Двое на одно тело

Пётр Петрович всю следующую неделю как в бреду. Димке хуже пока не стало, он зря боялся, да каждый день медлит, прежде чем к нему зайти. Эльвира Маратовна рядом и поёт ту странную колыбельную. Димка по-прежнему кричит, кидается карандашами и рвёт игрушки.  Иногда… иногда Пётр Петрович узнаёт в лице Димки его. То самое существо. Раньше думал, что у Димки так лицо перекашивается в очередном приступе, он тогда и кашлем всегда заходился. А потом он кричал и проклинал, и голос ломался.  Оказывается, то и не его Димка вовсе. Тот, другой. Если бы не собственные ожоги — ни за что бы не поверил, что та ночь не его пьяный сон. И Эльвира Маратовна помнит. Пётр Петрович с ней не разговаривал, но, вот святая женщина, не уволилась и ничего не спрашивает. Он по глазам видит — она знает. Видела собственными глазами. Поэтому Пётр Петрович каждый свободный час ищет. Он вертит обугленную бляшку в руках, всматривается в гравировку на металле, снова вертит, подносит под лампу или разглядывает под увеличением через телефон… Всё впустую. Всё зря. Пётр Петрович каждый раз тяжело вздыхает и косится на экран телефона. Саша ничего не пишет, сказала ведь ему, мол, сам ищи и только потом звони. Сумасшедшая. Чокнутая хамка. Пётр Петрович качает головой и все мысли отметает. Если она может им хоть чём-то помочь, то остальное он сделает сам. Сегодня, например, он на Академика Антонова — тут тоже без происшествий обычно, но хотя бы пешеходы встречаются. Можно даже пару машин за день остановить и досмотреть, хоть какое-то занятие.  Разве что не сегодня. Никто не узнает, что за движением, которого там и нет-то, следит лишь одним глазом. Бляшку Пётр Петрович всегда и везде носит с собой. Вертит в руках, и металл жжёт кожу. На самом деле он холодный, самый обычный значок или что это? Но Пётр Петрович вспоминает те горящие глаза-угольки, и ожоги на руках напоминают о себе. Сажа мажет пальцы. Пётр Петрович побоялся полностью вычистить, только там, где хоть что-то можно было рассмотреть, а по краям оставил. На обед Пётр Петрович заглядывает в какую-то местную столовку. Живот урчит, так что лишь бы пирожками закинуться и кофе залить. В очереди на раздачу перед ним паренёк маячит. Нетерпеливый такой, на месте нормально не стоит и всё светлой кудрявой макушкой вертит. Лет шестнадцати, наверное, на него Пётр Петрович отвлекается только потому, что малой ему пару раз чуть на ногу не наступает. Он в кадетской форме, пары, что ли, прогуливает?  Пётр Петрович оглядывается, но кадетов в столовке больше нет. Этого за пирожками послали? Да нет, берёт только себе. Здесь где-то кадетское училище неподалёку, кажется. Пётр Петрович никогда рядом не был, так, навскидку где-то рядом- Мальчишка поднимает свой поднос, но неуклюже цепляется ногой за прилавок. Спотыкается, роняет, стекло разлетается, и компот, и суп брызгами накрывают и Петра Петровича- — Ну, кадет, — прикрикивает на него Пётр Петрович. Отшатнуться не успевает, эх, придётся форму… Стоп. Что. Кадет оборачивается, но он только сейчас спотыкается! Поднос у него в руках, тарелки на подносе, он пошатывается — поэтому Пётр Петрович шагает вперёд и выхватывает у него поднос. Тот вскидывает голову и таращится, но руками размахивает и цепляется за край стойки. — Осторожнее, — Пётр Петрович щурится и осуждающе смотрит. Но потом всё же выдыхает и помогает парнишке выпрямиться. — Ты как? — Спасибо! — у кадета глаза едва ли не святятся, как широко он улыбается. — Это было очень круто! Вы служите в полиции? Пётр Петрович лишь морщится и отмахивается. Сам не знает как он так. Нашло как будто что-то.  — Дорожной, — бурчит он.  У него бляшка в руку впивается, так что Пётр Петрович спешит поднос всучить обратно кадету. Тот восторженно пищит, но затыкает себе рот. Чуть поднос не роняет, бедовый какой! — Это ведь у вас нагрудный знак? — шепчет парнишка и до ушей улыбается. Пётр Петрович его в ладони сжимает. — Знаешь, что это? — Ну конечно! Может, не прям точно какой, но- — Мужчина, вы заказывать будете? — брюзжит дама за прилавком. — Да-да, — бросает Пётр Петрович и хватает кадета за руку. — Присядь-ка со мной. Тот послушно кивает и ждёт рядом, пока Пётр Петрович заказывает. Они отходят вместе. Пётр Петрович специально находит самый дальний столик в углу и машет в его сторону. Садятся. Пётр Петрович ставит поднос и кладёт бляшку на стол. Парнишка тянет шею, чтобы рассмотреть со всех сторон, и у него с каждой секундой глаза всё круглее. Но молчит. Уже минуту как таращится и молчит. Пётр Петрович проглатывает полпирожка. Бляшка как бляшка. Прямоугольник обычный, со скошенными углами. Он бы никогда не подобрал такой у дороги, если бы не всё случившееся там. Пётр Петрович ведь и не подобрал — сорвал с груди существа. Из груди? Нет, бр-р, всё же с груди, пальцы уже на чём-то сомкнулись, когда он пробил грудную клетку, и та рассыпалась пеплом. — Так что? — не выдерживает Пётр Петрович. — Он у вас в таком плохом состоянии, — бормочет кадет. — Как достался. — Пётр Петрович отмахивается.  Что за манеру завёл доверять первым встречным! Сначала Саша, теперь вот этот. Эх. Ради Димки. Ради его Димки он горы свернёт.  — Можно? — Кадет протягивает руку, и Пётр Петрович морщится, но кивает. Блять, да что этот парнишка сделать может? Нахуй быть таким подозрительным, а перед глазами снова всполохи огня пляшут. — И правда, он, — бормочет кадет и переворачивает. Чуть ковыряет сзади. — Вот, смотрите, — он подносит бляшку Петру Петровичу, — это очень редкий советский орден, заслуженный лётчик-испытатель. Ими всего 419 человек наградили. Четыреста сколько?! Всего лишь, да пока до второй сотни доберётся…! Пётр Петрович потом подумает. — А вот отсюда поподробнее. Кадет мычит и разглядывает лицевую сторону. — Вот это должен быть самолёт, но конец оплавился. Та выпуклость? Мда, до самолёта ему как Петру Петровичу до звания героя Российской Федерации. То есть вообще никогда. — Мне от дальнего родственника достался, — брешет Пётр Петрович. — Я его и не знал вовсе, вот, почтой пришли какие-то вещи. Умер.  Кадет перестаёт улыбаться и поднимает на него грустные глаза. Врать в такое сочувствующее лицо Пётр Петрович, ну, может. Он и продолжает, пока кое-как пытается состряпать достоверную историю.   — И я… ну, хотел бы узнать хоть о нём. — Кусает третий пирожок и жуёт медленней, чтобы всё придумать. — Там, кем он был, где похоронили, хоть раз цветы отнесу. — Извините, — кадет глаза опускает и утыкает обратно в орден. — Я-я так, мне просто интересно было. Просто. Ну, он просто у вас в очень плохом состоянии, здесь заржавел, значит, в воде или, например, под снегом долго лежал, — он тараторит и запинается, и суёт орден обратно Петру Петровичу. — А вот здесь следы сажи. Вот уж точно прошёл огонь, воду и медленны трубы… — Так что? — перебивает Пётр Петрович. — Есть идеи, как найти, кому вручили этот? — Там номер сзади, — парнишка переворачивает и кладёт на стол. — Но последнюю цифру… — Он замолкает. Пётр Петрович щурится, ебать, это были цифры?! Да пока кадет не сказал, он на оплавившиеся закорючки и не смотрел. — Я давно интересуюсь, ну, советскими наградами, — спешно добавляет парнишка. Ему кудрявая чёлка лезет в глаза, когда он тянется к ордену на столе вот так вот. — У меня, может, даже список найдётся, ну, всех, кого им наградили. Здесь, вот, первая цифра. Вторая или шестёрка, или восьмёрка, вот тут нижний кружок сохранился. Третий не сохранился совсем. Вздыхает. Вздыхает и Пётр Петрович.  Бз-з-з-з. Как некстати! — Петрович! Где тебя носит?! В туалете, блять, поносит. Пётр Петрович медлит, хотя а почему, собственно говоря, нет?  — В туалет отошёл. — Живо назад в участок… Пётр Петрович дальше не слушает. Случилось чего-то совсем хуевое, раз звали разбираться даже его. Ну, или совсем скучное и без понтовое, раз звали именно его. Пётр Петрович отключается и смотрит на кадета. — Отправить можешь, что у тебя есть? Тот улыбается и активно кивает. — Конечно! Эх, будет так кивать, голова рано или поздно отвалится.  — Зовут тебя как, герой? — Э, — он теряется, — П-паша. Паша Айларов. Пётр Петрович открывает свой номер и протягивает телефон ему.  — Пётр Петрович Морозов. Записывай, Павел.