Топь

      Среди домиков также не оказалось ни души. Услышал, как где-то скрипнула калитка и снова разлилась тишина. Пока шел по улице, накатило ощущение, что жители есть, идут мимо, занимаются своими делами, а это я их не вижу, будто выпал в параллельный мир. Или потусторонний. Даже оглянулся несколько раз, но никого не заметил. Не было ни кошек, ни кур, никакой живности, даже собаки не лаяли!       Ну, что за деревня ненормальная?! Даже не мог вспомнить толком, а видел ли все это по прибытию?..       Помянул чертовщину в который раз.       Подходя к дому, больше всего начал опасаться, что жена и дети тоже исчезли. Страх подтвердился, когда вошел в хату. Никого. Потом вспомнил, что Мариша пошла к Тосе.       Чего она так долго?       Липкое волнение захлестнуло душу. Надо бы сходить, проведать, как они там. Доверия местные жители не вызывали.       Я уже собрался уходить, даже обувь не снял, как заметил на комоде старый потрепанный фотоальбом. Коричневые потертые кожаные корки и оттиск венка из ромашек на обложке. Пришла ассоциация с похоронным венком.       Подошел и взял альбом в руки. Он был тяжелый с толстыми картонными страницами. Не помню, чтобы видел такой ранее. Где его нашли дети? Надо будет спросить.       Открыл и начал листать находку. Черно-белые фотографии, вставленные уголками в прорези картона. Многие пожелтели от времени. Изображены совершенно незнакомые мне люди: мужчины, женщины, старики и дети в крестьянской одежде. Мой папа ничего не рассказывал про родню своего отца. Вообще избегал разговоров о своем детстве в Моховке. Теперь казалось это очень странным.       Привлекла фотография мальчишки лет семи-восьми на вид в пионерском галстуке и панамке на голове, которая отбрасывала тень на лицо. Он сидел на большом камне посреди деревенской улицы, в которой с трудом узнал Моховку: настолько живописные крепкие домики стояли вокруг и не было хаотично разросшейся зелени. Только сейчас на центральной улице глыба отсутствовала. Внезапно вспомнил, что видел этот камень на лесном капище.       Передернуло.       Кто-то перенес глыбу туда? Зачем? Что здесь вообще творится? Кто этот мальчик? Друг детства деда? Ответов пока не было.       Встретилось несколько школьных фотографий с подростками и мальчиками, вероятно, среди них есть дедуля, но узнать не получалось, так как детские фото Григория мне никто не показывал.       Кое-где на фотографиях стояли года: «1932», «1938», «1941»…       Мальчик на фото стал юношей, и вот уже точно узнал своего деда Григория. Рядом с ним часто мелькала полная женщина в белом платочке, возможно, мать. Мужик с аккуратной бородкой полумесяцем рядом — его отец? Схожесть есть, но понять непросто. Надо будет потом захватить альбом в город и показать папе, чтобы прояснил ситуацию.       Я перевернул страницу. Дальше пошли фронтовые фотокарточки деда. Папа говорил, что Григорий участвовал в Великой Отечественной Войне. Был танкистом и с победой вернулся домой. Вот он улыбающийся стоит у танка с боевыми товарищами. Не сразу узнал деда, но у нас дома было несколько фотокарточек с ним в семейном альбоме, так что я знал его в лицо.       Заинтересованно принялся листать далее. Военные фотки закончились. Вот Григорий стоит, улыбаясь, у цветущей яблони в военной форме у этого дома. Значит, точно вернулся с войны. Потом шли несколько фотографий незнакомых мне людей. Одна из женщин отдаленно напоминала Тосю, но не мог с уверенность судить она это или нет.       Сейчас должны бы начаться фото с моим отцом и матерью, но их почему-то не было. Вот Григорий стоит на фоне поля с конем, который запряжен в телегу, груженную мешками. На заднем фоне видны снопы.       Это все не так интересно. Я листал дальше.       Внезапно привлекла взгляд фотография вверху страницы, где Григорий стоял на фоне леса с еще тремя людьми, в двух которых узнаю Аксинью и ее странного плечистого телохранителя. Рядом замерла еще одна пожилая женщина, но я ее не видел здесь или не обратил внимания. За ними возвышались сооружения из камней — те самые башенки, что я видел в лесу. Только на фото их было не три, а две и камни не заросли травой, похоже, за ними ухаживали.       Снова сделалось тревожно.       Самое удивительное, что Аксинья на изображении выглядела в точности так же, как сейчас. Только оберегов чуть меньше на шее и длинное платье белого цвета с вышивкой на рукавах и воротнике.       Интересно, она там глава их сектантской общины или еще нет?       У Григория — здесь ему лет сорок на вид — рассмотрел на шее оберег в виде длани Лесной матери. Его рубаха была подпоясана странным плетеным поясом с подвесками из дерева, как и у второго мужчины. Компания походила на собрание язычников. С фотографии веяло чем-то жутким, неправильным.       Я поспешно перевернул страницу.       Здесь двух фотографий не было — просто пустые позиции. Снова деревенский быт, жители на улице отмечают какой-то праздник. Григория различил на общем плане фото. Аксинью не увидел.       Старуха местная или нет? Может, не любит фотографироваться? Мог только гадать.       Дальше стало появляться в альбоме все больше пустых мест, будто фото были вытащены.       Зачем? Забрал мой отец?       Внезапно привлекла половинка фотографии, вставленная в две из четырех прорезей. На ней был изображен дед Григорий на фоне своего дома — здесь ему лет пятьдесят — и рядом стоял кто-то еще, но из-за обрезанной части этого не было видно. Я понял, кто стоит рядом, потому что уже видел эту фотографию в семейном альбоме отца. Моя бабушка — Валентина Павловна — мать папы.       То, что она обрезана, не понравилось совершенно.       Кто искромсал фотку? Сам Григорий или кто-то еще? Почему? Дед возненавидел жену? Разлюбил?       Я знал, что они развелись, и баба Валя с маленьким сынишкой Матвеем — моим отцом — уехала в город. Или сбежала? Жена была на семь лет моложе Григория. Но вряд ли возраст послужил причиной разрыва отношений. Папа не рассказывал ничего вразумительного, только ответил как-то, что «отец никогда нас не любил». Это вполне весомый предлог для развода, конечно, но зачем же тогда Григорий женился? К тому же на городской девушке, которую отправили по распределению работать фельдшером в село.       Прошлое деда вызывало все больше вопросов.       Баба Валя умерла от инсульта, когда я учился в третьем классе. Про своего мужа, не помню, чтобы она говорила и тем более хорошее, а я особо не интересовался. Но ощущение было, что у нее некая травма или страх в прошлом.       Однажды мне задали задание во втором классе принести фото фронтовика-родственника на девятое мая. Я подошел и спросил про дедушку у бабы Вали, но она сразу напряглась и ответила, что его фото все выкинула. Затем ушла в свою комнату, плотно закрыв дверь. Я приложил ухо к щели между косяком и дверью, и услышал, как она плачет. Больше я эту тему не поднимал.       Пролистал альбом до корки — фото отца или бабушки так и не встретил. Он был заполнен не полностью. К концу все больше попадалось пустых мест, будто фото вытащили. Интересно, где они сейчас?       Дед звал моего отца приехать и погостить, как ни странно, исключительно в письмах. Но папа их комкал в руке и выкидывал, не читая. В Моховку возвращаться он категорически не собирался. Возможно, дед просил помощи или просто хотел повидать сына, но был слишком стар, чтобы приехать. Тогда я считал так. Папа не разрешал мне и брату к деду ехать, сказав, что делать нам там нечего. Мы были послушны.       Вспомнив, что теперь сам не могу выбраться из проклятого места, предположения полезли мрачные. Вдруг, дед просто не мог приехать к отцу? Моховка его не отпускала так же, как и меня сейчас, как бы глупо это ни звучало.       Тогда как доставлялись письма? На почтальона проклятье не действовало? Или письма отправляли иным способом?       При слове «иным» мурашки снова пробежали по спине.       Ведь мне тоже пришло письмо. Выудил из почтового ящика в подъезде. Только оно было от нотариуса, что я вступил в наследство по завещанию деда и дом теперь принадлежит мне.       Я знал, что папа откажется от наследства и не станет заниматься продажей. Поэтому не стал говорить ему, чтобы не волновать — у папы больное сердце. Тогда поехал в Моховку сам сделать фото дома, чтобы выложить объявление о продаже в интернете. Мне нужны были деньги.       Вдруг, понял, что напрочь не помню, как выложил объявление в местной группе по продаже недвижимости.       Похолодел.       Фото… А я их вообще делал?       Если делал снимки, то они должны быть в телефоне. Надо будет проверить.       Захлопнул дедов альбом. Потянулся отложить его обратно на комод, только поспешил, он выскользнул из рук и приземлился с глухим стуком на пол.       Черт! Какой я неуклюжий.       Наклонился и поднял альбом, вернул на комод, как внезапно заметил высунувшийся кончик бумаги между страниц. Заинтересовался и потянул. Оказалось, что две предпоследние страницы альбома были склеены вместе, а между ними лежало что-то еще. Легко разорвав старую склейку, извлек пожелтевший от времени конверт. В нем хранилось что-то бумажное.       Прежде, чем раскрыть, привлекла надпись на конверте: «Моя Марьюшка», выведенная аккуратным почерком.       Я открыл конверт и вытряхнул на ладонь содержимое. Внутри находилось несколько фотографий. Принялся листать и тело покрылось холодным потом.       На фото были запечатлены мой дед Григорий и моя жена. Все фото были черно-белыми и на вид старыми. Вот они стоят у дома напротив калитки, обнявшись и счастливо улыбаются. Теперь снимок на фоне реки, похоже, Тыковки. Также рядом. А тут фото, где они в доме сидят на лавке у печи, будто муж и жена. Марья в старинной одежде крестьянки.       Как это вообще возможно?! Безумие…       Если бы там была только Мариша, я решил бы, что женщина с фото просто похожа на мою жену. Но в пачке так же имелись фото Ильи и Аленки, включая детские изображения. В нашем семейном альбоме таких фото не было, но то, что на старинных снимках — моя семья — сомнений не осталось.       Дрожащими руками я сложил фото обратно в конверт. Потом хотел вернуть обратно в альбом, но передумал. Вдруг, их снова будут смотреть дети и окажутся шокированы увиденным?       Фотографии определенно нужно показать Марье. Хотя, есть еще фото, которое стоило бы ей увидеть.       Нашел в альбоме фотографию деда и Аксиньи на фоне башен Прощания. Извлек. Перевернул. Сзади на снимке значилась дата «13.07.1954 г.» и выведен непонятный символ в виде восьмерки с тремя, перечеркивающими его линиями.       Я спрятал это фото в конверт. Потом подумал, нашел в альбоме и вытащил фотографию с мальчиком и камнем-алтарем. Убрал снимок туда же, как доказательство своим словам.       Альбом с тяжелым сердцем отложил на комод.       Еще раз повертел конверт в руках, но больше на нем надписей не было.       Неужели, «Моя Марьюшка» вывел Григорий?..       У деда же была моя бабка Валя, что за безумие?! Марья не может быть женой Григория!       Возникло ощущение, что я переживаю кошмар наяву.       Может быть у меня зрительные галлюцинации? Тогда мне надо сдаваться санитарам.       Я сунул конверт с фотографиями во внутренний карман жилетки.       Надо срочно показать снимки Марье! Это будет аргументом, чтобы убедить ее сегодня же уйти из Моховки. Здесь больше нельзя оставаться.       Ох, и правы же были мой отец и бабка, что не возвращались сюда. Возможно, они знали, что тут творится. Жаль, спросить сейчас об этом у отца нет возможности: сотовая связь с внешним миром отсутствовала.       Может, потому что здесь другой мир?       Сделалось страшно.       Надо выбираться.       Я почти в панике выскочил из избы и побежал по улице к дому Тоси, волнуясь за семью. Взлетел на крыльцо и принялся стучать: дверь соседки оказалась заперта.       — Марья! Ты там? Выйди! — закричал я, вслушиваясь в тишину за дверью. — Тося! Эй, есть кто-нибудь!       Никакого ответа.       Я подергал ручку, пребывая в тревоге за родных.       Дверь выглядела добротно — так просто не выбить.       Я решил постучать в окно, чтобы привлечь внимание.       Спустился с крыльца, обошел кусты и подошел к окну. Постучал костяшками пальцев по стеклу.       Внутри дома оставалось тихо.       — Марья! Тося! — закричал я в испуге. — Выгляньте! Это Олег!       Внезапно шторка в горошек отодвинулась в сторону и в окне показалось лицо Аленки.       — Чего стучишь, папа?       — Где мама? — спросил я.       — Вяжет, — ответила дочка и выставила в окно тряпичную куклу, нитки-волосы которой были заплетены в косу. — Красивая Света? Я ей платье шью!       На шее куклы я заметил маленький деревянный оберег. Невольно схватился за свой на груди: так и не решился его снять после той жуткой ночи среди Увядших.       От сердца сразу отлегло: семья там.       — Красивая, — кивнул я, хотя кукла вызывала оторопь.       — Платье красное будет! — сообщила дочка. — С узором. Тетя Тося обещала вышить.       — Хорошо, — равнодушно согласился я. — Маму позови! Очень надо, Аленушка!       — Мама вяжет, — ответила девочка и убрала от окна куклу.       — Пусть сделает паузу! — занервничал я еще больше. — Мне надо срочно с ней поговорить! Пусть выйдет! Передай!       — Тетя Тося сказала не беспокоить, пока я не сошью платье. Они с мамой в комнате закрылись.       Вот черт. Не нравилось все это.       — Так постучи! Скажи, что папа пришел! — разозлился я. — Алена, иначе я дверь ломать начну! Так и передай!       — Хорошо, — кивнула дочка и убежала.       Ждал ее мучительно долго. Не выдержал и снова застучал в стекло.       Глухие они там, что ли?!       — Марья! — раздраженно выкрикнул я.       Через минуту шторка пришла в движение и снова выглянула Аленкина голова.       — Она не отвечает, — пожаловалась дочка. — А тетя Тося сказала, что мама вяжет и ей некогда. До заката они успеют, так что все хорошо. А мне подарила бусинки! Хочешь, покажу, пап?       — Не хочу. В какой стороне дома окно комнаты, где мама? — поинтересовался я, решив постучать туда.       — А там нет окон, — ответила Аленка и безмятежно улыбнулась.       Я не смог улыбнуться в ответ: пришло нехорошее предчувствие.       Марья там хоть жива?       Я понял, что с дочкой в силу возраста сложно разговаривать. Пусть позовет Илью. От него выйдет больше толка.       — Аленка, брата позови к окну! — попросил я.       — А он ушел, — сообщила девочка.       — Куда?! — поразился я.       — За рыбкой. Я тоже хотела, но они меня не взяли, — пожаловалась Аленка и с обидой надула губки, теребя край шторы.       — Кто «они»? — испугался я.       — Илюша и его друг.       — Какой друг?! — у меня уже откровенно началась паника.       — Рыжик. Я его так называю.       Как ушатом холодной воды облило. Евдоким пришел за сыном, чтобы забрать на тот свет! Утопить в болоте. Надо срочно спасать Илюшку!       — Давно они ушли? — поинтересовался я.       — Не знаю. Наверное, — пожала плечом Аленка.       — Они на реку пошли?! — уточнил я.       Девочка уверенно кивнула.       — Аленка, я на речку и потом приду за вами! Только не уходи никуда!       — Не уйду. Я Светочке платье шью.       Я ободряюще махнул рукой дочке и отошел от окна. Огляделся, сориентировавшись, и побежал к реке.