Во второй половине дня Итэр с Чайлдом ловят наркомана.
Безумец даже было попытался сбежать, когда его рассекретили, однако лейтенант среагировал быстро: заломал ему руки за спину, сковал наручниками и прижал грубо, по-скотски к капоту его же машины.
— Ты, блять, конченый дегенерат, — рычит мужчина наркоману прямо в ухо, и, схватив за шею, ведёт к полицейскому авто. Чайлд выглядит таким разъярённым, у него от бурлящей изнутри ярости желваки проступили, а вены на руках и лбу заметно вздулись. Голос его изничтожаюший, рычащий и чрезмерно низкий, взгляд убийственный, дотла испепеляющий. Он настолько сильно ненавидит преступников? Или только к наркоманам такая неприязнь?
Итэр невольно поёжился.
— Совсем в край ахуел, пидорас. Ни совести, ни здравомыслия. Ублюдок, — ненавистно плюётся оскорблениями Чайлд, жёстко, едва ли руки наркоману не выкручивая, впихивает его в кабину автомобиля, громко дверью хлопнув. Полицейский хрипло выдыхает, хмуря брови до образования глубокой морщинки у переносицы, да облокачивается на багажник спиной.
— Итэр, ты уже проверил его машину? Нашёл что-то? — офицер удивляется тому, как сильно меняется интонация: Чайлд говорит с ним так мягко, даже ласково, хотя это просто кажется. Мужчина на самом деле звучит привычно строго, с тенью ехидства, просто по сравнению с тем, как он общался с наркоманом, вправду кажется нежным, чутким. Наверное, если бы Чайлд действительно ненавидел Итэра, то говорил бы с ним также, как и с пойманным преступником.
— А, — юноша опускает взгляд в составленный документ, — В бардачке были экстази в маленьком количестве. Это всё.
Чайлд кивнул. Он оттолкнулся от машины, и потянулся к ручке передней двери со стороны водительского сиденья, но замер, вновь повернув голову в сторону офицера.
— Ты поведёшь его машину, — отдаёт он приказ, — Езжай к полицейскому департаменту, я же доставлю этого гандона. Боюсь, пока ты ещё не готов к тому, чтобы перевозить преступников. Поэтому положись на меня. — мужчина мимолётно дружелюбно ухмыльнулся, и поспешно сел за руль. Взревел мотор, выхлопной дым взвился густыми клубьями в воздух, и в следующее мгновенье авто помчалось по вечерней трассе, теряясь среди бесчисленного количества машин.
Итэр спохватился, положил осторожно папку с ручкой на переднее пассажирское сиденье, шмыгнул сам в кабину и вставил ключ в кабину зажигания: таратайка наркомана забарахлила, словно человек закряхтела, и, видимо, ведомое восьмым чудом света, сдвинулось со скрежетом с места. Юноша, признаться честно, думал, что такие вёдра уже давно исчезли, однако, вот же — ведро, но всё ещё существует. Офицер выруливает с обочины, и едет вплоть до полицейского департамента в комфортной тишине, наслаждаясь в полной мере этим быстротечным умиротворением, лёгким ветерком, просачивающимся в машину, и приглушённым шумом проезжающих мимо автомобилей. Рабочий день считай что окончен — уже пол десятого. Вообще, работа кончается в восемь, но сегодня были просто немыслимо долгие пробки, да ещё и с наркоманом они провозились лишние двадцать минут. Но Итэр совсем не расстроен, потому что день прошёл идеально, без серьёзной ругани, и уж тем более драк. Наоборот, в какой-то момент офицер забылся и расслабился с лейтенантом, начал ощущать себя комфортно, а не как обычно: напряжённо и раздражённо. Не хотелось врезать Чайлду по носу, не хотелось его злить, хотелось лишь узнать о нём получше, сблизиться, и, быть может, даже стать близкими друзьями.
Чайлд оказался не только неплохим полицейским, но и собеседником.
У них совпали музыкальные вкусы. И пусть лейтенант пытался отнекиваться, опровергать то, что ему нравится то, что нравится Итэру, в конечном итоге разошёлся и по доброй воле разболтал обо всех исполнителях и группах, которые обожает. Чайлд, как и Итэр, меломан — слушает всё, что понравится, он не задаёт определённых жанров для поиска музыки.
Ещё Чайлд любит пасмурную погоду. Обожает грозу, но не любит дождь.
Любит проводить много времени на природе, любит читать, готовить, спортом заниматься, души не чает в чёрном чае. Обожает кошек, недолюбливает собак, и в восторге от маленьких детей.
Что-что, а любовь к детям Итэр никогда не поймёт. Особенно маленьким, но тут вообще непонятно, какой возраст Чайлд подразумевал — маленьким можно хоть десятилетнего назвать. Однако мужчина, наверное, имел в виду новорожденных, типа сюсюкаться с ними любит. И всё же, для Итэра это неимоверно странно — что в этих спиногрызах прелестного? Одни денежные расходы, да нервотрёпка. Именно поэтому Итэр никогда в жизни не станет отцом, потому что его это совсем не привлекает, ужасно отталкивает. По крайней мере, в ближайшие двадцать лет, пока юноша не найдёт себя, пока не устроит себе стабильную жизнь, и пока не придёт к пониманию, что готов к детям, уж точно. Он уверен, что этого никогда не произойдёт.
Чайлд, в отличие от Итэра, кажется семейным, уютным и невероятно заботливым. Сегодня, когда они патрулировали жилые районы, наткнулись на мальчика лет шести, может и пяти, который плакал и звал то отца, то мать. В самом деле, офицер не знает, что бы делал, если бы с ним не было Чайлда. Потому что Чайлд — матёрый полицейский, закалённый как службой, так и многолетней вознёй со своими младшими братьями и сестрой, и знает, в отличие от Итэра, как правильно успокаивать детей.
У офицера тогда чуть ли челюсть не отвисла: лейтенант так ворковал с рыдающим ребёнком, так с ним нежничал, что стал напоминать безумно ласкового папочку, который был готов пойти на всё что угодно, лишь бы его чадо не страдало. Чайлд стал словно совершенно другим человеком: его извечные надменность с ехидничеством иссякли, уступив место чему-то новому, потрясающему и бесценному.
Очаровательный. Вот, каким Чайлд Итэру показался в тот момент.
Правда, потом лейтенант вернулся к своему бесчеловечному командованию, и приказал офицеру немедленно дуть в макдональдс. А ведь и пришлось! Потому что Чайлд ему угрожал, Итэр до сих пор помнит угрозу дословно: «я потом специально куплю этот ебаный хеппи мил и запихаю тебе его в глотку, если сейчас же за ним не пойдёшь». Естественно, шептал Чайлд ему на ухо, стоя впритык и стискивая до боли плечи. Не хотел, чтобы такие страшные угрозы слышал ребёнок, какой благородный!
Итэр пошутил бы, да передумал вовремя: по лицу Чайлда было ясно одно — он говорил на полном серьёзе. А офицер, вообще-то, не очень хотел, чтобы в него пихали насильно еду. Поэтому и пришлось прикусить язык, да беспрекословно исполнить требование мужчины.
Ситуация с ребёнком разрешилась: родители просто ушли в магазин, пока мальчик спал, а он подумал, будто они его бросили. До чего же негативные у малыша мысли…
Парень вздохнул, встряхнув головой и заезжая на территорию полицейского департамента. Он разглядывает Чайлда, что только-только вылез из машины и выволок жалко дёргающегося наркомана за шкирку. Однако лейтенант не спешит зайти в здание, только пристально смотрит на то, как офицер паркует авто на свободном месте неподалёку. Итэр спешно берёт составленный протокол, герметично упакованные наркотики, и вылазит из автомобиля, направляясь к мужчине. Тот без особого труда удерживает преступника на месте с совершенно отстранённым лицом.
— Давай сюда эту парашу, — басит он, протягивая руку и кивнув на наркотические вещества, продолжая второй конечностью грубо держать правонарушителя, — Нужно отправить на экспертизу. Этого — в изолятор до начала судебного разбирательства.
— А что с машиной делать? На штрафстоянку везти? — любопытствует будничным тоном юноша, протягивая мужчине запечатанные наркотики. Тот принимает их осторожно, всматривается в спресованный в разные формы разноцветный порошок, задумчиво прищурившись.
— Не переживай об этом, на сегодня с тебя работы достаточно. На штрафстоянку машину увезёт другой офицер. Не рыпайся, псина, — Итэр даже вздрогнул от презрительного шипения Чайлда, что взбесился после жалкой попытки наркомана вырваться на свободу. Мужчина ожесточённо встряхивает его, и угрожающе рычит сквозь плотно стиснутые зубы, — Сопляк, мало того, что употребляешь, так ещё и сопротивляться пытаешься? Вот ведь мерзавец. Не дёргайся, тебе же хуже будет.
Офицер сконфуженно мнётся с ноги на ногу, втягивая голову в плечи. Лейтенант так сильно ненавидит этого наркомана, будто тот владелец наркопритона какой-то, или серийный убийца. Он ведь ещё совсем подросток! Лет девятнадцать на вид, не больше, его можно спасти. Наверное. Если он не слишком давно употребляет. Однако выглядит этот юноша очень печально: руки трясутся, дёргается он неестественно, постоянно чесался до того, как был скован наручниками. Да и речь у него странная: то он тараторит, запинаясь, то медленно-медленно говорит. Глаза стеклянные, бездумные, смотрящие в пустоту.
Невыносимое зрелище.
Итэр потупил взгляд, сжимая в руках протокол, никак не решаясь сдвинуться с места. Будто бы, если он посмеет издать хоть один звук, Чайлд непременно его испепелит этим разрушающим, очевидно, пугающим взором.
— Н-нет, пожалуйста! Я буду хорошим м-мальчиком, меня ж-ждёт мама… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — наркоман сначала через слово хихикал, а на мольбах вдруг резко зарыдал, и забился в неистовой истерике, задёргавшись отчаяннее. Итэр снова отводит потрясённый взгляд, содрогаясь в тихом ужасе и прокусывая нижнюю губу до крови.
Он не должен его жалеть.
Нельзя. Непозволено. Парень сам выбрал стать наркоманом, и должен понести ответственность за свои действия. Бесспорно, он не хочет лечиться, а его заставят. Это не подлежит сомнениям. Нужно просто… Научиться отключать свои чувства. Офицер не должен ничего чувствовать. Не должен сострадать. Не должен…
В Итэре с новым страдальческим завыванием наркомана что-то ломается.
Блять.
Он слышит, как Чайлд вновь выливает на нарушителя тонну безжалостных угроз, и сам сжимается под гнётом страха, пытаясь выгнать из сердца эту неуместную жалость. Нельзя испытывать сочувствие к преступникам. Нельзя. Так не должно быть.
Но ему по-прежнему жаль.
— Итэр! — хрипло восклицает Чайлд, припечатав совсем разбунтовавшегося наркомана к капоту машины, — Блять, чего встал? Оставь досмотр на моём столе, вот ключи, — мужчина прижимает наркомана своим телом крепче и хлопает себя по задним карманам брюк, вынув из правого связку ключей, — Самый маленький от моего кабинета. — Чайлд вложил в протяную ладонь юноши ключи.
— Вас понял, лейтенант Чайлд. — шепчет покорно парень, развернувшись на пятках, и быстро зашагав к дверям полицейского департамента.
Он больше не оборачивается.
Стискивает плотно зубы, сводит брови у переносицы и уверенно ступает к отделению, глуша в себе всё человеческое. Быть чувственным в полиции нельзя — быстро сломаешься. Как бы сильно преступники не давили на жалость, нельзя позволять себе её испытывать.
Итэр надеется, что из-за этого проклятого сострадания у него не возникнет проблем. Он не хочет, чтобы это сказывалось на работе — он просто обязан быть безжалостным к нарушителям закона. И совершенно неважно, насколько тяжело нарушение. Хотя Итэр отнюдь не знает, правильно ли поступает, выбирая такой путь.
Встряхнув головой, полицейский заходит в полицейский департамент, даже с дежурным не здоровается, слишком поглощённый своими рассуждениями, и проносится мимо, останавливаясь уже у кабинета Чайлда. Парень вставляет ключ в скважину, проворачивает два раза, и юркает в полумрак прогреваемого последними лучами алого солнца помещения. Здесь пахнет табаком: наверное, лейтенант курил так часто, что в стены въелся сигаретный запах. Но Итэр снова про себя отмечает, что ему очень нравится такой аромат. Очевидно, что сигареты не из дешёвых, да ещё и с пряностью какой-то. Довольно необычно, однако совсем не неприятно.
Офицер повёл инстинктивно носом, принюхавшись и вдыхая глубже: густой запах словно заползает в лёгкие, настолько сильно ощущается.
Оставив протокол на столе, полицейский больше ни на секунду в кабинете Чайлда не задерживается, лишая себя возможности осмотреться получше, и закрывает дверь на ключ. Нет уж, он не хочет рисковать своей шкурой, так бесстыдно шляясь по кабинету лейтенанта. А то вдруг тот поймает его с поличным, подумает, что собирает информацию, и тотчас нажалуется Чжун Ли. Это будет справедливым, кстати. Потому что Итэр не имеет право задерживаться не по делу в чужом кабинете, это считай что личное пространство Чайлда, его второй дом.
Юноша заглядывает в полицейский офис, в котором помимо непроглядной темени царит мёртвая тишина. Никого нет. Странно, в полицейской академии говорили, что если коп не берёт сверхурочные — это дурной тон в коллективе. Или это так запугивали? Но зачем? Итэр совсем не против взять сверхурочные и проработать до утра, потому что главная его цель — принести обществу пользу, добиться уважения и хоть немного искоренить зло. Нужно будет спросить об этом Чайлда, вряд ли он будет против.
Итэр вздохнул, неохотно плетясь к дежурной. Ключи-то Чайлду отдать нужно, иначе как он в кабинет попадёт.
Однако юноша замирает на месте в удивлении, стоит только завернуть за угол: перед ним, преграждая проход в дежурку, безмятежно переговариваются лейтенант и капитан.
Чайлд скашивает на него взгляд. Лукаво прищуривается, и прижимается к уху Чжун Ли так близко, почти интимно, что-то взволнованно зашептав. Итэр невольно настораживается, сжимая руки в кулаки и встревоженно поглядывая с одного мужчины на другого. Чайлд какие-то про него гадости Чжун Ли говорит? Жалуется на офицера за острословность?
Ну что же?
Итэра прошибает холодный пот, и лицо на оттенок бледнеет, как только он встречается с пристальным взором капитана. Тот мягким жестом подзывает подойти, и офицеру ничего не остаётся, кроме как покладисто исполнить безмолвную просьбу.
Итэр останавливается в шаге от двух взрослых мужчин. Они смотрят на него испытующе сверху вниз даже не моргая, и ступни юноши словно приклеиваются к полу: ни пошевелиться, настолько сильно его напряжение.
Ну вот, сейчас Чжун Ли снова разгневается, и…
— Чайлд сказал, ты сегодня славно потрудился.
Что?
Итэр ошарашенно отшатывается и стреляет в лейтенанта удивлённый взор.
Чайлд похвалил его?
Мужчина в свою очередь разглядывает парнишку с любопытством, и изредка лукаво посматривает на Чжун Ли, словно сказал ему куда больше обычной похвалы на ухо, однако капитан тактично сейчас решает об этом умолчать. Итэр сглатывает, чувствуя, как самопроизвольно торжественно выпрямляется в спине, нелепо краснея от гордости. Если бы это было возможно, он бы просто раздулся от распирающего изнутри чувства окрылённости.
— Сам понял, что водитель — наркоман, и самостоятельно составил досмотр. Молодец, Итэр, это очень похвально. — капитан ласково, по-отцовски улыбается, и тянет руку до златых волос юноши. Заботливо снимает с макушки фуражку, запускает тонкие пальцы в локоны, мягко треплет, путает и взъерошивает.
О…
Это так приятно.
Офицер краснеет польщённо сильнее, позволяя Чжун Ли по-своему поощрять его. Это действительно кажется Итэру на данный момент самой лучшей заслугой — добиться похвалы от самих капитана и лейтенанта. Что может быть лучше этого? Ничего, конечно же. Он совсем не ожидал того, что Чайлд не зажадничает для него похвалы, и что, судя по тому, как долго шептал несколькими минутами ранее он Чжун Ли на ухо, не поскупится и в красках описать сегодняшние заслуги своего напарника.
— Ну всё-всё, хватит с него, застеснялся вот даже. — ворчит Чайлд, положив конец уже по-странному долгой ласке итеровских волос. На самом деле, Итэр совсем не против, чтобы Чжун Ли погладил его чуть дольше, однако тот, опомнившись, вынимает пальцы из прядей и натягивает фуражку на макушку. Итэр несколько разочарован, но показывать этого не собирается, только учтиво улыбнувшись.
— К сожалению, вынужден вас оставить, — отчасти грустно вздыхает капитан, делая пару шагов от полицейских в сторону своего кабинета, — Ты тоже не отлынивай, Чайлд. На тебе очень много висит документов, — мягкий взор Чжун Ли, которым он обласкивает Итэра, приобретает сталь на Чайлде. Мужчина на него смотрит холодно и беспринципно, совершенно точно умеющий забывать о близких дружеских отношениях на время работы.
— До свиданья, Итэр. — мужчина пропустил мимо ушей тихое чайлдовское цоканье языком. Капитан уважительно кивнул, прикрыв глаза, и направился размеренной поступью в противоположную сторону.
— …Лейтенант Чайлд. — неуверенно зовёт Итэр.
— М?
— Я хотел узнать про сверхурочные, — мнётся он, глядя на мужчину снизу вверх растерянно, не до конца отойдя от потрясения из-за неожиданного действия того, — Я хотел бы поработать дольше нормы сегодня.
Лейтенант изумлённо вскинул брови ко лбу.
— Нет, — отрезает он, — Пока что нет, — повторяет уже более мягко, — Не всё сразу, шкет. Иначе получится перегруз, нужно для начала отработать хотя бы недели две, а уж потом сверхурочные просить. Даже можешь не волноваться, я тебя этими сверхурочными завалю по самое не хочу, будешь их до скончания службы расхлёбывать. Но всё потом. — мужчина подбадривающе похлопал юношу по плечу.
Итэр негодующе нахмурился. Чайлд что, глупый? Полиции нужны сотрудники, которые будут готовы урабатываться в кровь на благо расследования дел, а он ему сейчас буквально это запрещает! Это что за несправедливость и… Предвзятость? Лейтенант ведь запрещает только потому, что Итэр якобы новичок, что он не справится с нагрузкой и быстро сдуется. Если Чайлду память отшибло, то Итэр напомнит: он лучший выпускник полицейской академии Хьюстона за последнее десятилетие. Этого должно быть достаточно, чтобы без вопросов позволить ему взять сверхурочные!
— Вы беспокоитесь тогда, когда не надо, — вежливо говорит юноша, — Я совсем не такой слабый, как вам кажется. Вам же самому будет лучше, если я сверхурочные возьму, так в чём проблема?
Чайлд тихо выдыхает, а затем глубоко вдыхает. Кажется, он начинает закипать.
— Хорошо, давай смоделируем ситуацию, — примирительно бормочет он, а затем грубовато тычет указательным пальцем в юношескую грудь, — Ты новичок, всего пару дней работаешь полицейским, берёшь сверхурочные, ведомый юношеским максимализмом доказать… Например, мне, что на всё способен даже несмотря на неопытность, — мужчина переводит дыхание и сурово хмурится, — А на следующий день встать с кровати не можешь от физического и эмоционального истощений. Как тебе? Здорово, а?
Да какой, нахуй, юношеский максимализм в двадцать четыре года?!
Итэр готов взреветь от возмущения. Потому что это нечестно — мало того, что Чайлд упрямо не позволяет ему брать сверхурочные в первые две недели, так теперь ещё и приписывает максимализм юношеский, хотя у Итэра он давно прошёл! Юноша не понимает, чего так Чайлд печётся о его здоровье, если вроде недолюбливает. Странно это.
— Что мне с тобой делать, если ты и вправду спечёшься уже завтра? Нет, проработаешь чуть подольше, вот тогда и поговорим.
— Вы такой заботливый, лейтенант. Но не могли бы вы забыть о заботе и мыслить расчётливо, чтобы самому получить выгоду? — Итэр изо всех сил старается не дерзить. И вроде даже интонация вежливая, и сам он никак не показывает своё раздражение. Но Чайлд всё равно почему-то сердито фыркает.
— Причём здесь забота, идиот, — удручённо стонет он, — Хорошо, если ты такой тугодум, объясню яснее: ты далеко не бесталантливый полицейский, и мне бы не хотелось терять тебя даже на день. Какой мне толк от сверхурочных, если ты от перенапряжения сдуешься? Поэтому закрой рот и вали домой. — Чайлд категорично скрестил руки на груди.
Итэр собирался уже снова вступить в спор и стоять на своём до конца, однако осёкся, и замер с раскрытым ртом.
К нему только сейчас пришло осознание, что Чайлд снова его похвалил.
Неужели… У них действительно могут наладиться отношения?
Чайлд, может, и заносчив, но рассуждает здраво и справедливо: если подопечный работает не спустив рукава, а действительно старается, прикладывает много усилий, то лейтенант не оставит это без внимания. Если же полицейский работает на отвали, то и отношения от Чайлда, кроме скотского, ждать не придётся.
Такова дисциплина.
Итэру уже и расхотелось спорить как-то. Теперь он начал понимать, отчего Чайлд так яро открещивает его от сверхурочных, а потому гнев поутих, а вскоре совсем исчез. Юноша негромко вздыхает, ощущая, как мужчина вновь опускает руку ему на плечо и хлопает, мол: «не расстраивайся, ещё будет шанс». Итэр и не расстроен, просто ему кажется, будто он делает намного меньше, чем остальные полицейские.
— Я вас понял, лейтенант. — бурчит офицер.
— Молодец, — удовлетворённо кивнул мужчина, протянув раскрытую руку, — Ключи.
— А, точно, — юноша тут же вложил в ладонь то, что Чайлд требовал, почтительно поклонился, и отчеканил: — Всего доброго. — он развернулся к нему спиной и зашагал прочь, к мужской раздевалке.
— До свиданья. — также учтиво, престранно задумчиво произнёс в ответ лейтенант.
Офицер заходит в раздевалку, принимаясь сразу же стягивать галстук — ужасно уж он давит на горло. Хотя, может, просто Итэр его чрезвычайно сильно затягивает. Следом летит фуражка, затем ремень с обмундированием, а после перчатки, рубашка и брюки с туфлями. Юноша бесцельно стоит на месте в одном нижнем белье, наслаждаясь тем, как прохладный воздух кондиционера приятно щекочет его спину, обжигает лёгким холодком и пускает табун мурашек. Впервые за весь день Итэр почувствовал себя донельзя уставшим: ноги гудят и покалывают болезненно, во всех конечностях ощущается неимоверная тяжесть. Мышцы ноют, скрипят от любых резких движений, отдаваясь в теле острой резью. Итэр старается делать всё размеренно, но иногда мученических стонов сдерживать не удаётся. Парень сильно вспотел, кожа от дневного зноя до сих пор разгорячённая очень, и он жаждет поскорее встать под холодный душ и простоять так полчаса, чтобы остыть. Возможно, офицер так запросто простынет, ну и неважно.
Вообще, душевая есть и здесь, в полицейском департаменте, но Итэру отчего-то некомфортно ей пользоваться. Брезгует? Может. Дело даже не в том, что ему мерзко думать, что мочалкой уже кто-то шоркался до него, а в том, что он не ощущает себя в безопасности. Диссонанс какой-то.
Полицейский надевает безразмерную, пахнущую стиральным порошком и парфюмом, футболку, и быстро напяливает шорты. Завязывает на кроссовках шнурки, и аккуратно вешает рабочую рубашку на плечики вешалки, а штаны складывает в квадрат, положив их на верхнюю полку. Туфли ставятся в низ маленького шкафа.
Парень вздохнул, закрыв железную дверь, захватил с собой ремень от полицейской формы и покинул раздевалку, недовольно поморщившись от обжигающей духоты, царящей в здании департамента. Он сдаёт ремень в комнату с обмундированием, прощается вяло с персоналом, и идёт к выходу из здания, не забыв на этот раз попрощаться с дежурным.
На улице уже совсем не так жарко, как было днём. Вечерний ветерок ерошит короткие волосы юноши, и он инстинктивно зарывается кончиками пальцев в прядки на затылке. Уже как шесть лет парень стрижётся коротко, не позволяя волосам сильно отрасти. Нет, ему было вовсе не в падлу следить за длинными волосами, просто сначала армия, а затем полицейская академия, совсем этого не поощряли. В полиции работать с косой до поясницы жутко неудобно. Мешается она.
Итэр решился распрощаться со своей косичкой еще в старшей школе, на своё восемнадцатилетие. Ему было отчасти жаль, но он во всём находил плюсы: его никто больше не сможет бесцеремонно за косу дёргать. Но с другой стороны, Итэр и жалел о том, что не сможет лишний раз набить лица отбитым дегродам, мыслящим узко вследствии своего непростительно низкого айкью.
Итэр никогда не был слабым. Сколько себя помнит, ни разу никто не доводил его до слёз. Потому что это было невозможно — Итэр прослыл грозой школьных задир и каменной скалой, поэтому в школе особо никто и не пытался заставить его разрыдаться. В противном случае, если кто-то бы посмел на такое пойти, Итэр непременно отмутизил бы его после уроков где-нибудь в подворотне.
Проблемы в основном были с уличным быдлом.
То они дразнились детскими: «пидорас, заднеприводный» и «шлюха», то сами его по разным углам зажимали, предлагая взамен на сексуальные услуги деньги. Это просто смешно.
Впрочем, прозвище «шлюха» появилось не спроста.
Итэр начал трахаться в шестнадцать.
С мужчинами, женщинами, парнями и девушками. Ему было совершенно неважно, какого человек пола. Ну, точнее, иногда это играло какую-никакую роль, однако зачастую Итэр преследовал одну цель: получить сексуальное удовлетворение.
Он всё ещё не считает себя сексоголиком.
В этом нет ничего плохого, как ему кажется. Секс — это естественно, его не надо стесняться, его не надо стыдиться. Когда-нибудь до общества наконец дойдёт, что секс — это не аморально, и осуждение человека, который просто любит трахаться, очень глупо и лицемерно.
Пока Итэр не нарушает закон, пока он не совершает что-то, что нарушает личные границы другого человека, никого не должна волновать его жизнь. Он волен распоряжаться ею, как хочет, и только от него зависит, к чему в конечном итоге придёт. Только он может себе помочь, ни на кого, кроме себя, рассчитывать нельзя.
Юноша вздохнул, сев за руль. Он мельком смотрит на парочку, целующуюся по ту сторону ограждения, и неприязненно морщит нос.
Нежности кажутся ему мерзкими.
Он никогда не видел в них смысла.
Любящие друг друга люди всё равно рано или поздно расстанутся. Будет больно, будет невыносимо, расставание может сказаться разрушительно на нервной системе. Так зачем себя обременять отношениями? Зачем тратить время на любовь?
Итэр не понимает. И никогда не поймёт.
Ему нужно к психологу, это понятно. Многие считают, что подобные рассуждения — девиантны, нездоровы, и это необходимо искоренять. Ведь «это неправильно, каждый человек должен любить» — как говорит общество. Многие бы посчитали Итэра психопатом.
Может, он и психопат. Но разве в этом есть его вина?
Это из-за родных родителей Итэр сейчас не может позволить себе чувствовать. Запрещает любить.
Он уверен, дело в них. Тут не нужен психолог, чтобы это понять.
Итэр и Люмин никогда не получали в родительском доме любовь и внимание. И сами никогда не любили ни отца, ни мать.
Ах, нет.
Люмин любила.
А Итэр презирал.
Он не питал к ним ни капли благодарности, потому что не заслужили. Ничего не сделали, чтобы зваться родителями. Только деньгами заваливали, уверенные в том, что их отпрыскам только это и нужно — деньги, да новые игрушки и лучшие гаджеты.
Омерзительно.
Итэр принял модель поведения родителей за норму в отрочестве — подумал, что не заслужил любви, и что его любовь никому не нужна. И теперь, будучи взрослым и осознающим весь неправильный подход родителей, он всё равно не может переучить себя. Всё уже, поздно. Итэр сформировавшаяся личность, не подросток давно, а взрослый человек.
Самостоятельно не под силу выгнать въевшующуюся в подкорку мозга мысль: «я не должен любить, и меня не должны любить».
Ему нужна психологическая помощь. Но, пойдёт ли Итэр к психологу? Абсолютно точно нет.
Боится.
Боится, что ему сделают больно, если он полюбит. Поэтому он не хочет ничего менять в своей голове. Пусть всё остаётся так, как есть, ему не нужна привязанность. Он в ней не нуждается.
Итэр глухо застонал, стукнувшись лбом о руль. Он ненавидит оставаться один, потому что рой негативных мыслей сразу овладевают им, и ему становится всё хуже, и хуже. Можно ли назвать Итэра безвольным? Определённо, да.
Он пускает всё на самотёк.
Как обычно.
***
Итэр не может уснуть.
Тревожные мысли, расшатывающие его и без того раздолбанное сознание, просто не позволяют погрузиться в мирный сон.
Юноша приподнимается на локтях, угрюмо сверля взглядом ночной мрак. Поблёскивания лунного света доходит до края письменного стола, и утопают в вязкой темноте, пожираемые ей так безжалостно и бесповоротно.
Итэр бездумно трясёт головой, пытаясь вырваться из крепкой хватки собственных переживаний, но остаётся привычно ни с чем. К душевному ненастью прибавляется отвратный звон в ушах от сильной встряски, в глазах на секунду помутняется. Итэр с тяжёлым вздохом вновь падает головой в подушку, сверля взором потолок.
Он не хочет вставать.
Но это необходимо.
Нужно вытаскивать себя из этой эмоциональной ямы. Иначе офицер загнётся и окончательно сломается.
Юноша сползает с кровати, лежа уже на полу. Ему по-прежнему не хочется подниматься. Но, сжимая зубы до скрипа, преодолевая свои неохоту и желание забиться в угол, он поднимается. Ему нельзя себя жалеть.
Потому что это признак слабости. Итэр останется стоять на месте, если будет питать к себе жалость.
Юноша одевается в спортивную одежду, решая отправиться на пробежку. Это единственное здравое решение проблемы, которое он видит сейчас. Итэр ничего не ест, потому что отужинал чуть больше часа назад — желудок полный, в горло точно уже еда не залезет.
Берёт с собой беспроводные наушники, ключи, полицейское удостоверение на всякий случай, и телефон. Сейчас второй час ночи доходит, подъём в четыре. Есть ли вообще смысл спать тогда? Итэр выходит в подъезд, тихо закрывает входную дверь на ключ, и вызывает лифт, попутно пихая гарнитуру в уши. Юноша включает первую попавшуюся песню, явившую собой тяжёлый рок, и заходит в кабину приехавшего лифта.
Проходит минута. Мягкий толчок в ноги даёт понять, что лифт спустился до нужного этажа. Двери раздвигаются, Итэр без промедлений выскальзывает наружу, минуя ресепшен, без особых трудностей оставшись незамеченным.
Офицер переходит на лёгкий бег, покидая территорию спального района. В ушные раковины льётся музыка, что на первых секундах пришлась полицейскому по душе, по трассе проезжают машины, а ночная прохлада позволяет полностью расслабиться. На небе играют серебряными переливами скопления холодных звёзд, озаряя улицу приглушённым светом. Дыхание приятно перехватывает, и Итэр, пробежав через ухоженный парк, останавливается, чтобы насладиться красотой ночного небосвода.
Он бы и простоял так ещё минут десять, если бы не уловил периферийным зрением что-то вроде потасовки у бара неподалёку. Юноша настороженно поворачивает голову к заведению, и недоумённо хмурится: действительно, там какая-то шумиха.
Парень не собирается оставлять это так. Он переходит дорогу строго через пешеходный переход, и торопится скорее добраться до бара и разнять уже вцепившихся в грудки мужчин.
Офицер прищуривается. Знакомые рыжие волосы заставляют насторожиться.
Итэр подходит ближе, вынимая из ушей наушники и пихая в карман треников.
Это Чайлд!
Правда, пьяный, и с разбитым носом. Господи, он что, каждый вечер после работы пьёт? Алкоголик несчастный.
Итэр не успевает вмешаться, как незнакомый мужчина — видимо, владелец бара — грубо отталкивает лейтенанта и скрывается за дверью заведения, закрыв её на все замки. Да чего же Чайлд такого натворил, раз его из бара выперли?
Итэр поворачивается к полицейскому, что от сильного толчка в грудь на ногах не удержался, да свалился на асфальт. Он подняться не торопится, глядя остекленевшими глазами в никуда. Парень устало вздохнул, встав перед Чайлдом и протянув ему руку помощи.
— Лейтенант Чайлд, вы так и собираетесь сидеть на асфальте? — недовольно вопрошает парень, устав держать руку протянутой, в то время как мужчина расфокусированно на него пялится.
Полицейский ничего не отвечает, однако ладонь в конечность офицера вкладывает. Итэр резко, без какой-то там нежности, дёргает на себя, рывком поднимая ойкнувшего Чайлда с земли.
Итэр тут же захрипел от навалившегося на него тяжёлого, весящего определённо больше восьмидесяти пяти килограмм, мужского тела. Офицер протестующе затолкался в грудь. А лейтенант так удобно в его плечо лицом вжался, измазав ткань футболки в багровой крови, и горячо, шумно задышал, покрыв чувствительную кожу мурашками. Отстраняться совсем не собирается, вот ведь мерзавец, хорошо устроился!
— Лейтенант Чайлд, вы меня раздавите сейчас! Встаньте нормально, хватит на меня наваливаться! — возмутился Итэр, больно оттянув едва кудрявые волосы на затылке мужчины. Тот в свою очередь приглушённо простонал, и, спустя пару секунд послушно отстранился. Пошатывается, его то влево, то вправо уводит, но всё равно стойко на ногах держится.
— Присядьте, ради бога. А то опять рожу себе разобьёте. — бубнит офицер, схватив Чайлда за предплечья, подведя к свободной лавочке и насильно на неё усадив. Лейтенант весело сверкнул глазами, да так вцепился в запястье полицейского, что тот аж охнул от неожиданности.
— О, офицер Итэр, заботящейся обо мне, такой милый, — пьяно мурлычет Чайлд и ластится щекой к тыльной стороне ладони юноши. Ласкается, как любвеобильный кот, и жмётся близко-близко, донельзя интимно, раскрасневшись в конец, — Ты так похож на моего младшего брата, мм… Что я могу для тебя сделать? Я на всё готов!
У Итэра дёрнулась бровь.
Насколько же надо было налакаться, чтобы начать вести себя настолько… Чудаковато. Лейтенант Чайлд всегда казался очень серьёзным и строгим, легко раздражающимся. А сейчас он так преданно к его рукам ластится, мурлычет и краснеет, краснеет, да улыбается по-глупому счастливо. Совсем с ума сошёл, бедный.
— Я хочу, чтобы вы закрыли рот и дали мне подумать. — отрезает грубо парень, выдернув конечность из руки Чайлда. Тот сникает и обиженно дуется, уперев взор в асфальт.
Думай. Думай, думай… Оставлять лейтенанта так точно нельзя, вдруг какой-то извращенец его на секс разведёт, а этот идиот и не поймёт ничего из-за сильного опьянения. Хотя это маловероятно. Пусть Чайлд и пьян, но вряд ли не сможет отличить домогательство от руки помощи! Может, вызвать такси? Посадит его в машину, назовёт таксисту адрес, и всё. Если Чайлда стошнит прямо в салоне, то это не на итеровской совести уже будет.
Юноша кивнул самому себе утвердительно. Снова насильно поднимает Чайлда, успевшего задремать, со скамьи, и скользит стёсанными ладонями по его груди. Он слышит, как мужчина захлёбывается удивлённым хрипом, как жалко упирается в его плечи и что-то перепуганно бормочет, стараясь вырваться из хватки, а Итэр только сильнее к себе за поясницу притискивает.
— Смирно стойте, — рыкнул угрожающе он. И Чайлд послушно застыл.
Он всё ещё мелко подрагивает, и шепчет неразборчиво, тяжело то вдыхая, то выдыхая. А Итэр водит по шёлковой ткани чёрной рубашки мужчины рукой, прощупывая кармашки на груди. Один пустой, а вот в другом пальцы нащупывают нечто объемное.
— Что там? — интересуется юноша, подняв взор на лейтенанта. Полицейский на него смотрит затравленно, и глаза его предательски блестят, а дыхание сбивчивое, учащённое.
Он боится.
Но почему? В чём дело? Что случилось? Итэр в полном замешательстве.
Он не понимает, что послужило причиной такому животному испугу.
Чайлд прям будто бледнеет, округляет глаза, и шевелит губами, однако произнести ответ получается лишь со второй попытки.
— С-сигареты.
Выскуливает он так боязно, словно Итэр — его самый страшный кошмар. Юноша от этого сводит брови у переносицы, и убирает руку с груди. Вот уже он бестактно заныривает ладонью в задний карман брюк Чайлда, что осипло выругался, да затрясся сильнее.
— Куда ты лезешь, извращенец…! — хрипит он что-то связное наконец. Толкает юношу в плечи, но вследствие ослабленности алкоголем вырваться всё равно не может. Итэр вновь обращает взор на лицо лейтенанта: красное, и совсем непонятно, от чего именно — возмущения, смущения, или алкогольного опьянения. А может, вообще от всего вместе.
Ах. Так вот в чём дело.
Чайлд принял его действия за домогательство. Поэтому он сейчас так перепуган и яро жаждет вырваться из рук. Это всё объясняет.
— Тише, — смягчается Итэр. Рукой по спине нежно-нежно поглаживает, поднимаясь выше, прощупывая под рубашкой твёрдые мускулы, чуть давит на лопатки и выбивает тихий вздох. Пробегается по красному загривку, щекочет грубыми подушечками пальцев линию роста волос, и чувствует, как Чайлд медленно расслабляется. Упирается в его плечо лбом, и покорно ждёт, нелепо сжимая руки в кулаки, когда Итэр закончит со своим делом, — Я ищу ваш паспорт.
— …Нет у меня с собой паспорта, нет. — шепчет устало мужчина.
— А в баре как же вы тогда напились без паспорта-то? — недоумевает Итэр. Конечно, Чайлд выглядит взрослым, но обычно бармены не смотря на взрослую внешность требуют предъявить документы. А то мало ли что.
Чайлд не отвечает. По размеренному дыханию становится понятно, что он снова задремал. Да сколько можно!
— Подъём, мистер Чайлд! — громогласно восклицает юноша, щипая мужчину за бок. Тот мгновенно проснулся и отпрянул от неожиданности, свалившись на скамейку.
— Вы можете назвать свой точный адрес? Я вызову вам такси. — офицер вынимает телефон из кармана штанов, заходя в заметки, приготовившись напечатать место жительства Чайлда, чтобы ненароком не забыть, когда будет диктовать его таксисту.
— Проспект… Проспект… Маяковского… — бредит Чайлд с закрытыми глазами, да губы лихорадочно облизывает. Итэр пытается сохранять спокойствие, да вот невменяемость мужчины очень из себя выводит.
— Вы головой ударились, лейтенант? Какой проспект Маяковского? — цедит сердито парень, нервно пихая смартфон обратно в карман. Паспорта у Чайлда с собой нет, назвать адрес не может, остаётся только к себе тащить. А Итэр этого совсем не хочет! Но и бросать его здесь было бы подло.
— Ладно, раз такое дело, переночуете у меня, — кисло кидает юноша. Он поначалу и не замечает, что Чайлд продолжительное время глаз не открывает и сладко посапывает, — Учтите, если вы наблюёте у меня на кровати, будете платить штра-
Его перебили негромким храпом. Чайлд в очередной раз заснул, чуть ли в крови своей же не захлёбываясь. Итэра это вправду очень начинает раздражать, и он, подойдя к мужчине достаточно близко, больно шлёпает его по щекам. Чайлд тут же подскакивает, тихо вскрикнув от удара, и ошарашенно пялится на юношу.
Итэр сердито фыркает. Да уж, намучается с Чайлдом он сегодня здорово…
***
Итэр кое-как уложил лейтенанта. Тот заснул сразу же, как только соприкоснулся головой с подушкой, хотя до этого долго протестовал, не желая, чтобы Итэр обрабатывал ему разбитый нос. Вот ведь глупый упрямец!
Уже пол пятого утра. Офицер так и не смог заснуть, но ощущает себя на удивление бодро, и сейчас даже готовит завтрак. Не только на себя, но и на этого Чайлда, что в данный момент мирно храпел в его кровати, определённо, совсем не испытывая угрызений совести оттого, что своим капризным поведением высосал из Итэра последние нервы. Однако, юноша больше не ощущает себя плохо. Поэтому, совсем немного, но он рад, что пересёкся с Чайлдом. Потому что это на время позволяет отвлечься от душевных терзаний.
Вспомнишь лучик, вот и солнце. Итэр слышит, как в спальне что-то грохочет, а затем слышит, как проснувшийся лейтенант сумборно покрывает русским матом дурацкую кровать, что в чём-то почему-то провинилась. Больной человек этот Чайлд. Юноша выключает электрическую плиту, ставит тарелки и выкладывает приготовленный омлет с жареными сосисками в них, рядом положив два кусочка мягкого батона.
— Чё за хуйня нахуй бля, — доносится до слуха Итэра уже на родном английском. Раздаются тяжёлые шаги, и вот, через мгновенье, цепляясь за косяк, показывается Чайлд со страдальческим выражением лица. Он хватается за голову и низко, болезненно стонет, сводя брови к переносице, — Итэр, какого хуя у тебя кровать такая маленькая? Я едва на ней помещаюсь!
— И вам доброе утро, лейтенант Чайлд, — улыбается дежурно Итэр, а внутри хочет окунуть лицо раздражённого полицейского в тарелку и вымазать в омлете. Нечего разговаривать так грубо, находясь в гостях! — Скажите спасибо, что спите не на помойке.
Чайлд гневно фыркнул, подошёл к открытому окну и высунулся из него, стараясь полностью протрезветь. Он щеголяет по дому Итэра в одних боксерах, и юноша от этого ничуть не в восторге. Ладно, если Чайлд может позволить себе ходить по собственному дому едва ли не голым, то хорошо, пускай. Но зачем же в чужой квартире своим супер-крутым-потрясающе-возбуждающим накачанным прессом светить? Это такое соблазнение?
В таком случае у Чайлда выходит соблазнять очень плохо.
— Эй, — возмущённо мычит Итэр, — Может, оденетесь для приличия хотя бы? Я совсем не хочу смотреть на вас без одежды. — Чайлд отлипает от окна, сполна надышавшись свежим воздухом, и изумлённо, словно слова офицера были для него потрясением, приподнимает брови.
— Тебе совсем неинтересно? Откуда эти шрамы, например, — Чайлд отчего-то восполнился самоуверенностью, хотя ночью едва ли не плакал только от того, что подумал, будто Итэр до него домогается. А сейчас сам грубо хватает полицейского за руку и припечатывает к рельефному, исполосованному множеством старых шрамов, торсу. Офицер незаинтересованно смотрит на то, как мужчина ведёт его ладонью по кубикам пресса, и чувствует кожей рваные, затянувшиеся раны.
— Это ранение от пули, — урчит Чайлд, надавив конечностью юноши на шрам на боку. Итэр про себя отмечает, что кожа мужчины очень бледная, фактически белая, в отличие от его. У офицера она загорелая, хоть и более нежная.
— Это — от ножа, — голос лейтенанта звучит всё ниже и ниже. Он басит хрипло, как-то слишком томно, вынуждая Итэра содрогнуться в приятной судороге, да нервно сглотнуть. Не хватало ещё начать питать сексуальное влечение к лейтенанту! Но стоит признать, Чайлд действительно очень привлекательный, может, если бы с самого начала он бы вёл себя дружелюбно — как сейчас, например — Итэр бы даже захотел с ним потрахаться. Но что об этом рассуждать! Гадать можно бесконечно, только толку от этого мало.
— Ты восхищён? — тихо спрашивает Чайлд, глядя исподлобья хищно, но без возбуждения. Как-то по-вражески хищно. Опасно. Угрожающе. Может, Итэр бы испугался, если был бы чуть мягче характером. Мужчина гладит себя по прессу рукой офицера, словно сам собой так сильно восхищается, и тёмного взгляда с Итэра не сводит. Напряжённо немного становится.
— …Нет, — в тон мужчине шепчет он, — Лейтенант Чайлд, вы хотите, чтобы я вам подрочил или что? Зачем вы это делаете?
Чайлд замирает. Растерянно так, и отпускает руку юноши.
— Нет, я не хочу, — говорит он, — Я себе в состоянии сам подрочить, зачем мне твоя помощь?
— Ну, знаете, — теперь Итэр идёт в нападение. Подходит близко, впритык, и смотрит в глаза растерявшегося окончательно лейтенанта ехидно, даже отчасти насмешливо. Он касается с напущенной бережливостью грудной клетки мужчины, что сразу же начала часто вздыматься: это у лейтенанта от неожиданности дыхание сбилось. Парень подавляет лукавую усмешку, ведя ладонью от груди до пресса, оглаживает ласково натренированные мышцы, любовно выводя узоры поверх старых шрамов, и ползёт ниже, — Может, вы любите, когда вам дрочат.
От редкой тёмно-рыжей щетины на лобке в кончиках пальцев начинает покалывать.
Чайлд сглатывает. Пытается ухмыляться, но выходит очень нервно, неестественно, да и сердце у него ужасно громко колотится. От страха, или волнения? Любопытно, однако.
— Лейтенант Чайлд, — томно мурлычет Итэр, прикрывая глаза и глядя исподлобья игриво, но без какого-либо возбуждения. Он не возбуждён. От слова совсем. Но Чайлду всё равно отплатить его же монетой нужно, — Вы хотите мне вставить, да?
Пальцы лениво заскальзывают под резинку чужого нижнего белья.
Чайлд поперхнулся слюной. Зарделся, смущённо сверкнув глазами, и грубо стиснул ладонь юноши, отводя от паха.
— Всё-всё, хватит, — хрипло усмехается он, отводя взгляд, — Ты мне не нравишься. Так что не смей меня больше касаться. — его голос звучит строго и твёрдо, а взор в одночасье становится хладнокровным.
— Сами себе противоречите, мистер Чайлд, — Итэр жмёт плечами, отходя от мужчины на приличное расстояние. Он берет с настенной полки коробку чёрного чая, стоя к гостю спиной, — То сами подставляетесь, просите меня ваш пресс потрогать, то говорите, чтобы не трогал. Разберитесь вы уже со своими желаниями наконец, — он хмыкнул, взяв из чайной коробки пакетик, — Вы будете кофе, чай или сок?
— Кофе. — Чайлд проигнорировал первую часть предложения юноши.
— Кстати, а вы девственник? Вы просто так прикосновений смущаетесь, точно девственник какой. — честно, Итэр не рассчитывает на то, что Чайлд скажет правду. Вообще уже думает по двухминутному затишью, что лейтенант его сковородкой за такой вопрос огреет, но этого не происходит.
— Да, — негромко отвечает полицейский, — Я девственник.
Итэр аж пакетик из пальцев выронил.
— Ох, серьёзно? — он озадаченно покачал головой, в потрясении даже не сразу возвращаясь к приготовлению чая и кофе, — А почему так?
— Есть причины. — по резкому ответу ясно, что Чайлд совсем не хочет вдаваться в подробности. Да Итэр и не настаивает.
— В полицейском департаменте гуляет об этом слух, — признаётся офицер, — Но я не думал, что вы действительно остаётесь девственником в тридцать лет. И что, вам совсем не хочется сексуальной близости? — он кладёт одну ложку растворимого кофе в чистую кружку, закидывая пакетик чая в другую, а затем включает чайник.
— Хочется, — неохотно мямлит мужчина, — Но я не могу.
— А, о, — Итэр сконфуженно потёр шею, сгорая от чувства вины. Это ведь психологическая травма, да? Если Чайлд хочет, но не может, значит, есть очень серьёзные причины, — Извините. — выдавливает он виновато.
— Ничего. — звучит монотонно в ответ.
