Ящик Пандоры

Моника торопливо взбежала по лестнице на свой этаж и остановилась. Вечеринка по случаю дня рождения Джоуи едва началась, было еще немноголюдно, но из квартиры мальчишек уже доносилась бодрая музыка. Она переоделась в спальне, схватила коробку с подарком, окинула напоследок взглядом гостиную, в которой наверняка завтра потребуется наводить глобальный порядок, и поспешила в квартиру напротив. Поцеловав виновника торжества, Моника огляделась. Почти вся их компания была здесь. Фиби с шумным красавчиком с верхнего этажа, Рэйчел и Росс… и Чендлер наверняка крутится где-то поблизости, если только не задержался на работе. — Джоуи, а где желейные рюмашки? — поинтересовалась она, вспомнив, что они оставались в ее холодильнике. — Чендлер должен был принести, — откликнулся Джоуи. Стало быть, он уже тут. Впрочем, стоило только упомянуть его имя, как он незамедлительно появился. С подносом в руках, на котором половина стопок была уже опустошена. — Высунь язык! — предчувствуя недоброе, приказала Моника. — Сними блузку! — скомандовал в ответ Чендлер. Здорово промахнувшись, поскольку на Монике был черный свитер с длинными рукавами. Может быть, осознав свою оплошность, он тут же послушно высунул на всю длину ярко-синий язык. — Сколько ты успел хлопнуть? Там же голая водка! Чендлер, пошатываясь, скорчил презрительную гримасу и почти что уверенно приземлился задом на высокий табурет возле стойки с телефоном, принявшись пристально изучать аппарат. Моника налила себе в стаканчик мартини, разбавила его соком и села в кресло, задвинутое в глубину комнаты. Вскоре народу заметно прибавилось. Когда в дверь с восторженным шумом ввалились все семь сестер Джоуи, вечеринка уже выходила на следующий уровень. Гости подрастеряли смущение, раскрепостились и перешли от простых разговоров к разговорам с объятиями. Моника медленно потягивала мартини и наблюдала за происходящим, то и дело поглядывая на ту часть комнаты, где Чендлер сначала объяснял гостям, как устроен быстрый набор в телефоне, потом вслух восхищался бюстом самой старшей сестры Триббиани, и, наконец, просто делился мнениями с большой керамической собакой, которой кто-то успел не только покрасить губы, но и подвести глаза. Потом на подлокотник ее кресла присел Росс, затянув длинное разбирательство на тему, имеет ли право родная сестра устраивать брату подлянку, сводя его девушку с едва знакомыми ей мужчинами. Потом появилась Рэйчел, доказывающая уже им обоим свое право самой решать, с кем и где ей знакомиться. Потом пришел Джоуи, который сначала заинтересованно крутил головой, внимательно слушая все версии этого знаменательного знакомства, потом спорил с Россом, потом спорил с Рэйчел, потом утешал Росса, потом утешал Рэйчел, потом пропал на секунду и возник перед Моникой уже с телефонной трубкой в руке. — Где Мэри-Энджела? Ты не видела Мэри-Энджелу? Мне она срочно нужна. Моника вздрогнула и повернула голову в ту сторону, где обычно обитал Чендлер. Его там уже не было. Задохнувшись от внезапно всплывшего неприятного воспоминания, она принялась методично обходить все помещения, ища глазами своего друга и каждый раз мысленно содрогаясь, когда ей приходилось заглядывать в особо уединенные уголки. Наконец, в спальне Чендлера до ее слуха донеслись очень легко идентифицируемые стоны из-за дверей встроенного шкафа. Поборов отвращение, Моника распахнула дверцу и прикрыла рукой глаза, едва заметив внутри светлое пятно чьей-то ритмично подергивающейся задницы. — Мэри-Энджела? — скованно позвала она. — Тебя срочно ищет Джоуи. Из шкафа, едва поправив юбку, выпорхнула девица, но больше никто не выходил. — Не переживай, Гантер, я никому не расскажу, — пообещала Моника в темноту шкафа, покидая комнату. Ну что ж, оставалось найти Дину, Джину, Веронику, Куки… кого же еще? Десяток других относительно свободных девиц, с которыми прямо сейчас где-нибудь трется пьяный в стельку Чендлер. Вот не было заботы… Да и какая ей, собственно, разница? Она направилась обратно к своему пригретому креслу. Но его уже заняли. На мягких подушках сидел, вольготно развалившись, Чендлер Бинг собственной персоной, осоловело наблюдающий, как угнездившаяся на его коленях брюнетка в такой же красной юбке, как у нее самой, расстегивает на его рубашке пуговицы. Безрукавки, в которой она его видела четверть часа назад, на нем уже не было. Моника никогда не была моралисткой, и ей бы не было никакого дела до того, что вытворяют остальные ее друзья, но прямо сейчас это был Чендлер, он был сильно пьян, а у нее было стойкое неприятное воспоминание, что этот праздник закончится для него плохо. Поэтому ее святой обязанностью было вытащить Чендлера из этой квартиры, влить в него поллитра крепкого кофе и отпустить с чистой совестью заниматься и дальше всем тем, что ему захочется делать. Она решительно отодвинула в сторону девушку, крепко схватила Чендлера за рукав и вытащила в коридор. Едва оказавшись за дверью, он вдруг потерял равновесие, облапил ее обеими руками и привалился спиной в угол. Моника вцепилась в рубашку на его боках, стараясь не свалиться на пол самой и не уронить его. Чендлер мягко ткнулся носом ей в ухо и что-то пробормотал. Моника провела пальцами по волосам на его затылке, пытаясь заставить его поднять голову и посмотреть ей в глаза, и вдруг почувствовала, насколько ласковы и теплы прикосновения мужских рук к ее спине. В груди у нее вспыхнуло и стало медленно растекаться жаркой кляксой самое нежное чувство, которое ей когда-нибудь доводилось испытывать. Они стояли, обнявшись — она гладила его по вискам, по щекам, по скулам, а он медленно и до странного целомудренно перебирал пальцами позвонки на ее спине под тонким свитером. Их взгляды, казалось, избегали друг друга — Чендлер смотрел куда-то под ее ухо, где волосы касались изгиба шеи, а она… она смотрела на его губы, на его красиво и четко очерченные губы, которые медленно размыкались, пропуская между собой все еще окрашенный черничным соком кончик мягкого и упругого языка. Потом эти губы чуть опустились, и язык легонько коснулся ее нижней губы, оставил на ней влажный след и, проскользнув меж зубов, настойчиво толкнулся вглубь ее рта. Почти забывая дышать, Моника обвела его своим языком и мягко втянула еще глубже. Стоило их губам соприкоснуться, и все преграды в ее голове были сметены бурным потоком воспоминаний, записанных намертво в ее память сотен, тысяч, десятков тысяч поцелуев — их поцелуев — горячих, мимолетных, дежурных, страстных, успокаивающих, безумных, виноватых, благодарных, приветственных и прощальных. И каждое прикосновение, каждое движение было знакомым до боли и одновременно — новым и уникальным, поскольку только у этого поцелуя было еще одно невероятное свойство. Он сверхъестественным образом оказывался самым первым их поцелуем. Неторопливо и без капли сомнения они изучали каждый изгиб, каждую черточку, каждую клеточку ртов друг у друга, пока Моника, наконец, не сделала то, что обычно — когда-то — было подсказкой, что пора идти дальше, и не прикусила осторожно его нижнюю губу зубами. — Мон! — хрипло выдохнул Чендлер, с некоторой неохотой чуть отстраняясь от нее. Глаза он так и не открыл, а выражение лица его невероятным образом было одновременно горькое и сладостное. Моника ощутила вдруг, что замерла на самом краю огромной пропасти в ожидании того, какими будут его следующие слова. Потому что сейчас, по всем правилам справедливых вселенных, она должна была услышать именно это — «Я люблю тебя» — и эти слова уже будто материализовались на его устах. Наконец, он открыл глаза, заглянул ей в самую глубину души, и первые слова были произнесены. — Прости меня, — сорвался с его губ хриплый шепот. — Прости меня, прости меня, прости меня… Монику будто пронзило электрическим разрядом от невыразимой нежности. Почему-то это не было для нее неожиданным. Какими бы разочаровывающими не должны были казаться эти слова, они все равно были самым честным, самым искренним признанием в чувствах к ней, которые она когда-либо слышала. И самым правильным, потому что все иные цепочки событий завтра оборвались бы на неловком молчании при друзьях и многодневных прятках по своим комнатам. А единственно верным сейчас было — просто укрыть этого милого пьяного идиота подальше от остальных и успокоиться. — Все в порядке, малыш, — ласково, будто бы разговаривая с двухлетним ребенком, произнесла Моника. — Все хорошо, пойдем. Она взяла его за руку и повела дальше, к себе в квартиру, к себе в комнату, где никто его не увидит. Он и не сопротивлялся, пока не оказался в ее спальне, и она не включила свет. — Не надо, Мон. Я пойду. Не надо. — Чендлер, да успокойся ты. Просто побудем в комнате, не волнуйся, — Моника закрыла дверь. — Это ты зря. Это ошибка. Завтра мы пожалеем. — Конечно, ошибка! Просто огромная будет! И конечно, ты пожалеешь! И я пожалею… если сейчас отпущу тебя туда такого… напряженного. Такого возбужденного и возбуждающего. С такими мягкими и горячими губами. С такой похотливой безуминкой в синих глазах, вздыбленными волосами, хрипловатым шепотом, расстегнутой на животе рубашкой… с таким стояком в тонких брюках и абсолютно не соображающей головой. Чендлер попробовал сделать еще одну безуспешную попытку выйти из спальни, но Моника решительно прижала его спиной к двери. — Успокойся! Я же не собираюсь тебя изнасиловать! Я тебя выпущу, сразу же, как ты придешь в себя. Посиди пока тут, я сварю кофе, ладно? Договорились? Он закрыл глаза и нервно облизнул губы. Дыхание у него было громкое и неровное, и Моника снова почувствовала, как глубоко в животе у нее вспыхивает и растекается жаркий всплеск страсти и нежности. Она бережно поправила ему воротничок и застегнула пуговицу наверху. К нижней расстегнутой — практически возле пряжки ремня — она пока не готова была прикоснуться. — Ну вот и хорошо, — тихо произнесла она. — Посидишь на кровати? Его лицо исказилось в насмешливой гримасе. — Моника… а знаешь, это болезненно… быть напряженным. Можно я для начала схожу в туалет? Она выглянула за дверь. В гостиной не было никого, но с балкона тут же донесся женский смех, а за приоткрытой дверью в ванную, кажется, промелькнули чьи-то тени. — Там занято, — голос ее прозвучал почти что уверенно. — Придется снимать напряжение здесь. Она сразу же поняла, что его горькая ухмылка относится к сказанным ею словам, и успела, не изменившись в лице, дать ему четкие — как и всегда — указания. — Слушай внимательно. Я иду варить кофе, ты здесь делаешь то, что считаешь нужным, чтобы убрать свое… болезненное напряжение. Я вернусь через десять минут. Я постучусь. Сейчас достану тебе полотенце, постарайся ничего не уделать, иначе завтра придешь убираться и сам будешь объяснять моему брату, в чем провинился. — Мон, из тебя очень плохой сценарист порнофильмов. Ее вдруг охватил азарт — пусть и обычное для нее состояние, но сейчас, казалось, оно предшествовало близящейся истерике. — Сейчас ты заберешь свои слова обратно. Вот тебе вместо полотенца. Она вытащила из-под подушки футболку, в которой спала последние пару ночей, и сунула ее в руки Чендлеру. И сказать однозначно, импульсивным было это ее решение или обдуманным, она не могла. Она просто помнила — и это были очень яркие и волнующие воспоминания — как много раз возвращалась поздно домой и обнаруживала спящего мужа, зарывшегося носом в ее пижаму; ловила его на том, что в сумке, с которой он едет в командировку, оказывалась ее майка с утренней пробежки; решала взять в магазине куртку на размер больше, потому что он наверняка забудет тепло одеться в очередную ночную прогулку… и ему нравится розовый цвет. Чендлер задрал брови и с очень знакомой ухмылкой поднес к лицу руку с зажатой в пальцах футболкой. — Сдаюсь. Ты победила. Взамен могу подарить тебе свой старый свитер из колледжа. Монике стало даже досадно. Слишком легкая победа и слишком ненастоящая. Завтра ему все-таки станет стыдно из-за того, что он дрочил в ее одежду, и он будет еще пару недель избегать ее. И — черт побери! — как он узнал, что ей нравится тот его свитер? Чендлер тем временем вольготно откинулся на подушки, задрав лицо к потолку, и уже приготовился запустить пятерню в штаны. Моника вспомнила вдруг, насколько он пьян и плохо себя контролирует, и поспешно сбежала на кухню, накрепко закрыв за собой дверь. Не сводя глаз со спальни, набрала в кофеварку побольше воды и насыпала побольше кофе. Из ванной выскользнула какая-то из Триббиани — они в самом деле чертовски похожи! — и на ее место тут же с хохотом устремились те, кто был на балконе. Сколько среди них было сестер Джоуи, Моника не взялась бы сказать, но девчонок уж точно было больше одной. И красавчик с верхнего этажа, которому угораздило задержаться в ванной на лишние полминуты после встречи с предыдущей сестрой, снова оказался затянут внутрь. Что ж, будем надеяться, что ему повезло, а Фиби не будет сильно расстраиваться. Монике уже наплевать было, сколько раз за последние недели реальная жизнь отступала от ее воспоминаний еще на шаг дальше, и чем это могло грозить — она была просто рада, что в ее ванной, или в ванной ребят, или в какой-нибудь кладовке сейчас точно нет Чендлера. Завтра он не поругается с Джоуи, не получит фингал под глаз от одной из сестриц Триббиани, да и кто его знает — может быть, убережется от какой-нибудь неприятной болезни, случайного ребенка или ножа в бок от чьего-то ревнивого поклонника. Моника схватила закипевший кофейник и кружку и направилась к спальне. Замерла перед дверью, но внутри ничего слышно не было. Тогда она налегла плечом на дверь и приоткрыла ее на несколько сантиметров. — Чендлер? Я захожу? Тишина. Внутри по-прежнему горел яркий свет, но не было слышно ни звука. Моника вошла и поставила кофейник на столик. Чендлер спал, лежа на спине. Ноги свисали с края кровати, брюки были бесстыдно расстегнуты, а рубашка задрана, показывая голый умеренно волосатый живот и приспущенную резинку трусов. В левой руке, прижатой к груди, у него все так же покоилась ее футболка. Чистая и незапятнанная. А на полу валялся скомканный носовой платок — наверняка очень грязный внутри, но зато рядом с ним не было ни единого пятнышка. У Моники навернулись на глаза слезы — настолько милым выглядел ее друг даже в такой обстановке, будто нашкодивший щенок, сделавший на полу лужу, разодравший кресло и уснувший на нем же. Ей совершенно не хотелось возвращаться на вечеринку, поэтому она выключила верхний свет и вместо него зажгла ночник на прикроватной тумбочке. Вспомнила, что маленьким детям и пьяным взрослым нельзя спать на спине, поэтому затолкнула тихо посапывающее тело подальше на кровать и повернула на бок. Чендлер что-то промычал во сне, но его уже было не разбудить никакими силами. Моника стянула с его ног ботинки, на секунду задумалась о том, что же делать с расстегнутыми штанами, но решила оставить все, как есть. Накрыла его пледом, защелкнула на двери замок, медленно стянула с себя юбку и свитер и достала из шкафа старенький спортивный костюм. Бросила долгий взгляд на спящего на середине кровати Чендлера и, наконец, легла с ним рядом — почти на краю кровати — и прижалась лбом к его шее сзади, там, где топорщились темные мягкие волосы. Ей очень сильно хотелось обнять его, но она помнила, как он совсем недавно жаловался на привычку женщин ограничивать его свободу во сне. В ее ящике Пандоры лежал целый ворох воспоминаний, как он сам при любом удобном случае притягивает ее во сне к себе поближе, но до всех этих маленьких радостей еще надо было дожить. Терпеливо дождаться их. А пока что пусть будет так. Просто рядом. Теплый, честный, пьяный и беззащитный. Чуть было не совершивший огромную глупость с другими, но не позволивший себе перейти черту с ней. Моника отодвинулась чуть подальше, чтобы ему не пришлось утром проснуться в мокрой рубашке, и беззвучные слезы полились лишь в ее подушку.