Две недельки до второго

– Этот тоже отсюда? – интересуется Олег в первый день у какого-то детдомовского пацана чуть помладше. Волков стоит в школьной курилке, никого тут ещё не знает толком, новенький. Только взгляд вдруг сам цепляется за проходящего мимо парня. Одежда не по размеру, волосы яркие-яркие, в руках – потрёпанная книжка, не учебник, художка походу. Такое встретить – редкость. – А, это? Разумовский. Ага, чепушила местный, – пацанёнок говорит специально громко и лыбится во весь рот. Разумовский, услышав, останавливается буквально на секунду, поджимает губы, окидывая их обоих презрительным взглядом. Олег только хмурится. Лишние вопросы задавать не в его правилах. Да и есть дела поважнее. Уже потом понимает, о Сергее Разумовском знает весь детдом. Вызывающе-необычный, обособленный ото всех, излюбленный предмет насмешек чуть ли не половины детдомовских. Олег знает, если ты новичок, сразу нужно понять, кто что из себя представляет, иначе совсем трудно будет. Новеньких нигде не любят – это правило яснее, чем дважды два. – Чё сказал? Повтори, – стоит хоть что мало-мальски задиристое в свой адрес услышать. Один раз забьёшь, всё, тоже потом будешь «чепушила местный», всем всё надо кулаками доказывать. Первое время в новом месте всегда самое трудное. И ехать куда-то со всеми – последнее, что хочется. Воспиталкам на его уговоры плевать. «Им на всех плевать, – думается, пока пьёт крепкий чай в поезде. Чашку поставишь на откидной столик – стукается едва слышно о подстаканник, дрожит. – Всем на всех плевать» После палаточного распределения особенно остро чувствуется – что он, что Разумовский – оба чужие, не те. Так и не вписались в коллектив. Да он и не пытался. А Разумовский пытался когда-то? Будь они командой, звались бы: «Не принятые общественностью». Но они не команда никакая и близко. Только теперь не обращать внимание на Разумовского не получается. Взять вот даже имя его. Ну и имечко. Как вот его вообще называть? Серёжа? Чё за сюси-пуси какие-то. Се-рё-жа. Нет, пусть его так математичка называет, она в нём души не чает, по одному взгляду ясно стало после пары уроков. Серёжа, Серёжа, а там и до Серёженьки недалеко. Жесть. Сергей? Ещё хуже. Только вечернего смокинга не хватает. Сергеев обычно в рестораны на Невском приглашают, а не ветки в лесу собирать. Серёга? Тоже нет. Этот точно не Серёга. Серёга не будет: – Мне, кажется, камень в бок упирается. Олег делает вид, что не слышит. Все уже давно лежат по палаткам, первый день всегда самый напряжный. Прямо с поезда тряслись в уазике до места их стоянки, палатки ставили, обустраивали тут всё, ужин потом ещё – одним словом, запара. Хорошо ещё, что перед отъездом почитал, как палатки ставить, меньше возни. Привык уже, во всём надо только на себя полагаться, иначе не проживёшь. Лучшая тактика сейчас – игнорирование. Особенно в случае с «этим». Это он ещё на этапе палатки понял. Достался же подарочек. – Давай поменяемся. – Снова слышится в тишине приглушенный голос, и Олег вздыхает. Этот что, в детдом полгода назад попал? – Я прикинул, тебе на моей стороне удобнее будет, потому что… – Нет. Будет он ещё из спальника вылезать. Спальник – дырявый, только улёгся, чтобы ноги не мёрзли. И так в одних носках на другие. Но он же не предлагает махнуться. Как-то хватает соображалки догнать, что его сосед от такой заманчивой сделки откажется. Да и на его стороне тоже не очень-то и удобно. Только перелезет, обратно начнёт проситься. Олег спиной отворачивается, чтобы точно понятно было, окончен диалог. Костяшки ноют, хорошо с дворовыми пацанами в монетку позавчера зарубились. И всё-таки было в Разумовском забавное что-то. Со стороны думалось, обычный заучка. А он походу с характером. Ещё и потрепаться любит. Смешно это или раздражающе – пока не определился. Но даже сейчас, пока по лесу идут, надолго не хватает. – Ты когда-нибудь думал, почему нас с детства учат всякой чуши, что, например, мох растёт с северной стороны, но абсолютно не учат чему-то полезному? Типа финансовой грамотности. Чё это вдруг решил пофилософствовать? Он сам такими вопросами раньше как-то не задавался. Учат и учат. Большинство предметов, как ни крути, чепуха. – Не знаю, – собственная скучность вдруг сваливается резким осознанием. – Меня другому в детстве учили. Разумовский на секунду останавливается, будто повисает в воздухе невысказанное: «Чему?» Не спрашивает. Подбирает ветку, вертит в руке. Решает, видимо, достойна ли она отправиться в их костёр. Руки у него необычные, не как у остальных пацанов, изящные будто. Эмалированная белая кружка в них этим утром совсем не белая. Фиолетовая. Цвет бледный и уже облупившийся. Сам, что ли, акрилом красил? – Гламурненько. – Зевая, кивает в сторону чашки. Разумовский, заметив, сразу ощетинивается весь. Волосы, собранные в хвостик, за ночь выбились, ещё не успел как следует причесать. Но взгляд колючий, не сонный совсем. – Да, как у девчонки, да, делать мне нечего, как такими пустяками заниматься. Выёбываюсь, – выпаливает и улыбается с вызовом. Давай, мол, знаю я уже все эти комментарии, наслушался. Олег смотрит вопросительно, хмурится сильнее. Чё так напрягся? Будто «гламурненько» это совсем не то у Разумовского означает, что у него самого, что-то обиднее будто. Но объяснять как-то не по-пацански, да и нахуй надо на самом деле. И как только в этом чудике сочетается эта яркость какая-то и забитость вперемешку с озлобленностью? Волосы эти ещё длинные, такие рыжие. Неужели местные воспиталки отращивать разрешили? Тут свои-то вихры мыть задолбаешься, а у него прям шевелюра. Рыжие волосы только и успевают у входа в палатку мелькнуть, прежде чем Олег один остаётся среди тепла спальных мешков. За ночь надышали. Покопавшись, тоже вытаскивает из своего рюкзака кружку. Самую обычную, как у всех. Только снизу гвоздём нацарапано «О. В.». Так, на всякий. Кружки они ещё после завтрака прополоскали, сейчас идут среди деревьев налегке. Уходить далеко запретили строго-настрого. Да и они не дураки. Совсем рядом – море, чуть спустись вниз от стоянки – вода. По берегу красиво ходить, это он ещё вчера убедился. Есть в природе что-то завораживающее. Даже сейчас, пока в противоположную от моря сторону отходят, звуки будто другие, лесные. Щёлканье какое-то птичье, то жучок пролетит, то солнечный луч мелькнёт, а воздух чистый-чистый, такого в городе нет. Другие пацаны и девчонки не в эту сторону пошли, а им по-одному разбредаться запрещено, вот и идут теперь вдвоём. Под ногами иголки, то ли мох, то ли какая ещё растительность непонятная. Вдруг замечает на земле след. Присматривается. Собачий походу. Уж в этом он разбирается. Но в голове сразу идея появляется. – Эй, поди сюда. – Подзывает рукой. – Смотри, волчий след. – Шутишь? – Разумовский оглядывается на Олега, морщит нос в недоверии. – Не, серьёзно. Выдавать свою шалость так рано не хочется. Да и чё, реально прикольно было бы, будь тут волки. Выли бы по ночам. – Сам глянь. – Ну? – Разумовский подходит с таким видом, словно отвлекли от важных дел. Само недовольство. Теперь уже не просто пошутить хочется, а чтоб лицо попроще сделал, с тобой ведь по-нормальному пытаются, а ты вот… Такой. – На, любуйся, – бросает со скрытым торжеством. Он действительно подходит ближе, рассматривает отпечаток лапы. И когда взгляд поднимает – лицо даже растерянное слегка, такое у него, наверное, на уроках бывает, когда собственный ответ с ответом из конца учебника не сходится. – Думаешь, тут правда волки водятся? В пяти минутах от нашей стоянки?! – Ага. Соглашается и смотрит за реакцией. Но на лице Разумовского вдруг слишком искренний испуг проступает. Поверил, что ли? Попятился даже инстинктивно. Как-то поздно начинает казаться, что шутка далеко зашла. Не так всё должно было быть. Зачем вообще это начал? Шёл бы себе молча, ветки сухие собирал. – Да лан, не ссы, след собачий. – Врёшь? – у Разумовского во взгляде неверие. – Нет. Правда, – отвечает. Как-то и не хочется уже продолжать. – А собаки тут откуда? – Начинает допытываться. Этот, наверное, учителей с детства вопросами задалбывал. – У водилы уазика пёс был, кажется. Или от прошлой компании. Не мы ж одни на этой стоянке этим летом кантуемся. Да ты не дрейфь, – как-то поддержать теперь хочется, – ты бы по-любэ сошёл тут за своего. – Я, как ты выражаешься, не дрейфлю. – Начинает с присущим ему чувством собственного достоинства, но вдруг до него доходит последняя фраза, смотрит так прямо, с вопросом. – На что намекаешь? – Да ни на что. У тебя волосы такие… Лисьи. – Говорит и чувствует себя дураком каким-то от этого взгляда его. Волосы, блин, лисьи. – Смешно, Волков. – Специально выделив фамилию, вздёргивает упрямо подбородок. Хочется ответить, что вообще-то реально смешно. У кого-то с чувством юмора проблемы просто. И не только с ним. Но начинать препираться ещё более идиотски. Да и проснёшься потом, а на лице усы нарисованы или что похуже. Этот вредный, небось и не такое учудить может. «По-тупому как-то всё получилось», – приходится признать, пока очередную ветку подбирает. Слышно, как Разумовский снова в своей привычной манере какой-то ехидный комментарий вникуда отпускает о том, что он думает о собирании веток. Олег молчит, не ведётся. Наболтался уже. Только в мыслях вопрос мелькает: «И как с ним таким ещё почти две недели вместе существовать?»