drive home (small talk)

— Мистер Уэйн, не могли бы вы закрыть окно? Если вы, конечно, не хотите простыть. Я вот не очень… Брюс наблюдает за постепенно растворяющимся в холодном воздухе облаком, вылетевшим из его рта, неосознанно задерживая дыхание. Шея ужасно затекла. Адреналиновой встряски, обыкновенно следующей за кошмарами, не последовало. Внутри появилось острое тянущее чувство, похожее на то, что обычно появляется при затяжном прыжке или в сопровождение тошноты. Хотелось отморозить кипящую голову. Входная дверь захлопнулась с такой силой, что, ненароком услышав оглушительный хлопок и дребезг разлетающихся осколков нечта, упавшего с необозримой в темноте высоты, можно было бы представить хозяина особняка в гневе, заставившем его позабыть о здравом смысле и приличиях. Однако, самому хозяину пришлось сделать глубокий вдох, чтобы успокоить выпрыгивающее из груди сердце. — Если вам не трудно… — вкрадчиво, но с уже ощутимым нажимом попросил Нэштон. Брюс как никогда был благодарен тому, что они едут по пустынной малоосвещённой дороге: ему было трудно представить, как исказилось его лицо; он подловил себя на том, что едва ли не подскочил на месте. Захотелось провалиться сквозь землю: и от своей невнимательности на пару с нерасторопностью, и от положения, в которое вогнало его собственное сознание. Спустя несколько осторожных шагов, под одной из туфель Брюса что-то хрустнуло. Присев на корточки, тот нащупал на полу осколок и поднёс его к лицу. С огромным огорчением признав в нём фрагмент одной из антикварных ваз, покупкой коих когда-то безмерно гордилась его мать, он уже было поплёлся на кухню за тем, чтобы найти, чем убрать этот беспорядок, как вдруг недоумённо застыл. Свет в конце коридора показался ему неестественно далёким. — Да, конечно. Извини. — Дори? — он позвал неуверенно. Странно, что она ещё не спала. Хотя, Брюс был бы рад перекинуться с ней парой слов. — Не спится? — Вроде того. Мне приснился… дурацкий сон. — Дурацкий? — в голосе Эда чистейшей нотой прозвучало любопытство. Про себя Уэйн выругался. Чем ближе он был к свету, тем гуще становился воздух. Будто Уэйн всё ниже опускался на дно глубокого озера, и с каждым разом звон в ушах становился всё громче, а голова всё сильнее раскалывалась от давления. Вода выталкивает полное кислорода тело на поверхность — Брюс же упорно шёл вперёд, словно утопление было его спасением и его ничего не останавливало. Может, это был и не его дом вовсе. Вокруг — гладкая пустота. Казалось, скоро он перестанет чувствовать паркет под ногами. Позади, над ухом, он слышит приглушённый смех. Обернувшись, Уэйн отскакивает, но не замечает никого перед собой. — Ты не летучая мышь, Брюс. Ты мотылёк. Едва успев обернуться вновь, Уэйну приходится зажмуриться. Сквозь медленно проясняющийся взгляд, Брюс видит отчётливо проступающий силуэт в залитом светом дверном проёме, словно простенькую фигурку, выдавленную по контуру из картона. Он выглядит крупнее, чем должен — наверняка из-за того, что локти широко разведены. Он играючи перебирает пальцами, вращает кистями, устраивая театр теней для единственного зрителя. Кровь стекает с самых кончиков пальцев до локтей и на пол, Брюс невольно прослеживает этот путь, пока его вновь не ослепляет, на этот раз блик в стекле очков. Он почему-то рядом, он слишком близко — такого не может быть, Брюсу кажется, что такого просто не должно быть. Почувствовав эти руки на своих плечах, у него срывается дыхание. Струйки крови стекают за рубашку, вниз по спине. Брюсу холодно. Крупные мурашки превращаются в мелкую дрожь. Хочется кричать — позвать маму, папу, Альфреда, но язык словно онемел, изломанные слова царапают горло. Он не может не смотреть на лицо напротив — оно слишком близко, но его черты размываются, стоит лишь моргнуть. Только застеклённые глаза кажутся реальными, неизменными — и Брюс цепляется за них якорем. Может, поэтому он вязнет в хватке и позволяет себе расслабить челюсть под чужими тёплыми пальцами, которые теперь проталкиваются сквозь его щёки, словно через глину. Дыхание на шее. Сжатые у корней волосы. Воздух лижет мокрое лицо, теперь Уэйна трясёт. Брюс хочет выдавить хоть какой-то звук, но выходит лишь закашляться. Кровь, тянувшаяся изо рта, мелкими брызгами оседает на паркете. «Мотылёк… мотылёк…», — пустым звоном отдаётся в его голове, пока он вдавливает кнопку стеклоподъёмника. Тяжело возразить, когда не находится слов для опровержения. — Мне приснилось как я разбил мамину вазу. А разбить что-то при живом-то Альфреде… — Брюс цокнул языком в надуманном мрачном задоре, — врагу не пожелаешь. Настоящий ужас. — Строгий? — Нэштон фыркнул. Боковым зрением Уэйн зацепил его взгляд, но не бросил ответный — ему казалось, что если он сделает это, он покраснеет окончательно и бесповоротно, а кровь и так уже начала приливать к щекам. Сложно представить, когда он в последний раз чувствовал себя в полном порядке, но сон всё же умудрился выбить его из колеи. Причём, сказать, что растревожило его больше, было сложно: то ли нарушенный покой его дома, то ли кровь, подступающая к горлу, то ли тот, кто его схватил… — Просто другой. — Брюс коротко мотнул головой. — Мы часто не понимаем друг друга. … а может, то, что этим «кем-то» был сидящий за рулем? Брюс постарался незаметно покоситься, чтобы убедиться в правильности своего вывода. Может, он поспешный? Действительно, в его сне совсем не было никаких толстовок и длинных чёлок. Он помнит очки, но мало ли людей, носящих очки, в его окружении? Уэйн раздражённо кряхтит. Мало. Почти никого и ни вспомнить, самый яркий представитель сидит на расстоянии, что меньше протянутой руки. Чёрт. — Может, если найдёте кого-то близкого по духу, вам перестанут сниться кошмары? Брюс вскинул брови. Глянув на Эдварда, он вновь заметил, как крепко тот сжимает руль, и словно ощутил не выправившиеся вмятины от чужих пальцев на своих щеках и едва ли не прикоснулся к лицу, но вовремя опустил обе руки на колени. Внезапно показалось странным, что их общий момент он испытал единолично. — Я н-ничего не имел в виду… — мазнуло по ушам смущённое бормотанье. Брюс ответит, обязательно ответит, заверив, что всё в порядке. Эд ни в чём не виноват. Просто хочет помочь. Уэйн думает, что слишком впечатлительный. Что он слишком устал. Что всё ужасно смешалось и запуталось. Уже два года сутки превращаются в череду дней и ночей. Череду смен ролей. Череду одиночества в обманчиво густой толпе и одиночества в зловеще откровенной темноте с изредка мигающим из её нутра неоном. В глубине души он надеется, что однажды все заботы просто сойдут с его плечей вместе с ночным потом, пускай с самого начала он знал, на что себя обрекает, и отчасти был к этому готов. У него начинает мучительно сосать под ложечкой, когда ему приходится принимать реальность вне своих невольно выдуманных сюжетов, в которых всё складывается до абсурда благополучно. Ему нужна гарантия безопасности, которой невозможно добиться, лишь разобравшись с Загадочником. Ему нужно вернуться к нормальной жизни, чтобы не бояться утянуть кого-то следом за собой.