосе Августа зазвенел лед, но затем выражение его лица изменилось. Сначала изумленное, проникнутое страшной догадкой, оно вдруг оцепенело. А потом сквозь немое потрясение проступила печаль. Казалось, Август в одночасье постарел на несколько десятков лет. В его потускневших глазах отразилась боль, какую только может испытывать человек, лишившийся последнего члена своей семьи. — Рас… — Голос Августа пресекся, и ему понадобилось несколько мучительно долгих секунд, чтобы взять над ним верх. — Расскажи. Я хочу знать, как он… Он… Ах, черт. Судорожно выдохнув, Август спрятал лицо в ладонях. Кэйа переглянулся с Цзиньхуа. Она положила прохладную руку на плечо Кэйи, и тот, несколько успокоившись благодаря этому прикосновению, все же решился рассказать Августу правду. Это было ужасно. Хуже даже, чем в ночь после смерти мастера Крепуса рассказывать Дилюку о Каэнри’ах. Именно по этой причине Кэйа так не любил правду. Она всегда приносила боль. Когда рассказ подошел к концу, Август ничего не сказал, только сильнее вжал лицо в ладони и некоторое время сидел неподвижно, словно пытался стать камнем в мондштадтской стене. Кэйа не знал, как следует поступить. Боль Августа невозможно было исцелить словами, да и Кэйа был не из тех, кто умел утешать. Ему хотелось сделать что-нибудь, хоть что-нибудь, но он мог лишь сидеть рядом — и молчать, опасаясь, что любое неосторожное слово окончательно переломит Августа. — Мне… — Казалось, Август с трудом справляется с тем, чтобы складывать буквы в осмысленные слова. — Мне хотелось бы побыть одному. Кэйа вздохнул. Ему не хотелось оставлять друга справляться с утратой в одиночку, но он знал, каким тягостным порой ощущается в такие моменты чужое присутствие. Напоследок сжав плечо Августа, Кэйа поднялся и направился к двери. Каждый шаг давался с трудом. И в то же время Кэйа не мог избавиться от ощущения, что должен идти, идти, идти — бесконечно идти, пока не получится оторваться от той тяжести, что навалилась ему на сердце. В дверях Кэйа обернулся. Август весь сжался. Он не плакал, но дыхание вырывалось из его груди сбивчивыми толчками. — Пойдем, — позвал Кэйа Цзиньхуа. Цзиньхуа отошла от кровати Августа с неохотой. По нити, протянутой между оскверненным и истинным владельцем, до Кэйи докатывались волны ее давней боли. Глядя на Августа, она не могла не вспоминать, как порой бывали безутешны, лишившись в войне со скверной самого дорогого, ее друзья. Как убивался Терион, когда ему пришлось ради спасения множества жизней сжечь родной город. Как горевала, оборвав жизнь собственной подруги, Екатерина. Как сломленный Арей сидел у постели Софи, и никто, даже всевидящий Идрис, не мог предсказать, какое будущее ее ждет. И конечно, Цзиньхуа вспоминала себя. Как очередной удар скверны пришелся по самому сердцу империи Цзинь — и как вся семья Цзиньхуа исчезла из ее жизни. Она так жаждала поддержать их огни, что отправилась на войну, в которой не хотела участвовать. Но несмотря на все ее усилия, эти огни угасли один за другим. — Пойдем, — повторил Кэйа, уже мягче. — Ты сама сказала. Сражение с Принцем Бездны в самом разгаре. Нам всем нужно отдохнуть, пока есть такая возможность. Тебя это тоже касается. Цзиньхуа наконец смогла оторвать взгляд от Августа. С ее губ сорвался смешок, в котором отчетливо слышалась горечь. Тем не менее, она не стала спорить и последовала за Кэйей. Перешагнув через порог, они оказались в главном зале Собора Барбатоса. Здесь было на удивление тихо. Большинство сестер были заняты, ухаживая за ранеными по всему Мондштадту. Те, что остались, хлопотали о других делах — у них не было времени на разговоры. Изредка сквозь распахнутые двери проходили мондштадтцы. Все они направлялись к алтарю, который соорудили в дальнем конце собора. Сюда приносили цветы, фотографии, игрушки, памятные вещицы. Низко склонив перед алтарем головы, жители города шептали молитвы Барбатосу и зажигали свечи в память о тех, кто погиб во время вчерашней битвы или еще раньше, в вечер прибытия иностранных делегаций. Никто не переговаривался. Под сводами собора царила проникнутая печалью тишина. Кэйа замедлил шаг. С алтаря на него смотрело знакомое лицо. Кэйа не знал, кто и когда сделал эту фотографию, но магистр Варка казался на ней молодым и до нелепости счастливым. Он улыбался так широко, словно никакая злая сила не способна была до него добраться, и немного тянулся в кадр — того и гляди сделает шаг за деревянную рамку, обхватит за плечи, разразится своим громогласным смехом и позовет рыбачить на берегу Сидрового озера. Это была хорошая фотография. Кэйа надеялся, что там, где оказался Варка, он сможет смеяться и рыбачить столько, сколько ему вздумается. — Сесилия, — раздался рядом охрипший голос. Кэйа вздрогнул, оторвал взгляд от алтаря и увидел Дилюка, который подпирал стену плечом. Одна его рука покоилась на перевязке — он сломал ее во время вчерашней битвы. Несмотря на это, Дилюк, как и Кэйа, большую часть ночи провел на ногах, по мере сил помогая мондштадтцам справиться с последствиями ужасной бойни. — Что «сесилия»? — уточнил Кэйа. — Эту фотографию сделала Сесилия. Жена Варки. Дилюк с грустью взглянул на алтарь. Кэйа протяжно вздохнул. Он помнил Сесилию. Одиннадцать лет назад она была магистром Ордо Фавониус. Забеременев, она временно передала свой пост Варке, но вернуться к должности ей было не суждено: Сесилия умерла почти сразу после того, как лишилась новорожденной дочери. И так действующему магистру Варке пришлось стать магистром постоянным. — Он никогда этого не хотел, — сказал Кэйа. — Быть магистром. Он ведь даже не считал, что достоин. Дилюк согласно кивнул. — Он стал им ради Сесилии, но эта должность всегда его тяготила. Может, поэтому он с такой охотой сбежал в экспедицию. — Его глаза покраснели от того, с каким неистовством он пытался сдержать слезы, и Дилюк поспешно утер лицо рукавом. — Лучше бы он не возвращался. Тогда и он, и Август… И все это… Кэйа сделал шаг вперед и обхватил плечи брата прежде, чем Дилюк добрался в своих рассуждениях до горестной точки невозврата. — Мы не можем ничего изменить, Дилюк. Дилюк с выдохом прикрыл глаза. — Я знаю. Знаю, Кэйа. Мне просто жаль. Может, Варка не был хорошим магистром, может, ему не хватало проницательности или умения, чтобы обыгрывать врагов… Но он был человеком. С большой буквы. И мне будет здорово его не хватать. Кэйа кивнул. Он не сказал этого вслух, потому что признавать такое было больно, но подумал, что Варка пополнил список тех, за кого Кэйа обычно в одиночестве поднимал бокалы «Полуденной смерти». Но может… Может, в этот раз ему не нужно быть одному. Они с Дилюком давно помирились, так к чему все эти тайны, к чему маски, за которыми они оба вечно пытались спрятать боль? Они ведь были братьями. Они не смогли разделить на двоих утрату мастера Крепуса — но могли исправить давние ошибки. Варка бы этого хотел. — Не хочешь… — Кэйа поднял на Дилюка нерешительный взгляд. — …посидеть со мной в «Доле ангелов»? Глаза Дилюка расширились. Сделав шаг, он вдруг ни с того ни с сего крепко прижал Кэйю к себе — Кэйе пришлось постараться, чтобы случайно не навредить его сломанной руке. Дилюк этого даже не заметил. Казалось, он был тронут таким простым предложением до глубины души. — Пойдем, — не выпуская брата из объятий, сказал Дилюк. — Я очень хотел бы с тобой выпить.* * *
Ладонь Тэмари покоилась на колене. Аято накрывал ее своей — только благодаря прохладе, которая исходила от призрака оскверненной и омывала успокаивающими волнами, он мог справляться с чувствами. Справляться — это, конечно, сильно сказано. Но у него хотя бы были силы жить дальше. Пускай и с ощущением, что сердце треснуло навсегда. Варку похоронили за Собором Барбатоса, рядом с женой. Сюда Аято привела Тэмари. Он попросил об этом сразу же, как только очнулся. Она не хотела соглашаться, все настаивала, чтобы он остался в постели: — Аято, сила Воли Грома прошла через твое тело. Пускай она способна на какое-то время давать могущество, это все еще колоссальное воздействие на организм. Тебе нужно восстановиться. Спорить с Тэмари не имело смысла. Силы, дарованные ему Волей Грома, иссякли почти сразу после смерти Варки. Аято потерял сознание прямо на поле боя — ему повезло, что рядом оказались люди, готовые его защитить. Тело до сих пор казалось тяжелым, бесконечно уставшим, и Аято чувствовал себя так, словно никак не мог оправиться от затяжной болезни. Да, он должен был остаться в постели. Но ему не хотелось. Лежать в темноте… Нет способа лучше ощутить свое одиночество и беспомощность. А они и без того полонили сердце стеклянным крошевом. Обычно разум Аято не останавливался ни на миг. В какой бы ситуации он ни оказался, мозг лихорадочно продолжал работу, придумывая решения, хитрости, планы. Сейчас в голове было пусто. Перед глазами тоже. Только в душе теснились чувства, которые скребли изнутри, просились наружу, выплеснуться криками или слезами. Аято старался не давать им волю. Трудная война по-прежнему идет. Ему нужно оставаться сильным. Он должен.Этот фрагмент можно читать под музыку: Liz Lawrence, Allman Brown — Sons and Daughters. Ставьте на повтор
Зазвучали шаги. Аято поднял голову, прислушиваясь. Их обладатель явно передвигался с трудом, будто был пьян или, быть может, тяжело ранен. «Кто это?» Имя слетело с губ Тэмари пополам со вздохом: — Август. Аято прикрыл глаза. Август пришел к могиле отца не один. Вместе с ним по пятам вышагивало эхо слов, которое доносилось до Аято сквозь время. Вытащите Августа. Ему придется нелегко, но вы… не оставляйте его, хорошо? Аято не успел дать Варке никаких обещаний. Но слова ничего и не значили. Аято принял решение еще тогда, когда приблизился к могиле, и не собирался отступаться от него, как бы трудно ни пришлось. «Поможешь мне?» В голосе Тэмари зазвенела тревога. — Уверен? Ты все еще не восстановился. Аято оставил вопрос без ответа. Тэмари и так его прекрасно знала. Вздохнув, она потянулась вперед, и он ощутил, как век коснулась уже ставшая привычной прохлада. Глаза наполнились сиреневым светом. Тэмари снова раздвинула для него завесу темноты, и мир за пределами слепоты окутал Аято своей красотой и своим проникновенным теплом. Ветер гнал по церковному кладбищу сухую листву. На могиле еще не установили надгробия, и опознавательным знаком для нее служил воткнутый в землю клинок Варки. Кто-то принес к могиле цветы: россыпь ветряных астр и несколько стеблей травы-светяшки. Август, превозмогая боль по всему телу, опустился перед могилой на одно колено и положил поверх остальных букетов связку белых цветов — сесилий. Его светло-серые волосы подхватил прохладный порыв. Зеленые глаза, в которых не осталось ни единой красной искры, напоминающей о Крови Текутли, неотрывно наблюдали за тем, как ветер блуждает в нежных лепестках, словно пытаясь вместе с Августом почтить память Варки. — Хорошие цветы, — заметил Аято. Август поднялся на ноги, чуть покачнулся и тяжело опустился на противоположный конец скамьи. Протянув руку, Аято мог бы дотронуться до его плеча, но он не стал этого делать. Он не был уверен, что Август примет этот жест. В конце концов, они едва друг друга знали. Некоторое время они сидели в молчании. Оба глядели на могилу и думали об одном и том же, но никак не решались об этом заговорить. — Соболезную, — сказал наконец Аято. — Не надо, — резко отозвался Август. — Не… Мне не нужны твои соболезнования. Они не помогут ничего исправить. Аято не сдержал вздоха, тяжело навалился на трость. Август же быстро пожалел о своей вспышке. Приложив ладонь к разгоряченному лбу, он застыл, проведя в таком положении не меньше минуты, а затем тихо сказал: — Прости. — Все нормально, — сказал Аято. — Я понимаю. Август судорожно выдохнул, уперся локтями в колени, закрыл лицо руками, пытаясь спрятать за ладонями горькое выражение. Аято на несколько секунд задержал на нем взгляд, а затем вновь посмотрел на могилу. По клинку Варки тянулась череда зазубрин и царапин — лезвие пострадало в минувшем бою. Благодаря этому клинку и мужеству человека, который держал его в руках, Август остался жив. Но принять это было непросто. Размышляя об этом, Аято провел пальцем по серебряному кольцу. Когда один человек приносит себя в жертву ради другого, эта трагедия разрушает обе стороны. И Август никогда не забудет того, что ценой его спасения стала жизнь человека, которым он дорожил и которого он любил. — Знаешь, что значат сесилии на языке цветов? — спросил Аято. Август не ответил. — Силу духа. — Аято впервые за долгое время снял кольцо с пальца и принялся бездумно крутить его в руках. — Стойкость сердца. Сесилии дарят тем, кто пытается пережить утрату, в попытках облегчить их душевную боль. Август чуть усмехнулся. — Даже странно, что Флора ничего мне об этом не сказала. Хотя она вообще вела себя странно. Даже деньги за цветы отказалась брать. Аято качнул головой. Очевидно, Флора пыталась таким образом поддержать Августа. Многие горевали по его исчезновению шесть лет назад, многие ждали его дома в Мондштадте — и теперь волновались, как он сможет справиться с утратой отца. — Надо будет потом… — Август убрал руки от лица, сцепил их в замок. — Не знаю. Может, кофе ей принести. Она молодец. Цветочная лавка теперь такая большая и… Он замолк. Аято пришел на помощь: — Да. Там иногда бывают даже цветы из других стран. — Это здорово. Во время экспедиции мы видели много красивых цветов. Знаешь, как-то раз отец… Это слово наконец прозвучало и неизбежно упало между Аято и Августом тяжелым камнем. Аято опустил голову, продолжая беспокойно теребить в пальцах серебряное кольцо. Август поднял руку, хотел взволнованно потереть шею, но передумал, словно не нашел в себе сил даже на такое простое действие. С этим молчанием следовало что-то делать. Молчание — спутник темноты. Аято не любил оставаться в темноте сам и не хотел бросать там Августа. Поэтому он, пытаясь набраться решимости, надел кольцо и спросил: — Хочешь поговорить? — … Протяжный выдох, полный непримиримой боли, вырвался из груди Августа. Он вжал обе руки в сердце, будто надеялся таким образом не дать больше ни одному выдоху сбежать из-под бдительного контроля. — Я не знаю, о чем тут говорить, Аято. Его больше нет. Я так хотел увидеть его, я столько хотел сказать ему… Но его больше нет. А я даже не был рядом, когда он умирал. «Спасибо за все. Найди на том свете маму, найди свою дочь. Будь счастлив». Я хотел бы сказать ему хотя бы это. Но в конце концов… Глаза Августа, прежде колкие, но сухие, наполнились слезами. Он больше не мог держать чувства под контролем. — …я не смог даже попрощаться. Пронзенный дрожью, он обхватил себя руками, и мокрые дорожки расчертили его лицо, побежали между шрамов, оставленных скверной. Август отвернулся, как будто в этой слабости было что-то постыдное. Аято прикрыл глаза ладонью. Пока Август мечтал увидеть отца в последний раз, Аято отчаянно жаждал забыть этот страшный миг. Но кое в чем они все же сошлись: они оба потеряли важного человека. И теперь, сидя на скамейке посреди церковного кладбища, перед могилой, устланной ковром цветов, разделили эту потерю на двоих. И хотя нести этот груз вдвоем было легче, Аято не выдержал. Слезы пришли сами собой — он все же не смог одержать в этом неравном сражении верх. Август повернулся, вытер лицо рукавом. Его глаза по-прежнему смотрели двумя осколками, но голос прозвучал твердо: — Спасибо. Кэйа все мне рассказал, и я знаю, что вы с отцом в последнее время были близки… Спасибо, что был рядом с ним. Что присматривал за ним… и до последнего был на его стороне. — Я не смог ничего сделать, — ломко сказал Аято. — Я стоял в нескольких метрах от него, но я ничего не смог сделать. Август одарил его долгим взглядом, а затем порывисто опустил руку в карман. — Знаешь, я не сразу понял, что Флора дала мне нечетное число цветов. Я убрал один цветок, хотел… не знаю, может, положить его на алтарь в Соборе Барбатоса, но… Сквозь пелену слез Аято увидел на его протянутой ладони знакомый белый цветок. Сесилия. — Как ты сказал? Сесилии дарят, когда хотят облегчить чужую душевную боль, так? — Август попытался улыбнуться. Уголки его губ дрожали. — Возьми. Аято не сдержал тихого смешка. Протянув руку, осторожно взялся за нежный стебель. Пальцы дрожали. У Аято никак не получалось с ними совладать, и он на миг подумал, что выронит цветок, но тут его ладонь окутал сиреневый свет, видимый лишь для истинного владельца Воли Грома. Тэмари. Растроганный жестами их обоих, Аято приложил сесилию к сердцу. — Спасибо, — сказал он, обратившись разом и к Тэмари, и к Августу. Август сжал плечо Аято. Аято, потянувшись, сжал его плечо в ответ. Они почти не знали друг друга, но так уж вышло, что они оба были для Варки сыновьями — и оттого могли понять друг друга на особенном уровне. Так они сидели не меньше десяти минут, вслушиваясь в то, как шепчется в цветах на могиле ветер и как с крыши собора доносится печальная музыка — это играл, приложив к губам нежный зеленый листок, Кадзуха. На площади собирались люди. Кадзуха сидел с закрытыми глазами, а потому не видел, как они подходят ближе, как поднимают головы к небу, пытаясь отыскать таинственного музыканта. Он обнимал своими песнями весь Мондштадт, и люди, согретые теплом его мелодии, устраивались прямо на мостовой. Кто-то молчал. Кто-то плакал. Кто-то разговаривал. Музыка Кадзухи притягивала людей магнитом, и собираясь вместе, они поровну делили боль своих потерь. — Найдется место? Аято и Август одновременно обернулись на этот осипший голос. Он принадлежал Розарии. Она пришла к могиле с зажатой в зубах сигаретой, но Аято отчего-то подумалось, что Варка не стал бы возражать. Скорее прочитал бы утомительную — и непременно громогласную лекцию на тему здорового образа жизни. Август и Аято подвинулись, освобождая Розарии место между ними. Она села, закинула ногу на ногу, выдохнула дым, не спуская глаз с букета сесилий. Затем, поразмыслив, потушила сигарету и обхватила плечи Аято. — Я бы и тебя обняла, братец, да рука ни к черту, — призналась она, кивнув на перебинтованное плечо. — Прости. — Август поднял на нее полный сожаления взгляд. — Прости, Розария. Я не хотел тебя ранить. Розария фыркнула: — Да ладно. Мы квиты. Август невольно потянулся к израненному кинжалом Розарии уху, но вовремя передумал до него дотрагиваться. Только сказал с усмешкой: — Справедливо. Розария издала странный звук. Аято не сразу понял, что это был смех — ему прежде не доводилось слышать, как Розария смеется. Звучало несколько угрожающе, как если бы она одновременно с этим размышляла, не стоит ли достать из-за пазухи нож, но улыбка озарила ее бледное лицо каким-то особенно теплым светом. Пожалуй, такое можно увидеть лишь один раз в жизни. — Хорошо, что вы оба здесь, мальчики. Почти семейный сбор. Старику бы такое понравилось. Он был до ужаса сентиментальным. — И вечно порывался тебя обнять, — подхватил Август. — А ты убегала от него с таким видом, будто объятия могут обжигать. — Ну, знаешь ли, — отозвался Аято. — Я в какой-то степени могу понять Розарию. Объятия Варки были такими крепкими, что в них можно было задохнуться. Август стер набежавшие слезы ребром ладони. — Да уж. Обниматься он любил. Как будто объятиями можно было решить любую проблему. — И чаем, — вздохнул Аято. — И чаем, — подтвердил Август. — И чаем, — согласилась Розария. — Может, с выпивкой я бы еще согласилась, но чай… Редкостная гадость, как по мне. Август вздернул брови. — Да? Не ты ли как-то целый вечер упрашивала его заварить кедровый чай? Он меня ради этого даже в Шепчущий лес потащил. Ты мне, кстати, до сих пор за это должна. Раненое плечо сковывало движения Розарии, поэтому ей ничего не оставалось, кроме как беззлобно пихнуть Августа коленом. Аято, не выдержав, тихо засмеялся. Губы Августа тоже тронула улыбка. Впрочем, он быстро посерьезнел и, вновь остановив взгляд на букете сесилий, сказал: — Для семейного сбора не хватает еще одного человека. Розария прикрыла глаза. — Рэйзора. Аято опустил взгляд на сесилию, которую по-прежнему держал в руке. Порывы ветра касались ее лепестков в такт музыке — будто Анемо Архонт решил подыграть Кадзухе. Аято чуть улыбнулся, подумав, что это вполне в духе Венти. — Мы вернем Рэйзора, — пообещал он. — По крайней мере, приложим все необходимые для этого усилия. И когда он наконец вернется домой… Аято поднял голову. Он знал, что скоро снова погрузится в темноту, и потому пытался запомнить небо над Мондштадтом таким, каким оно предстало сегодня его глазам — пронзительно-голубым, местами подернутым облаками, в которых золотился свет сентябрьского солнца. А еще он надеялся, что, если поднять голову повыше, Варка сможет услышать его обещание. — Мы соберемся в «Доле ангелов». И все вместе выпьем за Варку одуванчикового вина, как он того и хотел.Конец музыкального фрагмента
* * *
Тевкр уже не в первый раз обратил внимание на силуэт в уголке глаза. Стоило только повернуть голову, силуэт исчезал, словно пытался спрятаться от чужого взгляда. Тевкр догадывался, кто это, и даже немного забавлялся. Екатерина была великой воительницей, она без колебаний обрывала жизни как врагов, так и ставших марами друзей, но не решалась показаться на глаза восемнадцатилетнему мальчишке. Тевкру было интересно узнать, что ее так беспокоит, но она не спешила заводить разговор, а он не хотел ее торопить. После того, как он стал марой, у него вообще отпало желание куда-либо торопиться. Прежде он все время суетился, все бежал куда-то, не считая себя вправе остановиться… А теперь не хотел. Им овладело ощущение всеобъемлющего спокойствия. Может, та часть его души, которая отвечала за тревожность, безвозвратно сгинула в океане скверны. Тевкр толкнул плечом дверь, занес в дом ящик с припасами. Он до сих пор не мог привыкнуть к новым особенностям тела. Большинство ран затянулись за одну ночь. Те же, что были оставлены Милосердием Екатерины, заживали медленнее, но Тевкра и не особо беспокоила боль. Она ощущалась приглушенно, и Тевкр понимал, что даже если его проткнут насквозь, он едва ли это почувствует. «Не уверен, насколько это хорошо, — честно признался Тимми, когда после битвы им наконец выпал шанс поговорить. — То, что ты не чувствуешь боли, не означает, что ты неуязвим. Ты все еще можешь умереть от кровопотери. Так что будь так добр, не лезь на рожон». Тевкр пообещал контролировать ситуацию. Тимми покачал головой. О чем бы он ни подумал, он придержал это при себе. Навстречу Тевкру выбежала Дана. После битвы большинство Фатуи покинули город, но некоторые остались помогать раненым — это тоже входило в условия заключенной сделки. Эта черноволосая целительница была старше всего на год, но обладала таким багажом знаний, что под впечатлением остался даже Тигнари. Дана с Тимми быстро нашли общий язык. Болтая на заумные темы, от которых у Кли разболелась голова, они с самого утра приняли эстафету выбившихся за ночь сестер Фавония и теперь ходили по домам, навещая раненых. — Вот спасибо! — обрадовалась Дана. Она попыталась отвоевать у Тевкра ящик, но он с невозмутимым видом проследовал в глубины дома и поставил ящик рядом со столом, который временно стал для Даны рабочим местом. — Спасибо, — повторила Дана. — Тимми не видела? — спросил Тевкр. Дана распустила черную косу, из-за чего ее волосы упали до пояса крупными блестящими волнами, и устало потерла виски. — Я отправила его к дяде. — Герберт очнулся? — обрадовался Тевкр. Тимми переживал о судьбе дяди всю ночь, но к счастью, благодаря вовремя принятым им самим и Даной мерам Герберта удалось спасти. — Ага, — откликнулась Дана. — Тимми убежал, словно его пчела в попу укусила. Только не говори ему, что я это сказала! Наша прошлая дискуссия о насекомых закончилась весьма плачевно. Еще немного поводив по тяжелой голове руками, Дана вновь заплела волосы и с деловым видом начала раскладывать на столе медикаменты. Тевкр спросил, может ли чем-то помочь, но Дана только махнула, и он решил не мешать. В коридоре он пересекся с Сайно. Тот выглядел подавленным, но несмотря на это, нашел в себе силы поприветствовать Тевкра с улыбкой. — У меня не было возможности поговорить с тобой, — сказал он первым делом. — Найдется минутка? Взобравшись на второй этаж, они устроились на лестнице. Тевкр привалился к перилам. Сайно уперся локтями в колени и подпер подбородок руками. Дом Тевкра был небольшим, но в нем нашлось место и группе целителей из Фатуи, и добродушному дедушке, потерявшему жилье из-за прилетевшей в него элементальной вспышки, и Сайно с Эмбер. Двери хлопали в доме всю ночь. Тевкр потерял счет тому, сколько раз зашел и вышел Тигнари. Сайно же не меньше часа провел на крыльце, подперев лоб ладонью, а затем умчался следом за Тигнари — и вернулся только под утро. Теперь Тевкр понимал, какими были для Кли дни после Пепельного Бедствия. — Спасибо, — первым нарушил тишину Сайно. — Ты мог использовать блокиратор, чтобы вернуть брата, но выбрал помочь Эмбер. Ты спас жизнь и мне, и ей. Альбедо продолжает совершенствовать свои шипы, и я не уверен, что Эмбер… — Сайно приложил ладонь ко лбу. — Не знаю, пережила бы она заражение. Спасибо. Тевкр кивнул. Может, он распорядился блокиратором не слишком разумно, но о своем выборе он не жалел. Что сделано, то сделано. Гадать о других исходах — тупиковый путь. — Как Эмбер? — спросил он вместо этого. Сайно опустил глаза. Вздохнул, пытаясь собраться с силами, чтобы заговорить. — Ей уже лучше, но… Не знаю, как сказать. Когда шип Альбедо вонзился ей в спину, он повредил позвоночник и… — Голос Сайно сорвался на хрип. — Какое-то время ее поддерживала скверна. Но теперь, когда Кэйа очистил ее… Эмбер больше не сможет ходить. Ветер ворвался в распахнутое окно, прошелся по коридору волной прохлады. Вновь уловив краем глаза движение, Тевкр повернул голову и на сей раз увидел ее. Екатерину. Она стояла у подножия лестницы, и в ее широко распахнутых красных глазах плескался страх. Солнце не могло коснуться бесплотного призрака, и все-таки Тевкр не мог избавиться от ощущения, что яркие теплые лучи, которые просачивались сквозь окно, озаряют ее белоснежные волосы, венчают их искрящейся короной. Поймав взгляд Тевкра, Екатерина исчезла, но ее образ еще долго стоял у него перед глазами. — Есть ли способ как-то помочь ей? — спросил Тевкр. Сайно устало потер плечо. — Я не знаю. Я ведь не врач. Может, ей стоит отправиться в Сумеру. В Академии наверняка найдется какое-нибудь средство или специалист. Но как бы то ни было… — По его губам скользнула печальная улыбка. — Думаю, пришло мое время оставить эту войну. Такое непросто принять. Быть рядом с ней — мой долг. — И твое желание, — заметил Тевкр. Сайно перевел на него взгляд, в котором отчетливо читалось чувство вины. Словно он стыдился того, что в разгар катастрофы больше всего на свете хочет побыть с любимым человеком. — Все нормально, Сайно, — заверил Тевкр. — На тебе уже живого места не осталось. Хватит сражаться. Останься с ней. Сделай то, что хочешь, пока есть такая возможность. Сайно снова вздохнул. Некоторое время они оба сидели неподвижно. Затем Сайно поднял голову и, подставив лицо порыву ветра, сказал: — Спасибо. — Я ничего не сделал. — Ты понял. Это уже немаловажно. Тевкр приподнял уголок губ, и Сайно чуть усмехнулся в ответ. — Кли… славная. Только суетная. Сердце у нее больно пылкое, и иногда это хорошо, а иногда не очень. — Сайно взглянул на свои руки так, словно отчаянно мечтал сложить ладони вместе и тем самым уберечь близких от любой грядущей боли. — Сбереги ее, ладно? — Я ничего не могу обещать, — честно ответил Тевкр. — Ты знаешь, какой она бывает. Но я приложу все усилия. Сайно кивнул. Потерев усталые глаза, он хлопнул Тевкра по колену, поднялся и направился к комнате, в которой восстанавливалась Эмбер. У дверей он замер. Обернулся. Окинул Тевкра взглядом, которым в далеком прошлом приценивался к новым матрам, отбирая среди них самых многообещающих. — Знаешь, за последний месяц ты повзрослел до неузнаваемости. Я искренне восхищаюсь твоей силой. С этими словами Сайно толкнул дверь и скрылся в комнате. Тевкр остался на лестнице один. Некоторое время он рассматривал свои исчерченные шрамами от скверны руки. Затем, качнув головой в такт мыслям, встал и спустился на первый этаж, в кухню. Там пили чай Тоня и Матвей. Оба были измотаны до предела: Тоня все утро помогала целителям, а Матвей по их с Сахарозой указаниям собирал за городской стеной травы. Компанию ему составляли Диона и Ноэлль. Теперь у Матвея скопился целый арсенал историй про разрушение винной индустрии Мондштадта и спокойные деньки в Ордо Фавониус. Смотреть, как Матвей что-то рассказывает, а Тоня слушает, сжимая в руках горячую чашку, было непривычно, и потому Тевкр замер на пороге, подпер плечом дверной косяк, не решаясь прервать их усталую идиллию. — А, Тевкр! — Тоня замахала, подзывая брата к столу. — Будешь чай? Мама Тимми заглядывала, принесла пирог. Тебе бы не помешало подкрепиться. Тевкр покачал головой. — Я сейчас ухожу. Хочу найти Итэра. — Итэра? — удивился Матвей. — Я, кажется, видел его у северных ворот. Что-то случилось? Тевкр убрал руки в карманы. Они с Матвеем почти друг друга не знали. Кроме того, Матвей был бывшим Фатуи и многое сделал для наступления «Стремительного натиска». Тем не менее, за последнее время он стал для Тевкра едва ли не старшим братом — то и дело оказывался рядом, оберегал, прикрывал спину. Хорошо, что у Тони появился такой человек. Тевкр был рад за нее. Несмотря на испытания, которые выпали на долю сестры, в ее глазах искрился свет, и сияние солнца за окном не имело к этому никакого отношения. — Все в порядке, — ответил Тевкр. — Я просто решил ненадолго заглянуть в гавань. — Он взглянул на Тоню. — Хочешь пойти со мной? Мне кажется, мы задолжали Антону приличный список извинений. Тоня с неловким смешком поскребла затылок. — Да уж, оба хороши… Я ведь планировала сходить в Заполярный Дворец и тут же вернуться, — объяснила она Матвею. — Ну да, — отозвался тот. — Туда ведь ходят на прогулки. Тоня уперла руки в бока, хотела сказать что-то ехидное, но закрыла рот, так и не подобрав подходящих слов. Решив в одиночку забраться в Заполярный Дворец, она действовала бездумно — и теперь могла только с неохотой это признавать. — Ладно, — подняла она руки в знак примирения. — Давайте надеяться, что Антон примет в качестве извинений мою фирменную книгу грибных рецептов! — У тебя такая есть? — вскинул бровь Матвей. — Нет, но я планирую написать, — авторитетно заявила Тоня. Тевкр представил, как Тоня преподносит Антону столь специфичный подарок, и невольно засмеялся. Тоня задержала на нем удивленный взгляд, а затем, зажмурив глаза, тихо прыснула в кулак. — Мне пойти с вами? — уточнил Матвей. — Хотя у вас там, наверное, будет семейный сбор, а у меня и в Мондштадте найдутся дела… — Пойдем. — Тоня ухватила его за рукав. — Я обещала познакомить тебя с господином Чжун Ли. А еще, конечно, с Антоном и мамой! Мама, правда, вряд ли сможет составить нам компанию, но я уверена, она будет… Тоня вновь переключилась в режим болтовни, пытаясь за нагромождением слов спрятать простой посыл: «Ты уже часть моей семьи». Тевкр же, скрестив руки на груди, прикрыл глаза. Он не сказал об этом Тоне, но он хотел отправиться в Ли Юэ не только ради разговора с Антоном. Скверна была злой, опасной, губительной. Но еще она могла давать силу и знания. За минувшую ночь Тевкр не раз и не два возвращался памятью в сон, который увидел перед превращением в мару. «Ты даже не смог найти в себе смелость попрощаться с собственной матерью!» Это были очень странные слова. Они не давали Тевкру покоя. Тогда он решил наконец сделать то, что откладывал уже очень долгое время. Бояться было больше нечего. Пускай он твердил, что не хочет обременять семью, на самом деле он избегал возвращения в гавань по одной простой причине: с ним не было Аякса. Четыре года назад Тевкр сбежал из Ли Юэ с его именем на губах. Антону, Тоне, матери — им всем было непросто смириться с этим безответственным поступком. Тевкр долго думал, что может загладить свою вину, лишь вернув Аякса домой. Но все это… Чувство вины, долг, переросший в одержимость… Все это было глупо. Четыре года назад он совершил ошибку и теперь должен был понести ответственность за последствия. Вот и все. — Допивайте чай, — сказал Тевкр. — Я пока найду Итэра. Тоня, которая уже приготовилась поглощать пирог с космической скоростью, с облегчением откинулась на спинку стула. Матвей усмехнулся, украдкой за ней наблюдая. Задержав на них последний взгляд, Тевкр развернулся и не торопясь покинул дом — дом, в котором маленькие и большие трагедии умудрились каким-то образом ужиться с теплотой и любовью. Сайно опустился на край кровати. Эмбер спала, накрыв ладонью книгу — мондштадтскую сказку, какими обычно взахлеб зачитывалась Лиза. Сайно мягко высвободил книгу из ее пальцев, отложил на прикроватный столик. Солнечный свет золотился в распущенных волосах Эмбер, и Сайно бережно провел по ним ладонью. Мысли о произошедшем не отпускали до сих пор. Все случилось так быстро… Они бежали к монументу плечом к плечу, а затем ненадолго разошлись — и сошлись уже в бою друг против друга. Там, на поле битвы, Сайно думал только о том, что угодил в какой-то проклятый замкнутый круг. В какую бы сторону он ни бежал, он раз за разом оказывался в одной и той же точке — точке, в которой не мог никого спасти. Мысли о том, в кого превратилась Эмбер, лишали остатков сил. Сайно должен был сражаться, но с каждым взмахом обломанного оружия только отчетливее понимал, как бесполезна его борьба. Он не мог исцелить Коллеи, он не мог вытащить Лизу… И он не знал способа вырвать Эмбер из объятий скверны, в которые ее увлек Альбедо. Он ведь потерял надежду. Предчувствие грядущей потери тяжестью навалилось на грудь, и Сайно сам не заметил, как проиграл, как оказался беспомощно распростерт на земле под ударами ее ножа. В тот момент он сдался. Он не хотел умирать, но у него не осталось ни капли сил сопротивляться ее ярости, продиктованной чужим умыслом. Он знал, что балансирует на грани безумия. Быть может, шагни он за эту грань, он выхватил бы у Эмбер нож и своими же руками вогнал в собственное сердце. Но именно тогда сквозь отчаяние и сумрак подступающей смерти к нему протянулась спасительная рука. Рука Тевкра. Сайно понимал, чего Тевкру стоило это решение. И в тот момент, когда игла блокиратора рассекла кожу Эмбер одним уверенным и точным ударом, дал себе клятву двигаться дальше. Потому что ради его спасения Тевкр оторвал от сердца возможность вернуть родного брата. Такими жертвами не разбрасываются. И вот теперь настала пора следовать данной клятве. Это оказалось непросто: заслышав вердикт Тигнари, Сайно почувствовал себя так, будто сам лишился возможности ходить. Эмбер была скаутом. Она не представляла свою жизнь без полетов на планере, без возможности карабкаться по мондштадтским крышам, вольно бегать среди лесов и долин вместе с дикими зверьками и птицами. Во время праздников она никогда не могла усидеть на месте, всегда вскакивала, кружилась в такт музыке, перебегала от одного фестивального прилавка к другому, обнимала друзей, играла в догонялки и прятки с детьми. Сайно помнил, как она танцевала в вечер прибытия иностранных делегаций. Красное платье нежно обнимало сильное, грациозное тело, и она двигалась так уверенно, будто была не главой скаутов, а главой танцоров. И вот теперь все это осталось для нее в прошлом. Услышав новости, Эмбер приложила все возможные усилия, чтобы не напугать друзей своей реакцией. Вместо того, чтобы расплакаться, она вдруг улыбнулась — и это породило в сердце Сайно только больший трепет. — Ну… — сказала она тихо, не переставая улыбаться. — С этим теперь придется как-то жить. Не волнуйтесь, мальчики. Я справлюсь. Сайно не знал, как она будет справляться. Она не могла вернуться к прежней работе. Жизнь скаута осталась для нее позади. Эмбер могла бы стать наставницей для подрастающего поколения, но у Сайно не было уверенности в том, захочет ли она этого. Эмбер любила повторять, что по-настоящему скауты учатся лишь за пределами городских стен. Он хотел дать себе обещание, что исцелит ее любой ценой. Но он уже не раз проходил это. Он знал, этот путь, вероятно, не даст желаемого, а лишь приведет к новой одержимости. Поэтому минувшей ночью он сказал Тигнари: — Я посмотрю, что можно сделать. Если способ есть, я сделаю все, чтобы помочь. А если нет… — Он вздохнул. — Ее жизнь станет другой. Наверное, было бы неплохо иметь рядом человека, который останется прежним. — Ты останешься с ней, — догадался Тигнари. — Каким бы ни был исход. Сайно кивнул. Еще когда Лиза была жива, она неоднократно повторяла: «Давай сосредоточимся на настоящем. Давай проведем время вместе, пока еще можем». Сайно всегда злился, когда она так говорила. Каждое подобное слово оседало в сердце подобно обломку стекла, резало изнутри, высекая зловещее: «А вдруг ее скоро не станет?» И Сайно отталкивал Лизу. Он отказывался принимать это горькое «пока еще можем» и нескончаемо убеждал себя, что, когда спасение найдется, в их с Лизой распоряжении окажется все время мира. Но спасение не нашлось. А то время, которое Сайно мог провести с Лизой, он предпочитал прятаться за книгами в темных углах библиотеки. После смерти Лизы он так и остался там. В темном углу библиотеки. Только вместо ее ослабевшего смеха, который порой доносился до Сайно, когда в библиотеку заглядывала Джинн, там воцарилась загробная тишина. «Давай проведем время вместе, пока еще можем». Сайно повернул голову, посмотрел на Эмбер, на то, как подрагивают ее ресницы, как с приоткрытых губ срывается размеренное дыхание. Она не хотела растворяться в горести. Конечно, ей было тяжело. Но меньше всего Эмбер хотела, чтобы эта тяжесть отравила то, что осталось от нее прежней. Как и Лиза, она пыталась жить настоящим — каким бы трудным оно ни было. Теперь Сайно тоже этого хотелось. Жить настоящим. Строить желаемое будущее, но не делать его единственным смыслом своего существования. — Если я убежал к другой, темной части собственного «я», как найти дорогу обратно? — Тебе понадобятся две вещи: силы и причина, по которой ты хочешь вернуться. Спустя столько времени Сайно наконец понял, что пыталась сказать ему в том сне Лиза. У него и впрямь было достаточно сил. А вот причина нашлась только сейчас. Точнее, она была у него всегда — просто он оказался слишком слеп и не смог разглядеть того, что скрывалось прямо перед глазами. — Спасибо, Лиза, — шепнул Сайно. Он не раз говорил, что, вернись она в Академию, она могла бы стать хорошей наставницей. Она смеялась, отвечала, что работать библиотекарем куда спокойнее, нежели учителем. Но в конце концов Сайно получил от нее урок, который был ценнее всех лекций Академии вместе взятых. — Спасибо, — повторил он. В приоткрытое окно ворвался порыв свежего ветра. Он принес спокойствие и легкую прохладу — так, как будто Анемо Архонт попытался донести с той стороны жизни ее тихий и нежный смех. В комнату бесшумно скользнула Эола. Она выглядела измотанной, ее глаза припухли и покраснели, но она старательно изображала из себя несломленного Рыцаря Морскую Пену. Сайно не смел мешать. — Я загляну позже, — пообещал он Эмбер, пускай та и не могла его слышать. Уступив место Эоле, Сайно спустился на первый этаж, поговорил с добродушным дедушкой, который большую часть времени дремал на диване. Дедушка оказался профессиональным игроком в «Священный призыв семерых». Они с удовольствием сыграли несколько партий, и дедушка пару раз даже засмеялся шуткам Сайно — наконец-то хоть кто-то в Мондштадте, не считая Кли, оценил их по достоинству. Затем Сайно вышел во двор. Со стороны ворот доносился беспокойный гомон: там суетились, разбирая завалы, мондштадтцы. Сайно присел на крыльце и подставил лучам усталое лицо. — Никак принимаете солнечные ванны, генерал? Сайно раздраженно вздохнул, опустил глаза и увидел перед собой Дотторе. Тот возник из переулка внезапно, словно туча в разгар жаркого дня, подпер плечом стену дома и с предельной невозмутимостью скрестил руки на груди. — Какого мохнатого хиличурла ты здесь забыл? — Ну, — передернул плечом Дотторе. — Мое «освобождение» входило в условия вашей сделки с Фатуи, разве нет? Я вольный человек. Где хочу, там и появляюсь. — Я тоже вольный человек, — ответил Сайно. — Так что скройся, пока я не воспользовался своей свободой выбора… выбора способа, которым тебя лучше убить. У Дотторе сделалось сложное лицо. Сайно вздохнул. — Серьезно? Я имел в виду… — Избавьте меня от объяснений своих шуток, товарищ генерал, — отмахнулся Дотторе. — Этот день и без того довольно паршивый. Сайно потер шею. С этим сложно было поспорить. Во время вчерашней битвы пострадало столько людей, что ими можно было бы заполнить весь Бимарстан. Не говоря уже о погибших. Впрочем, Сайно понимал, что у них с Дотторе наверняка разное понятие «паршивости». — Я слышал, что случилось с твоей подругой, — сказал Дотторе. — Досадно вышло. «Ты издеваешься?» — хотелось спросить Сайно, но он промолчал. Разумеется, Дотторе издевался. У Сайно не было ни малейшего желания тешить его самолюбие, поэтому он промолчал, натянув маску безразличия. В уголке губ Дотторе обозначилась усмешка. — Ар-Рази. — Что? — резко переспросил Сайно. Будь он суеверным, он решил бы, что Дотторе пытается наслать на него проклятие. Лицо Дотторе осталось непроницаемым. — Ар-Рази. Врач в Порт-Ормосе. Он практиковал там больше десяти лет назад. Но когда я видел его в последний раз, он был достаточно молод. Сайно окатил его пристальным взглядом. — Зачем ты мне все это говоришь? — Если повезет, он до сих пор там работает. Я встречал немало бестолочей и тупиц, которые могли по незнанию отрезать пациенту ногу без таковой необходимости, но Ар-Рази — действительно надежный специалист. Он способен даже человека с того света вытащить. Может, подскажет, как вылечить твою подругу. Сайно всмотрелся в маску, но, к сожалению, глаз Дотторе было за ней не увидеть. Тогда он, не выдержав, фыркнул. — С какой стати я должен тебе верить? Я скорее поверю в то, что этот Ар-Рази — безумец, которому нужны жертвы для экспериментов. С губ Дотторе слетел смешок. Отлипнув от стены, он небрежно убрал одну руку в карман и прошествовал мимо. Сайно надеялся, что он наконец уберется, но Дотторе остановился в нескольких шагах и, не поворачивая головы, сказал: — Не веришь мне, так поверь Лизе. Этот врач — ее старый знакомый. Можешь считать… ее рекомендация. Стиснув руки в кулаки, Сайно вскочил с крыльца. — Да что ты вообще знаешь о ней?! — … В наступившей тишине вздох Дотторе прозвучал предельно отчетливо. — Я знаю, что она была умна, — сказал он наконец. — И не стала бы упускать такую возможность из-за предубеждений. С этими словами он сорвался с места и каким-то резким, почти нервным шагом направился прочь. Сайно проводил его потрясенным взглядом. Реакция Дотторе оказалась неожиданно эмоциональной, и Сайно даже не знал, что следует обо всем этом думать. Откуда Дотторе знает старого знакомого Лизы? Даже Сайно ни разу не слышал об этом Ар-Рази — а ведь они с Лизой общались уже много лет. Но самое главное, почему Дотторе повел себя так, будто смерть Лизы была ему небезразлична? Он практиковал там больше десяти лет назад. Но когда я видел его в последний раз, он был достаточно молод. Больше десяти лет назад… Мог ли Дотторе говорить о временах, когда Лиза еще училась в Академии? «Но ты ведь не могла знать его! Даже если и могла… — Сайно обратил взгляд к небу, как будто Лиза, заслышав его немые вопросы, могла высечь ответы посреди облаков. — Ты ведь не стала бы общаться с таким, как он. Ты всегда хорошо разбиралась в людях». Сайно прикрыл глаза. Всякий раз, когда ему казалось, что он наконец узнал о Лизе все, в туманах прошлого проступали ее новые тайны. Клятва Ветра. Теперь вот странная связь с Дотторе. Эмбер дочитала дневник Лизы до конца, но тоже не могла избавиться от ощущения, будто что-то упускает — Сайно не сомневался, даже там, среди мелко исписанных страниц, истрепанных количеством прикосновений, Лиза спрятала какой-то секрет. Сайно подставил лицо ветру и невольно задался вопросом, который после разговора с Дотторе зародился в сердце темным облаком: «Наступит ли хоть однажды день, когда между нами больше не останется тайн?»* * *
Портал из Воображаемого пространства вывел Итэра, Тевкра, Тоню и Матвея прямиком в дом господина Чжун Ли. Это было не слишком вежливо, но после рассказа Кэйи о происходящем в гавани никому не хотелось лично сталкиваться с толпой агрессивных зараженных. К счастью, в доме господина Чжун Ли царило привычное спокойствие — и атмосфера печали. Она донеслась до Тевкра, будто легкий аромат духов, принесенный порывом ветра. Едва ступив в знакомый коридор, Тевкр все понял. Он ждал, что неожиданное осознание уничтожит его, но на самом деле оно было ожидаемым — а оттого приглушенным, таким же тусклым, как и боль от физических ран. Наверное, пройдя через заражение, он незаметно для себя успел примириться с неизбежным. Поэтому Тевкр лишь тихо вздохнул — и повернул голову, чтобы рассмотреть человека, который спускался по ступеням навстречу. — Тевкр? Тоня? Ребята, вы… Тоня, сделавшая уже было шаг к брату, замерла. По лицу Антона тянулась, пересекая глаз, широкая фиолетовая полоса. Как и Тевкр совсем недавно, он опирался на костыль, но даже с его помощью передвигался с трудом. Тевкр понятия не имел, как в таком состоянии Антон вообще умудрился вскарабкаться на второй этаж. Тоню пронзила дрожь. Она покачнулась, но устояла: ее бережно обхватила за талию рука Матвея. — Тошенька, что с тобой случилось? Ты… Неужели Пурпурная чума… Антон с трудом оторвал потрясенный взгляд от рогатого поседевшего Тевкра, опустил голову, будто стыдился своего состояния. Как и обычно, его лицо не таило ни тени улыбки. Тевкр вообще не знал, когда Антон улыбался в последний раз. Выступив из-за Тони, он прошел по коридору, остановился напротив брата, протянул руку, стиснул его плечо. Антон поднял неуверенный взгляд. Они оба ничего не сказали, но прочитали в молчании друг друга все то, на что не хватало слов. Антон устало вздохнул. Этот вздох был полон щемящей грусти, и Тевкр бережно привлек ослабленного брата к себе. Антон попытался воспротивиться, пробормотал что-то про заразность, но Тевкр мог не бояться ни скверны, ни Пурпурной чумы. — Прости меня, — сказал он. Антон сдался и, уткнувшись в плечо Тевкра, покачал головой. — Все нормально, Тевкр. Я… я просто рад, что вы дома. Тоня постепенно оправилась от потрясения. Матвей легонько подтолкнул ее, и Тоня, подбодренная этим, приблизилась к братьям. Антон жестом попросил к нему не прикасаться, так что Тоне оставалось лишь положить ладонь на спину Тевкру. — Много всего случилось, — запоздало ответил Антон. — Я даже не знаю, с чего начать и как обо всем этом рассказать… На пороге кухни возник господин Чжун Ли. — Давайте начнем с чашки горячего чая, — предложил он. Спохватившись, Тоня принялась представлять Матвея, да так многословно, что тот невольно залился краской. Господин Чжун Ли тихо засмеялся и протянул Матвею ладонь для рукопожатия. Антон из-за болезни предпочел руки не пожимать, но похоже, сразу понял, кем приходятся друг другу Тоня с Матвеем, и даже легонько ухмыльнулся. Итэр утянул Матвея в гостиную — очевидно, семье нужно было поговорить наедине. Остальные же проследовали за господином Чжун Ли в кухню, где он тотчас разлил по кружкам чай. Тевкр подумал, что у господина Чжун Ли наверняка припрятано устройство, из-за которого чай остается горячим в любое время дня и ночи. — Мне нужно остаться? — склонившись к Антону, тихо спросил господин Чжун Ли. Тот качнул головой, и господин Чжун Ли, бережно сжав напоследок его плечо, удалился привычным степенным шагом. Антон притянул к себе чашку с чаем. Тевкр скрестил руки на груди, украдкой взглянул на Тоню. Сестра расстелила на столе салфетку и принялась разламывать печенье на маленькие кусочки. Ее лицо было задумчивым, отстраненным. Антон не предложил первым делом повидать маму, как делал обычно — а Тоня была неглупа и сразу поняла, что это значит. — Так мама… — начала она. Судорожно вздохнула. Разломила печенье в мелкое крошево и принялась беспокойно сворачивать салфетку. — Мамы больше нет. Так? Антон кивнул. Тевкр перевел взгляд на него. Как и Тоня, он выглядел оцепеневшим, и Тевкр, внимательнее всмотревшись в его лицо, впервые заметил, насколько брат разбит и истощен. Антон давно привык работать на износ. Но сейчас он казался сломленным, растоптанным, выжженным дотла — и дело, конечно, было не только в Пурпурной чуме и даже не в смерти матери. Антон пытался вытащить на своих плечах всю гавань. От подобной ноши перегорит любое, даже самое пылкое сердце. — Да. Она не смогла пережить Пурпурную чуму. Простите, ребята. — Тебе не за что просить прощения, — сказал Тевкр. Антон качнул головой. — Я надеялся успеть с лекарством до того, как это случилось. Если бы я только не был таким медлительным… — Антон, — приложила руку к сердцу Тоня. — Тошенька, милый, ты не должен так говорить. Посмотри на себя. Ты ведь уже на ногах не держишься. Как ты можешь требовать от себя большего? Они переглянулись с Тевкром, и Тевкр согласно кивнул. — Давайте поговорим, — предложил он. Антон неуверенно потер шею. Тоня свернула салфетку в трубочку и принялась складывать ее пополам. — Не как обычно, — добавил Тевкр. — По-настоящему. Никаких секретов. Никакой больше лжи во благо. Мне кажется, нам всем это давным-давно нужно. Тоня прекратила мучить салфетку. Антон перестал колупать ногтем край чашки. Оба взглянули на Тевкра, не скрывая удивления: самый младший брат в семье вел себя так, словно внезапно оказался старшим. Но вот по губам Антона скользнула слабая улыбка. — И когда ты только успел так повзрослеть? Тевкр развел руками, и по неведомой причине этот жест вынудил Антона рассмеяться. Едва слышно и очень устало. Но все-таки это был смех, который погнал прочь скопившееся в комнате напряжение. Тоня, заведя за ухо прядь пламенных волос, тоже слегка улыбнулась. Склонившись над столом, все трое наконец заговорили откровенно — и говорили так долго, что успел остыть даже вечно горячий чай господина Чжун Ли.* * *
Этот фрагмент можно читать под музыку: Homura Records — Shi Guang Jiao Hui Wo De. Ставьте на повтор
Чун Юнь вошел в комнату, не отрывая глаз от записей Антона. Люди сделали все, что могли. Теперь настал черед Адептов вступаться за гавань, которую они поклялись защищать. У Чун Юня не было уверенности, что к нему прислушаются, но к счастью, под крышей этого дома жил тот, кто стоял несколько выше остальных Адептов. — Больше нет никакой нужды скрывать правду. — Господин Чжун Ли вытянул руку, и над его раскрытой ладонью вспыхнул сотканный из золотистой энергии талисман. — Несколько лет назад мы приняли решение предоставить людям свободу самим управлять судьбой Ли Юэ и отвечать за последствия. Но боюсь, теперь ситуация вышла из-под контроля. Скверна — не та проблема, с которой в настоящий момент человечество способно справиться в одиночку. «Мы приняли решение…» «Не та проблема, с которой человечество способно справиться…» Без труда сложив два и два, Чун Юнь первым делом опустился на колени. Еще будучи человеком, он всегда относился к консультанту ритуального бюро «Ваншэн» с уважением, но достаточно ли было этого уважения по отношению к Властелину Камня? И как он только умудрился ничего не почувствовать? Господин Чжун Ли — или же Моракс — склонился и мягко дотронулся до плеча Чун Юня. — Встань, Чун Юнь, Хранитель Серебряного Лотоса. Мы равны. Нет никакой надобности преклонять передо мной колени. Чун Юнь не был уверен, можно ли считать равными новоявленного Адепта и тысячелетнего Архонта, но покорился. Глаза господина Моракса смотрели с лаской. Сообразив, что Властелин Камня только что лично даровал ему адептальное имя, Чун Юнь склонил голову в жесте глубокой признательности. — Возьми. — Господин Моракс бережно передал ему золотистую печать. — Пускай это станет моим посланием другим Адептам. В Заоблачный предел, где предстояло встретиться с Адептами и уговорить их на описанный господином Мораксом ритуал, Чун Юнь отправился не сразу. Для начала ему пришлось дождаться, когда Антон закончит последние приготовления. Выслушав Чун Юня, он первым делом сделал несколько пометок в записной книжке и ушел в свой кабинет, где принялся совершенствовать лекарство: чтобы примешать к нему частицы адептальной энергии, требовалось добавить еще несколько компонентов. В этом Антону активно помогал Вэй Фэй — будучи наследником торговой гильдии, он имел доступ в места, о которых обычные люди не имели даже малейшего понятия. Теперь же их работа была окончена. — Я сделал все, что мог, — сказал Антон, передав Чун Юню папку с записями и образцы лекарства. — Дальше дело за тобой. Теперь, с талисманом, тремя драгоценными колбами и указаниями Антона, Чун Юнь готов был идти в Заоблачный предел. Перед тем, как попрощаться с господином Мораксом, он решил в последний раз заглянуть к Син Цю. Тот до сих пор не пришел в себя. Антон посоветовал Чун Юню не волноваться, но увы, даже новообретенной выдержки не хватало, чтобы совладать со страхами. Если даже Адепт не может сопротивляться скверне, каковы шансы ослабленного болезнью смертного? Закрыв папку, Чун Юнь заставил ее исчезнуть в россыпи золотых частиц и опустился на кровать рядом с Син Цю. Постель была мягкой и теплой. Рассчитывая закрыть глаза всего на пару мгновений, Чун Юнь привалился спиной к стене — а пришел в себя только через полчаса, когда чужая рука осторожно обхватила его за запястье. — Возможно, ты отключаешься где попало, потому что ты уже несколько суток нормально не спал, — сказал Син Цю. — Подумай об этом. Первым делом Чун Юнь порывисто заключил Син Цю в крепкие объятия. Только когда они просидели, уткнувшись друг в друга, не меньше нескольких минут, до Чун Юня медленно дошло, что Син Цю таким образом ответил ему на давнюю шутку. Как? Как он умудрился вспомнить о ней после всего, через что им обоим довелось пройти? Чун Юнь засмеялся. В унисон с ним в воздухе разлилась едва уловимая мелодия — это зазвенели призрачные кристаллы льда, порожденные избытком адептальной энергии. И это напомнило Чун Юню обо всех трудностях, которые только предстояло разрешить. Вздохнув, он отстранился от Син Цю, сжал его исхудавшие плечи, заглянул в глаза, из которых до сих пор не исчезла болезненная усталость. Им следовало о многом поговорить, но Чун Юнь больше не мог медлить — жизни Антона и всех зараженных становились короче с каждым часом. — Син Цю. — Чун Юнь поколебался перед тем, как продолжить. — Я хотел бы остаться, но мне нужно идти. Я не знаю, когда вернусь в гавань, и… В голосе Син Цю прозвучало удивительное спокойствие: — Ты стал Адептом. Разумеется, в такое время у тебя есть важные дела. Чун Юнь устало приложил руку ко лбу. «Ты — мое самое важное дело», — хотелось сказать ему. Но разве может Адепт позволять себе подобные мысли? Будь времена другими, Чун Юнь имел бы право сам решать, как распоряжаться новыми силами и собственной судьбой. Тогда он бы забыл обо всем на свете. Он убрал бы папку с записями Антона в дальний ящик. Он бы выставил колбы за дверь и позволил разбираться с проблемами кому-то другому, а сам лег бы рядом с Син Цю — и лежал бы так до тех пор, пока тот окончательно не оправится. Но, как и сказал господин Моракс, скверна была неподвластна смертным. Как бы Чун Юню ни хотелось остаться, долг звал его в Заоблачный предел — сделать то, на что хватало сил лишь Адептам. — Не волнуйся, — взяв его за руки, попросил Син Цю. — Ты уже столько для меня сделал… Я не смею просить большего. — Надеюсь, ты говоришь это не потому, что я стал Адептом? Син Цю чуть улыбнулся, но как бы он ни пытался скрыть это, от Чун Юня не укрылись заплясавшие в его глазах печальные искры. — Отчасти. — Син Цю… Пальцы Син Цю стиснули ладони Чун Юня чуть крепче. — Давай будем друг с другом честны. Пропасть между Адептами и людьми существует не без причины. Взять хотя бы твою адептальную энергию. — Отпустив Чун Юня, Син Цю дотронулся до застывшего над кроватью призрачного кристалла, и тот рассыпался от прикосновения серебряной пылью. — Она ведь не совместима со смертными. — Но с Глазом Бога ты можешь сопротивляться, — возразил Чун Юнь. — До той поры, пока я не пытаюсь напрямую воздействовать с ее помощью на твой организм, тебе ничего не угрожает. Син Цю одарил его взглядом, в котором теплота мешалась с усталостью. «Я благодарен тебе за попытку, — словно пытался сказать Син Цю. — Но пожалуйста, не нужно давать мне ложную надежду». — Допустим. Но все равно. Теперь твое место в Заоблачном пределе. — Не все Адепты удалились в Заоблачный предел, — покачал головой Чун Юнь. — Некоторые теперь вот вовсю путешествуют по Тейвату. А другие живут прямо здесь, в гавани. «И намного ближе, чем ты думаешь». — Но ты ведь и сам говорил, что не видишь своего места среди смертных, — с горечью отозвался Син Цю. — И что вернешься в горы сразу же, как только все закончится. Ах, это… Да. Чун Юнь действительно так говорил. Казалось, это случилось целую вечность назад — тогда он еще не знал о болезни Син Цю. Тогда он был смертным, который надеялся ужиться с Адептами. А теперь он был Адептом, который всеми силами пытался привязать себя к миру смертных. Когда все успело так сильно поменяться? По-своему истолковав молчание Чун Юня, Син Цю сразу же воспользовался возможностью, чтобы закончить мысль: — Следуй за своими желаниями, Чун Юнь. Я не хочу быть для тебя бременем. Я и без того… Он говорил без остановки. Чун Юнь сквозь полуприкрытые глаза наблюдал, как солнечный свет, просачиваясь через щелку между шторами, танцует на его обеспокоенном лице, как искрятся в его глазах блики, как он свободно, не чувствуя ни боли, ни скованности в движениях, управляет своим телом, как это было до болезни. Син Цю продолжал говорить. Казалось, он пытается построить из слов непреодолимую стену, спрятаться за ней, отрезать себя даже от малейшего намека на надежду. Это было печально и забавно одновременно. Но печали в его словах было все же больше, и потому Чун Юнь, потянувшись вперед, осторожно дотронулся до его щеки прохладной ладонью. Син Цю потрясенно замолк. Поднял на Чун Юня глаза, широко раскрытые от страха. Ох, Син Цю… Всеми силами уговаривал Чун Юня уйти в Заоблачный предел и вместе с тем больше всего на свете боялся, что Чун Юнь последует его совету. Ну что ты за человек такой? — Ты говоришь о пропасти между смертными и Адептами. Я не согласен. — Ч-что? — растерянно переспросил Син Цю. — Я не согласен, — громче повторил Чун Юнь. — Путь Адепта подразумевает просветление, познание мира. Но как можно познавать мир, намеренно оторвав себя от его неотъемлемой части? Как можно быть уверенным, что осознал природу реальности, если ты безвылазно сидишь в горах в отдалении от тех, кто непрерывно формирует эту реальность? Тихий выдох Син Цю коснулся лица Чун Юня теплым порывом. — Боги Истоков создали Тейват. Архонты придали ему очертания. А теперь смертные неустанно его меняют. Я хочу видеть эти перемены своими глазами. Только тогда я могу быть уверен, что хоть немного приблизился к пониманию того, что на самом деле представляет собой наш мир. Син Цю поднял ладонь, положил ее на руку Чун Юня, и тепло столкнулось с прохладой, образуя уютный союз. — Я вернусь из Заоблачного предела, и мы со всем разберемся, — пообещал Чун Юнь. — Меня всегда разрывало между двумя половинами этого мира. Может, вместо того чтобы решать, какой из них я хочу принадлежать, я могу стать для них объединяющим звеном. И… Син Цю молча ждал продолжения, не отрывая от Чун Юня взгляда. Лицо Чун Юня, прежде пронизанное из-за спора строгостью, смягчилось. — …И быть с человеком, с которым мне так хочется остаться. Глаза Син Цю наполнились слезами, и он торопливо опустил взгляд, привычно пытаясь спрятать истинные чувства за улыбкой. Чун Юнь несколькими осторожными прикосновениями стер мокрые дорожки. Не желая поддаваться нарастающему искушению задержаться в гавани подольше, Чун Юнь поднялся, прошел к двери. — Чун Юнь! — внезапно окликнул Син Цю. Чун Юнь обернулся. Отбросив одеяло, Син Цю поднялся. Совладав с телом, онемевшим после стольких проведенных в постели часов, он на неверных ногах прошел вперед и, остановившись рядом с Чун Юнем, заключил его в объятия. — Возвращайся скорее. — Что случилось с твоим «Разумеется, у тебя есть важные дела»? — засмеялся Чун Юнь. Син Цю неловко улыбнулся. Прежде, чем он снова пустился в бесконечные рассуждения, Чун Юнь подался вперед, прижался лбом к его лбу, надеясь этим жестом смыть с Син Цю тревоги. — Конечно. — В конце концов, ты еще должен дать мне ответ, — тихо сказал Син Цю. Чун Юнь сомкнул руки за его спиной, лукаво сощурился: — А ты до сих пор его не понял? Син Цю, прежде предельно серьезный, вдруг беззвучно рассмеялся. Кивнул. Не потому, что ничего не понял, а как раз потому, что понял все. И случилось это не сейчас, а гораздо раньше, еще в Разломе, когда во время очищения Син Цю их с Чун Юнем души соприкоснулись и переплелись, положив конец последним тайнам, недомолвкам и сомнениям. Хитрый Син Цю. Намеренно сказал эти слова, чтобы спровоцировать. Он давным-давно все знал, но хотел подшутить — прямо как шесть лет назад. Не ожидал он только того, что Чун Юнь подшутит в ответ. — Об этом мы тоже поговорим, — дал слово Чун Юнь. — Я буду ждать, — улыбнулся Син Цю. Они выпустили друг друга. Чун Юнь шагнул за порог комнаты. Провожая его, Син Цю прислонился к дверному косяку, помахал на прощание, и Чун Юнь, обернувшись, с улыбкой махнул в ответ. Затем он ушел — будто унес с собой россыпь серебряного света. А Син Цю вернулся в комнату и, опустившись на кровать, взглянул на лежавший на краю прикроватного столика том «Благословленных под луной». Печальная история о беспросветном отчаянии. Ее безнадежный конец на долгое время выбил Син Цю из колеи. До ухода Чун Юня из гавани пять лет назад он непременно написал бы для этой истории хорошую концовку. Но Чун Юнь ушел в горы и унес с собой детство. А вместе с тем и веру в то, что каждая история рано или поздно непременно придет к счастливому завершению. Син Цю не мог изменить историю «Благословленных под луной». Сколько бы альтернативных концовок он ни придумал, ни одна из них не могла стать правдой, поскольку книга была окончена задолго до того, как попасть к нему в руки. Но Син Цю был в силах написать свою историю. И привести ее к тому финалу, к какому захочется. Усмехнувшись своим мыслям, Син Цю выдвинул ящик стола. В руки лег рабочий блокнот. Истертая обложка хранила следы множества прикосновений, но теперь, глядя на нее, Син Цю не мог избавиться от мысли, что ни разу не использовал давний подарок Вэй Фэя по назначению. Перевернув блокнот, он потряс его, и на пол опрокинулся целый град чеков, выписок из учетных книг, газетных вырезок — отзывов о работе безупречной торговой гильдии Фэйюнь. А вместе с этой бесполезной горой бумаги на пол слетали тревоги, боли и печали минувших дней. Раскрыв блокнот на свободной странице, Син Цю щелкнул ручкой и вывел вверху: «Глава первая». Да, его почерк определенно стал только хуже. Но не то чтобы такие мелочи в силах остановить того, кто полон решимости сотворить свою историю и вписать в нее все, чего так жаждет и чему так благодарно распахнутое настежь сердце.Конец музыкального фрагмента
* * *
После трудного разговора с братьями Тоня оставила их в кухне, а сама взлетела по ступеням в мансарду. Ей хотелось бежать, бежать до тех пор, пока она не окажется у Воображаемого Древа, не нырнет в реку времени и не позволит бурному течению унести ее назад в спокойные дни. В те дни, когда мама, пускай и тяжело болела, все еще была жива. Тоня не сожалела о принятых в прошлом решениях. Ей просто было горько от того, что мама ушла так быстро и так… тихо. Даже тени, и те растворяются заметнее. А мама просто погасла, как задутая ветром свеча. Несколько дней — вот сколько понадобилось, чтобы от человека, который научил Тоню трюку с переворачиванием котелка и с которым они вместе суетились на кухне, выпекая печенье, остались одни только воспоминания. Тоня распахнула дверь мансарды, ворвалась в комнату, которая после стольких приключений уже стала казаться чужой. На столе до сих пор лежала недочитанная книга — чтобы не пылились страницы, Антон закрыл ее и заботливо вложил закладку. Жизнь, которую Тоня бросила в погоне за жизнью, которой она не могла достичь. Она подошла к столу, хотела убрать книгу подальше — все равно эта история теперь всегда будет ассоциироваться у нее со временем, когда не стало мамы, — но тут за спиной зазвучали шаги. Тоня обернулась. В дверном проеме, прислонившись плечом к косяку, стоял Матвей. — Могу войти? Тоня кивнула, торопливо утерла лицо рукавом. Не то чтобы она стыдилась слез. Но с тех пор, как они с Матвеем познакомились, Тоня только и делала, что плакала. Ей не хотелось, чтобы Матвей счел ее истеричкой. — Мне жаль, — сказал Матвей. Приблизившись, он привлек Тоню к себе, ткнулся носом в ее волосы, пропахшие специями и травами. Она смогла только обессиленно покачать головой. И когда только этот парень успел все понять? Фатуи сами не подозревают, какого умника бездарно потеряли. — Я так хотела вас познакомить, — призналась Тоня. Вместе с признанием из груди вырвался неконтролируемый плач. — Она, конечно, последние годы уже никого не замечала… но думаю… я думаю, ты бы очень ей понравился. — Уверен, она была замечательной, — отозвался Матвей. — Только очень хорошая мама могла воспитать такую хорошую дочь. Тронутая такими словами, Тоня вжалась в него, залилась слезами пуще прежнего, и Матвей ласково погладил ее по волосам. В последнее время этот жест вошел у него в привычку. Всякий раз, когда она расстраивалась, он пропускал ее пламенные пряди сквозь пальцы, а она, убаюканная размеренностью и нежностью этих движений, постепенно успокаивалась. Вот и сейчас фирменный прием сработал безотказно. Тоня тяжело выдохнула. Отпускать маму следом за папой было трудно, но по крайней мере она верила, что хотя бы в смерти ее столь любящие друг друга родители смогут воссоединиться. Наконец взяв друг друга за руки, они бок о бок пересекут Тейват и придут в покинутый дом в родной деревне. Туда, где когда-то пахло свежеиспеченным печеньем, где в Праздник Зимы из-за необъятной елки, которую папа втаскивал через дверной проем, по всему коридору тянулся хвойный след. Туда, где задолго до того, как в жизнь закрались неотвратимые перемены, кипела жизнь, звучали мамины песни и папин смех. Тоня стерла остатки слез и подняла на Матвея полный решимости взгляд. — Я хочу остаться, — сказала она. Он не удивился, только взглянул на нее с мягкостью, от которой сердце наполнялось приятным трепетом. Наверное, узнай мама, что ее дочь оберегает такой человек, она была бы спокойна. — Не будешь переживать об Аяксе? — осторожно спросил Матвей. Тоня опустила глаза. Матвей продолжал поглаживать ее по волосам. — Буду, конечно. — Нервная улыбка скривила губы. Тоня качнула головой, пытаясь отогнать тягостные мысли. — Но за него будет бороться столько надежных людей… И потом, я не хочу в погоне за одним братом потерять второго. Я ведь и без того оставила Антона бороться со всем, что свалилось на его плечи, в одиночку. Отвернув голову, Тоня взглянула на старую фотографию в потрескавшейся рамке. Отец сделал ее незадолго до смерти, и потому Аякса на ней не было. Зато на ней были сама Тоня, Тевкр и Антон. Тевкр, высунув язык, корчил нелепую рожицу. Антон пытался улизнуть из кадра, но был вовремя схвачен за шиворот Тоней. Папа ругался, что дети своим кривлянием испортили хорошую фотографию, но маме нравились живые кадры. Тоне тоже. Так что они, сговорившись тайком, все же распечатали фотографию и даже купили на рынке эту простенькую рамку. Сейчас Аякса тоже не было рядом. Да и Антон, зараженный Пурпурной чумой, все пытался сбежать куда-то за грань фотографии — туда, откуда не возвращаются. Как и шесть лет назад, Тоня обязана была его удержать. — Я останусь, пока Антон не поправится. А если что-то вдруг пойдет не так… Я буду рядом с ним до конца. Матвей, вздохнув, отстранился. Тоня не хотела навязывать ему никаких решений. Она знала, Матвей был человеком принципов. Из-за этих принципов он даже согласился использовать Глаз Бога, к которому по-прежнему относился настороженно. Так за чем он захочет последовать теперь? За своей любовью — или за желанием ответить за совершенные в прошлом ошибки? Ожидая его реакции, Тоня не смогла скрыть волнения, и Матвей, заметив это, издал тихий смешок. Затем, бережно сжав ее ладонь, поднес ее к губам, и Тоня, ощутив себя вдруг какой-то беглой принцессой в сопровождении благороднейшего из рыцарей, залилась краской. — Я обещал, что никуда не уйду. Если ты не передумала, я хотел бы придерживаться этого обещания. «Если ты не передумала»? Как будто она могла передумать! Во имя Властелина Камня, да как она вообще может передумать, когда он смотрит такими глазами? Они оба оставили за спиной множество мрачных воспоминаний — и теперь нуждались в человеке, рядом с которым можно было создать новые. Непременно светлые. Если после ночи никак не желает наступать рассвет, они сами разожгут пламя, которое станет солнцем. Приподнявшись на цыпочки, Тоня поцеловала Матвея. — Останься. Он засмеялся, обхватил за талию, притянул ближе к себе. Затем, еще раз коснувшись ее губ, сказал так твердо, словно принес торжественную клятву: — Как прикажете, миледи.* * *
— Просто дай мне в следующий раз разобраться с этим самому. — Это не твой брат, Кевин! — Но и не твой тоже! Они ругались уже не меньше получаса, оба взвинченные до предела, до такой степени, что даже Воображаемое пространство вокруг беспрестанно волновалось. Люмин и не подозревала, что Кевин может быть таким упрямым. Да, она совершила ошибку. Да, она пошла на поводу у эмоций, но ведь это не значило, что так будет всегда. — В следующий раз я буду готова. — Готова к чему? Выхватить у меня в разгар битвы Пламенное Правосудие и приготовить из Принца Бездны шашлык? Люмин закатила глаза, раздраженная его злопамятностью. Кевин стиснул переносицу. Как всегда, он принялся тут же жалеть о резких словах. — Люми, пожалуйста. Дай решить проблему с Принцем Бездны другим. — Почему? — вскинулась она. — Потому что в противном случае ты будешь об этом жалеть. Люмин взглянула на него с внимательным прищуром. Ей и прежде мерещился в словах Кевина скрытый подтекст, но сейчас она наконец смогла разгадать его — и потому распалилась лишь сильнее. — Кевин, ты что, думаешь, ты жизнь познал? Если ты до сих пор терзаешься чувством вины из-за Отто, это не значит, что я такая же! Эти слова осыпались между ними лавиной тяжелых булыжников. Люмин приложила ладонь ко лбу, хотела сказать что-нибудь еще, сгладить собственную резкость, но лицо Кевина уже обратилось в ледяную маску. Он молча развернулся и с нарочито прямой спиной вышел из комнаты. Люмин рухнула на кровать и уткнулась лицом в ладони. Все летело в Бездну. В первую очередь, она сама. Она бросалась на друзей, она едва не убила Венти. Она твердила себе, что хочет остановить Принца Бездны, пока тот еще сильнее не навредил обеим вероятностям, но на самом деле она хотела поквитаться. Одной мысли о нем было достаточно, чтобы в душе поднимал голову темный зверь, которого Люмин не могла контролировать. Да, этот зверь помогал справляться с болью минувших шести лет. Но он же в конце концов причинял вред тем, кого Люмин так сильно любила. Под натиском противоречивых чувств, которые били по сердцу темными плетями, Люмин обхватила себя за плечи и крепко зажмурилась. Как сбросить с себя этот груз? Как избавиться от лишней тени, которая приклеилась к ней шесть лет назад и теперь следовала по пятам всюду, не отступая даже в объятиях родных людей? Если она убьет Принца Бездны, станет ли ей легче? Станет. Должно стать. Пускай Кевин думает что хочет. С какой стати она должна терзаться чувством вины, сожалеть об этом решении? Принц Бездны ведь даже не ее брат. Он не более чем сумасшедший мучитель. Она не станет оплакивать его. Когда все закончится, она даже вспоминать о нем не будет — пускай вместе с ним исчезнет сама память о его деяниях. Люмин судорожно выдохнула. Она хотела встать, выбраться из тесного дома, броситься с головой в дела, которых теперь хватало в Мондштадте с лихвой. Она готова была браться за любые поручения — лишь бы занять чем-то мысли до того момента, пока с Принцем Бездны не будет покончено. Кровать скрипнула. Кто-то опустился рядом. Открыв глаза, Люмин повернула голову и увидела перед собой Сяо. — Я встретил на крыльце Кевина, — сказал он. — Вы поругались? — Он считает, я не должна сражаться с Принцем Бездны, — ответила, скрестив руки на груди, Люмин. — Не знаю, кто дал ему право принимать решение за меня. Она ожидала, что Сяо привычным жестом обнимет ее за плечи, привлечет к себе, но он промолчал. Вздохнув, он упер локти в колени и встревоженно сцепил пальцы в замок. В его молчании таилось что-то невысказанное, и Люмин, подстегнутая не утихнувшим после ссоры раздражением, резко спросила: — Ты тоже так считаешь? — Я… — Сяо снова вздохнул, потер шею. Люмин не могла понять, почему он колеблется. — Я давно хотел поговорить об этом, но не хотел ссориться. Брови Люмин взметнулись. Прежде она была так взвинчена, что готова была прыгнуть в Бездну и голыми руками бить Магов до тех пор, пока они не запросят пощады. Но слова Сяо звучали едва ли не виновато — он в самом деле полагал, что откровение с его стороны могло привести к ссоре. Это несколько охладило пыл Люмин. То, что из-за ее поведения Сяо предпочел избежать важного разговора, было весьма красноречиво. Ей не хотелось, чтобы он видел ее такой. Способной рассердиться на него просто потому, что ему хватило смелости высказать родному человеку пускай неприятную, но все же необходимую правду. — Хорошо, — тихо сказала Люмин. — Давай поговорим. Сяо снова сцепил пальцы в замок, как если бы это придавало ему уверенности. Люмин взглянула на его руки, но не решилась к ним прикоснуться. Недосказанность пролегла между ними темной пропастью. Уколотая внезапным осознанием того, как она выглядела все это время в глазах друзей, Люмин вдруг усомнилась, сможет ли ее преодолеть. — Меня тоже тревожит то, что происходит между тобой и Принцем Бездны, — признался Сяо. — Я понимаю твои чувства. На твоем месте я бы тоже хотел с ним поквитаться. Но… Он замолк, смущенный необходимостью говорить такие слова, и Люмин глухо попросила: — Скажи. Сяо вздохнул, прижал сцепленные в замок руки ко лбу. — Я согласен с Кевином. Это перерастает в одержимость. Может, он выбирает грубые слова, чтобы донести это, но… Он просто хорошо понимает, каково это. И пытается тебя уберечь. — Не надо меня беречь, — резко ответила Люмин. — Я уже сказала Кевину: наша с Принцем Бездны история не похожа на их историю с Отто. Если я убью Принца Бездны собственными руками, я не стану жалеть об этом и уж тем более не стану его оплакивать. Впервые за все время разговора Сяо взглянул на нее прямо. Люмин боялась увидеть в его глазах осуждение, но Сяо смотрел мягко, с печалью. — Ты думаешь, Кевин оплакивал Отто, которого он убил шесть лет назад? Люмин промолчала, сбитая с толку неожиданным вопросом. — Для него этот Отто был незнакомцем со знакомым лицом, не более того, — продолжил Сяо. — Мы с Кевином не очень близки. Но я говорил с Кадзухой и немного знаю о том, через что ему пришлось пройти после событий в Инадзуме. Он сожалел не столько об Отто, сколько о себе самом: о том, каким человеком он стал под влиянием давней одержимости и как он на долгие годы утратил путь, который определил для себя еще в юности. Люмин покачала головой. С момента их встречи Сяо не переставал удивлять. Сложно было поверить, что он пробудился от Сна Адепта всего месяц назад. Он так изменился… Наверное, впервые за время их знакомства Люмин ощутила всю высоту тысячелетнего возраста Сяо. Она опустила глаза. Сердце кольнуло чувство вины. — Кевин не хочет подобной судьбы для тебя, только и всего. Люмин не ответила. Нога принялась бездумно пинать ножку кровати. В глубине души Люмин и сама все прекрасно понимала. Она знала, что становится одержима. Ей тоже было страшно, куда может привести этот путь. Но по какой-то причине, которая поселилась в сердце нетающим ледяным осколком, она не могла с него сойти. — Почему ты так хочешь сразиться с Принцем Бездны сама? — спросил Сяо. — Ты хочешь принести ему боль своими руками? Признавать это было мерзко. Словно входить в холодные воды, вязкие, как болото, темные, как переплетенный клубок гадюк. Люмин всегда была в глазах других Путешественницей, искательницей приключений, героиней с клинком, спасительницей мира. Для Сяо она ведь тоже была такой. Лучом света, следуя за которым, он вышел из темноты собственной души навстречу рассвету новой жизни. А теперь она сама подтверждала тот факт, что давно перестала быть светом. Спасительница мира хотела остановить Принца Бездны не для того, чтобы спасти мир. Она хотела сделать человеку с лицом родного брата больно. — Да, — сказала она едва различимо. Сяо прикрыл глаза. Влетевший в окно порыв ветра всколыхнул занавески, перебрал длинные пряди его волос. Люмин спрятала лицо за ладонями. Она стыдилась того, что показала Сяо такую сторону своей души — не такой уж и стойкой, как она надеялась шесть лет назад. — Я понимаю, — сказал он. — И ни в чем не виню. Взглянув на нее, он стремительно сократил ту самую темную пропасть, которую так боялась перешагнуть Люмин, и заключил ее в бережные объятия. — Не оставайся одна, — попросил он, прижавшись щекой к ее волосам. — Ты ведь пыталась меня этому научить, разве нет? Ты знала, что я не смогу пройти через скверну в одиночку, и потому придумала все эти задания, весь этот путь, на котором я был вынужден работать бок о бок с другими людьми, принимать их помощь, узнавать их истории. Так почему ты думаешь, что сможешь справиться в одиночку? Давай победим Принца Бездны вместе. Не буду скрывать, я и сам с удовольствием поквитаюсь с ним за все, что он с тобой сотворил. Люмин зарылась носом ему в грудь. Она была тронута тем, как тщательно Сяо пытался понять ее, как готов был разделить с ней любые трудности, любые грехи. Но она не могла позволить ему вмешиваться. — Я не хочу, чтобы Принц Бездны навредил тебе. Люмин отстранилась, заглянула ему в глаза. Она была полна решимости твердо объяснить Сяо, почему ему стоит держаться от схватки с Принцем Бездны подальше, но вдруг наткнулась на его взгляд — теплый, полный такой любви, что дрожь, зародившаяся в теле, докатилась до глубин души. В тот же миг в глазах закипели слезы. Люмин часто заморгала, пытаясь прогнать их. Сяо протянул руку, мягко коснулся кончиками пальцев ее щеки. От этого жеста слезы побежали по лицу лишь сильнее. — Это я втянула ребят в схватку шесть лет назад. Это из-за меня Альбедо остался в Мондштадте и устроил День Пепла, а все остальные… Рэйзор, Барбара, Август, Кэйа… — Слова, которые Люмин так долго держала в узде, теперь сыпались бесконтрольно, сталкивались друг с другом, мешая образовывать связные предложения. — И Аякс, Сяо, я ведь оттолкнула его, и он… Они столько мучились, столько страдали от рук Принца Бездны, и все из-за меня. Я должна сразиться с ним одна. Потому что если кто-то еще заразится… Или как Дайн… Или еще хуже, если кто-то умрет, я… От боли, разгоревшейся в душе пожаром Пламенного Правосудия, Люмин не смогла договорить. Она прижала ладони к груди, согнулась, пытаясь удержать рвущееся наружу отчаяние, но это было равносильно попыткам заткнуть жерло вулкана закатником. Она боялась. Она боялась и сгибалась под гнетом вины — вот почему она должна была сразиться с Принцем Бездны в одиночку. — Люмин, — тихо позвал Сяо. Она замотала головой, не зная, что конкретно пытается этим сказать. Тогда Сяо, вздохнув, одной рукой привлек ее к себе, а второй стал поглаживать по спине. — Я не могу ручаться за Альбедо, Барбару или Рэйзора, но Август с Кэйей никогда ни в чем тебя не винили. Аякс с Дайнслейфом тем более. Не бери на себя так много. Может, некоторые твои решения или действия были ошибочными, но не ты начала охоту за Небесными ключами, не ты объединила вероятности, не ты отравила исчезнувших скверной. Не пытайся отвечать за чужие грехи. Он осторожно обхватил пальцами ее подбородок, поднял голову, нежно коснулся губами сначала одного ее разгоряченного века, затем другого. — Я знаю, что прошу о многом, но пожалуйста… попытайся простить себя. Утопая в чувстве вины, ты не сможешь спасти дорогих тебе людей, а только наделаешь ошибок. Невзирая на щекочущие мокрые дорожки, которые до сих пор катились по лицу Люмин, Сяо прижался щекой к ее щеке. Люмин ощутила, как его руки сомкнулись за спиной, как он чуть повернул голову, чтобы поцеловать ее в висок, как его тихий вздох теплым дуновением заставил колыхаться пряди ее волос. Она в ответ зарылась в него, жалея, что не может провести в этих объятиях остаток вечности. — Я не знаю, смогу ли, Сяо. — Я буду рядом, — пообещал он. — В этот раз я никуда не уйду. — Не надо говорить такое, — горько отозвалась Люмин. — Есть вещи, которые выше нас. Все эти Небесные ключи, Орден Бездны… — Хорошо, хорошо. Ты права. Якса не должен давать обещаний, которые он не в силах сдержать. Люмин позабавило то, с какой серьезностью он это произнес. Якса. Якса до мозга костей, в каких бы странах ни побывал, сколько бы приключений ни пережил и каких бы людей ни встретил. Она слабо усмехнулась. Хорошо, когда что-то в стремительно переменчивом мире остается неизменным. Еще лучше, когда это сердце родного человека, которое не способны омрачить даже самые трудные испытания. Сяо отстранился. Во впадинке между ключицами Люмин до сих пор серебрилась глазурная лилия — подвеска, которую он подарил ей в Инадзуме шесть лет назад. Принц Бездны никогда не придавал ей должного значения, и лишь по этой причине Люмин сумела сохранить в Бездне эту маленькую частичку своего прежнего «я». Сяо коснулся ее, осторожно провел по сверкающим на солнце лепесткам сгибом пальца. — Но я постараюсь. В этот раз я приложу все возможные усилия, чтобы быть с тобой. Не только до конца, но и после него. Люмин перехватила его руку, сжала, надеясь через этот исполненный нежности контакт передать все, что она от переизбытка чувств не могла произнести вслух. Кожа Сяо была теплой. Ладонь огрубела от оружия, но ее хватка была бережной, совсем не такой, какой обычно Сяо удерживал копье. Люмин подалась вперед и коснулась его губ своими. Он обхватил ее свободной рукой за талию и утянул за собой на кровать. — Нам обоим надо идти, — прошептала Люмин. — Надо помочь мондштадтцам в восстановлении города. — Мм, — неопределенно отозвался Сяо. Полоска солнечного света просачивалась сквозь занавеску, золотилась в ее волосах, будто сквозь пряди струился теплый мед. — Сяо… — Еще немного, — попросил он. — Давай побудем здесь еще немного. Она обхватила ладонями его лицо, провела большими пальцами по его резко очерченным скулам, задержала взгляд на солнечных искрах, которые плясали в его желтых глазах. — Я люблю тебя. Он говорил это множество раз, но по неведомой причине именно сейчас его слова пробудили в сердце Люмин особый трепет. Она хотела ответить «Я тоже», но эта фраза показалась ей слишком дежурной. Словно машинальный ответ со сниженным градусом искренности. Поэтому она тоже сказала: — Я люблю тебя, — будто отозвалась эхом. Они с Сяо были эхом друг друга. Бесконечно друг от друга отражаясь, они могли пересечь тем самым всю вселенную — и найти друг друга через любые времена и пространства. Он потянулся к ней, поцеловал. Она тихо выдохнула, чувствуя, как отступают страхи, как сжимается, теснится к уголкам души непримиримая боль. Может, однажды Люмин с Сяо сумеют прогнать ее навсегда. Но пока они могут хотя бы на время ослабить ее теплом, порожденным крепким союзом двух сердец. Сяо запустил пальцы в ее волосы. Люмин закрыла глаза, наслаждаясь дрожью, которая прокатилась по телу сладкой волной. Ветер нежно перебирал складки занавески, заставляя полоску солнечного света дрожать. В ее неровном сиянии двое лежали под крышей маленького домика, в котором шесть лет назад Люмин в одиночестве проводила дни во время Пепельного Бедствия, и делили на двоих поцелуй, сладкий и пьянящий, словно одуванчиковое вино.* * *
Элизия многое повидала в жизни, а потому хорошо знала: война начинается тогда, когда дети начинают вести себя как маленькие взрослые. Она думала об этом все время, пока они с Кли суетились на площади у фонтана, помогая раздавать провизию и лекарства. Кли была уже не ребенком, но все равно казалась значительно старше своих лет. Она раздавала указания волонтерам так уверенно, словно десять лет занимала должность магистра Ордо Фавониус, сверялась со списком, подсчитывая остатки припасов, а порой, когда к ней подходили за утешением, откладывала остальные дела, сжимала чужие руки и шептала ободряющие слова. Она была огоньком, который грел мондштадтцев. Элизия восхищалась ее стойкостью, но в то же время немного печалилась, понимая, что свое детство эта теплая девчушка похоронила на этой самой площади еще шесть лет назад. Еще Элизия думала, что станется с детством Венни. Чувства переплелись в противоречивый клубок. За столь короткий срок Элизия привязалась к Венни как к младшей сестре. Как же иначе, когда эта малышка всегда одаривает при встрече искренней теплотой, держит тебя за руку так, словно ждет, когда ты увлечешь ее в мир чудес, и зовет сестренкой Элли? Так уж вышло, что Элизия питала слабость к подобным милашкам. А еще о ней заботился Кевин. Элизия понимала, что в этой вероятности их ничего не связывает. Они оба были друг другу чужаками под масками старых друзей. Она знала, что он другой. Он никогда больше не называл ее Селеной. И все же Элизия не могла отпустить одну простую мысль: в родном мире она не сделала для родного Кевина достаточно. Изменить прошлое было невозможно, и потому Элизии особенно хотелось постараться ради будущего. Иными словами, ей хотелось хоть как-то облегчить ношу Кевина. Такие уж они, Касланы, вечно пытаются тянуть все на своих плечах, даже не думая поделиться с другими. Элизия знала об этой раздражающей привычке — и пускай она мало что могла сделать для поисков истинных владельцев, в ее силах было помочь Кевину сберечь детство Венни. — Все в порядке? — спросила Кли, когда им выдалась свободная минутка. — Пропала в мыслях, — призналась Элизия. — Ты как? Хочешь отдохнуть? Кли потянулась, потерла уставшее плечо. Элизия кивком головы указала на край фонтана, и девочки устроились бок о бок, наблюдая за тем, как Мика и Ноэлль занялись раздачей припасов вместо них. Диона принесла напитки — холодные, бодрящие, со стойким запахом лайма и мяты. — Безалкогольные, — подчеркнула она и удалилась с таким видом, словно планировала до конца дня вынести из Мондштадта все до единой бутылки с вином. Напиток оказался неожиданно сладким, а еще шипучим. Элизия с Кли принялись придумывать ему название. После бурных обсуждений сошлись на «Кошачьей мяте» — просто, но зато вполне точно. Они с Кли тоже, как две больших кошки, нежились на солнце, вдыхали свежий аромат мяты и наслаждались вкусом, который понемногу смывал ужасы минувшей битвы. Потом они принялись взахлеб болтать на сторонние темы. Кли поведала о своей задумке превратить бомбу в фейерверк. Элизия рассказала о своих путешествиях, о фестивалях, на которых ей довелось побывать, и о цветах, которые она собирала в разных уголках Тейвата. Обсуждать фейерверки и праздники можно было до бесконечности, и все же Элизия чувствовала: над головой Кли нависла незримая туча. И чем темнее становилась эта туча, тем громче смеялась Кли. Вот только тучи не исчезают от громкого смеха. Они кружат и кружат, пока не опрокидываются на землю дождем, и лишь ветра, сильные и свободные, способны их прогнать. — Кли, солнце, что тебя тревожит? Улыбка Кли угасла. Она сразу поняла, что имеет в виду Элизия, и, отставив стакан, взволнованно потерла шрам на виске. — Ох, я… Мм… Наверное, это глупо. Элизия вздернула брови. — Ничего не глупо, если тебя это беспокоит. Что случилось? Кли вздохнула. Элизия не торопила с ответом: порой признаться, что с тобой что-то не так, может быть очень и очень страшно. Но необходимо. Элизия видела, что происходит с людьми, которые пытаются спрятаться в панцире собственного сердца, ошибочно принимая его за неприступную ледяную крепость. — Я поступила по-дурацки, Элли. — Кли взглянула на монумент, весь исчерченный следами от пуль Милосердия Екатерины. — Вчера во время битвы. Когда Аякс пытался выстрелить в Тевкра… Я даже не пыталась ничем помочь. Я просто сидела в оцепенении под дулом револьвера, как будто одно мое присутствие могло уберечь Тевкра от выстрела. — Она взялась за стакан из-под «Кошачьей мяты», принялась бездумно крутить его в руках. — Это был дурацкий поступок. Лучше бы я попыталась атаковать Аякса или, не знаю, выхватить у него Милосердие Екатерины и… Ее пальцы затряслись, и стакан выскользнул из непокорных рук, но Элизия успела перехватить его у самой земли. — Солнце мое, не надо осуждать себя за то, что произошло в разгар ужасного побоища. — Она протянула стакан Кли. — Все любят повторять, что поле боя — не место для эмоций. Но мне кажется, что даже для опытных воинов поле боя и есть одна сплошная эмоция. Кли неуверенно приняла стакан. — Мастер Дилюк тоже был довольно эмоционален. Элизия кивнула, оперлась на парапет фонтана, отклонилась немного назад, из-за чего прохладные капли посыпались на голову, затерялись в длинных волосах, розовых, в цвет ее любимого сорта тюльпанов. — Так бывает. Мы все становимся эмоциональными, когда речь заходит о самых дорогих для нас людях. И контролировать это не так уж и просто. — Ты, кажется, всегда собой владеешь, — со смехом заметила Кли. Элизия одарила ее мягкой улыбкой. — Ты правда так думаешь? Мм… Это только кажется. — Она подняла глаза, проводила взглядом большое пушистое облако, которое напоминало кошку с двумя хвостами. — Хочешь, расскажу секрет? Кли кивнула и в ожидании ответа тоже вскинула голову к небесам. — Однажды один человек отнял у меня того, кто был мне очень дорог, — тихо призналась Элизия. — Он сделал это не со зла. На самом деле он меньше всех на свете этого хотел. Просто ему было больно, так больно, что он уже не мог ужиться с этим чувством. Я пыталась отнестись к нему с пониманием, но… Я потеряла голову. — Тебе тоже стало больно, — прошептала Кли. — И ты тоже не смогла ужиться с этим чувством. Элизия прикрыла глаза в знак согласия и легонько улыбнулась. — Боль рождает боль. Это замкнутый круг, и разомкнуть его непросто. Позднее я смогла простить того человека. Но тогда я не могла думать о прощении. Мне хотелось хоть как-то заполнить дыру, которая образовалась в моем сердце. Я схватила нож и бросилась к тому человеку, ударила его по лицу… Она провела рукой от подбородка до скулы, показывая, какую рану оставила своему обидчику. — Может, я бы пронзила ему сердце, но меня вовремя остановили. — Как и меня, — со вздохом отозвалась Кли. — Если бы не Клод, Аякс бы убил меня. Элизия ласково дотронулась до ее руки. — Хорошо, что рядом с нами оказались нужные люди. Знаешь, я думаю, это главное. Пока мы есть друг у друга… Пока у нас есть память о тех, кто был добр с нами, кто любил нас и кого любили мы… — Она погладила заколку — подарок Дори, который Кли носила в волосах как счастливый талисман. — Мы будем обладать силой менять этот мир. Принц Бездны пытается переписать его древними артефактами. Ну а я думаю, мир меняет любовь. — Принцем Бездны тоже движет любовь, — заметила Кли. — Да, он творит ужасные вещи. Но он делает их потому, что любит свою сестру. Элизия думала, что ситуация Принца Бездны гораздо сложнее, но не стала спорить. В жизни Кли и без того хватало запутанных вещей. — Если то, что мы утратили, станет для нас не мучительным воспоминанием, а камнем, который мы заложим в фундамент наших сердец, все может поменяться. Ты так не думаешь? — Элизия склонила голову набок, печально улыбнулась. — Одна и та же земля дает жизнь как прекрасным цветам, так и ядовитым растениям. Весь вопрос в том, какие семена ты захочешь в нее посадить. Только ты несешь ответственность за свой сад, но при этом он соприкасается с чужими — и оказывает на них влияние. Вот почему ты обязан присматривать за ним, как бы трудно ни приходилось. Кли принялась задумчиво теребить прядь волос. Элизии было интересно послушать ее мысли, но тут на площади возникла Джинн. Она выглядела загруженной и уставшей, хотя при этом все равно находила время отвечать на вопросы, утешать нуждающихся и направлять тех, кто чувствовал себя потерянно на руинах родного города. По пятам за Джинн семенила малышка Венни. Когда какая-то миловидная старушка залилась слезами, вспоминая своего погибшего в вечер прибытия иностранных делегаций мужа, Венни крепко обхватила ее руками и прошептала нечто такое, от чего старушка разразилась слезами пуще прежнего — но теперь уже с робкой улыбкой. Венни погладила ее по спине и, догнав маму, крепко обхватила ее за ладонь. — Кли, Элли! — обрадовалась Джинн. У нее явно не было времени на разговоры. Срочные дела звали Джинн в собор, и Элизия, перехватив ее взгляд, сказала: — Мы могли бы прогуляться с Венни по Долине Ветров. — Ой, да, да, да! — тут же восторженно отозвалась малышка Венни. Джинн с усталым вздохом выпустила ее ладонь. — Иди, крошка. У мамы столько дел, что боюсь, у нее совсем не будет на тебя времени. — Все хорошо, — заверила Венни. — Делай свои дела и не волнуйся! Джинн тихо засмеялась и, склонившись, одарила дочь поцелуем в макушку. Затем, махнув на прощание Кли и Элизии, торопливо умчалась по лестнице в сторону собора. В конце концов, Мондштадт остался без магистра. Теперь горожане целиком полагались на Джинн и Дилюка — тех, кто уже много лет защищал их от бед всех мастей. — Пойдешь с нами? — предложила Элизия. Кли выпустила прядь, которую не переставая закручивала в кольца последние несколько минут. — У меня еще остались дела в городе. Да и нужно будет потом Тевкра с Тимми проведать… Идите сами. И постарайтесь хорошо провести время, ладно? — Кли подмигнула малышке Венни, и та, просияв, показала большой палец. — Спасибо за разговор, Элизия. Элизия с улыбкой кивнула. Малышка Венни взялась за предложенную ладонь. Бросив последний взгляд на исчерченный пулями монумент, Элизия повела малышку Венни к воротам.Этот фрагмент можно читать под музыку: Syml — Here Comes the Sun. Ставьте на повтор (до конца главы)
Он не помнил, что ему снилось, только уловил момент, когда сон разлетелся белыми пушинками, сорванными с одуванчиков внезапным порывом ветра. Подняв отяжелевшие веки, он увидел перед собой знакомую копну пламенных волос и огромные красные глаза, в которых от рассвета до заката кипела неуемная энергия. — Привет, — сказал Кевин. — Привет, — сказала малышка Венни. Они улыбнулись друг другу. На плечи Венни легли ласковые ладони, и на колени напротив Кевина опустилась Элизия. — Мы решили прогуляться и случайно заметили тебя, — объяснила она. — Дядя Кевин, соня, спать надо в кровати, — авторитетно заявила малышка Венни. — Мама говорит, от сидения на земле можно попу простудить. Кевин закатил глаза, всеми силами сдерживая смех. — Так и говорит? — Так и говорит! Опять ты мне не веришь? Мама говорит… — Дай угадаю, — прервал он. — «Если не верить Венни, можно попу простудить»? Малышка Венни сердито ткнула его кулаком в плечо. Элизия, не выдержав, засмеялась в полный голос. Кевин засмеялся тоже. Венни обиделась и, с деловым видом подобрав подол платья, удалилась охотиться за кристаллическими бабочками. Проводив ее смеющимся взглядом, Элизия устроилась на земле рядом с Кевином и, вытянув ноги, принялась задумчиво постукивать носками туфель друг о друга. — Правда, Кевин, — сказала она. — Ты не хочешь для разнообразия кровать попробовать? Тебе еще повезло, что Орден Бездны не стал проверять Долину Ветров на предмет своего заклятого врага. Весьма кстати спящего без присмотра. Кевин полез в карман за сигаретами. Он был не против хоть раз поспать в кровати, но у бардака в голове были на него свои планы. Находиться в Мондштадте было невыносимо. Сознание разрывалось от мыслей — своих и чужих. Сердце терзали эмоции — свои и чужие. Эта гребаная связь давалась Кевину труднее, чем все битвы с Принцем Бездны вместе взятые, и он не знал, как может хотя бы ненадолго ослабить ее гнетущее воздействие. Кэйа волновался за Августа. Аято горевал по магистру Варке. Тевкр… Черт знает, что там с этим Тевкром. Парень оказался на удивление закрытой книгой, но даже сквозь ее плотно прижатые друг к другу страницы струились чувства, в которых нашлось место и горечи, и переживаниям о будущем. Еще был владелец Шепота Порчи. Этот пес тоже постоянно о чем-то волновался. Еще ему на плечи беспрестанно давило чувство вины, и Кевин ощущал себя так, словно смотрел фильм, в котором косячит персонаж, а стыдно за него почему-то становится тебе. В общем, лежать в кровати вместе с пестрым букетом всех этих душевных терзаний было невозможно. После ссоры с Люмин, о которой он начал жалеть с тех пор, как вышел за дверь ее комнаты, он сбежал в Долину Ветров. Наверное, стоило помочь мондштадтцам. Работы хватало, и до ухода в Фонтейн Кевин мог бы сделать что-нибудь для кого-нибудь. Но ему не хотелось. Ему хотелось спрятаться. Провести в покое хотя бы полчаса. Он знал, что Анемо Архонт его не оставит. И пускай Венти сейчас восстанавливался после удара Пламенного Правосудия за городскими стенами, его вольный дух всегда следовал за теми, кто в этом нуждался. Вместе с Кевином в Долину Ветров пришло благословение Барбатоса. Когда он устроился в корнях дерева, которое выросло на месте вознесения Веннессы в Селестию, прохладный порыв ветра обнял его вместе с очищающей волной божественной энергии. Несколько успокоенный этим, Кевин сам не заметил, как уснул. Ох. Ну… вот. Не зная, что сказать, он устроился на корне, выступающем над землей, и повернулся так, чтобы ветер уносил сигаретный дым в противоположную от Элизии сторону. Он знал, ей не нравится запах сигарет. Еще ей не нравилось, что он курит при Венни, но Венни вроде бы и не была хрупким ребенком, который мог переломиться пополам от осознания того, что взрослые люди — о, помилуй, Архонты! — курят. Он не сердился на Элизию. Ему нравилось, что она такая. Принципиальная. Она была не похожа на Селену, и это ему тоже нравилось. Элизия давала ему шанс не утопать в воспоминаниях об утраченном, а построить нечто новое. — Я… э-э… посплю. — В следующей жизни? — уточнила Элизия. Кевин поднял руку с зажатой между пальцев сигаретой, потер гудящий лоб. Достойный ответ не находился. — Кевин, эта связь с другими истинными владельцами, с оскверненными… Она беспокоит тебя? Он посмотрел на нее. По тому, как едва уловимо двигался взгляд Элизии, Кевин понимал, что она пристально изучает каждую черточку его лица и с легкостью читает все, что он так пытался скрыть. По какой-то причине у него решительно не получалось ей врать. И по какой-то причине… не хотелось. Был ли виноват в этом ее проницательный взгляд, улыбка, которая таилась в уголке губ, или далекие, почти уже стершиеся воспоминания о Селене, Кевин знал: Элизия сможет понять его. — Да. — Ты не просто связан с ними, — догадалась Элизия. — Ты чувствуешь то же, что и они, и все те события, которые они переживают… Ох. Поразмыслив, она поднялась, села на корень рядом с Кевином. Он хотел отодвинуться, чтобы ее волосы не пропахли дымом, но она не позволила. Положила ладонь на колено, и Кевин, внезапно омытый теплой волной ее поддержки, остался на месте. — Почему ты никому не сказал? — спросила она. — А кому такое понравится? — пожал плечами Кевин. — Будь ты истинной владелицей, ты бы, наверное, смогла легко это принять. Но даже Аято не пришел бы от таких новостей в восторг. И уж тем более Кэйа. Он скрытный парень и терпеть не может, когда к нему лезут в душу. А я же буквально знаю все его переживания. Да он бы с ума сошел от одного осознания этого. Элизия потерла плечо, опустила глаза. Кевину показалось, на несколько мгновений ее лицо омрачила печаль. Он хотел спросить, в чем дело, но она уже подняла голову, улыбнулась так, словно планировала тем самым гнать мрак в душах друзей до границ вселенной. — Касланы, — сказала она. — А? — растерянно отозвался Кевин. — Да вы, Касланы, невыносимые молчуны, которые всегда не говорят о самом главном, — ответила Элизия. — Говори! Говори со мной, понял? — Она ткнула его кулаком, едва ли не сердито, и Кевин успел рассмотреть, как несмотря на улыбку в ее глазах сверкнули слезы. — Не смей отдаляться. Не смей врать, что все в порядке, а потом делать что-нибудь такое… — Элли. Он поднял руку и положил ладонь ей на макушку, из-за чего она немедленно успокоилась. — Прости, — она вздохнула. — Я знаю, что ты не он. Ты не тот Кевин, которого я знала, и, если честно, ты совсем на него не похож. Я просто иногда… Не знаю. Блуждаю в вероятностях. — Как человек, который заблудился среди множества непохожих друг на друга Отто, я искренне тебя понимаю, — приложив руку к сердцу, сказал Кевин. — Все это слияние вероятностей вообще хуйня редкостная. Заслышав такие слова, Элизия засмеялась. Темнота, которая на миг проявилась на дне ее глаз, исчезла, и Кевин чуть улыбнулся. — Но я рад. — Мм? — отозвалась она. Кевин задержал на ней взгляд, а затем, выпустив в сторону облако дыма, отыскал глазами малышку Венни. Позабыв про обиду, она самозабвенно носилась среди одуванчиков и тянула руки в небеса, а порывы прохладного ветра резвились вместе с ней, приносили пригоршни осенних листьев и щекочущие белые пушинки. — Я не рад, что эта хуйня происходит. Но то, что она позволила мне встретиться с тобой… Это здорово. Это, наверное, одна из самых счастливых встреч в моей жизни. Элизия прижала руку к сердцу. — Кеви… «Кеви»? Он даже не помнил, когда его так называли в последний раз. Звучало… непривычно. Он, человек, меченный Пламенным Правосудием — и вдруг просто «Кеви». Принц Бездны от такого бы в обморок упал. «Я уничтожу тебя, Кеви!», «Что, Кеви, уже не такой крутой, когда рядом нет пятилетних девочек?» Кевин усмехнулся. Затем опустил глаза. Усмешка постепенно исчезла с лица. «Кеви». Отчего-то это обращение заставило вспомнить о вопросах, которые задавал в Спрингвейле Дилюк. Доволен ли ты своей жизнью? Хотел бы ты детей? Кем бы ты хотел стать после войны? Он стряхнул с сигареты пепел, и серые хлопья, подхваченные ветром, унеслись прочь. — Расскажи о себе, — попросил он Элизию. — Уверен, у девушки, которая в одиночку бывала в Пепельном море, должно найтись немало интересных историй. Элизия тихо рассмеялась, польщенная его скрытым комплиментом. — Тебе станет от этого легче? — лукаво спросила она. Он повел плечом. — Зависит от историй. Так что уж постарайся отобрать самые лучшие. Те, от которых сама чувствуешь себя счастливой. Элизия приложила палец к губам, призадумавшись. Пока она перебирала в памяти фрагменты прошлого, к Кевину подбежала Венни. Пришлось ему срочно избавляться от сигареты: Венни, конечно, была прекрасно осведомлена о его грехах, но приобщаться к ним ей было необязательно. Скажем так, крайне нежелательно. Кевин подсадил Венни на колено, и пока она плела из травы венок, которым, судя по лицу, явно вознамерилась после его короновать, Элизия приступила к рассказу. Так они сидели у подножия исполинского дерева, в корнях которого до сих пор можно было отыскать оставленные Люмин ноты. Элизия вполголоса рассказывала о своих путешествиях, Венни трудилась над венком, а Кевин слушал, прикрыв глаза, и ветер путался в его волосах, словно пытался шепнуть: «Я тоже! Я тоже пришел послушать ваши истории! А потом, когда у подножия этого дерева уже никого не останется, я превращу их в песни, которые будут звучать среди людей до самых границ вечности — и еще немного после нее».