Топь

      Я в растерянности потер лоб, пытаясь разобраться в хаосе мыслей.       Чтобы уйти отсюда, надо переубедить жену и детей. Но как это сделать?! Вот же задачка.       Прошел и запер за гостями дверь. То, что я окончательно запутался, факт.       — Аленка! Илья! Идемте завтракать, — позвала жена, когда вошел в комнату. — Олег, ты тоже иди.       — Мне не хочется, — признался я.       — Ты хуже ребенка! — упрекнула Марья. — А потом твой живот больной мне лечить?       — Почему тебе? — вскинулся я, но наткнулся на осуждающий взгляд. — Ладно, иду.       Прошел на кухню, обойдя печь. Сел на стул у окна, положил на столешницу кисти рук и нахмурился. Настроение было мрачным.       Дети расселись рядом. Посмотрели на мое недовольное лицо и притихли.       — Мам, а на что папа сердится? — спросила дочка.       — А он не с той ноги встал сегодня, — обиженно ответила жена и бухнула на стол горшок с картошкой.       Разложила тарелки. Наложила детям и себе порции, а меня не обслужила. Пришлось накладывать картофель в тарелку самостоятельно. Не тяжело, но сам факт.       Марья принесла миску с вареными куриными яйцами и поставила на стол. Достала чашки и разлила молоко из кринки, поставив у тарелки каждому. Затем подала на деревянной доске куски ароматного белого хлеба и села завтракать.       Было в этом всем что-то неправильное, но я не мог понять, что именно.       — Куриные? — указал я пальцем на миску с яйцами.       — Гусиные! — передразнила Марья. — Неужели, не видно?       — Видно, — согласился я. — Только откуда здесь куры?       — Деревня же! — рассмеялась жена. — Купила у Игнатовых.       — Это еще кто такие? — поинтересовался я.       — Соседи наши через дом живут.       Выглянул на улицу. Ни души за окном.       — Странно. Ни одной курицы здесь не видел. Где они их держат-то? — спросил я в недоумении и принялся за еду.       — Да вон, пап! — указал сын за окно. — Курочка на дороге что-то клюет!       — И петухи кукарекают, — добавила Марья. — Неужели, не слышал?       — Не слышал! — пожаловался я и принялся всматриваться в дорогу за забором. — И кур не вижу.       — Там одна, пестрая, — ответил Илья и продолжил есть. — Пап, вот зачем нас разыгрываешь?       — Я не разыгрываю! — возразил и осекся, поняв, что пугаю детей. — Ладно. Вижу курицу. Пошутил просто. А ты, Аленка, видишь?       — Вижу, пап! — ответила дочка, привстав на стуле и выглянув в окно. — К ней вторая подбежала!       Я снова бросил взгляд за окно: на дороге ветер покачивал травинки. Домашней птицы не было. Меж лопаток пробежал холодок.       Не похоже, чтобы меня разыгрывали. От этого на душе стало еще поганее.       При детях не хотел озвучивать подозрения. Поэтому ел молча.       — А молоко тоже местное? — спросил я и сделал глоток, оно было слегка теплым. — Парное?       — Хочешь сказать, и коров не видел? — огрызнулась Марья.       — Видел, — ответил я, вспомнив буренок у реки. — Просто… Ладно, не важно.       Дети выскочили из-за стола первыми и убежали с кухни играть в комнату.       Жена еще допивала молоко. А я раздумывал пить его или нет, вдруг, коровы на самом деле мертвые.       — Парное не любишь? — заметила она. — Не брать такое больше, Олег?       — Как хочешь, — ответил я и с усилием сделал глоток. — Мне без разницы.       На самом деле было вполне вкусно. Особенно со свежим мягким хлебом.       — Странно все как-то, — не выдержал я. — Такое чувство, что мы с тобой по-разному Моховку видим. Ты, как с картинки на пакете молока, а я как из фильма ужасов.       — Олег, не порть утро своим брюзжанием, — отмахнулась жена, допив молоко.       — Я не порчу! Так получается. Ты слышала наш разговор с Аксиньей?       — Не вслушивалась. Я Аленке стишки читала. К школе готовлю.       Может быть к лучшему, что не слышала, подумал я.       — В комнате, где дед Григорий спал, на полу рисунок странный. Только, благодаря нему, я ночь пережил в относительно здравом рассудке, — признался я.       — У тебя из-за этого были кошмары? Олег, ты очень впечатлительный.       — Не думаю, что из-за этого. Ты видела рисунок, когда детей укладывала? Он под кроватью Аленки.       — Внимания не обратила. А что там нарисовано?       — Пойдем, покажу, — я встал из-за стола и направился к выходу.       Марья последовала за мной, хоть я и опасался обратного.       Дети заинтересованно стояли у подоконника и смотрели в окно в большой комнате.       — Можно погулять, мам? — попросила дочка, оглянувшись.       — Только во дворе и, если Илья за тобой присмотрит, — разрешила Марья.       — Сидите дома! — отрезал я.       — Почему? — захныкала Аленка. — Хочу на реку рыбок посмотреть!       — Ни в коем случае! — запретил я, вспомнив, кого они там могут встретить.       — Почему, Олег? — не поняла жена. — Они всего лишь дети! Им скучно дома, когда за окном такая погода хорошая.       — Ладно, — сдался я. — Но только у дома. Дальше забора не убегать.       — Ура! — закричал Илья и с сестрой побежал в сени обуваться.       Я провел жену в детскую.       — Зачем кровать перевернул? Сушиться? — тут же заметила она.       — Вот, — подошел к рисунку на полу и ткнул в него ногой. — Видишь?       Марья подошла ближе и прищурилась, всматриваясь.       — Какие-то каракули. Твой дед это ребенком рисовал?       — Не думаю. К тому же рисунок выжгли.       — Зачем рисовать под кроватью что-то, когда это не видно? — удивилась Марья.       — Мне кажется, здесь была практическая цель. Это что-то типа оберега.       — А твой дед был колдун, — усмехнулась жена, закончив мысль.       — Возможно, — согласился я.       — Это все сказки! — возразила жена. — Колдовства не бывает.       — А зачем тогда ты к Аксинье бегаешь? Посвященной стать хочешь?       — Откуда узнал?       — Она сама мне сказала.       — Я хочу их обычаи поближе узнать. Ты же знаешь, краеведение я еще со школы люблю. Интересно стало, как живут люди, оторванные от цивилизации. Я не верю в их россказни, Олег, это просто любопытство.       — А я начинаю верить, вот представь! Тут столько странного творится… — тяжело вздохнул я и понурился.       — Что, например? — с вызовом спросила жена.       — Уйти отсюда не могу. Раз. Мальчика мертвого видел. Два. Ужасных светящихся существ сегодня ночью. Три. Именно поэтому я заплакал!       Марья смотрела на меня скептически.       — Дорогой, мне кажется, с тобой что-то не в порядке. Ты говоришь сущую ерунду!       — Мне самому так кажется, когда себя слышу. Но я не выдумываю ничего! — всплеснул я руками.       — Издеваешься? — насупилась Марья. — Ревнуешь, что с Тосей стала больше времени проводить, чем с тобой? Внимания тебе мало уделяю, а ты как маленький, начал сказки сочинять? А вот о чем с тобой поговорить можно? Только брюзжишь на все!       — Что?! — поразился я. — Родному мужу не веришь, да?! Говорить со мной не о чем?! А ты начни для начала! На тебя дурно влияют твои новые знакомые, ты это понимаешь?! Чокнутые они все! Я запрещаю тебе с ними общаться!       — Это ты чокнутый! — разозлилась жена. — Кто ты такой, чтобы мне что-то запрещать?! Все. Пошла я к подруге, а ты сиди дома! Один. Можешь на рисунок деда молиться начать для пущей достоверности!       Марья резко развернулась и вышла. Я прошел следом и остановился на пороге, не зная, как ее вернуть. Жена выскочила в сени и покинула дом, накинув платок на голову с необычными узорами вышивки, явно подарок от местных.       Совсем, как они стала, посетовал я.       Как Марью убедить уйти отсюда? Точно ее Аксинья околдовала!       Я обулся и следом вышел из дома.       — Марья! — выкрикнул я, выйдя на крыльцо.       Ильи и Аленки на улице не было, как и жены. Спустился со ступенек и обошел двор.       Внезапно увидел Маришу с дочкой и сыном, спешащими к соседнему дому, где живет Тося.       — Детей не бери! — выкрикнул я, но она уже скрылась за поворотом и не услышала. — Вот черт.       Хлопнул себя в сердцах ладонью по бедру.       Рассеянно прошел к машине, подумав, а можно ли починить поломки.       Критично оглядел автомобиль. Не выйдет: металлолом.       На крыше красовалась приличная вмятина. Окна выбиты. По багажнику долбили чем-то тяжелым. Капот погнуло так, будто его рванули вверх чудовищной лапой. Внутри все перекорежено, как от удара кузнечным молотом. Да и такое впечатление, что повреждений машине еще прибавилось за время последнего осмотра.       Это не человек сделал, внезапно осенило. Не местные. Кто-то другой.       Поглотительница?       Холодок пробежал меж лопаток.       — Да пошли вы все! — выкрикнул я на эмоциях, пятясь от автомобиля. — Ухожу! Надоело! Не удержите!       Побежал прочь из деревни, не собираясь здесь оставаться больше ни минуты. Вломился в ближайшие заросли, перепрыгнул овраг и понесся вперед — в сторону, где должно начаться поле. На проселочную дорогу больше не ориентировался — ей не верил. Только на солнце. Уж светилу-то можно доверять, думал я, время от времени, поднимая голову и выравнивая маршрут.       Какого же было мое удивление, когда через какое-то время неблагодарной гонки по лесу, поднял голову и увидел в небе два солнца ровно напротив друг друга. Тени при этом вокруг пересекались.       Я встал, как вкопанный и принялся озираться. Кругом простирался лес.       Захотелось сесть на траву и заплакать. Все здесь совершенно неправильно!       Я ведь не мог сойти с ума, верно?! Не мог?..       Ничего, сказал я себе, буду доверять своей интуиции.       Продолжил идти в прежнем направлении, стараясь его не менять. Только вперед и вперед, даже, если заплутал и выйду не к полю, а другой деревне, это будет лучше, чем застрять в Моховке.       Через несколько десятков шагов показался просвет между деревьями впереди. Стволы поредели и сменились кустарником.       Какого же оказалась степень моего отчаяния, когда я снова увидел серые крыши, на одном из которых покачивался треклятый флюгер с петушком.       Я грязно выматерился и сел на землю прямо на опушке, не желая возвращаться в деревню.       Лесная мать меня не отпускала. Или моя семья. Все стало таким неважным…       Слезы бессилия застелили глаза.       — Я обязательно уйду отсюда, — всхлипнул я. — Выберусь, чего бы мне это не стоило. Я не хочу, чтобы она меня поглотила! Я человек, а не баран какой-нибудь…       Через какое-то время успокоился. Поплакал и стало чуть легче.       Конечно, слезами горю не поможешь, поэтому пришлось взять себя в руки.       Я поднялся, отряхнул джинсы. Предплечьем отер слезы.       Нервы от происходящего ни к черту стали.       Если ответов нет, спрошу у Ее Величества местной твари.       Развернулся и с тяжелым сердцем шагнул снова под кроны. Теперь я шел, куда глаза глядят, отыскивая взглядом движение в лесной чаще или иные странности.       Потом понял, что Она вряд ли видит меня. Ее надо позвать.       Я остановился. Оглядел замшелые стволы, собрался с духом и выкрикнул:       — Поглотительница! Приди! Я здесь и зову тебя! Приди! Я хочу поговорить!       Над головой шелестела листва, поскрипывали стволы или ветви. Где-то протяжно крикнуло какое-то животное и разлилась удушающая тишина.       — Эй! Лесная мать! Зачем я тебе? Скажи! — снова позвал я и пошел вперед.       Но чудище не снизошло до ответа.       Я кричал еще минут пять и сдался.       Просто брел вперед, выискивая взглядом среди ветвей Ее силуэт. Но кругом были только бесконечные ряды стволов, как прутья клетки.       Чертова западня!       Или я сумасшедший.       Внезапно ноги вывели меня на поляну. Здесь смешанный лес заканчивался и начинался ельник. На границе мрачного древесного контраста стояли три пирамидки из камней в ряд. Первые две поросли травой и мхом, последняя же выглядела более новой.       Камни были сложены друг на друга явно рукотворно.       Я с любопытством приблизился.       Первые башенки были метра два, третья пониже. Самое удивительное, что булыжники не падали или были подобраны так, что держали равновесие. Чем-то это напоминало кельтские сооружения, а, может, бурятские. Но я не был знатоком мифологии разных народов. Зато обратил внимание, что кора с деревьев, обращенных к поляне, оказалась срезана и на голой поверхности были вырезаны странные символы.       Это место явно имело важное значение для культистов.       Я внезапно вспомнил пирамидку сына. Башня Прощания. Это они?       Я подошел ближе и всмотрелся. На камнях черной краской были нанесены какие-то надписи. Имена, понял я, когда всмотрелся.       Принялся разбирать полустертые буквы. Они шли начиная от старорусских до вполне современных с советским привкусом.       Взгляд невольно остановился на одном камне в средней башенке с надписью: «Евдоким».       Неужели, тот самый мальчишка?       Стало снова не по себе.       С тревогой подошел к последней — менее замшелой башенке — и принялся читать имена на камнях.       «Аксинья» было в самом низу. С него начиналось сооружение. А вот верхнее было — «Олег».       Я аж вздрогнул. Охватило дурное предчувствие, и я взял камень в руки. Сдернул с башенки и поднес к глазам. Повертел в пальцах.       С другой стороны камня оказалось еще одно имя, нанесенное белой краской: «Григорий».       Почему два имени на одном камне, если везде было написано по одному? Немного нелогично. Что это значит?       Я и мой дед? Какое же безумие! Я Григория ни разу в глаза не видел.       Я бросил камень на землю. Он тяжело приземлился в траву.       С тревожно бьющимся сердцем, взял следующий камень с башенки и прочитал: «Илья»       Мой сын?!       Бросил его в траву. Мы здесь не останемся!       Взял следующий булыжник, с усилием повернул к себе, отыскивая имя.       «Алена» - моя дочь.       — Чертовщина! — прошептал я, не желая верить. — Черная магия, не иначе.       Я обошел башенку, отыскивая имя на камне ниже и ожидаемо прочел: «Марья»       Черт!       Сбросил оба вниз. Булыжники с шорохом приземлились в траву.       — Мы уйдем отсюда, слышите?! — в протесте выкрикнул я в пустоту леса. — Уйдем! И вы нас не остановите!       Имен с камнями выше наших не было.       Мы здесь последние?       Но я никогда не жил в Моховке, это знал точно.       Кем же был мой дед и отчего пропал? Куда ушел? И куда ушли мы, если я свое имя на камне не писал?..       Наверняка это дело рук Аксиньи и ее прихвостней.       Башенки выглядели зловеще. Я не выдержал и попятился.       Внезапно среди зарослей увидел тропу, что начиналась или вела в это место. Решил идти по ней, поддавшись любопытству. Вскоре она привела меня в Моховку.       Ругаться уже не было сил.