Пепельный реквием

Они сделали все, что могли. Построили слова о прощении на руинах из слов о войне. Фредрик Бакман «Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения»

— Ах, госпожа, мне очень жаль. Мы все знаем, каким важным человеком он был для вас, и… Жрица говорила что-то еще, но Яэ Мико уже не слушала. Не теряя самообладания, она прошла через храмовые залы, кивнула послушницам, одарила взглядом прихожанина, который поднялся воздать почести Священной сакуре. И только оказавшись на балконе, откуда открывался залитый солнцем вид на побережье, позволила себе протяжный выдох. — Ты… все же не дошел до конца. Яэ Мико облокотилась на перила. Среди скал колыхались ветви сакур. На соленом морском ветру танцевали пригоршни розовых лепестков. Берег далеко внизу неторопливо омывали волны, все еще теплые несмотря на последние дни сентября. Небо рассекала стая ибисов. Мир казался таким же, как вчера. И все-таки прежним он больше не был. Яэ Мико вздохнула, раздраженная своей сентиментальностью. Она прожила пять столетий, она преодолела немало потерь и давно научилась относиться к ним философски. Ничто не длится вечно. Плохие истории, хорошие истории — все они имеют свойство заканчиваться. С этим остается только смириться. Зная о быстротечности жизни смертных, Яэ Мико предпочитала не привязываться, держать дистанцию. Невозможно скорбеть по тому, кто занимает в твоем сердце мало места. Но… Она провела рукой по перилам, отыскала обожженное место, оставшееся после того, как Кевин нечаянно ткнул туда сигаретой. Они тогда долго препирались — в шутку, разумеется. Но с такими серьезными лицами, что жрицы еще полмесяца шептались, стоило Яэ Мико пройти мимо. Ах, что это были за времена! Что за прекрасные это были времена. С губ Яэ Мико слетел еще один вздох. Задержав последний взгляд на том месте, где так любил курить во время своих редких визитов Кевин, она вернулась в храм. Расставила свечи. Зажгла благовония. Постояла, наблюдая, как молитвенный зал медленно окутывают облака ароматного дыма. Когда снаружи зазвучали чужие голоса, Яэ Мико сердито передернула плечами и скрылась в тесной кладовой, где хранились храмовые принадлежности. На верхней полке стояла жестяная коробка. Когда именно она появилась в кладовой, не знал никто. В один момент жрица, заглянувшая за благовониями, заприметила чужеродный предмет и доложила о нем Гудзи Яэ — а та в ответ строго-настрого запретила трогать коробку под любыми предлогами. По храму тотчас расползлись слухи: одна часть жриц считала, что Яэ Мико хранит внутри проклятый артефакт, другая же утверждала, что под крышкой заперт неупокоенный дух с острова Ватацуми. Были и другие предположения, столь нелепые, что о них можно было написать целую книгу. Единственной, кто знал о содержимом коробки, была Яэ Мико. Повинуясь ее жестам, коробка спланировала на пол. Яэ Мико опустилась на колени, провела пальцами по прохладным жестяным граням, коснулась откидного замка. Затем, качнув головой, отперла коробку и подняла крышку. Правда показалась бы жрицам предельно скучной: внутри коробки лежали письма. Каждый конверт был скреплен простой восковой печатью — скорее даже каплей с горящей свечи. Под ней значилось имя получателя. Ни адреса, по которому можно было прислать ответ, ни своего имени автор писем не оставил. Потому что отвечать теперь было некому. Яэ Мико взяла верхний конверт, погладила восковую печать, сверилась с адресатом. Вместо имени на конверте значилось одно-единственное слово. Прочитав его, Яэ Мико не сдержала слабой усмешки.

Лиса

Великим жрицам не положено запираться в кладовых, но Яэ Мико никогда не была приверженицей правил — она предпочитала переписывать их под себя. Поэтому, поразмыслив, она повернула ключ в замочной скважине. А затем, устроившись на ящике, вскрыла письмо. Вместо строчек перед глазами вспыхнули воспоминания. Это случилось всего несколько дней назад, хотя казалось, с той поры минуло по меньшей мере несколько столетий. Привлеченная подозрительной суетой жриц, Яэ Мико вышла на порог храма — и обнаружила Кевина, непривычно притихшего, даже печального. Впрочем, завидев старую подругу, он тотчас нарисовал на лице улыбку. — Привет, лиса. Найдется минутка поговорить? Яэ Мико зыркнула в сторону жрицы, которая подглядывала за разговором из-за угла, и взмахом руки поманила Кевина за собой. Они устроились в небольшой комнатушке, слишком скромной для количества важных событий, происходивших в ней за все время существования храма. Здесь Яэ Мико обсуждала с Эи последствия создания кукол, способных вместить гнозис. Здесь спал погрузившийся в Сон Адепта Якса из Ли Юэ, а Путешественница проливала слезы, умоляя его очнуться. Здесь же восстанавливался в первые дни знакомства с Яэ Мико сам Кевин. Покосившись на кровать, он усмехнулся далеким воспоминаниям и опустился за стол — разумеется, без приглашения, потому что тратить время на подобные глупости у них с Яэ было не принято. Яэ Мико села напротив, жалея, что в свое время не обустроила здесь кухню. Ей бы не помешал крепкий чай. — Судя по выражению лица, ты принес новости с передовой. — Да какое там. — Кевин потянулся к карману, но вовремя вспомнил все лестные слова, которыми одаривала его за курение в храме Яэ Мико. — Чтоб все рассказать, не меньше года понадобится. Если кратко: Сяо удалось очистить Люмин от скверны, мы отвоевали Пламенное Правосудие, а завтра планируем возвращать Мондштадт. Не вижу смысла хвастаться успехами, пока не расколем вероятности. Заслышав об очищении Люмин, Яэ Мико не сдержала довольного кивка. Путешественница не только могла обеспечить серьезный перевес в расстановке сил — она просто-напросто заслуживала свободы, как и остальные исчезнувшие. И все же слова Кевина звучали безрадостно, и Яэ Мико, предчувствуя неладное, сдвинула брови. Она пыталась казаться невозмутимой, но легкая дрожь в голосе выдала истинные чувства: — Как подсказывает мне опыт, ты никогда не приходишь просто погостить. Что тебе нужно, Кевин? — Ну, а ты никогда не соглашаешься просто поболтать, всегда торопишься перейти к делу, — с притворным сожалением вздохнул Кевин. — Но… да. — Он чуть усмехнулся. — Ты права. У меня есть одна просьба. Я пойму, если ты сочтешь меня сумасшедшим и выставишь за дверь. Но все же выслушай до конца, хорошо? Яэ Мико не стала ничего обещать. Кевин опустил голову, принялся бездумно теребить край перчатки. — В общем, у меня есть предчувствие… — Он встретился взглядом с Яэ Мико, поднял брови, будто пытаясь тем самым попросить прощения за последующие слова. — Я думаю, что могу не дойти до конца. Сердце болезненно кольнуло. К предчувствиям своего друга Яэ Мико всегда относилась серьезно: когда живешь тысячи лет, интуиция перестает быть абстрактным понятием, она формируется из богатого опыта и становится полезным инструментом. Кевин только называл это предчувствием, но на самом деле анализировал ситуацию и предполагал, что его смерть — один из наиболее вероятных исходов. Яэ Мико скрестила руки на груди, неосознанно пытаясь отгородиться от его слов. — Почему ты так считаешь? — По многим причинам, — уклончиво ответил Кевин. — Сейчас не о них. Яэ, я приложу все усилия, но как ты знаешь, порой усилий недостаточно. Я не уверен, что в крайнем случае успею попрощаться со всеми как следует, поэтому и хотел попросить об услуге. Ты ведь до сих пор поддерживаешь связи с «Команией экспресс»? Яэ Мико вздохнула. То, как Кевин быстро перескочил с важной темы, отчетливо дало понять: он действительно пытается попрощаться. — Поддерживаю. Что и кому ты хочешь отправить? — Письма. — Кевин виновато улыбнулся. — Я их еще не написал. Как только напишу, пришлю в храм через Воображаемое Древо. Если сумею выжить, заберу их. А если нет… — Он смущенно потер шею. — Я буду благодарен, если ты сможешь отправить их за меня. Мне бы многое хотелось сказать ребятам. Некоторое время они молчали. Яэ Мико неотрывно глядела на фонтейновский проектор в углу комнаты — подарок Кевина на день рождения двухгодичной давности. Она думала, как странно будет запускать проектор, когда Кевин покинет мир живых. Вместо картин, нарисованных игрой света и тени, она всякий раз будет видеть его. Будто проектор станет проводником к утраченному прошлому. Эти мысли точили сердце горечью, но в то же время напоминали о словах, которые часто повторяла кицунэ Сайгу: даже когда близкие покидают нас, мы можем ненадолго соприкасаться с ними через памятные вещи и теплые воспоминания. — Почему не скажешь сейчас? — спросила наконец Яэ Мико. — Пока у тебя еще есть возможность поговорить лично. Кевин вздернул брови, одарил Яэ Мико ироничным взглядом. — Люди придают большее значение словам мертвецов. — Ах, вы только посмотрите на этого умника, — фыркнула Яэ Мико. — Не стыдно тебе говорить такие вещи с таким наглым лицом? Он засмеялся. — Да шучу я, не смотри так, словно подумываешь съесть меня на завтрак. Просто… — Он опустил глаза, улыбнулся с едва уловимой грустью. — Всем и без того сейчас нелегко. Не хочу никого нервировать. Ну, знаешь, внезапные просьбы, попытки попрощаться… Вряд ли это придаст ребятам уверенности в завтрашнем дне. Нет уж. Скажу, когда все закончится — лично или через письма. Яэ Мико сцепила руки в замок, принялась бездумно перебирать большими пальцами. У нее не было ни единой причины отказывать Кевину, но вопреки рациональности согласие казалось точкой невозврата. — Яэ, — окликнул Кевин. — Ты ведь сама всегда говорила, что вечность — это недостижимая иллюзия. Она отвернула голову к окну, взглянула на далекие берега, окутанные предзакатной дымкой. Вечность… Несколько лет назад Инадзума была скована вечностью. Попыткой остановить ход времени ради того, чтобы корабль жизни больше никогда не разбивался о скалы перемен. Вот только корабль не должен дрейфовать в океане. Он создан для того, чтобы всегда стремиться вперед — к новым берегам. Вне зависимости от того, сколько других кораблей сгинуло в губительных объятиях шторма. — Я отправлю твои письма, Кевин, — наконец сказала Яэ Мико. — Но взамен ты должен пообещать одну вещь. — Мм? — Он склонил голову набок. — Какую же? Яэ Мико закрыла глаза. Знала, что если Кевин заметит промелькнувшее в них выражение, то не упустит шанса подшутить. Она не могла позволить ему такое преимущество. А вдруг он все-таки выживет? Тогда рано или поздно они увидятся снова. Тогда смогут продолжить свои шутливые перепалки. Тогда… Яэ Мико вынудила себя остановить поток горьких мыслей. — Напиши письмо и мне тоже. С губ Кевина слетел тихий смешок. Когда Яэ Мико решилась осторожно приоткрыть один глаз, она обнаружила, что Кевин мягко улыбается. На его лице, подчеркивая теплое выражение, танцевали солнечные лучи. — Хорошо, — сказал он тихо. — Обещаю, Яэ.              

Этот фрагмент можно читать под музыку: Evan Call — Letters from Heaven. Ставьте на повтор

И вот она сидит здесь, держит в руках письмо, подписанное в его фирменном стиле. А он… там. Где-то в недостижимом «там», куда уходят после смерти все, кому не удалось встретить новый рассвет. Яэ Мико сорвала восковую печать и вытряхнула на ладонь сложенный прямоугольник письма. Здравствуй, лиса. Я помню, как ты не любишь прощания и сентиментальные речи, поэтому скажу вот что: ты самое бессердечное, самое пугающее, самое хитрое существо во всем Тейвате. Поначалу настроенная на серьезный лад, Яэ Мико засмеялась — и, ощутив, как разлетелись вдребезги оковы печали, принялась читать дальше. Иными словами, ты восхитительная кицунэ и можешь гордиться этим по праву. Прости, что редко навещал. Прости, что всегда приходил только по делу. Прости, что так и не разделил с тобой бутылку того саке, о котором мы опять забыли. За обожженное пятно на перилах тоже прости. И за сломанную стенку. Я нечаянно. В оправдание скажу, что стенка была некрасивой, и вообще трещины там были еще до меня. — Дурак, — шепнула, усмехаясь сквозь подступившие слезы, Яэ Мико. Я обещал не быть сентиментальным, но ты же помнишь, как плохо я сдерживаю обещания? Уж постарайся не кривиться слишком сильно. А то жрицы решат, что наступил их смертный час, и разбегутся — откуда же тебе тогда брать время, чтобы устрашать пропустивших дедлайны писателей? Яэ Мико понадобилось не меньше минуты, чтобы разобрать в рисунке на полях письма рожицу с высунутым языком. Право слово, рисовать настолько отвратительно нужно еще уметь. Ладно. Теперь напишу то, что действительно хотел сказать. Яэ, ты не представляешь, насколько я тебе благодарен. За твою дружбу. За твою поддержку. Когда я оказался в Тейвате, ты стала той, кто помог привыкнуть к этому миру, кто напомнил, что путь дальше еще возможен. Без тебя я бы просто лежал на том берегу до тех пор, пока волны не смыли бы меня на дно — во всех возможных смыслах. Возможно, ты разозлишься на меня за эти слова, но я прошу тебя ни о чем не сожалеть. Живи дальше. У тебя прекрасно это получается. Пугай жриц. Проводи в Храме Наруками обряды, о которых будут слагать легенды. Издавай книги — пускай мир увидит как можно больше прекрасных историй. Людям они очень нужны. Выпей эту дурацкую бутылку саке (хотя я не уверен, что это хорошая идея, лучше проверь срок годности). Будь с теми, с кем чувствуешь себя счастливой. Делай, что сочтешь нужным, хоть мир захвати, если захочется. Только не запирайся в клетке потерь. Я видел твою копию из параллельного мира — маленькую лису, которая прячется от людей вокруг, от смертной суеты, даже от самой себя. Не становись маленькой лисой. Будь большой. Заметной. Яркой. Пускай легенды о бессердечной кицунэ гремят по всему миру раскатами грома. Пускай, когда ты сама уже превратишься в легенду, все помнят о том, как ты жила. Все, прекращаю свои сентиментальные речи. О, чуть не забыл: я отправил в поместье Камисато несколько любопытных книжек из Фонтейна. Чушь несусветная, но думаю, тебе понравится свежий взгляд на жанр — наверняка найдешь пару идей для издательского дома. Сходи туда, как будет время. Думаю, госпожа Камисато будет рада тебя видеть. Твой бестолковый друг Кевин               Яэ Мико еще долго сидела, сжимая в руках письмо, и часто моргала, пораженная внезапным приступом слез. Затуманенный взгляд бездумно проскальзывал по строчкам, выхватывая отдельные слова: «благодарен», «не сожалеть», «счастливой», «как ты жила»… Когда Яэ Мико попросила Кевина написать письмо, она лишь хотела получить от него памятную вещицу — такую, чтобы можно было порой крутить ее в руках, вспоминая обо всех разделенных на двоих моментах. Кто бы мог подумать, что слова Кевина настолько точно попадут в цель. Судорожно выдохнув, Яэ Мико утерла слезы. Поплакали — и хватит. Впереди ждет много дел. Впереди, в конце концов, ждет целая жизнь. Тратить ее на сожаления — все равно что оскорблять память человека, который во имя ее защиты отдал всего себя. Яэ Мико свернула письмо, убрала его в карман и, прихватив с собой коробку с письмами, отперла дверь. В храмовом зале убиралась жрица. Яэ Мико подозвала ее и попросила разыскать Кирару из «Комании экспресс». С момента смерти Кевина прошло уже несколько дней — пора было исполнить данное обещание. — Письма? — уточнила Кирара, когда через полчаса Яэ Мико ввела ее в курс дела. — Доставим в любую точку Тейвата! — Тебе понадобится посетить несколько стран, — предупредила Яэ Мико. — Человек, который их написал, успел обзавестись друзьями по всему миру. Кирара приняла коробку, поставила ее на стол, чтобы пересчитать письма и уточнить у Яэ Мико нужные адреса. Необходимость обойти целый свет ее не смущала — путешествия были Кираре только в радость. Наблюдая за ее суетой, Яэ Мико вдруг улыбнулась. Она наконец поняла, зачем Кевин вообще затеял всю эту историю с письмами. Как частенько говаривала Кирара, «каждая посылка имеет финальный пункт назначения, а люди и связи остаются». Путь каждого письма закончится в руках того, кому оно предназначено. А путь получателя продолжит тянуться дальше, к новым местам, новым людям и новым воспоминаниям. Письмо станет приглашением продолжать жизнь. — Здесь есть неподписанное письмо, — заметила, покрутив в руках один из конвертов, Кирара. — Э-э… Согласно корпоративной этике, я не могу открывать чужие посылки. Но как, в таком случае, определить получателя? Яэ Мико забрала у нее письмо, без колебаний сорвала восковую печать. Бумага внутри тоже оказалась пустой. Яэ Мико растерянно покрутила ее в руках. Может, Кевин по рассеянности запечатал лишний конверт? Не мог же он забыть написать целое письмо? Или… Она выдохнула. Наверное, это письмо было предназначено человеку, который стерся в результате чистки парадоксов. А когда человека не стало, исчезло и имя на конверте, и предназначенный получателю текст. Беспощадные законы Воображаемого Древа не знали исключений. Ни одна почтовая служба мира не сумеет доставить это послание. — Я позабочусь о нем, — сказала, стиснув письмо, Яэ Мико. — Спасибо за помощь, Кирара. Кирара вернула на место крышку, обхватила ящик обеими руками и, одарив Яэ Мико прощальной улыбкой, проворно помчалась по тропе, ведущей вниз по горе Ёго. Яэ Мико дождалась, когда она скроется за поворотом, и, развернувшись, направилась к Священной сакуре. Оказавшись у подножия древа, она вновь взглянула на пустое письмо. — Я не смогу доставить твое послание тому, кого больше нет на этом свете, — тихо сказала она. — Но… Яэ Мико разжала руку, и письмо, подхваченное ветром, устремилось мимо ветвей Священной сакуры навстречу небесам. Поднявшись достаточно высоко, оно понеслось по воздушным потокам куда-то далеко, к горизонту, затопленному солнечным светом. Яэ Мико проводила его прощальным взглядом — и улыбнулась. — Давай будем считать, что верховная жрица Храма Наруками провела особый ритуал. Давай будем верить, что рано или поздно это письмо выйдет за пределы реального мира и, слившись с Воображаемым пространством, доберется до человека, которому ты его написал. Когда письмо превратилось в неразличимый белый квадратик и пропало в ореоле солнечного света, Яэ Мико вздохнула, кивнула в такт своим мыслям и направилась к дверям в храм. Она собиралась поставить письмо Кевина рядом с проектором — и, отдав тем самым последние почести, вернуться к жизни, которую он для нее сберег.

Конец музыкального фрагмента

* * *

Отец был погружен в сложные расчеты, а потому, когда прямо перед его носом по столу хлопнула увесистая пачка документов, вздрогнул так, что подпрыгнули очки. Ручка полетела под стол. Прежде, чем выдать реакцию, отец нарочито долго шарил рукой по полу — пытался выиграть время на раздумья. Син Цю подобрал ручку сам и положил ее поверх документов. — Син Цю! — Отец пытался разыграть радость, но театр одного актера подпортил нервный смешок. — Как же я рад тебя видеть! Дел сейчас невпроворот, но вместе мы… — Я ухожу. Никаких «мы» больше не будет. Отец застыл, позабыв о необходимости закрыть рот. Син Цю же выдохнул, набираясь решимости перед долгожданным разговором, выпрямился, сцепил руки за спиной. В его чертах таилась невиданная прежде строгость. Еще задолго до того, как пересечь порог отцовского кабинета, Син Цю твердо решил, что больше не позволит собой управлять. — Что? — наконец сумел сказать отец. — Но… Син Цю, а как же… Его взгляд лихорадочно забегал, словно пытался выцепить из окружающего пространства хоть какую-нибудь причину остаться. Син Цю молча ждал продолжения. Он надеялся хотя бы раз заслышать откровения отца. Хотя бы раз поговорить искренне. Отец сказал только: — Син Цю, «Фэйюнь»… не справится без тебя. Мне нужен наследник. Нужен… — Он запнулся, но «ты» так и не сказал. — Нужен тот, кто сможет разумно вести дела, когда я уйду на покой, и заботиться о процветании гильдии. Сцепленные за спиной руки сжались. Син Цю едва подавил разочарованный вздох. — Ну, а мне это не нужно. — Но твой долг перед семьей… Син Цю закрыл глаза. Он знал, какими словами отец попытается переубедить его, хоть и надеялся их не услышать. И вот теперь, когда они все же посыпались в сердце тяжелыми обломками скал, вместо боли внутри разгорелась ярость. Син Цю не стал сдерживаться. Взглянув на отца, он остался непреклонен. — Я больше не хочу лгать себе, — перебил он. — Не хочу проживать жизнь, которая мне не нравится. Не хочу любить, кого скажете мне вы, отец. Между бровей отца пролегла хмурая складка. Он сцепил руки в замок, положил на них подбородок, прожег Син Цю взглядом, в котором под волнами неодобрения уже начала пульсировать знакомая ярость. — А, ну разумеется. Ты все об этом. — Об этом, — кивнул Син Цю. — Но не только. Заглянув в глаза смерти, я подумал… А сколько можно? Жить в страхе? Ненавидеть себя за чувства, которые не можешь подавить, за то, что просто не способен быть другим? Дело не только в моем праве любить, кого хочется. Дело в нас с вами. В нашей непреодолимой дистанции. В том, что я обращаюсь к собственному отцу на Вы. В том, что вы любите и цените меня лишь тогда, когда я живу в соответствии с вашими ожиданиями. Отец молчал. Он опустил глаза, и потому Син Цю не мог разгадать выражения его лица. Сожалел ли он? Злился? Нет. Едва ли. Син Цю почти на физическом уровне ощущал, как отец прикладывает все возможные усилия, чтобы не впустить слова сына в сердце. Даже после всего пережитого он отказывался слушать. Даже после всего пережитого он думал прежде всего о гильдии — или же попросту боялся признать, как сильно волнуется за сына. Сейчас Син Цю не интересовали причины такого поведения. Он больше не мог жить в ожидании перемен. — Я завершил все свои текущие дела. — Син Цю кивком указал на пачку документов. — Моя последняя вам рекомендация: назначьте наследником гильдии Вэй Фэя. По губам отца скользнула жесткая усмешка. Он откинулся на спинку кресла, расположился в нем едва ли не вальяжно, пытаясь спрятаться за маской напускного равнодушия, за безупречной картиной непоколебимого лидера. — Вэй Фэй бестолочь. Развалит гильдию при первой возможности. — Безупречная картина шла трещинами. Движения отцовских рук были весьма красноречивы — он сердился и потому едва не своротил со стола стопку договоров, над которыми работал до прихода Син Цю. — Вот. Полюбуйся. Твой брат дорвался до власти всего на несколько дней — и где мы теперь! Син Цю не сдержал смешка. Отец одарил его изумленным взглядом, и этот потерянный вид принес Син Цю какое-то холодное, даже злое удовольствие. — Простите мне подобные слова, но бестолочь — это вы. Пока вы прятались в своей роскошной спальне, Вэй Фэй спасал гавань. Он великолепно координировал работу множества организаций, он обеспечивал бесперебойную поставку припасов в Разлом, его заслуги перед городом признали все, от простых граждан до Цисин. Да, гильдия потеряла во время кризиса немало ресурсов. Но зато теперь всем в Ли Юэ известно, что старший сын «Фэйюнь» — герой. — Син Цю взглянул на верхний договор, пробежался взглядом по первым строкам. — Сейчас эти сделки могут казаться невыгодными, но в будущем они принесут торговой гильдии еще больше известности и достатка. Отец стиснул зубы. По выражению его глаз Син Цю догадался, что он лихорадочно подбирает очередной «авторитетный» ответ, призванный втоптать мнение Син Цю в грязь. — Поймите еще вот что, — сказал поэтому Син Цю. — Вэй Фэй спас репутацию гильдии. Ведь с приходом в гавань Пурпурной чумы люди стали задумываться: а кто виноват в распространении заразы? Может, тот, кто нелегально открыл в месте заражения рынок? — Никто не знает!.. — вскинулся отец, и Син Цю улыбнулся — мягко, но недвусмысленно. — Пока что. Это легко поправить. Раньше ваше слово обладало в Цисин огромным весом. Но теперь… Если против вас даст показания Адепт… — Син Цю покачал головой. — Кто знает, какими могут быть последствия. В глазах отца разгорелся недобрый огонь. — Ты мне угрожаешь? — Что вы. Просто предупреждаю. Сыну ведь положено заботиться о своем отце. — Син Цю постучал пальцем по пачке документов. — В общем, подумайте над кандидатурой Вэй Фэя как следует. Хотя… на его месте я бы рассмотрел и другие предложения. Отец скрестил руки на груди. — Как будто они у него будут. — Они уже у него есть, — невозмутимо отозвался Син Цю. — Видите ли, занимающему должность Мерцающего блеска в Цисин не удалось пережить Пурпурную чуму. Так вышло, что освободившуюся позицию предложили мне. Лицо отца дернулось, но Син Цю продолжил, не обратив внимания: — Работы предстоит много, вот я и подумал, не взять ли толкового помощника? Цисин — прекрасное место. Говорят, там ценятся решения и поступки. Там люди любят, кого хотят, читают, что хотят, мечтают, о чем хотят, а безопасность гавани ставят выше собственной выгоды. И при этом Цисин до сих пор процветает. Поразительно, не так ли? Отец долго молчал. Так и не дождавшись от него реакции, Син Цю разочарованно хмыкнул и, обведя прощальным взглядом кабинет, где провел немало нервных часов, направился к двери. — Поверить не могу, — ударил в спину голос отца. Син Цю остановился, повернулся вполоборота. — Поверить не могу, что из-за какой-то мимолетной увлеченности ты поступаешь со мной таким жестоким образом, — сказал, подняв глаза, отец. Что ж, выражение, застывшее в них, и впрямь было горьким. Отец искренне верил в то, что говорил. — Я просто заботился о тебе. Надеялся удержать от глупостей, о которых ты бы впоследствии пожалел. Уж не знаю, как ты вбил себе в голову подобную дурость, откуда набрался таких… противных Архонту идей… Уголки губ Син Цю дернулись. Он кое-что знал о Гео Архонте — так, самую малость, — а потому очень сомневался, что тот стал бы указывать, как следует жить. — …но то, с какой легкостью ты бросил меня из-за своей так называемой «любви»… В это даже не верится. Я даже не думал, что смогу настолько разочароваться в тебе, Син Цю. Син Цю хотел встретить его взгляд, все объяснить, может, высказаться на тему свободы или их с отцом прошлого. А потом подумал: к черту. Нет никакого смысла тратить время на человека, который придумал себе иллюзорную вселенную и теперь всеми силами за нее держится. Даже если бы Син Цю написал для отца справочник по своему внутреннему миру, тот извратил бы в нем каждую букву. Должен ли Син Цю объясняться? Оправдываться? Ради чего? Пытается ли он таким образом добиться принятия от отца — или от самого себя? Но он ведь уже все для себя решил. Ему не нужны оправдания или объяснения. Он будет поступать так, как считает нужным — в вопросах совести или любви. И никаких причин для этого не надо. Поэтому вместо того, чтобы разразиться гневной тирадой, Син Цю улыбнулся. Не отцу, конечно. Самому себе. — Прощай, — сказал он. Со стороны могло показаться, что он говорил с отцом, но на самом деле Син Цю прощался с самим собой — с неуверенным мальчишкой из прошлого. Не счесть, сколько раз этот мальчишка сжимался под пронзительным взглядом отца. Сколько он выслушал гневных тирад, сколько получил упреков в собственной ненормальности. Сколько слез пролил, пока пытался разобраться, что же с ним не так. «С тобой все так, — мысленно обратился к нему Син Цю. — Не позволяй тем, кто считает иначе, растрачивать твою жизнь на оправдания». Отец ждал. Он не верил, что сын действительно может уйти и никогда больше не вернуться. «Прости, придется мне разочаровать тебя еще раз», — с усмешкой подумал Син Цю и, развернувшись, одним уверенным шагом пересек порог кабинета.               Сбежав по ступенькам крыльца, Син Цю первым делом протяжно выдохнул, зарылся рукой в волосы, закрыл глаза. Грудь в районе сердца неприятно покалывало. Что и говорить, противостояние отцу по-прежнему давалось нелегко. Не так уж просто столкнуться с кошмаром своего детства и остаться при этом хладнокровным. От погружения на дно горечи Син Цю спас птичий стрекот. Подняв голову, он обнаружил на козырьке крыши маленького журавлика. — Хранитель Облаков! — удивленно воскликнул Син Цю. Довольный встречей, журавлик весело запрыгал, замахал крыльями, а затем проворно вспорхнул с крыши. Не теряя времени, Син Цю помчался следом. Улицы осеннего города оказались на удивление оживленными: как только кризис миновал, жители гавани вернулись в свои дома и теперь не переставая обсуждали события последних недель. «Лекарство», «Пурпурная чума», «Миллелиты», «Разлом» — эти слова звучали вокруг так часто, что казалось, будто они скачут по дорогам вместе с Син Цю. Вэй Фэй развернул в нескольких точках города пункты помощи горожанам. Работники Департамента по делам граждан занимались раздачей припасов и медикаментов, а добровольцы помогали соседям отстраивать поврежденные нашествием зараженных дома. В Цисин уже готовились к новому фестивалю. Заслышав об этом, Син Цю уточнил у леди Нин Гуан, насколько оправдан праздник: гавани предстояло немало более важных трат. — Мы не будем устраивать пышное торжество, — объяснила леди Нин Гуан. — Но фестиваль нужен не только для того, чтобы отметить победу над скверной. Пурпурная чума унесла немало жизней. Кто-то не пережил болезнь, кто-то обратился в зараженного, а кто-то погиб, сражаясь в Разломе. Почитать память тех, кого больше нет с нами, и помогать людям переживать трудные времена — одни из важнейших обязанностей Цисин. Син Цю поприветствовал Гань Юй и господина Бай Чжу — тот совсем недавно вернулся из чайной деревни Цяоин и теперь был несколько шокирован количеством новостей. Хранитель Облаков тем временем повела Син Цю дальше, вверх по лестнице, ко дворцу Цисин. Здесь выслушивала доклады о происходящем в Разломе Кэ Цин. После победы большую часть Миллелитов перебросили обратно в гавань, но некоторые остались — следить за порядком и вычищать последних зараженных. Син Цю слышал, им активно помогают Шэнь Хэ и Е Лань. Син Цю не решился отвлекать Кэ Цин и прошел мимо, туда, где его поджидала Хранитель Облаков. — Вы хотите, чтобы я забрался на крышу? — уточнил он. Хранитель Облаков не ответила — пока никто не мог сказать, заговорит ли она когда-нибудь снова. Син Цю вскинул голову, выпустил воздух сквозь плотно сжатые зубы. О том, чтобы вскарабкаться на крышу дворца Цисин, можно было даже не мечтать. Не говоря уже о том, что Син Цю вовсе не собирался заводить знакомство с будущими коллегами таким… своеобразным образом. Не успел он как следует обдумать дальнейшие действия, Хранитель Облаков взмахнула крыльями, и резкий поток воздуха стремительно понес ошарашенного Син Цю навстречу небу. — Ох! — только и сказал он, когда поток ветра иссяк, а он сам завис в воздухе, барахтаясь с беспомощностью выброшенной на берег рыбы. Падения так и не случилось. В воздухе разлился хрустальный перезвон ледяных кристаллов. Крепкие руки подхватили Син Цю — в следующее мгновение он уже очутился на самой вершине дворца Цисин. Хранитель Облаков, описав лихой круг, опустилась на плечо человека, который и затеял эту глупую авантюру. Глаза Чун Юня сверкали непривычно хитрым огнем, а на губах играла улыбка. — Несмешно, — уперев руку в бок, заявил Син Цю. — Ты в курсе, что я несколько дней назад был при смерти? Кто же так обращается с больным человеком? Чун Юнь развел руками. — Для больного человека ты поразительно легко добрался до дворца. — Тебя что, при вознесении наделили силой язвительных замечаний? Был таким хорошим мальчиком, а теперь что? Только посмотрите на него! Чун Юнь не выдержал, засмеялся, после чего жестом предложил сесть. Син Цю охотно устроился на краю крыши. Высота под ногами кружила голову, но рядом с Чун Юнем Син Цю мог не бояться падений. В конце концов, этот человек уберег его от участи пострашнее смерти.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Homura Records — Wu Bie (From "Tian Guan Ci Fu"). Ставьте на повтор

Вид отсюда открывался потрясающий. Накануне праздника по всему городу развесили бумажные фонари, и теперь прибрежный ветер путался среди них, колыхал гирлянды разноцветных лент, исписанных иероглифами в память о погибших. Улицы устилали оранжевые ковры опавшей листвы. На скосах черепичных крыш танцевали солнечные блики. Над мачтами кораблей, пришвартованных в гавани, кружили журавли, а где-то далеко, за пронзенной золотыми лучами морской дымкой, виднелись очертания Каменного леса Гуюнь. За пять лет, минувших с момента открытия в Разломе злополучного рынка, Син Цю видел немало умиротворенных дней, но этот смело можно было назвать особенным — даже несмотря на горечь, которая отравляла его перед грядущей разлукой. — И все же… — Чун Юнь подтянул колено к груди, облокотился на него, подпер подбородок рукой. — Как ты? Ты какой-то бледный. — Сказал Адепт, кожа которого теперь похожа на снега Драконьего Хребта, — улыбнулся Син Цю. Долго изображать веселье не получилось. Он опустил глаза, принялся бездумно пропускать сквозь пальцы длинные волосы. — Не беспокойся. Дело не в Пурпурной чуме. Просто… Я поговорил с отцом. Лицо Чун Юня вытянулось, но перебивать он не стал. Син Цю скрестил руки на груди, с тяжелым выдохом закрыл глаза. — Не знаю, на что я рассчитывал. Думал, мое решение покинуть гильдию подтолкнет его к откровенному разговору. Надеялся, мы сможем во всем разобраться, помириться… — Син Цю покачал головой, взглянул на Чун Юня, не в силах скрыть чувство вины. — Наверное, со стороны это звучит странно. Он едва не бросил меня умирать от Пурпурной чумы, лишь бы никто не узнал о моих чувствах к тебе, а я по-прежнему ищу с ним примирения. Чун Юнь ответил не сразу. Пока он сидел, опустив голову, ветер трепал его волосы, отчего они искрились на солнце подобно тому, как мерцает на свету ограненный кристалл. Зачарованный этой картиной, Син Цю с трудом подавил желание коснуться их. — Не думаю, что это странно, — сказал наконец Чун Юнь. — Он твой отец. Мы все хотим быть любимы своими родителями. Син Цю отозвался слабым смешком. — Ты поступил очень смело, — добавил Чун Юнь. — Близким противостоять нелегко, особенно таким, как твой отец. Жаль, он так и не понял тебя. Но думаю, важно то, что в конце концов ты сумел от него освободиться. Часто заморгав, Син Цю с преувеличенным интересом принялся изучать корабль, который как раз входил в гавань. Он чувствовал на себе взгляд Чун Юня — мягкий, а потому царапающий сердце предчувствием скорого прощания. — Спасибо, Чун Юнь. Тот отвернул голову, тоже стал рассматривать гавань. Фонари на пристани. Танец разноцветных лент на ветру. Людей, суетившихся на улицах — людей, которых ему теперь предстояло оберегать. — Значит, ты все-таки уходишь из торговой гильдии, — заключил он. — Ухожу, — кивнул Син Цю. — Как ни парадоксально, я до сих пор… — Он вздохнул. — Отец по-прежнему внушает мне ужас. Ничего не могу с собой поделать. Я мог бы остаться, попробовать изменить курс гильдии, но не хочу и дальше испытывать на себе его влияние. Не хочу, чтобы однажды мои страхи вновь определяли судьбу гавани. Чун Юнь подставил руку, и Хранитель Облаков, которая прежде резвилась в небесах, покорно опустилась ему на ладонь. Син Цю скосил глаза, украдкой его рассматривая. Битва в Разломе не прошла бесследно даже для Адепта — Син Цю заметил выглядывающие из-под рукава ханьфу шрамы, темные следы, оставшиеся на шее от воздействия скверны, несколько тусклых седых прядей в мерцающих волосах. Они с Чун Юнем оба были отмечены минувшей трагедией: Антон предупредил, что шрамы от превращения в зараженного останутся с Син Цю до конца жизни. Но все это было неважно. Главное, они оба сидели здесь, в этом мирном дне, и любовались свободной от скверны гаванью. А шрамы… Шрамы можно было пережить. — Я слышал, леди Нин Гуан предложила тебе должность Мерцающего блеска Цисин, — оторвавшись от созерцания Хранителя Облаков, с улыбкой сказал Чун Юнь. — Думаю, это отличное место, чтобы реализовать твой потенциал, Син Цю. На щеках Син Цю вспыхнул румянец, и он, смущенно кашлянув, одернул воротник рубашки. — М-хм… Наверное. — На губах Чун Юня продолжала играть таинственная улыбка, и Син Цю смутился еще больше. — Но я согласился, потому что это превосходная возможность обеспечить гавани надлежащую защиту. Мы оба понимаем: скверна не побеждена. Сейчас нам удалось ее сдержать, но что будет дальше, когда выигранное всеми жертвами время подойдет к концу? Можем ли мы избежать нового прорыва? А если нет, как нам следует подготовиться? Как вести эту войну лучше Небесного порядка, не допустить их ошибок, жертв, подобных оскверненным? Чун Юнь сложил руки на груди, отвел глаза, наблюдая за тем, как солнце золотит верхушки древних скал. — Я пока не знаю ответов на эти вопросы, — продолжил Син Цю. — Но полон решимости узнать. И у меня есть чувство, что ты думаешь о том же самом. О пути, который уже зовет тебя. — … Вздох, сорвавшийся с губ Чун Юня, оказался на удивление долгим и очень печальным. — Да. Он снова посмотрел на Хранителя Облаков. По грустным искрам в его глазах Син Цю догадался: он вспоминает произошедшее в Заоблачном Пределе. Жертвы Хранителя Облаков и Шэн Ли. Страшное перевоплощение Владыки Лун и Творца Гор. За прошедший месяц Чун Юнь столько раз заглядывал в черные глаза скверны, что уже не мог думать ни о чем другом. — Паймон удалось очистить Разлом, но Заоблачный Предел по-прежнему заражен. Мы с другими Адептами запечатали его, но… — Хранитель Облаков вспорхнула с его руки, и Чун Юнь проводил ее долгим взглядом. — Печать не продержится вечно. И потом, что делать, если прорыв случится где-то еще? Мы не можем запечатать целый мир, Син Цю. Это не решение. Они оба помолчали, прокручивая в голове события последних недель. Син Цю вспомнился страшный миг смерти Чун Юня. Чун Юню вспомнилось, как он встретил в Разломе зараженного Син Цю. Одной-единственной схватки со скверной хватило, чтобы перевернуть знакомую жизнь с ног на голову. — Я не умею анализировать книги и легенды, как ты, — продолжил Чун Юнь. — Но я могу отправиться в путешествие. Попытаться найти ответы на наши вопросы в руинах древних цивилизаций. Или, быть может, ближе к центру земли, там, откуда распространяется заражение. Так или иначе… — Он взглянул на Син Цю, не скрывая сожаления. — Боюсь, здесь наши пути расходятся. Син Цю вздохнул. Он ждал этих слов с самого начала встречи. Адепты и люди могут существовать плечом к плечу, но связаны законами мира, а потому обречены идти к одному будущему разными дорогами. И все же теперь, когда Чун Юнь облек неизбежное в слова, Син Цю впервые ощутил тяжесть расставания в полной мере. — Давай действовать, как договаривались, — сказал он. — Будем защищать гавань — каждый со своей стороны. Отправляйся в путешествие. Найди истоки скверны, найди способы бороться с ней на равных. А я останусь здесь и подготовлю гавань к грядущей войне, когда бы она ни случилась. Чун Юнь кивнул. Син Цю кивнул тоже. Затем они одновременно отвернулись в разные стороны — Син Цю почти на физическом уровне чувствовал, как их ножом отрезает друг от друга незримая дистанция. Он невольно обхватил себя за плечи, поежился, не зная, как сбросить это гнетущее ощущение, как заставить себя твердо смотреть в будущее, в котором Чун Юня не будет рядом. А потом Чун Юнь вдруг ругнулся и, рывком подавшись вперед, заключил Син Цю в крепкие объятия. — Чун Юнь… — Я буду скучать. К глазам подступили слезы. Син Цю сглотнул тяжелый комок, обхватил Чун Юня обеими руками, вжался лбом в его плечо. — Я тоже. Навещай гавань, ладно? Хотя бы время от времени… Просто приходи. Чтобы я знал, что ты жив и у тебя все в порядке. — Обязательно, — пообещал Чун Юнь. Они еще долго сидели, зажав друг друга в объятиях. Обоим хотелось бы, чтобы этот момент длился как можно дольше — но Син Цю ждали дела в гавани, а Чун Юня звала вперед дорога за предел. Они и без того непозволительно много взяли у вечности взаймы. — Мне пора идти, — тихо сказал Чун Юнь. — Мы с Антоном договорились встретиться у ворот… не знаю, наверное, минут пятнадцать назад. Я больше не могу заставлять его ждать. Син Цю неохотно отстранился, торопливо стер набежавшие слезы. Чун Юнь потянулся рукой, хотел коснуться его щеки, но вовремя передумал. — Ладно, — выдохнул Син Цю. — Могу я хотя бы проводить тебя? Чун Юнь улыбнулся, протянул ему руку — а когда Син Цю взялся за предложенную ладонь, одним широким шагом сошел с крыши, поманил Син Цю за собой. Вместо того, чтобы упасть, они шагнули на мост, сотканный изо льда. Озаренный солнечным светом, мост тянулся через гавань, будто мерцающая дорога, устланная звездами. Чун Юнь с Син Цю обменялись взглядами. А затем, взявшись за руки, отправились по мосту над городом в свою последнюю совместную прогулку. Следом за ними, расправив крылья, летела Хранитель Облаков.

Конец музыкального фрагмента

* * *

Матвей лежал, пропадая между сном и реальностью. Руки бездумно сжимали газету — строчки давно утратили смысл и превратились в вереницу неразборчивых букв. Обрывки информации перемешались, так что Матвею снилась какая-то чушь про Миллелитов, отчаливших на «Алькоре» пробовать традиционное инадзумское саке и танцевать в Опере Эпиклез национальные танцы Сумеру. К счастью, сонный бред оборвался сразу же, как только повернулась дверная ручка. — Ой, — шепнула Тоня. — Прости, я не хотела тебя будить. — Я не сплю, — соврал Матвей. — Заходи. Тоня охотно просочилась в комнату. Судя по плащу и пропахшим солью волосам, она только что вернулась с прогулки по гавани. Плащ полетел на спинку стула. Тоня распустила хвост, с облегчением провела руками по голове, а затем опустилась на край кровати. — Как ты себя чувствуешь? — Лучше. Все еще слабость, но по крайней мере, могу не спать несколько часов подряд — кажется, это уже достижение. Тоня тихо засмеялась, погладила Матвея по волосам. Он не стал сопротивляться. — Я встретила на обратном пути Кэ Цин. Она просила напомнить, что Цисин крайне благодарны за помощь в Разломе и готовы гарантировать твою безопасность. Ли Юэ может укрывать тебя от Фатуи, сколько потребуется. Матвей оперся на ту руку, что была более или менее здоровой, сел, чтобы их с Тоней глаза оказались на одном уровне. — Спасибо, конечно, но это ничего не меняет. Я все равно хочу вернуться в Снежную. Тоня кивнула. — Именно так я Кэ Цин и сказала. В конце концов, мы ведь уже все решили. Гавань — прекрасное место. Но наш дом ничем не хуже, и он заслуживает быть свободным. Она забрала у Матвея газету, отложила на прикроватный столик. Страницы пестрели заголовками, посвященными событиям последних дней — достаточно сумасшедших, чтобы жизни многих людей повернулись на сто восемьдесят градусов. Матвей с Тоней и сами ощущали на себе влияние перемен. Матвей получил Глаз Бога, новую цель в жизни и прекрасную спутницу. Тоня превратилась из Сахарного воришки в самодостаточную девушку, которая на полном серьезе рассуждала о революции. Будущее было туманным, и никто не мог гарантировать, что Матвею с Тоней удастся завершить дело «Холодного огня», но все же оба были преисполнены решимости. Тоня протянула руку, и Матвей мягко обхватил ее ладонь. — Ты точно уверена? — уточнил он. — Мы собираемся бросить вызов Архонту. На ее стороне большинство Предвестников и вся военная мощь Фатуи. — Уверена, — кивнула Тоня. — Сейчас или никогда. Сейчас или никогда… Верно. Лучшего момента нанести удар режиму Царицы могло и не представиться. Пиро гнозис разрушился вместе с Пламенным Правосудием. По той же причине возобновить план слияния вероятностей было невозможно. Дотторе погиб. Скарамучча отказался возвращаться в Фатуи. Аякс высказал желание сражаться на стороне «Холодного огня». Среди остальных Предвестников не было согласия: многие из них оказались шокированы истинными планами Царицы. То же самое можно было сказать и об остальной части Фатуи. Внутри организации наметился серьезный раскол — Матвей рассчитывал воспользоваться этим, чтобы заполучить больше союзников. Здоровье пока не позволяло отправиться в Снежную, но по словам Вэй Фэя, Миллелитам удалось отловить в Разломе нескольких выживших Фатуи. Все они должны были знать о предательстве Ордена Бездны. При правильном подходе Матвей сумеет убедить их примкнуть к мятежникам. Но все-таки… — Я сейчас говорю не о «Холодном огне». — Он коснулся щеки Тони, провел по ней большим пальцем. — А о тебе. Ты сама хочешь возвращаться в Снежную? Можешь остаться здесь. Подальше от новой войны. Тоня обеими руками сжала его запястье. — И бросить тебя одного? — Прежде, чем Матвей нашелся с ответом, Тоня закачала головой. — Нет уж, милый. Как показывает практика, без меня ты то и дело норовишь умереть. Я не смогу просто сидеть здесь в неведении, пока ты сражаешься за наш общий дом. Мы поедем в Снежную вместе. Матвей выдохнул. Ощутив на своей щеке его теплое дыхание, Тоня мягко улыбнулась, подалась вперед, одарила его ласковым поцелуем. — Вне зависимости от того, что ждет впереди, мы пройдем через это плечом к плечу. Если бы Матвей чувствовал себя лучше, он бы сейчас без раздумий поднял Тоню на руки и закружился с ней по комнате — казалось, только так он сможет показать всю любовь, что теснится в сердце. Но ему оставалось только сидеть, любуясь, как солнечные лучи золотят ее рыжие локоны, а в глазах переливаются теплые блики. Не сводя с Тони взгляда, Матвей мысленно поклялся, что однажды сложит оружие и вместо очередного сражения увлечет ее в танец. Танцевать он не умел, но ради такого не жалко будет взять пару уроков — благо, Аякс обещал научить. — Почему ты так смотришь? — посмеиваясь, спросила Тоня. Матвей вдруг смутился, раскраснелся, как мальчишка, захотел сказать комплимент, но смутился еще больше, и Тоня, заметив это, засмеялась уже в полный голос. Ситуацию спас Аякс. Он объявился на пороге с подносом, на котором опасно балансировали чайные кружки и тарелка с печеньем. Комната тотчас наполнилась ароматом апельсинов и специй. Аякс торжественно пронес поднос мимо Матвея с Тоней и, водрузив его на прикроватный столик, не сдержал облегченного вздоха — чая господин Чжун Ли налил, как говорится, с горкой. — Спасибо, старина, — кивнул Матвей. — Как ты? Аякс оглянулся в поисках второго стула, пинком подвинул его к кровати и, сев, принялся строчить в своем блокноте ответ. Он пришел из Мондштадта позавчера — их с Тевкром подбросила в гавань Люмин. Пока Люмин и составлявший ей компанию Сяо общались с господином Чжун Ли, Тоня, Антон, Аякс и Тевкр собрались в кухне, обсудить дальнейшие планы. Счастливого воссоединения не случилось: трое братьев и их сестра расходились разными дорогами. Тоня сразу объявила об их с Матвеем намерении вернуться в Снежную. Аякс без колебаний поддержал это решение. «Ложь Ее Величества зашла слишком далеко», — только и написал он. Тевкр с Антоном долго обдумывали слова Тони. А потом практически одновременно сказали, что в Снежную отправляться не станут. — Я рыцарь Ордо Фавониус, и я нужен своему городу, — твердо заявил Тевкр. — И потом, Кли только что лишилась брата. Я обязан ее поддержать. Аякс одобрительно кивнул, и они с Тевкром обменялись слабыми улыбками. — Я тоже не пойду. — Голос Антона звучал едва различимо. Сообщая о своем решении, он не отрывал взгляда от вязаной салфетки под чайником. — Простите. Тем же вечером Тевкр вместе с Сяо и Люмин вернулись в Мондштадт, а Антон не меньше часа проговорил с господином Чжун Ли, после чего сообщил о своем решении уйти в чайную деревню Цяоин. Он рассчитывал провести там пару спокойных месяцев, а затем, когда появятся силы, вернуться в гавань. Сегодня Матвей, Тоня и Аякс собрались вместе в ожидании, когда Антон придет попрощаться перед долгой разлукой. Расставаться никому не хотелось, вот они и пытались скрасить друг для друга трудный день — каждый по-своему. Аякс, например, вооружился чувством юмора.

При всем уважении к Чжун Ли, меня уже начинает тошнить от чая. Неужели он правда считает его ответом на любой вопрос? Еще немного, и я скажу «Холодному огню»: к черту революцию, давайте пить чай.

— Жаль, проблемы Снежной чаепитием не решить, — с сожалением вздохнула Тоня. — Навряд ли Царица захочет пить с нами чай, — согласился, сложив руки на груди, Матвей. — Но было бы здорово. Если честно, мне совсем не хочется драться. Душу охватила печаль. Разговоры о чае принесли воспоминания о магистре Варке — вот уж кто тоже всегда стремился оборачивать человеческие сердца в целительные чайные листья. Матвей почти не знал его и прежде оценивал только с позиции агента Фатуи. Поначалу назвать эту оценку лестной не поворачивался язык, но за короткий срок многое изменилось, и магистр Варка остался в памяти Матвея человеком, до конца стоявшим на страже родины. Магистр тоже не хотел драться. Но делал это, даже когда лишился руки. Даже когда скверна уже начала стирать его прежнюю личность. Ради Мондштадта. Ради близких. Матвей не мог скорбеть по человеку, с которым не ощущал близости, но все же сожалел, что магистру Варке не довелось увидеть конец войны. Он всегда уважал героев. А потому поклялся, что тоже будет сражаться за родной дом, как бы трудно ни приходилось — во имя памяти и во имя тех, кто в этом доме нуждался. Из потока мыслей его выдернул очередной скрип двери. На пороге комнаты неуверенно замер Антон. Его плечи оттягивали лямки рюкзака, волосы были забраны в низкий хвост, а вместо пиджака он надел походный плащ на завязках. — Тошенька, — поднялась со стула Тоня. — Привет, ребята, — чуть улыбнулся Антон. Уголки его губ нервно подрагивали. — Я… Мне уже пора уходить. Заглянул попрощаться. Он все еще топтался в дверях, будто считал себя не вправе пересечь порог. Аякс беззвучно вздохнул. Тоня же, не раздумывая, бросилась к брату, мягко сжала его ладони, провела в центр комнаты, туда, где сквозь щелку между занавесками лились теплые солнечные лучи. Пару мгновений они смотрели друг на друга — а затем, рванувшись вперед, Тоня заключила Антона в крепкие объятия. Он растроганно заморгал. Обеими руками обхватил сестру в ответ. — Ох, Тоня… — Мы тебя любим, Тоша, и будем скучать, — прошептала она. — Очень-очень сильно. Матвей с Аяксом согласно кивнули. Антон отстранился, потер переносицу, покрасневшие глаза. Когда он заговорил, его голос дрожал от переизбытка потаенных эмоций. — Я тоже буду скучать, ребята. И… Простите, что бросаю вас. — Тоня с Матвеем обменялись сочувственными взглядами. Антон не заметил: он сосредоточил внимание на квадратике света на полу. — Я понимаю, как вам важна свобода Снежной, как важна ваша цель… Но я не могу ее разделить. Просто не могу. Тоня хотела заверить брата, что все в порядке, но заставила себя замолчать: подобные откровения со стороны Антона были редкостью. Он нуждался в том, чтобы проговорить их. — Все, что произошло за последнее время, практически… — Антон замолк. Закрыл глаза, тщательно обдумывая, что хочет сказать дальше. — Нет. Не «практически». Все произошедшее переломало меня до такой степени, что я уже окончательно заблудился в обломках. У меня нет сил на новые битвы. Боюсь, если последую за вами, то попросту разрушусь изнутри. — Он спрятал руки в карманы, отвернул голову, будто боялся нечаянно перехватить чей-то взгляд и увидеть в нем осуждение. — Простите за такой эгоистичный выбор. Тоня выдохнула, сделала осторожный шаг вперед, мягко дотронулась до запястья брата. — Тошенька, — ласково окликнула она. — Мы все понимаем. Ты прошел через Пурпурную чуму и будучи больным спас от нее гавань. Никто не требует от тебя большего. Отдохни. Восстанови здоровье. Ты заслуживаешь этого, заслуживаешь хоть немного пожить для себя. Антон не ответил, только поскреб плечо, все еще избегая встречаться с остальными взглядом. Матвей не сдержал тихого вздоха. Детство Антона закончилось слишком рано — и слишком жестоко. Жизненные обстоятельства взрастили в нем сильного человека, но они же посеяли в сердце чувство вины, которое с годами пустило глубокие корни, переплелось с мышлением, начало влиять на решения и поступки. Антон делал робкие успехи в борьбе с прежними установками, но до полного исцеления ему было еще очень далеко. Всем им. Матвей взглянул на собственные руки, иссеченные темными шрамами от скверны. Всем им еще предстояло пройти долгий путь к исцелению. Забыть пережитые кошмары. Примириться с потерями. Обрести веру в будущее. В особенности это касалось Аякса, который, похоже, надеялся найти на поле нового боя освобождение. Но Матвей знал: это верно и для них с Тоней. Путь навстречу новой жизни будет непростым, но как и сказала Тоня, вне зависимости от грядущих испытаний, они пройдут его вместе. Плечом к плечу. — Если сумеем свергнуть Царицу… — Матвей поднял глаза, встретился с Антоном взглядом. — Мы вряд ли вернемся в Ли Юэ. — Он посмотрел на Тоню, и та кивнула. — Наш дом в Снежной, и мы останемся там. Что насчет тебя? Переедешь обратно в Снежную? Антон вздохнул. Обернулся через плечо, взглянул на дверь с таким выражением, словно за ней лежала бумажка с ответами, но Антон потерял ключи. — Нет. — По его губам скользнула виноватая улыбка. — Не поймите неправильно. Я с радостью буду навещать вас, но… Я не хочу отсюда уезжать. Чжун Ли не против, так что… — Антон развел руками. — Полагаю, теперь семейные встречи станут настоящей редкостью. — Зато каждая будет обладать особой ценностью, — приложила руку к сердцу Тоня. Они с Антоном еще раз обнялись. Аякс отложил блокнот, поднялся, крепко прижал брата к себе и не отпускал по меньшей мере минуты две. В конце концов Антону пришлось просить пощады — Аякс отстранился со смехом, но его единственный глаз сверкал от слез. Антон сдержался. Когда он подошел протянуть Матвею руку, каждая черточка его лица была проникнута спокойствием: озвучив мысли, которые уже долгое время не давали ему покоя, Антон обрел подобие душевного равновесия. — Счастливого пути, — сказал, сжав его ладонь, Матвей. — Приезжай, как все закончится. Только не забудь женьшеневый чай — без него за порог не пустим. Антон, не выдержав, засмеялся. — Обязательно. О, и… — Он опустил глаза. — Если вдруг встретите в Снежной очередного умельца открывать порталы и вам срочно понадобится врач, вы знаете, где меня найти. В любое время дня и ночи. Я не хочу сражаться, но это не значит, что я не готов сделать для вас что угодно. — Ох, Тошенька, — опять растрогалась Тоня. Обниматься можно было вечно, но стрелки часов уже подбирались ко времени, когда Антон должен был встретиться у ворот с Чун Юнем — новоявленный Хранитель Серебряного Лотоса отправлялся в странствие, и до чайной деревни они с Антоном решили добраться вместе. Антон направился к порогу, но на полпути вдруг остановился, хлопнул себя по лбу. — Чуть не забыл! Чжун Ли просил передать вам это. — Он вытащил из кармана три конверта, протянул их Тоне. — Это прощальные письма. От Кевина. Улыбка исчезла с лица Тони. — Ох. Она приняла конверты, погладила большими пальцами верхний, на котором было написано ее имя. Матвей с Аяксом переглянулись, но Аякс не стал задерживать взгляд, отвернулся к окну, пытаясь скрыть болезненное выражение, скрестил руки на груди. Его губы сжались в тонкую нить, плечи напряглись, а глаз стал казаться осколком льда. Именно Аякс с Тевкром принесли в гавань вести о смерти Кевина. В основном говорил Тевкр, а Аякс изредка дополнял рассказ короткими комментариями в блокноте. Слова, которые он выводил, казались сдержанными, даже равнодушными, но рука предательски дрожала, а черты человеческой половины лица то и дело сводила судорога. В ночь последней битвы Аяксу пришлось попрощаться и с бывшим коллегой, и со своим спасителем — Отто тоже не удалось дойти до конца. Матвей полагал, смерть Кевина — человека, который поддерживал Аякса еще шесть лет назад, во время кризиса в Инадзуме — попросту стала последней каплей. Эта капля упала в омут расшатанной души Аякса и зародила волну, пока еще слабую, но грозившуюся в любой момент обернуться штормовым валом. И, хотя Матвей уважал силу Аякса и с пониманием относился к его травмам, он предполагал: рано или поздно этот штормовой вал может стать проблемой не только для врагов, но и для друзей. Он дал себе обещание приглядывать за Аяксом, насколько сумеет. — Я сожалею о его смерти, — добавил Антон. — Мы все, — тихо отозвалась Тоня. Антон кивнул. Затем, подняв руку в знак прощания, скрылся за дверью, а ребята остались наедине с последним посланием Кевина.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Sleeping At Last — Already Gone. Ставьте на повтор

Тоня молча раздала конверты, села на край кровати. Аякс колебался. Матвей тоже — его охватило странное чувство великой ответственности, будто вместе с письмом Кевина он принимал его наследие, его храбрость стоять на своем вопреки любым трудностям. А вот Тоня ждать не стала. Одним уверенным движением сорвав восковую печать, она вытряхнула письмо себе на колени и заскользила взглядом по строчкам. Письмо было небольшим. Поначалу Тоня читала его со слезами на глазах, а затем вдруг засмеялась. И хотя от этого слезы побежали по щекам только сильней, напряженное выражение сменилось облегчением. В тот день Тоня предпочла сохранить содержимое письма втайне, но через несколько месяцев, в начале января, когда они с Матвеем сидели на заснеженной крыше и готовились к решающему сражению в Заполярном Дворце, она все же его показала.               Привет, девочка с травами. Я долго думал, что написать, но поскольку из-за паршивого вина Отто голова варит хуже обычного, решил вместо пафосной речи рассказать тебе историю. Это история о том, как на берегу Инадзумы я встретил одну храбрую девушку. Она только что приплыла на лодке с Цуруми, где несколько дней блуждала посреди тумана и изобретала новые рецепты грибных блюд. Компанию ей составлял мрачный агент Фатуи, и вид у них обоих был такой необычный, что ёрики сразу заподозрили переворот государственного масштаба. На их счастье, девушка не хотела переворачивать ничего, кроме котелка с грибами. А то знаешь, есть у меня чувство, что при желании она смогла бы перевернуть не то что Инадзуму — целый мир. Через несколько часов эта самая девушка спасла жизнь своему брату. Еще через несколько часов она стала светом для агента, которому не повезло заблудиться во мраке. Я не умею смотреть в альтернативные реальности, но думаю, без нее он бы не нашел причин жить. Потом было еще множество битв и испытаний. И каждое из них девушка встретила не только с присущей ей смелостью — все это время, несмотря на трудности, она никогда не закрывала свое сердце и согревала окружающих своим теплом. И вот теперь она провела на ногах половину ночи, помогая в сложнейшей операции, и в конце концов спасла еще одного брата. Как ты давно догадалась, это история не о какой-то случайной девушке с неадекватным количеством проблемных братьев — это история о тебе. Ты много говорила об упущенных возможностях, о знаниях, которые не удалось получить, о шансах, с которыми пришлось расстаться из-за переезда в Ли Юэ. Ты потеряла немало, и мне жаль. Но еще я думаю, твоя история только начинается. В ней наверняка будут темные моменты и трудности (ты выбрала себе в спутники Матвея, этот парень — одна ходячая трудность), но ты сможешь их преодолеть. Потому что любой поджидающий впереди мрак ты озаришь огнем своего сердца. С бесконечной верой в твой свет, Кевин P.S.: Я случайно увидел у тебя в альбоме зарисовки лекарственных растений и припомнил один полезный рецепт. Тебе понадобятся две травы — красная и зеленая. Красную ты знаешь, а зеленая называется Хвост Дриады и растет на юге Снежной. Их комбинация поможет справиться даже с серьезными ранами. P.P.S.: Идея зарисовать Хвост Дриады оказалась неудачной. Боюсь, с таким рисунком ты спутаешь его с каким-нибудь… Я бы хотел сказать, ядовитым грибом, но это больше похоже на странного хиличурла. Лучше спроси у Матвея.               Там, на заснеженной крыше, Тоня призналась, как часто это письмо согревало ее сердце даже посреди морозных просторов Снежной. Ну а в тот солнечный день в гавани она просто сидела, плакала и улыбалась. Матвей не решился ни о чем спрашивать. Вместо этого он вскрыл свое письмо — и, вдохнув, словно перед погружением на глубину, приступил к чтению.               Здравствуй, Матвей. Прежде всего хочу извиниться за то, что был поначалу так резок и требователен, что при первой встрече использовал тебя. Фатуи причинили моим близким немало зла — я невольно относился к тебе, как к инструменту, и теперь об этом сожалею. Возможно, ты не герой, каким бы тебе хотелось быть в глазах своего брата, но ты не инструмент и не чужое оружие. Как и всякое живое существо, ты можешь быть заложником обстоятельств. Совершать ошибки. Эти ошибки, несомненно, определяют твою жизнь, но думаю, усилия, которые прикладываешь для их исправления, значат не меньше. А иногда даже больше. Судя по результатам твоих усилий, ты достойный человек, Матвей, и тебя ждет не менее достойная жизнь. Только не забывай, кто ты. Не позволяй гневу управлять твоим разумом, не позволяй ненависти к частному стать ненавистью к целому. Знаешь, на острове, где я жил до начала странствий с Кадзухой, люди использовали весьма причудливый язык. Не буду мучить тебя непроизносимыми названиями. Если коротко, они называли Глаз Бога «прозрением», а Глаз Порчи — «заблуждением». Спорить о чистоте божественных сил можно долго, ведь ни я, ни ты не обладаем знаниями об их природе. Но думаю, зерно истины в этих названиях все же есть. Глаз Порчи питается негативными эмоциями. Подкармливаясь нашими страхами, гневом, болью, он рождает силу, разрушительную как для окружающих, так и для нас самих. А Глаз Бога, напротив, сияет тем ярче, чем сильнее наш внутренний свет. Честное слово, я это не придумал. Если не веришь, попробуй отыскать в библиотеке Заполярного Дворца записи исследований Тираэля Мадригала. Тысячи лет назад он занимался изучением Глаз Бога и доказал, что их сила напрямую зависит от эмоционального состояния владельца. Матвей ненадолго прервал чтение, возвел глаза к потолку, вспомнив, как Глаз Бога подвел его во время сражения в Разломе. Тогда Матвею почудилась в этом насмешка Небесного порядка. Но на самом деле боги спали и не могли вмешиваться в дела смертных. За свои силы и слабости Матвей отвечал сам. В общем, если хочешь остановить Царицу, действуй. Но действуй не из ненависти к своему Архонту — из любви к Снежной. Мне кажется, сражаться за любовь у тебя выходит лучше всего. Ну и напоследок: береги Тоню. Лучше девушки ты не встретишь, так что не жди особого момента, будь искренним в своих чувствах здесь и сейчас. А с остальным ты справишься и так. С благодарностью за твои решения, Кевин Матвей выдохнул, опустил письмо, некоторое время сидел, закрыв глаза и обдумывая прочитанное. «Возможно, ты не герой, каким бы тебе хотелось быть в глазах своего брата, но ты не инструмент и не чужое оружие». «Действуй не из ненависти — из любви». «Будь искренним в своих чувствах здесь и сейчас». Эти слова вертелись в голове до тех пор, пока не осели там и не проросли подобно траве-светяшке, озаряя темные уголки сознания своим ясным мерцанием. Отложив письмо, Матвей потянулся вперед, привлек к себе Тоню. Она успела только потрясенно охнуть, но сопротивляться не стала, обхватила Матвея в ответ, украдкой стирая слезы. Пока они держали друг друга, Аякс отвернулся к окну и тоже вскрыл свое письмо. Матвей не видел выражения его лица, только спину, напряженную до такой степени, что Аякс напоминал натянутую тетиву. Казалось, только тронь его — и во все стороны полетят смертоносные стрелы. Добравшись до какого-то особенного момента, Аякс дернул плечами, но так и не повернулся. — Что он тебе написал? — осторожно спросила Тоня, когда Аякс с задумчивой медлительностью убрал письмо в карман. Он обернулся и только покачал головой. — Не хочешь рассказывать? — уточнила Тоня. Аякс кивнул, и Тоня, обменявшись быстрым взглядом с Матвеем, нашла в себе силы улыбнуться: — Ну, не страшно. Это ведь твое письмо. Аякс приложил руку к карману. Его губы приоткрылись, будто он силился сказать что-то… Но в конце концов с них не слетело ни звука. Еще раз покачав головой, Аякс напустил на себя беспечное выражение и прошествовал к прикроватному столику, чтобы наконец выпить пряного чая господина Чжун Ли.

Конец музыкального фрагмента

              Перед тем, как окончательно покинуть ставший родным дом, Антон поднялся на второй этаж, в комнату, где Тоня обустроила памятный алтарь в честь павших Адептов. Чжун Ли, облаченный в традиционное одеяние с широкими рукавами, зажигал свечи и расставлял палочки с благовониями. Пахло жасмином и цветками цинсинь. — Антон, — не поворачивая головы, сказал Чжун Ли. Антон сбросил на пол рюкзак, приблизился к столу, сложил руки, мысленно вознося Адептам благодарности. Без их жертвы гавань осталась бы без лекарства, а сам Антон умер бы либо от болезни, либо от оружия Миллелитов. Чжун Ли протянул благовония. — Значит, нам пора прощаться. Над памятным алтарем поднялась еще одна струйка ароматного дыма. Антон установил благовония в держатель. — Да. Именно Чжун Ли был тем, кто посоветовал Антону взять перерыв и отправиться на лечение в чайную деревню. Пурпурная чума не прошла бесследно. Пускай тело сумело восстановиться, оно все еще было охвачено слабостью, а душа казалась какой-то ненадежной, словно во время болезни треснула и теперь грозилась в любой момент рассыпаться осколками. Даже спасение Аякса и благополучное окончание войны не вернули Антону душевного спокойствия. «Не торопись, — мягко посоветовал Чжун Ли, когда Антон поделился с ним своими переживаниями. — Будучи врачом, ты и сам знаешь, сколь длительным может быть процесс заживления ран. Душевные раны ничем не отличаются от физических. Сердце нуждается в покое не меньше тела». Как Антон, бывало, посылал некоторых пациентов на более продвинутое лечение в Фонтейн или Сумеру, так и Чжун Ли порекомендовал ему подходящее для выздоровления место. — Восстанавливайся, сколько захочешь, и возвращайся не раньше, чем будешь готов, — сказал он. Антон слабо усмехнулся. — Звучит так, будто ты меня прогоняешь. — Ты прекрасно знаешь, что это не так, — покачал головой Чжун Ли. — Я всегда буду рад видеть тебя — не буду скрывать, с переездом твоей семьи моя жизнь стала более… хм… наполненной. Но мне бы хотелось, чтобы ты не торопился. Позволь себе отдохнуть, Антон. Антон не ответил, взглянул на то, как пляшут на фоне белоснежной скатерти язычки пламени. Чжун Ли молча наблюдал за ним, ожидая реакции. Они с Кевином почти не знали друг друга, но Антон все же получил от него письмо — там, помимо благодарностей за изобретение лекарства, были написаны те же самые слова. «Позволь себе взять паузу. Мир не разрушится в твое отсутствие — у него хватает защитников и спасителей». Антон со вздохом прикрыл глаза и решил перевести тему: — О чем вы говорили с Сяо и Люмин? Чжун Ли перевел взгляд за окно. Осень уже целиком вступила в свои права. На улице с веселыми криками резвились, разбрасывая кучи разноцветных листьев, дети — Антону доводилось лечить некоторых из них от Пурпурной чумы. Видеть их здоровыми оказалось настолько радостно, что на губах невольно заиграла улыбка. На скамейке читала книгу Линь Баочжэй из книжной лавки «Ваньвэнь». Антон не видел ее с момента похорон Цзи Фан. — Они рассказали о произошедшем в Долине Ветров, — сказал наконец Чжун Ли. — Еще спрашивали о скверне. — О скверне? — удивился Антон. Впрочем, удивляться тут было нечему. В последнее время о скверне не переживал только равнодушный. Антон скрестил руки на груди, беспокойно постучал пальцем по локтю. — Значит, они тоже думают, что главная битва еще впереди. Чун Юнь высказывал такие же опасения. Чжун Ли кивнул. — А что думаешь ты? — спросил Антон. — Ты больше остальных знаешь о Небесном порядке, о секретах этого мира, но никогда о них не рассказываешь. Я понимаю, у тебя контракт. Но все же интересно, как ты, хранитель древних тайн, оцениваешь шансы человечества. Чжун Ли повернул голову, одарил Антона улыбкой, которую можно было трактовать как угодно. Честное слово, это выражение ничуть не отличалось от того, с каким Чжун Ли обычно разливал чай. — Я думаю, беспокойство Сяо и Люмин оправдано. Поэтому рассказал им все, что сумел. А что до шансов человечества… Он сложил руки, в задумчивости обхватил пальцами подбородок. — После войны за Небесные ключи боги утратили веру в людей. Даже несмотря на ужасы скверны, в Тейвате быстро нашлись те, кто попытался использовать ее себе во благо. Именно поэтому Небесный порядок ограничил людей искусственными стенами, поэтому назвал скверну запретным знанием, поэтому велел не прикасаться к древним тайнам под угрозой смертельного наказания. Сложно сказать, что боги ошиблись. На протяжении тысячелетий, едва соприкоснувшись со скверной, люди стремились изучать ее, ставили эксперименты, противные самой жизни — и в результате попадали под ее влияние, множили принесенное скверной зло. Исторические примеры хорошо тебе известны. Каэнри’ах. Сал Виндагнир. Наойи. Древняя Индамерия, из которой происходит Идрис. Антон молча слушал. Он давно знал о подлинной личности Чжун Ли, а Чжун Ли давно знал, что Антон в курсе, и все же так откровенно они не говорили еще никогда. — Долгие годы я не сомневался в решениях Небесного порядка. Ложь во благо есть зло, но правда может быть куда более опасной. Выбирать между ними — все равно что выбирать между повешением и сожжением, уж прости мне такое сравнение. Это невозможное, бесчеловечное решение, но кто-то должен его принять. Кто-то должен твердо стоять на страже секретов, взять на себя высший грех, обмануть человечество во имя его же сохранности. — Чжун Ли оторвал взгляд от памятного алтаря, посмотрел на Антона. — Но как я и сказал, с твоим появлением в моей жизни многое изменилось. — Значит, сейчас ты считаешь иначе? Чжун Ли вздохнул. — Сейчас я думаю, что мир изменился. Теперь не имеет значения, прав ли Небесный порядок. Его больше нет. А значит, человечеству придется справляться со скверной самостоятельно. Выживать, подобно ребенку, потерявшему родителя. Приспосабливаться. Искать знания, которые родитель из страха за ребенка отказался ему сообщить. — Он прикрыл глаза, качнул головой. — Возможно, эти тайны с самого начала были ошибкой. Небесный порядок всегда судил о людях по худшим их представителям. Чжун Ли склонил голову набок, тщательно обдумывая дальнейшие слова. Сквозь завесу многовековой мудрости проступали сомнения, не свойственные Архонту. Перед лицом скверны все существа Тейвата становились равны — никто не знал, как правильно с ней бороться. — Я уверен, будут люди, которые попытаются извлечь из минувшей катастрофы выгоду. Такие находились всегда. Но еще всегда находились те, кто был готов защищать Тейват, кто не боялся ради сохранности мира шагать в самую тьму. — Чжун Ли взглянул на огоньки свечей, танцующих над печеньем в форме животных — аналогом памятных фотографий Адептов. — Я не могу дать объективной оценки, Антон. Я не хочу ничего оценивать. Я хочу верить, что человечество превзойдет своих внутренних демонов, а значит, превзойдет и скверну. Антон опустил глаза, и Чжун Ли, верно считав его настроение, слегка улыбнулся. — Вероятно, это недостижимая утопия. Но значит ли это, что мы не должны к ней стремиться? Если люди, готовые менять мир, не будут бояться, если люди, стремящиеся к красоте и созиданию, не будут молчать перед лицом зла и разрушения… Тогда, возможно, мы станем на шаг ближе к прекрасному миру, в котором каждому так хочется оказаться. Я тысячи лет наблюдал за людьми и никогда не мог дать однозначного ответа на большую часть своих вопросов о них. Но все же… На подоконнике покачивались цветки цинсинь. Сквозь приоткрытую створку окна доносился детский смех и шумные разговоры работников гавани. Улыбка на лице Чжун Ли стала чуть шире. — Я понял одно. Люди способны менять мир вокруг себя. Перемены не приходят к тем, кто их ждет — они приходят к тем, кто их добивается. Антон бросил взгляд за окно. Линь Баочжэй отложила книгу, наклонилась к девочке, которая подбежала с просьбой заплести ей косы. Антон слышал, после смерти Цзи Фан многие предрекали закрытие «Ваньвэнь», но Линь Баочжэй совершила невозможное: при том, что часть выручки направлялась на помощь пострадавшим, магазин сумел остаться на плаву и даже готовил к выпуску новую книгу — с подачи Син Цю, сборник легенд об империи Цзинь. — Я не знаю, обречены ли мы на провал, не знаю, существуют ли способы навсегда прогнать скверну из мира, — продолжил Чжун Ли. — Но так или иначе не стану обособлять себя от человечества. Я давно стал его частью — а значит, в этой битве буду сражаться с вами плечом к плечу. Они с Антоном крепко обнялись. Чжун Ли пообещал через пару недель взять отпуск и приехать в гости. Антон пообещал, что будет в нетерпении ждать этого момента. Потом Чжун Ли проводил Антона за порог. Здесь они попрощались — древний Архонт и его юный сын. Антон подтянул завязки плаща и, напоследок помахав Чжун Ли, сбежал по крыльцу на согретую солнцем улицу. Вэй Фэй, с которым Антон договорился встретиться перед уходом из гавани, задерживался, так что Антон решился сделать то, чего не сделал во время похорон Цзи Фан. Собрав всю свою храбрость, он подошел к Линь Баочжэй. — Антон. — Линь Баочжэй с благодарностью приняла у подбежавшего мальчишки закладку из осеннего листа и, похлопав его по плечу, жестом велела вернуться к остальным детям. Неторопливо вложив лист между страниц, она отложила книгу, сняла очки и лишь после этого поднялась для приветствия. — Здравствуйте. Приятно видеть вас в добром здравии. Я была очень расстроена, услышав о вашей болезни. Ее слова прозвучали настолько искренне, что Антон смутился. — Здравствуйте. Спасибо. Я… — В горле неожиданно пересохло, и он неловко кашлянул. — Я подошел сказать, что сожалею о смерти Цзи Фан. Я хотел поговорить с вами еще на похоронах, но не смог заставить себя подойти. Испугался. Простите. Лицо Линь Баочжэй изумленно вытянулось. — Испугались? Ох, простите, наверное, во время визита в книжную лавку вам показалось, что я на вас сержусь… — Она покачала головой. — Это не так. В своем письме Цзи Фан рассказала, как вы заботились о ней и как подарили еще несколько дней, благодаря которым она смогла попрощаться с этим миром как следует. Я знаю, вы приложили все возможные усилия, и никто не имеет права ни в чем вас винить. Просто Цзи Фан была… Она была моей хорошей подругой. Я расстроилась, только и всего. Антон не сдержал протяжного вздоха. Карман, в котором покоилось прощальное письмо Кевина, стал тяжелым — Антон почти на физическом уровне ощущал воздействие записанных там слов. Возможно, я ошибаюсь, но ты показался мне человеком, которого постоянно терзает чувство ответственности. Вступаться за слабых, оберегать жизнь, отвечать за свои решения и поступки — все это, несомненно, хорошо. Но не мучайся чувством вины за то, над чем не имеешь власти. А если кажется, что окружающие осуждают тебя за неудачи, спроси их об этом. Ответ может здорово тебя удивить. На похоронах Цзи Фан Антон только и думал о том, как своим провалом подвел Линь Баочжэй. Позднее он неоднократно сожалел, что не изобрел лекарство раньше. Не спас Цзи Фан. Не спас свою мать. Но ведь он, в конце концов, не мог переиграть время. — Спасибо вам за эти слова, Линь Баочжэй. Я слышал, вы снова открыли книжную лавку? Должно быть, непросто сейчас вести дела. Линь Баочжэй улыбнулась, завела за ухо прядь темных волос. Из-за бело-золотых одежд она казалась окутанной солнечным сиянием. — Непросто. Но сразу после окончания битвы в Разломе жители гавани начали постоянно спрашивать меня, когда «Ваньвэнь» вернется в строй. Представляете? Некоторые люди потеряли собственные дома, а их все равно интересуют книги! Антон тихо засмеялся, сказал: — Наверное, людям всегда нужны истории. Особенно в трудные времена. — Я тоже так подумала, — кивнула Линь Баочжэй. — Пускай книги не могут решить проблем, они могут дать ответы на вопросы, вдохновить, придать смелости двигаться дальше. Поэтому я твердо решила возобновить продажи, даже несмотря на риски. — В таком случае, желаю вам успехов и процветания. Пусть в этом городе не перестают звучать хорошие истории. Линь Баочжэй отвесила легкий поклон. Дети уже звали ее вместе плести венки из листьев, а она все не могла уйти, стояла, сложив перед собой руки, со слабым румянцем на щеках. Антон поклонился в ответ. — До свидания, Линь Баочжэй. — Вы вернетесь? — вдруг выпалила она. Антон растерянно моргнул, и Линь Баочжэй торопливо отыскала взглядом объект, на котором можно было бы сосредоточить внимание. Им оказался широко шагавший навстречу Вэй Фэй. Прежде, чем он приблизился и привнес в эту особенную атмосферу привычную суету, Антон поклонился еще раз. — Обязательно вернусь. На губах Линь Баочжэй расцвела улыбка. — Хорошо. Тогда… Я сохраню для вас экземпляр нашей новой книги. — Кивнув Вэй Фэю, она зашагала к детям, но на полпути обернулась и добавила: — До свидания, Антон. Антон с улыбкой кивнул. Вэй Фэй постоял, переводя взгляд с Антона на Линь Баочжэй и обратно, а потом вдруг широко усмехнулся, да так многозначительно, что Антон не сдержался, ткнул его кулаком в плечо. — Молчу, молчу! — примирительно поднял руки Вэй Фэй. — Я-то думал, ты тут слезами обливаешься, ожидая меня. А ты чего? Романы крутишь? — Разве ты не сказал, что молчишь? — вздернул брови Антон. Вэй Фэй еще раз усмехнулся, хлопнул его по спине — на этом обмен колкостями был окончен. Напоследок задержав взгляд на Линь Баочжэй и на крыльце дома Чжун Ли, Антон поспешил следом за Вэй Фэем к городским воротам. — Прости за опоздание, — дождавшись, когда Антон поравняется с ним, заговорил Вэй Фэй. — Дел столько, что я уже начал свое имя забывать. — Я слышал, что ты нарасхват, — кивнул Антон. — Тебя ведь даже в Цисин позвали? — Ага. Но я отказался. — Серьезно? Вэй Фэй передернул плечами. — Да ну, чего мне там ловить? Управлением гавани пускай занимается Син Цю. Меня же ждет захватывающая борьба с отцом. — Он ухмыльнулся. — Хочет он того или нет, но после всего произошедшего выпереть меня из гильдии не получится. Ну а я рассчитываю использовать шанс, вернуть «Фэйюнь» на курс, которого мы придерживались еще до открытия этого сраного рынка. Антон обдумал его слова, кивнул. — Значит, планируешь свергнуть отца. — Ну почему же сразу свергнуть? — развел руками Вэй Фэй. — Я ведь не какой-нибудь там тиран или узурпатор. Что ты! Просто доведу его до состояния, когда он осознает безысходность своего положения и сам покинет гильдию. — Не тиран и не узурпатор, ага. Просто манипулятор. Вэй Фэй взглянул на Антона с выражением, с каким лисы в сказках обдумывают очередную хитрость. — Просто манипулятор, — согласился он. — Как и полагается наследнику торговой гильдии. Послушай, я ведь не из желания поквитаться это делаю. Отец причинил нам с Син Цю немало боли, но у меня нет никакого желания и дальше в ней утопать. Пускай живет со своими грехами. Я не стану за них мстить, не стану и прощать. Вэй Фэй упер руки в бока, вскинул голову к небу, посмотрел на него так, будто собирался покорить плывущие мимо облака. Антон не сдержал улыбки. Противостояние отцу в Разломе придало Вэй Фэю небывалую уверенность, и Антон не сомневался: с таким лидером гильдию ждет большое будущее. — Я просто помню времена, когда «Фэйюнь» способствовала процветанию всей гавани, — объяснил после задумчивой паузы Вэй Фэй. — Отец всегда стремился дать нам с Син Цю лучшее будущее. Но в один момент гонка за обеспеченностью стала манией престижа. И что мы имеем в итоге? Проиграли все. Из-за случая с Разломом репутация гильдии пошатнулась. Отец потерял доверие обоих сыновей. Сыновья забыли, что такое любовь отца. Вэй Фэй прижал ладонь к сердцу, будто приносил священную клятву. — Я не дам ему продолжать в том же духе. Мир стал другим. Гавань стала другой. «Фэйюнь» тоже нуждается в переменах. — Я уверен в твоем успехе, Вэй Фэй, — заверил Антон. Вэй Фэй взглянул на него с легким сожалением. — Без тебя будет не так весело. То есть… — Он осекся. — Я не пытаюсь отговорить тебя, Антон. Ты сделал свой выбор, и я целиком его поддерживаю. Просто пытаюсь сказать, что мне будет не хватать тебя. — Ну, я ведь ухожу не навсегда. Вэй Фэй дернул плечом. — Да. Я знаю. Но мир — изменчивая штука. Сначала ты решаешь уйти на месяц. Потом думаешь, не задержаться ли подольше. А потом у тебя появляется новая жизнь, которую уже не хочется бросать… — Он поскреб в затылке, одарил Антона извиняющейся улыбкой. — Может, у тебя будет не так. Но мне просто хочется быть готовым к любому исходу. — Мы не прощаемся, — пообещал Антон. — Я уверен, у наследника торговой гильдии найдется немало причин приехать в чайную деревню. Там, знаешь ли, можно наладить неплохие связи. Вэй Фэй усмехнулся. — Что это? Неужто приглашение в гости? — Оно самое, — кивнул Антон. — Я серьезно. Мне тоже будет не хватать тебя. Так что приезжай. Вэй Фэй был так тронут, что сумел выдохнуть только короткое: — О. По молчаливому согласию оба не обсуждали ни Пурпурную чуму, ни минувшую битву в Разломе, ни даже спасение Аякса. Нанесенные трагедией раны оказались слишком глубоки. Ни у Вэй Фэя, ни у Антона не было желания бередить их. Общаясь в основном о планах на будущее, они наконец добрались до городских ворот. Чун Юня нигде не было видно. — Хранитель Серебряного Лотоса, кажется, был оскорблен неуважением к Адептам и не дождался тебя, — ухмыльнулся Вэй Фэй. — Нет, просто у Хранителя Серебряного Лотоса тоже обнаружились проблемы с пунктуальностью.

Этот фрагмент можно читать под музыку: HOYO-MiX, 文驰 — A Flash. Ставьте на повтор

Вэй Фэй с Антоном обернулись. Вышеупомянутый Хранитель Серебряного Лотоса улыбнулся в знак приветствия. Как и всегда, пространство вокруг него было насыщено ледяной силой, из-за которой в воздухе разливался хрустальный перезвон. Померкнувшее в Разломе божественное сияние вернулось, отчего стоявший рядом Син Цю казался облаченным в мерцающие одежды. — Прошу прощения. — Чун Юнь склонил голову. — Мы слегка… увлеклись прогулкой. Вэй Фэй повернулся к брату. — Как с таким уровнем безответственности ты планируешь работать в Цисин? — Как с таким уровнем безответственности ты планируешь управлять делами торговой гильдии? — парировал Син Цю. Вэй Фэй хохотнул, и Син Цю, отмахнувшись от него, взглянул на Антона. — Значит, ты все-таки уходишь. Антон кивнул. — Вы все правы. Мне и впрямь нужно отдохнуть. Столько всего произошло… Он взглянул на улицу, по которой они с Вэй Фэем добрались до ворот, опустил взгляд, вспомнив, как однажды, года четыре назад, они еще гуляли здесь вместе с мамой. Казалось, если прищуриться, можно увидеть их размытые тени. Мама уже тогда была не в себе, называла Антона чужим именем, скупала безделушки, о которых забывала сразу же, как только переступала порог дома. Но все же она была жива. И, какими бы ни были на то причины, улыбалась. Глаза наполнились слезами, но Антон сдержался — впрочем, как всегда. Вместо того, чтобы и дальше следовать за видениями прошлого, он сморгнул, посмотрел на друзей, собравшихся проводить его в долгую дорогу. — Я долгое время не мог понять этого, но за шесть лет гавань стала моим домом. — Заслышав эти слова, Син Цю, Чун Юнь и Вэй Фэй синхронно улыбнулись. — Поэтому я обязательно вернусь. Мы будем противостоять скверне вместе. — Звучит как обещание, — заметил Вэй Фэй. Чун Юнь посмотрел на Син Цю. — Точно… Обещание. — Он протянул руку ладонью вниз, обвел взглядом друзей. — Давайте дадим друг другу обещание. С этого момента мы будем связаны нитью судьбы. Вне зависимости от того, куда поведет нас дальнейшая дорога, вне зависимости от того, как надолго придется расстаться… Мы встретимся снова. Вэй Фэй без колебаний шагнул вперед, положил свою ладонь поверх руки Чун Юня. — С планом по спасению от скверны, надеюсь. — Мы приложим для этого все усилия, — поразмыслив, сказал Син Цю. И тоже протянул руку. — В следующий раз мы будем готовы. Все трое взглянули на Антона. Тот стоял с закрытыми глазами, и между его бровей дрожала складка. Поначалу он сдерживался, кусал губы, пытаясь подавить всплеск эмоций. А потом… Потом вдруг подумал: к черту. Кому станет лучше от того, что он в очередной раз затолкнет истинные чувства в глубины своего сердца? Спрячется за равнодушной маской, лишь бы не подпустить никого к израненной душе? Антон шагнул вперед. По щекам бежали слезы, но он больше не пытался подавить их. Вместо этого он протянул ладонь. — Да. Мы обязательно встретимся снова. Некоторое время все четверо стояли, не размыкая рук. А потом Чун Юнь первым сделал пару шагов в сторону ворот. Антон отступил следом. Друзья напоследок улыбнулись друг другу, помахали на прощание — а после разошлись разными дорогами. Чун Юнь с Антоном двинулись вверх по извилистой дороге в горы. Вэй Фэй с Син Цю направились обратно в сердце оживленной гавани, туда, где люди возносили почести Адептам и пытались отстроить новую жизнь на руинах старой. Вэй Фэй похлопал Син Цю по плечу. — Вот все и закончилось, брат. — Закончилось? С губ Син Цю слетел тихий смешок. Обернувшись через плечо, он в последний раз взглянул на то, как удаляется озаренная божественным светом фигура Чун Юня. Син Цю улыбнулся. А затем отвернулся, целиком сосредоточившись на гавани. На будущем, которое им с Вэй Фэем предстояло построить. — Нет, брат. Нашей истории… только суждено быть написанной.

Конец музыкального фрагмента

* * *

Аль-Хайтаму снова снилась бабушка. Бабушка спорила с Кавехом. Вообще-то они не были знакомы: бабушка умерла задолго до того, как у Аль-Хайтама появилась возможность их познакомить. Но сны не подчинялись законам реальности. Поэтому бабушка, с немыслимым для человека в инвалидной коляске проворством наворачивая по комнате бесконечные круги, швырялась книгами. Падая на пол, они раскрывались, и со страниц реками золотистой информации стекали аргументы. Кавех же отмахивался чертежами дворцов — каждый из них почему-то был Алькасар-сараем. Сам Аль-Хайтам стоял в дверях. Он не слышал их голосов, но видел, что бурный спор доставляет обоим немыслимое удовольствие. Аль-Хайтаму хотелось зайти в комнату, присоединиться к обсуждению, но тут из-за спины донесся гул: там собирались очереди желающих повидать Верховного Мудреца. За окном, зацепившись за цветочные лозы, повисла Дэхья. За ее спиной весело развевался белый плащ Арифа. — Эй, Аль-Хайтам! Что мы будем делать с Бригадой тридцати? — Господин Аль-Хайтам, — позвала возникшая рядом женщина. — Мне бы хотелось получить разрешение на исследование… Ее прервал неожиданно громкий возглас: — Господин Аль-Хайтам! Обернувшись, Аль-Хайтам увидел за спиной целый отряд строителей. Если точнее, строитель был один, а все остальные напоминали его искаженные отражения. И все говорили одновременно, да так громко, что начинала трещать голова: — Нужно решить, что восстанавливать в первую очередь! — Господин Аль-Хайтам, я выяснила, что все эти годы значительная часть бюджета Академии уходила на незаконные исследования… — Господин Аль-Хайтам, Бимарстану срочно нужны… — Господин Аль-Хайтам, я хотел спросить о театре… В висках вспыхнула боль. Аль-Хайтам прижал ладонь к разгоряченному лбу, замотал головой, пытаясь прогнать назойливые голоса. А они все сыпались и сыпались подобно ударам молота, каждой новой неразрешимой проблемой впечатывая Аль-Хайтама в половицы. Когда он уже наполовину оказался под полом, бабушка с Кавехом вдруг бросили спорить, обернулись, выгнув брови с одинаковым недоумением. — Ты сбрендил? — упер руки в бока Кавех. — Ты что там забыл? Если ты там застрянешь, кто будет платить за продукты? — Ну же, Аль-Хайтам, — подхватила бабушка. — Разве я воспитала тебя для того, чтобы ты застрял между этажами? Или ты забыл? Хаос возникает от недостатка структуры. Ты вполне способен со всем справиться. Тебе просто нужен хороший план. Она подъехала ближе, протянула Аль-Хайтаму руку. Он тихо выдохнул. Ему вдруг почудилось, словно бабушка помолодела, а он сам превратился в мальчишку, который с радостью слушал ее истории и смеялся над ворчливыми комментариями в адрес тех, кто не способен был угнаться за ее гениальным умом. Это был короткий, едва уловимый миг. Отчетливость ощущений мешалась с их хрупкостью. Будто воспоминания были причудливым дворцом, сложенным из крыльев кристальных бабочек. И все же именно этот миг помог Аль-Хайтаму собраться с силами и, высвободив руку из-под пола, схватиться за предложенную бабушкой ладонь. А потом он проснулся. В кабинете царила спасительная тишина. Аль-Хайтам задремал прямо за столом, подперев щеку рукой, и теперь уставшее от неудобной позы тело ныло, недовольное подобным обращением. Аль-Хайтам потер глаза. Обежал взглядом стол, пытаясь вспомнить, над чем он вообще работал. От мелких букв в многочисленных документах тотчас защипало глаза. С момента свержения Азара дела попросту отказывались заканчиваться. Не успевал Аль-Хайтам решить одну проблему, как за ней тотчас возникала другая. Всем нужны были деньги. Разрешения. Советы. Половина столицы стояла в руинах. Акаша прекратила свою работу — в связи с этим на улицах то и дело возникали беспорядки, которые устраивали в основном ученые, недовольные необходимостью просиживать штаны в библиотеках. Нужно было восстановить пострадавшую от скверны Гандхарву. Реорганизовать Бригаду тридцати. Сформулировать новые правила научной деятельности. Заново учредить институты, разрушенные Азаром. Сгладить напряженность в отношениях со Снежной и восстановить связи с другими регионами. К счастью, Цисин и Ордо Фавониус сразу высказали готовность к сотрудничеству. От лица Инадзумы с предложением союза выступил Аято — в конце концов, до войны с Принцем Бездны он прибыл на материк с дипломатической миссией. Ну а сегодняшним утром Аль-Хайтам получил письмо от секретаря Валериана, исполняющего волю Гидро Архонта в Фонтейне. И так пять стран сформировали альянс, задачей которого было не только вместе пережить минувшую трагедию, но и обеспечить Тейвату будущее без скверны. К слову, о скверне. Некоторые документы оказались запросами на проведение исследований в Гандхарве. Пускай заражение было очищено, в лесах все еще оставались небольшие островки скверны, а артерии земли испытывали огромное количество незнакомых аномалий. Одни ученые хотели изучать скверну, ослепленные возможностями карьерного роста или банальным могуществом. Другие же надеялись понять врага, с которым человечеству только предстояло бороться. Аль-Хайтам пробежал документы глазами и поставил большинству отказ. Те же, которые получили согласие, он отложил на край стола — с будущими кураторами этих проектов нужно будет поговорить лично. Дверь открылась, и на пороге возникла госпожа Дендро Архонт. — Малая властительница Кусанали, — поприветствовал Аль-Хайтам. — Аль-Хайтам! Сколько раз тебе повторять, вне официальных собраний называй меня просто Нахидой. — Она обвела кабинет задумчивым взглядом, приложила палец к губам. — Тебе разве не пора на встречу? Аль-Хайтам еще раз потер глаза, взглянул на часы. И когда только успело пройти столько времени? Казалось бы, рабочий день только начался — а стрелки уже подбирались к шести. И гора документов почти не уменьшилась, и проблем стало только больше. Невыносимо. Скорей бы навести в Сумеру порядок и вернуться к размеренной жизни секретаря. — Ну да. Пора бы уже выдвигаться. Он поднялся из-за стола, устало потер плечо, моргнул, пытаясь вспомнить, где оставил наушники. На выручку пришла Нахида. Похоже, сегодня Аль-Хайтам забыл их внизу, на стойке регистрации. — После встречи отправляйся сразу домой, — посоветовала Нахида. — Я здесь справлюсь. Аль-Хайтам не стал спорить. Виски гудели, голова полнилась лихорадочными размышлениями на добрую сотню разных тем. Он правда нуждался в передышке. Тем более что сегодня был особенный день — сегодня наконец вернулись из Мондштадта Сайно и Тигнари. — В таком случае, увидимся завтра. — До встречи, — улыбнулась Нахида. — Ой, чуть не забыла! — Она порылась в карманах и протянула Аль-Хайтаму конверт, подписанный его именем. — Бедная нэкомата чуть не сбилась с ног, пытаясь попасть к тебе на прием. Она хотела передать письмо лично в руки, но ей сказали, ближайшее свободное окно будет только в следующем месяце. Вот я и решила взять дело в свои руки. Надеюсь, ты не против. Аль-Хайтам принял письмо с неподдельным изумлением. В последнее время он получал немало деловой почты, но кому вдруг понадобилось писать лично? — Это от Кевина, — объяснила Нахида. Брови Аль-Хайтама поползли еще выше. — Вот уж не думал, что он такой скромник. Мог бы просто прийти по Воображаемому Древу. Я уже по разговору с Азаром понял, что чувство стыда ему незнакомо. Нахида сложила руки на груди, опустила взгляд. Ее лицо приобрело расстроенное выражение. — Боюсь, он уже не сможет никуда прийти, Аль-Хайтам. Рука сжала письмо с неожиданной силой. Аль-Хайтам выдохнул. Еще до того, как Нахида озвучила дальнейшие слова, сердце кольнуло неприятное осознание. — Ты был занят, и я никак не могла тебе сказать… Кевина больше нет. Он не смог пережить последнюю битву. Аль-Хайтам посмотрел на конверт. Кевина больше нет. Человека, который внес серьезный вклад в свержение Азара, раскол вероятностей, победу над Принцем Бездны… Этого человека больше нет. Вереница букв на тонкой бумаге — вот и все, что осталось после него. — Жаль, — только и сказал Аль-Хайтам. Оставив Нахиду разбираться с документами, Аль-Хайтам направился вниз. Спешить не хотелось — он знал, что первые полчаса встречи традиционно уйдут на болтовню Кавеха, и потому твердо вознамерился опоздать. Преодолев несколько лестничных пролетов, Аль-Хайтам остановился, прислонился к подоконнику, вновь взглянул на письмо в своей руке. Солнечный свет, лившийся из окна, золотил края бумаги. — Письма, — прошептал Аль-Хайтам. — И почему вы всегда оставляете на прощание письма? Ему вспомнился другой запечатанный конверт — прощальное послание бабушки, которое Аль-Хайтам обнаружил лишь через неделю после похорон. Он никогда не отличался эмоциональностью. Но в тот вечер, такой же солнечный, он заперся с письмом в комнате, где все еще лежали бабушкины вещи и пахло ее любимым кардамоном, и от строчек, выведенных старой, непокорной рукой, по щекам стекали слезы. Теперь Аль-Хайтам был слишком взрослым, чтобы плакать над письмами. Но все же, когда пальцы потянулись к восковой печати, сдержать дрожь у него не получилось.

Этот фрагмент можно читать под музыку: HOYO-MiX — Sorush's Purity. Ставьте на повтор

Привет, господин Верховный Мудрец. Готов поспорить, дел у тебя сейчас столько, что они мерещатся даже во снах. Надеюсь, ты используешь чудеса своей врожденной лени на полную катушку и не забываешь делегировать столько обязанностей, сколько вообще физически возможно. — Ха… При вступлении в должность делегирование стало для Аль-Хайтама первым приоритетом. Поразительно, сколько дел Азар предпочитал вести самостоятельно: от разрешений на исследования до закупок тканей для банкетов. У Аль-Хайтама не было ни малейшего желания забивать голову подобными глупостями, поэтому он первым делом распределил задачи между доверенными лицами, а на себя взял лишь принятие ключевых решений. Даже так переполненный разум балансировал на грани сумасшествия. После ухода из Сумеру произошло столько всего, а мне до сих пор не дает покоя один вопрос: почему Идрис не стал выбирать истинным владельцем Архива Бодхи тебя? Ты наблюдателен, умен, принципиален. Ты знаешь цену знаниям и готов на многое ради защиты Сумеру. Ты настолько подходишь на эту роль, что сумел даже установить над Архивом Бодхи контроль — таким мало кто может похвастаться. И все же выбор Идриса пал не на тебя. Аль-Хайтам ненадолго опустил письмо, взглянул в окно, припомнив свою встречу с Хранителем Архива Бодхи. Так мало времени прошло с того момента… И столько всего изменилось безвозвратно. Покачав головой, он вернулся к чтению. Теперь, мне кажется, я знаю ответ. Никто не может сказать, что ждет владельцев Небесных ключей. Расколем ли мы вероятности? Какой ценой? Сумеем ли пережить битвы, в которые нам раз за разом придется вступать, чтобы отстоять свое право владеть ими? Носители Небесных ключей подписывают с судьбой контракт, не зная условий. А в контракте между тем большими буквами написано: «Ребята, у вас может не быть будущего. Любое прощание может быть навсегда». Ну а ты… Ты — неотъемлемая часть будущего, которое ждет Сумеру. Идрис знал это. Он не стал выбирать тебя истинным владельцем, чтобы ты гарантированно жил дальше и вел свою страну туда, где она сможет вновь обрести утраченную мудрость. Я твердо уверен, ты не отступишься. Ты слишком принципиален, чтобы бросать дело на полпути. За это я хочу сказать тебе спасибо. Знаешь, когда в таком нестабильном мире можешь быть уверенным хотя бы в чьем-то будущем… Это приятно. Это дарует надежду на счастливый финал. И потом, во время наших странствий Кадзуха не раз упоминал, как ему понравилось в Сумеру. Несмотря на жару, несмотря на трудности с Бригадой тридцати, несмотря на песчаные бури и учиненный Азаром хаос… Кадзуха всегда считал, что Сумеру присуща какая-то особенная красота. Спасибо, что стараешься сохранить ее — и приумножить. У меня есть одна просьба. Если Кадзуха когда-нибудь вернется в Сумеру, пожалуйста, расскажите ему легенды о звездах пустыни. Он очень хотел послушать. Что-нибудь поэтичное, возвышенное — не так, как это обычно выходило у меня. Что-нибудь, о чем ему захочется сложить стихи. С надеждой на лучшее будущее для всего Сумеру, Кевин Аль-Хайтам сложил письмо и не меньше пяти минут простоял, наблюдая, как над тропическими холмами за окнами разливается свет заката. В голове неожиданно прояснилось. Аль-Хайтам вспомнил, как много лет назад бабушка расставляла в библиотеке сборники легенд и рассуждала о звездах. «Меня не интересуют звезды, — сказал тогда Аль-Хайтам. — Я хочу изучать древние языки». «Пф! — в привычной небрежной манере отозвалась бабушка. — Зачем сковывать себя? Мир многогранен. Познавая его лишь с одной стороны, становишься заложником узости мышления. Понимаешь?» Аль-Хайтам не понимал, поэтому бабушка спустилась с табурета — тогда она еще могла ходить — и протянула ему книжку о звездах. «Знания — не самоцель, Аль-Хайтам. Истинная мудрость — результат познания мира. Но точно так же, как ты не можешь узнать одну букву алфавита и заявить, что выучил язык, нельзя познать мир по одной из множества его граней». Аль-Хайтам неохотно принял книгу, раскрыл ее на странице с содержанием. «Познавай, — сказала бабушка. — Никогда не знаешь, когда тебе пригодятся легенды о звездах». Вздохнув, Аль-Хайтам убрал письмо в карман и наконец отправился в таверну.               — Неужели! — Кавех с порога приступил к любимому занятию, подбоченился с таким гордым видом, словно предсказывал опоздание Аль-Хайтама еще до его рождения. — А мы уж думали, ты про нас забыл. Аль-Хайтам опустился на предложенный Тигнари стол и снизошел до ответа лишь тогда, когда ему принесли кофе. — Не забыл. — От затянувшейся паузы лицо Кавеха стало пунцовым, и Аль-Хайтама так и подмывало проверить, может ли он взорваться от негодования. — Просто несколько часов разбирался с твоими неадекватными амбициями отстроить Сумеру по образу и подобию Алькасар-сарая. Сайно недоуменно вскинул брови. — Тебе что, и правда пришло такое в голову? — повернулся он к Кавеху. Тот позеленел, скрестил руки на груди, отвернулся и с преувеличенной уверенностью ответил: — Разумеется, нет! — Ну-ну, — ухмыльнулся Аль-Хайтам. Кавех закатил глаза. — Ладно, ладно, хватит о работе! Мы вообще-то собрались здесь отметить возвращение Тигнари и Сайно. Аль-Хайтам взглянул на Сайно. — Я уж думал, ты окончательно осел в Мондштадте. Тот покачал головой, уперся локтями в стол, положил голову на сцепленные в замок руки. Под потолком таверны курился ароматный дым. В глазах Сайно плясали мягкие отсветы свечей. — Я пока не могу сказать, что планирую делать дальше, но ближайшие несколько месяцев мы с Эмбер проведем в Сумеру. — Эмбер? — уточнил Аль-Хайтам. — Ты правда не читал ни одной моей записки, да? — тягостно вздохнул Кавех. — Архонты, Аль-Хайтам!.. — Во время сражения в Мондштадте Эмбер повредила позвоночник, — объяснил Тигнари. — Сайно привез ее в Сумеру для лечения. Пока Аль-Хайтам тер лоб, пытаясь осознать, как умудрился упустить эту информацию, Сайно в подробностях пересказал события той страшной битвы. Рассказал он и о том, как уже после, когда Мондштадт оправлялся от нанесенных ран, ныне покойный Предвестник Дотторе порекомендовал Сайно хорошего врача. — Я навел справки, и выяснилось, что этот врач пару лет назад переехал из Порт-Ормоса в столицу, — добавил Тигнари. Аль-Хайтам склонил голову набок, обдумывая рассказ. — Значит, решил довериться Предвестнику? — Поначалу не хотел, — признался Сайно. — Почем я знал, а что, если бы этот Ар-Рази оказался каким-нибудь сотрудничающим с Фатуи каннибалом? Кавех, представив такой поворот событий, округлил глаза. — Что заставило тебя передумать? — поинтересовался он. — Письмо. — Сайно приложил руку к нагрудному карману. Аль-Хайтам, догадавшись о личности автора, опустил взгляд. — Мне напомнили, что я совсем не обязан судить о людях как генерал махаматра. В каждом из нас намешано и хорошее, и плохое. Дотторе был не лучшим человеком. Но все же в конце концов он выбрал вступиться за Тейват — а значит, не был он и безоговорочно плохим. Кавех с Тигнари синхронно вздохнули. Аль-Хайтам, обхватив пальцами подбородок, некоторое время размышлял над этими словами, а затем сказал: — Насколько я понял, возвращаться к должности генерала махаматры ты не собираешься. Сайно кивнул. — Да. Я решил, что пора ей помахать. Тигнари устало уронил голову на руки. Кавех кашлянул. Один Аль-Хайтам вдруг дернул уголком губ. Не потому, что шутка Сайно была смешной. Просто Аль-Хайтам немного по ним соскучился. — Хорошо, — сказал он. — Тогда я не стану просить тебя снова брать в руки копье. Тем не менее, мне понадобится ваша с Тигнари помощь. Сайно с Тигнари обменялись взглядами. — Во-первых, за шесть лет, минувших с Сансары Сабзеруза, Азар умудрился превратить институт матр в цирк. Мне понадобится железная рука, способная навести среди матр порядки. — Аль-Хайтам красноречиво посмотрел на Сайно. — Выгнать всех лентяев и дураков. Оставить надежных людей, которые будут разделять новые ценности Академии. Сайно прищурился. Его напускная дурашливость тотчас улетучилась, уступив место сосредоточенному выражению. — Хочешь, чтобы я занялся этим? — Я могу восстановить тебя в должности на то время, пока Эмбер проходит лечение, — ответил Аль-Хайтам. — Не бери в личное ведение никаких дел, кроме тех, о которых попросим мы с Малой властительницей Кусанали. Только организаторская работа. И, разумеется, стабильный заработок. В глазах Сайно заплясали теплые искры. — Аль-Хайтам… Они оба не выносили подачек — прекрасно об этом зная, Аль-Хайтам не стал предлагать Сайно деньги для оплаты дорогостоящего лечения Эмбер. Вместо этого он предложил способ заработать их честным трудом. Кроме того, так Сайно мог поучаствовать в судьбе страны, которой оставался предан даже после воцарения Азара. — Хорошо. Я возьму матр на себя. — А что насчет меня? — полюбопытствовал Тигнари. — Ты хочешь вернуться в Гандхарву? — вопросом на вопрос ответил Аль-Хайтам. Тигнари сложил руки на столе. Затем, стараясь подавить беспокойство, придвинул к себе кружку с чаем, принялся задумчиво проводить пальцем по ее расписному краю. — Гандхарва — мой дом, Аль-Хайтам. Разумеется, я хочу туда вернуться. Но моего дома больше нет, и… — С оцепенелым видом он откинулся на спинку стула. Кавех не сдержал сочувственного вздоха. — Кто-то должен отстроить его заново. Тебе хватает забот со столицей. Я возьму восстановление Гандхарвы на себя — это даже не обсуждается. Аль-Хайтам кивнул. — Ожидаемый ответ. Но вообще-то я хотел попросить тебя не об этом. Он сощурился, припомнив многочисленные запросы от непомерно любопытных ученых, а после — историю падения Каэнри’ах. Стремление к знаниям — это хорошо, но даже оно должно регулироваться. В противном случае знание может стать причиной краха. Особенно когда имеешь дело со скверной. — Я отказал большей части ученых, которые хотели проводить в Гандхарве исследования. Но уверен, особо настырных это не остановит. Приглядывай за окрестностями. Места, в которых сохранилась скверна, не менее опасны, чем зоны Увядания. Любые исследования скверны сопряжены с рисками — незаконные же множат их в десятки раз. Тигнари заглянул в чайную кружку, невесело улыбнулся. — Да уж. Хватило нам одного прорыва. — Он поднял глаза, невероятно серьезные. — Конечно, Аль-Хайтам. Я и мои люди сделаем все возможное. Все четверо еще немного поговорили, обсуждая туманное будущее Сумеру. Затем Кавех с Тигнари отправились к барной стойке, заказать новые напитки и выбрать еду. Аль-Хайтам с Сайно остались сидеть друг напротив друга. — Мне правда жаль, — сказал Аль-Хайтам. — Насчет Эмбер. — О. — Сайно принялся бездумно крутить в руках чехол для игральных карт. — Спасибо. Думаю, она справится. Ар-Рази сказал, если все сложится удачно, однажды она снова сможет ходить. «Однажды»… Аль-Хайтам вздохнул. — У меня дома осталась бабушкина коляска. Она старая, но достаточно функциональная. Все лучше, чем сидеть на одном месте. — Лицо Сайно изумленно вытянулось, и Аль-Хайтам поспешно сделал вид, будто крайне заинтересован в остатках кофе. — Только, если хочешь забрать, договаривайся с Кавехом. Меня в последнее время почти не бывает дома. По губам Сайно скользнула улыбка. — Знаешь, что однажды сказала мне Эмбер? Он посмотрел в окно, туда, где на улице Дэхья с Арифом отдавали поручения пустынникам. Нилу нигде не было видно — в последние дни она была занята восстановлением театра Зубаира. — «Люди могут спасать друг друга — не только физически. Они могут быть для других светом. Надеждой. Опорой. Люди нужны друг другу». — Сайно отложил чехол с картами, посмотрел Аль-Хайтаму в глаза. — Тогда эти слова показались мне наивными, но… Мы прошли немало испытаний и сражений. И всегда, всегда занимали сторону друг друга. Именно благодаря этому мы и оказались здесь. Благодаря тем, кто светил для нас до самой смерти, и тем, кто остался жить, чтобы сохранять этот свет. — Сохранять и приумножать, — тихо сказал Аль-Хайтам. Сайно кивнул. Протянул Аль-Хайтаму тарелку с печеньем. — Сохранять и приумножать. Усмехнувшись, Аль-Хайтам покачал головой, но все-таки взял предложенное печенье. В тот же миг его похлопали по плечу — это вернулся за стол Кавех. За ним, пытаясь удержать поднос с напитками, следовал Тигнари. На следующее утро они вернулись к обычной жизни. Тигнари ушел в Гандхарву. Кавех наведался к Сайно и Эмбер — и привез с собой коляску бабушки Аль-Хайтама. Аль-Хайтам вновь приступил к работе. В тот день его навестила Дори, принесла идеи, как помочь Сумеру восстановить утраченные богатства. Дэхья с Арифом, улучив момент, навестили Нилу, принесли работникам театра инструменты и материалы для постройки новой сцены. Из Аару приехала Кандакия — им с Аль-Хайтамом предстояло обсудить, какие отношения теперь будут связывать Сумеру с его пустынной частью. Жизнь потекла своим чередом. А под вечер Эмбер с Сайно вышли погулять по городским улицам. Сайно отвез Эмбер на базар, где они купили у смешной девочки в цветочном венке воздушного змея. Устроившись на площади, откуда открывался хороший вид на укрытые лесами горы, Сайно с Эмбер отпустили змея в небеса — и он, расправив бумажные крылья, несся над цветущими долинами до тех пор, пока не растаял в озаренной солнцем дали.

Конец музыкального фрагмента

* * *

Этот фрагмент можно читать под музыку: HOYO-MiX — Ondulations du rythme. Ставьте на повтор

— Не могу избавиться от ощущения дежавю, — признался Беннет. Они с Моной и Фишль спускались к площади у фонтана. Перед тем, как покинуть Мондштадт, Мона решила наведаться к памятному алтарю в соборе Барбатоса, помолиться Анемо Архонту за всех, кто не сумел дожить до прихода в Тейват новой эпохи. Фишль с Беннетом вызвались составить ей компанию — втроем прощаться с навек ушедшими было не так тяжело. Когда свечи были расставлены, а молитвы вознесены, Мона тихо шепнула: «Пора». Все трое покинули собор плечом к плечу и теперь направлялись к монументу, где Мона договорилась о встрече с Люмин. — О, слуга Нирваны Ночи, внемли словам своей госпожи: пускай твое сердце не ведает отчаяния! — отозвалась, делая руками невообразимые пассы, Фишль. — Звезды предрекли наше прощание, однако даже Архимаг Нирваны Ночи не в силах сказать: быть может, судьба уже высекает в небесах сценарий новой встречи. — Э-э… — поскреб затылок Беннет. На помощь мигом пришел услужливый Оз: — Миледи хотела сказать, что мы наверняка прощаемся не навсегда. Мона повернулась к друзьям, развела руками: — Конечно, не навсегда! Обещаю, в этот раз я обязательно буду приезжать. Вот увидите, мы даже соскучиться друг по другу не успеем. Беннет с Фишль обменялись быстрыми взглядами. Всем троим было очевидно, что Мона просто пытается напустить на себя уверенный вид. На самом деле она понятия не имела, когда в следующий раз приедет в Мондштадт. А что до скорого прощания… Хотя друзья еще не разошлись разными дорогами, оно уже повисло в воздухе, ощущалось на губах соленым привкусом подступающих слез. — Мы тоже будем навещать, — неожиданно обычным тоном пообещала Фишль. — На самом деле мы приедем совсем скоро, — кивнул Беннет. — Фишль согласилась на интервью с Шарлоттой из «Паровой птицы». Шарлотта хотела приехать в Мондштадт, но из-за исчезновения с гидростанции Шепота Порчи в столице полным-полно проблем с энергоснабжением. А у «Паровой птицы», как следствие, полно проблем с выпуском статей. Вот мы и решили, что наведаемся в Фонтейн сами. Фишль — и вдруг согласилась на интервью, от которых отказывалась целый год? Мона не сдержала заинтересованного взгляда. — О чем ты планируешь говорить с Шарлоттой? Фишль уперла руки в бока с таким самодовольным видом, что Мона с Беннетом не сдержали синхронного смешка. — Тысячи миров в одночасье пронеслись перед глазами Принцессы осуждения, тысячи историй выткали звездное небо, которое впредь озаряет ей путь. Но подданные Принцессы не могут слышать песни, которые доносятся до материального плана по темному фантомному морю. И потому задача Принцессы — записать эти песни, облечь в форму, доступную смертным. Беннет тягостно вздохнул. Мона была целиком с ним солидарна. — Ты меня потеряла, — призналась она. — Миледи имеет в виду, что к ней наконец пришло вдохновение, — пояснил Оз. — Она планирует дать «Паровой птице» уникальное интервью о своей новой книге. — Новой книге?! Мона с Беннетом обменялись потрясенными взглядами. Оба с трудом сдерживали град вопросов. Где-то год назад Фишль схлопотала первый за свою жизнь творческий кризис. Слова не клеились. Предложения казались скомканными и донельзя глупыми. Сколько бы Фишль ни редактировала их, сколько бы ни переставляла набившие оскомину слова, результат неизменно отправлялся в камин. Идеи улетучились — вместо них голову полонили стандартные сюжеты и предсказуемые повороты. Именно из-за тоски по утраченному вдохновению Фишль раз за разом отказывала Шарлотте в интервью. И вот теперь глаза Фишль наконец загорелись прежним огнем. Мысленно она уже сидела за столом, стучала пальцами по печатной машинке, сделанной для нее по заказу Беннета в Фонтейне. Мона не сдержала улыбки. Было что-то символичное в том, как среди руин прежней жизни зарождаются новые истории. — Уже определилась с названием? — поинтересовалась она. Фишль напустила на себя таинственный вид, но долго держать интригу не сумела. В моменты вдохновения задумки и писательские планы сыпались из нее градом — Беннет даже шутил, что мог бы открыть бизнес по продаже уникальной информации о ее будущих книгах. — Это пока черновой вариант. Как вам… «Не говорите о звездах»? — Почему нельзя о них говорить? — удивился Беннет. Мона, хорошо знакомая с писательским стилем Фишль, скрестила руки на груди, глубоко задумалась над посылом названия. — Позволь, Архимаг Нирваны Ночи выскажет свою догадку. — Она обхватила подбородок, кивнула в такт своим мыслям. — Звезды символизируют судьбу. Судьба этого мира и каждого его обитателя высечена в небесах — иными словами, неизменна. Должно быть, герои твоей будущей книги понимают это. И потому просят друг друга не говорить о неизбежном. Вне зависимости от того, какое место отведено им в замыслах судьбы, они не хотят быть скованными ею. — О-о-о, — протянул Беннет. По губам Фишль расползлась довольная улыбка. — Именно. Они спустились к площади у монумента. Люмин еще не подошла, поэтому все трое устроились на парапете фонтана. Беннет зажмурился от летевших в глаза брызг. Мона коснулась пальцами прохладной воды, поводила по ней рукой. Ну а Фишль вскинула голову к небу, все с той же широкой улыбкой наблюдая, как с уютным скрипом вращаются мельничные винты Мондштадта. Ей на плечо, сложив крылья, опустился Оз. — Знаешь, я здорово удивилась, когда ты, восстановив силы Глаза Бога, первым делом отказалась предсказывать судьбу. Вокруг происходили такие вещи… — Фишль неловко засмеялась, принялась накручивать на палец прядь волос. — На твоем месте я бы первым делом бросилась читать отражения звезд. Задавала бы судьбе бесконечные вопросы. Выживут ли мои друзья? Спасется ли мир от Фатуи? Победим ли мы Принца Бездны? Исчезнет ли скверна? Беннет принялся ловить задумчивым взглядом облака. Мона внимательно слушала, склонив голову набок. — Долгое время я не могла понять причин такого решения, — продолжила Фишль. — Но потом, когда случилось слияние вероятностей, а Габриэль едва не погиб… — От тяжелых воспоминаний ее брови изогнулись, и Фишль покачала головой. — Я, кажется, поняла. Если только и думаешь, какие кошмары ждут в будущем, как наслаждаться настоящим? Как жить, если все твои мысли поглощены страхом о том, чему только предстоит произойти? Фишль опустила голову, взглянула сначала на Беннета, потом на Мону. — Это ведь не только о звездах и судьбах. Это вообще… о нас. Мы все родом из прошлого, все заложники будущего, но живем-то мы в настоящем. — Она положила ладонь на сердце. — Поэтому… Давайте хоть иногда не будем говорить о звездах. Просто побудем немного в этом моменте. В этом прекрасном «здесь и сейчас». — О, Фишль… — растроганно прошептала Мона. Она подалась вперед и заключила подругу в крепкие объятия. Фишль засмеялась, сомкнула руки за спиной Моны, уже не зная, как сдержать подступившие слезы. Поразмыслив, Беннет обхватил их обеих. Рядом больше не было Барбары, а Рэйзору, ушедшему в Вольфендом, не суждено было разделить это прощание, но… Все трое твердо решили не говорить о звездах. Прошлое осталось за спиной, будущее уводило к неведомым горизонтам. А они сидели на перепутье и делили на всех молчаливую радость от того, что дошли до этого солнечного дня вместе. По мостовой зазвучали шаги. Украдкой стерев слезы, Мона подняла глаза и увидела перед собой Люмин. Люмин выглядела гораздо более расслабленной и умиротворенной, чем до битвы в Долине Ветров. Ветер нежно перебирал пшеничные пряди ее волос, путался в просторной белой рубашке, под рукавами которой прятались полученные в Бездне шрамы, в складках длинной клетчатой юбки. На щеке темнел рубец, оставленный фальшивым братом — и это, пожалуй, был единственный заметный след минувшей битвы. Перехватив взгляд Моны, Люмин завела руки за спину, улыбнулась. — Готова? Мона напоследок сжала плечи Беннета с Фишль, поднялась, прихватила с парапета сумку — там, помимо неприлично тощего кошелька, покоились астрологические заметки шестилетней давности. — Готова. — Мона! Люмин удивленно обернулась. Переведя взгляд за ее плечо, Мона невольно вздрогнула: от городских ворот навстречу спешил Скарамучча. Он до сих пор не до конца оправился от полученных в долине ран, а потому никак не мог перейти на бег. — Скара? Он приблизился, уперся локтями в колени, пытаясь перевести дух. — Я уж думал, не успею тебя перехватить. Могу я… Э-э… — Он стрельнул недовольным взглядом в сторону Беннета с Фишль, но те не собирались никуда уходить, и Скарамучче пришлось говорить дальше. — Ты ведь возвращаешься в Сен-Аньер. Могу я тебя проводить? Я хотел поговорить с Иден. И… — Он приложил руку ко лбу, мотнул головой, будто злился на самого себя за нерешительность. — Думаю, нам с тобой тоже стоит многое обсудить. Мона сложила руки на груди. Еще неделю назад она бы отказала Скарамучче без колебаний, но… Она не забыла его слез после ухода Териона. Не забыла и того, как отважно Скарамучча бросался в бой против сил Бездны. Мона вопросительно взглянула на Люмин. — Мне не трудно, — развела руками та. — Скарамучча, а что насчет портала обратно? Мне подождать тебя в странствующем театре? Он опустил глаза, коснулся Глаза Бога, закрепленного в районе сердца. — Нет. Я не вернусь в Мондштадт. По крайней мере, не в ближайшее время. — Его взгляд скользнул к шпилям Собора Барбатоса — отсюда они казались сотканными солнцем столпами, по которым можно было взобраться на небо. — Только не врите, что будете скучать. — Никто и не собирался, — пробормотал Беннет. — И вечно ему надо момент испортить, — подхватила Фишль. Люмин неожиданно рассмеялась. Остальные одарили ее изумленными взглядами, но Люмин не стала объяснять причин веселья. Вместо этого она ребром ладони рассекла пространство — перед фонтаном распахнулся портал к Воображаемому Древу. Мона и не знала, что Люмин удалось восстановить этот фрагмент своих способностей. — До встречи в Фонтейне, — перед тем, как шагнуть в портал, сказала Мона Фишль и Беннету. Беннет поднял руку в знак прощания. — Скоро увидимся! — Помни: задача Архимага Нирваны Ночи — подготовить подданных к грандиозному возвращению Принцессы осуждения! — прокричала вслед Фишль. — Скажи в нашей кофейне, чтобы вернули в меню тыквенный латте! Не переставая посмеиваться, Мона шагнула в портал.

Конец музыкального фрагмента

Уже через пару минут они со Скарамуччей очутились неподалеку от входа в странствующий театр. Люмин наполовину высунулась из портала, оглядела разноцветные шатры с какой-то задумчивой улыбкой. — Передавайте Иден привет. — А сама не хочешь ее повидать? — поинтересовалась Мона. Люмин обернулась — за ее плечом мерцал портал обратно к площади у монумента. — Мы с Сяо договаривались сходить в Долину Ветров. Может, в следующий раз. До свидания, Мона. До свидания, Аделард. Скарамучча, потрясенный неожиданным обращением, вздрогнул. Его губы приоткрылись, но прежде, чем он успел озвучить вопрос, Люмин, махнув на прощание, скрылась в портале. Розовое свечение угасло. Проход к Воображаемому Древу исчез. — Она… изменилась, — заметил Скарамучча. — Освободилась, — поправила Мона. — Так бывает, когда человек по-настоящему перерастает свою боль. Скарамучча опустил взгляд, и Мона ткнула его кулаком в плечо. — Прекрати. Я говорю это не потому, что пытаюсь тебя пристыдить. Скарамучча закатил глаза, с напускной небрежностью потер плечо, а потом, вдруг смягчившись, жестом предложил Моне пройтись вдоль кромки озера. Она не стала возражать. Миновав ряды разноцветных шатров, они вышли к берегу, усыпанному ковром осенних листьев, и Мона не сумела сдержать тяжелого вздоха. — Это место… Она остановилась, стиснула лямку сумки. Скарамучча прошел несколько шагов, а затем, заметив, что Мона отстала, обернулся. — Да? — Здесь я впервые поговорила с Терионом.

Этот фрагмент можно читать под музыку: HOYO-MiX — Pluie sur la ville. Ставьте на повтор

Ветер подхватил волосы Моны, взметнул в воздух пожелтевшие дубовые листья. Она протянула руку, успела поймать один листок, покрутила его в пальцах, не зная, как справиться с приливом печали. Скарамучча закрыл глаза. Его брови задрожали, и он поспешно отвернулся к озеру. — Мм. Я… Мне всегда было интересно, что он тебе сказал. Мона разжала пальцы, и листок, подхваченный ветром, плавно опустился на озерную гладь. По воде во все стороны разбежались круги. — Он рассказал мне историю о кукле, которая плакала во сне. Глаза Скарамуччи расширились. Он повернулся, но Мона не стала отвечать на его взгляд, опустилась на корточки, подперла подбородок рукой, наблюдая, как ветер бережно подталкивает дубовый листок к противоположному берегу озера. Она вспоминала день, когда Терион, еще живой (насколько так можно сказать о призраке), стоял на берегу, заложив руки за спину, и мягко смотрел чужими глазами. Теперь, когда Моне довелось встретить Териона лично, она без труда представляла в своих воспоминаниях его настоящего — мужчину, за строгими чертами которого таилась теплота. Этот мужчина не имел со Скарой ничего общего, но в то же время выбрал его истинным владельцем Шепота Порчи. И даже после всех допущенных Скарой ошибок остался рядом — поддерживать и наставлять. Сейчас Моне оставалось лишь восхищаться его добрым сердцем. После слияния вероятностей ее саму охватывала такая злость, что она не выдержала, разразилась долгой тирадой, которую Терион выслушал с присущим ему терпением. — Как много вы знаете о прошлом Скарамуччи? О временах, когда он еще не присоединился к Фатуи? — спросил он, когда фонтан ярости иссяк, и Мона обессилено замолкла. — Ничего. Послушайте, Терион, если вы пытаетесь сказать, что его предыстория может служить оправданием… Уголки губ Териона дернулись. — Отнюдь. Но предыстория может стать причиной. — Мона сложила руки на груди, вопросительно подняла брови. — Не принимайте вещи, которые делал Скарамучча, на свой счет. Насколько я могу судить, он довольно плохо разбирается в чувствах — своих и чужих. Вас с ним связывают непростые отношения, и он… хм… серьезно запутался. Мона отвела взгляд. — Я не прошу вас прощать его, Мона, — добавил Терион. — Я хорошо понимаю, каково это — получать незаслуженные удары от близких людей. — В его глазах сверкнула неподдельная боль, но Мона не решилась спрашивать. — Я просто прошу выслушать. Вы умная и самодостаточная девушка. Думаю, решите, что делать с полученной информацией, лучше меня. Серьезно? Призрак в облике Скарамуччи учтивым тоном сообщает, что Мона «умная и самодостаточная»? Это не укладывалось в голове. Все происходящее настолько ошарашивало, что Мона сумела лишь выдавить в ответ на такой неожиданный комплимент скупую улыбку. А потом Терион рассказал о судьбе куклы по имени Куникудзуси. Связанный со Скарамуччей, он легко доставал воспоминания из его головы — и преподносил Моне как сводку фактов, лишенную оценки. Терион сдержал обещание. Не стал ничего навязывать, не выпрашивал прощения, не пытался надавить на жалость. Он поведал историю Скарамуччи так, будто зачитывал текст со страницы учебника истории, и этот беспристрастный тон помог Моне успокоить гневную пляску мыслей. — Кукла, выброшенная своей создательницей… — Она склонила голову набок. — Кукла, которую некому было научить любви и доброте. — Наверное, не удивлю вас, если скажу, что душа Скарамуччи — настоящий лабиринт, — отозвался Терион. — Если он хочет оттуда выйти, ему предстоит долгий и трудный путь. Я не знаю, сумеет ли он пройти его. Но я точно знаю, что он уже делает для этого первые шаги. Мона опустила взгляд, обдумывая слова Териона. Легче от них не стало. Ни один человек не заслуживает быть жертвой второго, вне зависимости от предыстории или мотивов. Но все же… — На этом пути… вы будете рядом? — спросила Мона. На пару мгновений лицо Териона обрело печальное выражение, но он быстро взял себя в руки, слабо улыбнулся. — Так долго, насколько сумею.               Мона вздохнула. Дубовый листок пропал из поля зрения — может, еще немного, и он пристанет к противоположному берегу озера, где его возьмет в руки кто-нибудь другой. Терион сдержал обещание. Оставался рядом со Скарамуччей до самого конца. Помогал сделать первые, самые трудные шаги. Скарамучча зажмурился, стиснул переносицу. Его Глаз Бога слабо замерцал. На ресницах задрожали слезы, но он сдержал их, отвернул голову, сосредоточив все свое внимание на раскидистом дубе у кромки воды. Несмотря на начало октября, ветер уже сорвал с него большую часть листьев, и теперь дуб покачивал голыми ветвями — задумчиво и немного печально. — Я скучаю по нему. — Я знаю, Скара, — тихо отозвалась Мона. — Я знаю.

Конец музыкального фрагмента

Она поднялась, кивком предложила Скарамучче вернуться в странствующий театр. Некоторое время они шли в молчании. Когда впереди показалась сцена, Мона задержала взгляд на декорациях, выставленных у кулис, и неожиданно спросила: — Скажи. Была ли Ария Аделарда правдой? Скарамучча свернул, прошел между зрительских рядов, провел пальцами по спинкам стульев, вспоминая ощущения, которые охватывали его во время репетиций «Вечности под луной». — Извини, я не понимаю вопроса. Мона вздохнула, качнула головой с тихим смешком. — Да уж. Он был прав. Совсем не разбираешься. — Скарамучча удивленно повернул голову, но вместо объяснений Мона добавила: — Ты меня любил? Скарамучча остановился. Мона тоже. Их разделял целый ряд зрительских мест. Ветер гонял по пустым стульям сухие листья. Где-то за спиной Моны мягко хлопал полог шатра. На досках, из которых сколотили временную сцену, переливались солнечные лучи — казалось, это удивительные танцоры, получившие роли в одном из спектаклей Иден. — Я не знаю. Скарамучча замолк. Приоткрыл губы, подбирая слова. Мона терпеливо ждала продолжения. В ее глазах искрилась грусть. — Прости. Скарамучча вздохнул, прошел вперед, к сцене. Сцена пустовала, но Скарамучче мерещились силуэты прошлого. Люди под масками выдуманных персонажей. Он сам, на одном колене, с вытянутой вперед рукой. «Я чувствую лишь горькую тоску за все, что быть нам вместе помешало»… — Я не понимаю, что это такое — любить. Это забота? Это доброта? — Скарамучча обернулся, одарил Мону слабой улыбкой. — Габриэль заботлив к тебе и добр. Значит ли это, что он любит тебя? Достаточно ли этого? Как понять, когда любишь, а когда просто испытываешь благодарность? Как различить, когда тебя любят, а когда используют? Нужно ли из любви прощать ложь и зло? Нужно ли сразу быть готовым к возможному предательству или просто отдаваться моменту, обнажая душу для удара? Мона молчала, опустив взгляд. Скарамучча судорожно выдохнул. Зачесал назад волосы. Качнул головой. — Я ничего не знаю об этом мире, поэтому не могу ответить на этот вопрос. Может, я любил тебя. А может, это была лишь одна из множества моих ролей. — Он вновь посмотрел на сцену. — Часть пьесы, о которой я не отдавал себе отчета. Он ждал, что Мона разозлится, но она неожиданно улыбнулась. — Понимаю. Мы оба не были собой, правда? Просто… играли роли. — Сбросив сумку на ближайший стул, она приблизилась, поравнялась со Скарамуччей, оперлась обеими руками на согретую солнцем сцену. — Хотя это была довольно неплохая пьеса. — Да. Неплохая. Мона засмеялась — горько, не скрывая подступивших слез. — Не могу подобрать нужных слов. Знаю, что тоже должна попросить прощения, но понятия не имею, с какой стороны подступиться. Одного «прости» кажется недостаточно. Скарамучча обернулся. Далеко, на самом последнем ряду, сидела Иден. Вообще-то она была погружена в черновик нового сценария, но, почуяв чужой взгляд, подняла голову, махнула в знак приветствия. Скарамучча помахал в ответ. В то же время ему пришла идея. — Знаешь, Иден как-то сказала, что сценическое искусство — это диалог со зрителем. — Диалог? — полюбопытствовала Мона. Скарамучча кивнул. — Как там она говорила? Э-э… Если честно, в последнее время столько всего случилось, что у меня в голове ужасная каша. — Он неловко рассмеялся. — Кажется, это было что-то вроде: «Мы не рассказываем историй. Мы говорим со зрителем на особенном языке — языке, который не нуждается в словах. Через музыку, свет, движения и мимику, даже паузы между фраз… И, конечно, танцы». — Хм, — отозвалась Мона. Ведомый неожиданным порывом, Скарамучча запрыгнул на сцену и протянул Моне руку. — «Если не можешь подобрать слов, танцуй». Мона выгнула бровь, но не сумела сдержать улыбки. — Это Иден так сказала? — Понятия не имею. Может, это очередная сумасбродная мысль, которую посеял в моей голове Терион. Мона с тихим смехом стерла набежавшие слезы и, взявшись за протянутую ладонь, вскарабкалась на сцену.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Cem Tuncer, Ercüment Orkut — Waltz. Ставьте на повтор

Они со Скарамуччей отступили друг от друга, потом, не отрывая друг от друга глаз, сделали синхронный шаг вперед. Инструменты покоились за кулисами, нигде не было слышно ни отголоска мелодии — и все же оба двигались в такт неведомой музыке, безошибочно считывая движения друг друга. Иден отложила набросок сценария, потянулась к бокалу с вином. Два озаренных солнцем силуэта кружили по сцене. В каждом их движении читались невысказанные слова и запрятанные в глубинах сердца эмоции. Мягкий жест рукой: «Мне жаль, что все так сложилось». Чувственный выпад в сторону: «Я больше не держу на тебя зла». Поворот, соприкосновение ладоней. «Пора прощаться». Выдох. Шаг назад. «Да». Они сошлись в вальсе, рука в руке, глаза в глаза. Иден заглянула в черновик сценария, мягко улыбнулась, ощущая, как ее саму омывают волны неслышимой мелодии. Впервые с того момента, как она встретила альтернативные версии своих утраченных друзей, она вновь услышала, как они поют в унисон. И пускай их песня не могла быть арией любви, она стала прекрасным аккомпанементом для того, чтобы опустить занавес.

— Я ухожу. — Я остаюсь. — Но… улыбнись… — …И прогоним грусть.

Когда танец закончился, Мона присела в легком реверансе, а Скарамучча, приложив руку к сердцу, поклонился. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Затем Мона отступила к краю сцены, замерла у ступеней. — До свидания, Аделард. Скарамучча улыбнулся. — До свидания, Мона. Она кивнула ему — а потом, подхватив сумку, скрылась среди разноцветных шатров. Там, где среди позолоченных октябрем деревьев ее ждал Габриэль. Когда она, не скрывая улыбки, приблизилась, он с радостным возгласом подался навстречу, заключил ее в крепкие объятия. — Я рад, что с тобой все в порядке. — А я рада, что вернулась. — Не выпуская Габриэля из рук, Мона обежала взглядом далекие крыши Сен-Аньера, горные пики, по другую сторону которых лежал Каскад Дождей. — Это место… стало моим домом. Я дома, Габриэль.               Скарамучча немного постоял, с закрытыми глазами вскинув голову к небу. А потом, вздохнув в такт одному ему ведомым мыслям, спрыгнул со сцены. Подошел к Иден. Та уже ждала, с задумчивой улыбкой покатывая по краям бокала багряное, как гранат, вино. — Здравствуй. — Привет, Иден. Не дожидаясь приглашения, Скарамучча сел, уперся локтями в колени. Иден наблюдала за ним сквозь полуопущенные веки. — Значит, вы наконец разрешили свой конфликт? Скарамучча с усмешкой взглянул на опустевшую сцену. — Мы… смогли друг друга простить. Не знаю, можно ли это назвать «разрешением» — как раньше ведь ничего уже не будет. — Он качнул головой. — Я никогда не хотел с ней ссориться, Иден. Все эти сражения, которые произошли между нами, я должен был вести сам с собой. — Такое непросто осознать, — заметила Иден. — Не будь к себе слишком уж строг. — Ой, блядь. Не надо жалеть меня — не заслужил. Иден не стала переубеждать. — Куда ты теперь? — спросила она вместо этого. Скарамучча привычным движением зачесал назад волосы, но они, разумеется, тотчас рассыпались хаотичными прядями. Когда он сцепил руки в замок, его пальцы дрожали. — Отправлюсь в путешествие. Туда, куда позовет ветер. Иден пригубила вино. — Можешь пойти с нами. Ближайшую неделю-две мы проведем в этом мире, а потом, когда Итэр восстановится, он вернет нас обратно в свою вероятность. — Она указала на неоконченный сценарий. — У меня есть задумка для нового мюзикла, и там как раз найдется подходящая роль. Скарамучча некоторое время смотрел, как ветер перебирает страницы будущей истории. — Нет, — сказал он наконец. — Спасибо за приглашение, но я должен найти свое место в этом мире. Прежде, чем приниматься за роли других людей, мне нужно понимать, кто я такой. Понимаешь? Иден ответила слабой улыбкой. — Лучше, чем ты можешь себе представить. Это разумное решение. — Скарамучча неопределенно хмыкнул. — Что ж, странник, следующий за ветром… Уже есть идеи, куда он тебя позовет? Взгляд Скарамуччи обрел неожиданно твердое выражение. — Я хочу исследовать истину. — Мм? — недоуменно переспросила Иден. — В каком смысле? — Тейват полон лжи. — Руки Скарамуччи сжались в кулаки. — Из-за богов, из-за законов Небесного порядка эта ложь вписана в картину мира таким образом, что становится его историей. Но люди заслуживают знать правду. Я… Я хочу пройти по местам, где когда-то жили оскверненные. Хочу восстановить подлинную историю их жизней. Сохранить их наследие. Иден отставила бокал. — Это прекрасная мечта. И откуда же ты начнешь? В уголке губ Скарамуччи обозначилась усмешка. — Инадзума. Я отправлюсь в Инадзуму.               Когда Иден допила вино, а темы для разговора закончились, Скарамучча поднялся и, кивнув на прощание, двинулся по дороге прочь от странствующего театра. Компанию ему составляли широкополая шляпа — напоминание об «Аделарде» из другой вероятности — и Глаз Бога, закрепленный у сердца. Еще, конечно, вместе со Скарамуччей шагали воспоминания. «На вашем месте, господин Предвестник, я бы озаботился вопросом денег. Или ты собираешься пробраться на корабль тайком? Не самое разумное решение, с учетом длины маршрута. Хотя если собираешься провести несколько дней, свернувшись в бочке с рыбой…» Скарамучча ухмыльнулся. Да уж. Если бы Терион до сих пор был рядом, он бы наверняка что-нибудь такое и сказал. Жаль, Териона больше не было. Скарамучча опустил руку в карман, достал письмо, которое получил сегодняшним утром от посыльной из Инадзумы. Письмо оказалось совсем коротким — едва ли не записка. Внизу стояло имя Кевина. «И что за придурок? — как только посыльная скрылась, первым делом подумал Скарамучча. — Кто же пишет письма людям, которых едва знает?» В голове тотчас зазвучал голос Териона: «Позвольте, господин Предвестник. Вы называете придурками всех, кого не можете понять?» Поэтому Скарамучча все же прочел письмо. Это случилось еще в Мондштадте, на берегу Сидрового озера, где вольный ветер посылал к облакам белые пушинки одуванчиков, а под прозрачной гладью резвились рыбы.               Однажды, в одном далеком мире, я видел, как человеку пронзили сердце. Он выжил, и я спросил: «Как такое возможно? Может, у тебя два сердца?» Человек засмеялся. «Напротив. Физически у меня нет ни одного. Я просто оболочка, которой была дана жизнь». Но он был дотошным, а потому, поразмыслив, добавил: «Но все же я не считаю себя человеком без сердца. Оно у меня есть. Невидимое. Неосязаемое. Я формирую его сам — своими решениями и поступками». Я ничего не знаю о тебе, Скарамучча, зато кое-что знаю о Терионе. Это знание передалось мне вместе с воспоминаниями Арея — я не сомневаюсь в их правдивости. Как не сомневаюсь и в том, что выбор Териона никогда бы не пал на человека без сердца. Твое сердце в твоих руках. Сформируй его таким образом, о котором не будешь жалеть. Кевин Скарамуччу всегда раздражали поучающие притчи, поэтому он, цокнув языком, сунул письмо в карман. Он думал, что легко забудет об этом прощальном послании — в конце концов, Кевин был для него просто временным союзником, смазанным воспоминанием в череде огромного количества невообразимых событий. Но по какой-то причине письмо никак не шло из головы. Поддавшись внезапному порыву, Скарамучча помчался на площадь у фонтана, туда, где должна была покинуть Мондштадт Мона. И так он оказался здесь. Скарамучча в последний раз пробежался взглядом по строкам, а затем разжал пальцы, и письмо, подхваченное ветром, унеслось куда-то за осеннюю рощу, в сторону утеса, на котором Скарамучча сделал выбор присоединиться к остальным носителям Небесных ключей.

Конец музыкального фрагмента

              Через пару дней Скарамучча прибыл в порт, где нашел корабль, который как раз собирался тем же вечером отчаливать в Инадзуму. Корабль назывался «Странник». Неплохое судно для начала нового пути. — Извиняй, малец, — развел руками рослый матрос. — Без денег ничем помочь не могу. Капитан мне за такое башку открутит. — Денег у меня нет, — признал Скарамучча. — Но я готов к любой корабельной работе. Держу пари, вы с радостью избавитесь от необходимости ежедневно драить палубу. К тому же владелец Анемо Глаза Бога принесет пользу в любом плавании. Ну, знаете там. На случай штиля. А со мной у вас в парусах всегда будет попутный ветер. К его изумлению, матрос громогласно расхохотался. — И у кого ты учился заговаривать зубы? Вспомнив Териона, Скарамучча чуть усмехнулся. — Был у меня один друг. Матрос без предупреждения перебросил Скарамучче корабельные снасти. Тот поймал. Матрос одобрительно кивнул. — Как звать тебя, малец? Скарамучча обратил взгляд к бескрайнему морю, которое звало его в путь. К тайнам оскверненных. К новой встрече с Терионом — пускай этой встрече суждено было остаться лишь соприкосновением с отголосками прошлого. — Аделард. — Скарамучча повернулся обратно к матросу. Улыбнулся. — Меня зовут Аделард.

Вместо титров: The Beatles — Let It Be (Remastered 2009)