Оборотная сторона

Произошедшее со мной произвело на меня настолько неизгладимое впечатление, что несколько дней я отсиживался в Мохнатом Доме, не смея казать носа дальше порога собственного дома, с трепетом и некоторой опаской прислушиваясь к самому себе, не доверяя до конца. В прошлый раз, когда я не был похож сам на себя, под моим чрезмерно тяжелым взглядом исчезла целая крыша, и я больше не хотел так вредить под действием собственных эмоций. Мне нужно было некоторое время, чтобы вернуться в норму, чтобы я смог узнать самого себя. Сейчас я был лишен такой привилегии, мне все время казалось, что я какой-то совершенно другой человек, незнакомый и обреченный. Мне самому неудобно было с этим незнакомцем, как неудобно бывает и хочется уйти подальше, чтобы не дышать с ним одним воздухом. Сознание выкатывало мне и многие другие образы, совершенно дикие в своем существовании, но в одном я был совершенно уверен – может случится кое-что похуже исчезнувшей крыши, как в прошлый раз, когда я был не в себе. Повинуясь инстинкту, я по большей мере я просто спал, накрывшись с головой одеялом, несколько неспокойным, но исцеляющим сном. Несколько раз, влекомый нестерпимым желанием оказаться в одиночестве как можно дальше отсюда, я видел во сне другие Миры, настолько ярко и четко, как будто был в них наяву. И был в них наяву, но места были совершенно незнакомые, и, самое важное, лишенные присутствия человека. Я метался в собственных снах и в поисках неизвестно чего, как будто преследуемый смертельной опасностью. Несколько раз я появлялся в Мире Паука, в разных местах, узнавая его только по одному вкусу тяжелого воздуха. Я оказывался в пустой покинутой квартире, все в которой было затхлым и рассыпающимся от ветхости, возле уже давно разрушенных стен где-то в глубоких непролазных джунглях, на маленьких пустых островах глубоко в океане, где ничего, кроме деревьев и травы, не было. Но я не стал здесь задерживаться. Это совершенно не то, что мне нужно было. Несколько раз попадал в другие обитаемые Миры, но надолго в них не оставался. И только с неисчислимо какой попытки я оказался в совершенно пустом Мире. Здесь был только черный твердый камень под ногами, и незнакомое звездное небо над головой, и никакого присутствия когда-либо живого. Только здесь я позволил отпустить себя, перестал держать себя сильными сведенными в судорогах пальцах. Ноги перестали держать меня и я осел на землю, уперевшись руками в камень, и меня всего затрясло. Внутри меня ворочалось нечто несоизмеримо большое и причиняющее мне боль, такую, что я не испытывал раньше. Случалось, меня и отравляли, и меня мечом протыкали, и отравить пытались, голову даже оторвать пытались, с разной степенью успеха, но сейчас было что-то новое. Боль разливалась внутри меня по венам и костям, и я весь был куском отравляющей и выворачивающей боли. Руки ходили ходуном, и я даже успел удивиться такой реакции тела, прежде чем понять, что дышать я не могу. Распахнув рот, я попытался вдохнуть новый глоток воздуха, и это удалось мне с большим трудом. Сосредоточившись только на этом простом действии – длинный болезненный вздох и свистящий выдох – я даже не пытался их считать, я просто боролся с собственным телом за возможность просто дышать. Наладив это непростое дело, я увидел, как тыльную сторону моих рук падают капли. Я даже не стал думать откуда они взялись, потому что опора под моими руками вдруг стала ненадежной, как будто я вместо твердого камня я упирался в стремительно проседающий под моим же весом зыбучий песок. Я попробовал провести рукой по камню, но это уже был не камень, а стремительно дробящийся и расступающийся подо мной песок. Крайне ненадежный и недоброжелательный ко мне песок. Каждое движение давалось мне с трудом, но я все-таки упрямо попытался встать, но завалился вбок, и только тогда я увидел, что происходит вокруг меня. Твердый черный камень крошился не только подо мной, а еще и вокруг меня, как будто нечто сминало его как бумагу, как будто непреодолимая и несокрушимая сила расходилась от меня кругами. Это был я, то, что я чувствовал, то, что исходило от меня. Я продолжал бороться за каждый вздох, за каждую минут жизни, и просто смотрел, как моя сила истирает камни в песок. Мне только и стоило сейчас продолжать жить, продолжать существовать, пусть даже и в форме скукоженого измывающегося от боли куска существа, прежде чем я смогу существовать без исключительной силы удерживания самого себя. Пусть камень истирается в песок, пусть даже я сам утону в этом зыбучем черном крошеве, чем кто-то иной или что-то другое пострадает. Только не Эхо, только не бережно любимый мной и драгоценный Шамхум, только ничто иное живое, даже трава или деревья. Я провалился в песок, только продолжая хватать ртом болезненные вздохи, и прежде чем утонуть полностью, я выдернул сам себя из этого сна. Оказавшись в собственной постели, я обрел способность дышать без нескончаемой боли, но вся моя постель и несколько метров вокруг оказались засыпанными тончайшим шелковистым черным песком. Не жалея своего времени и не считая часы и дни, я возвращался туда еще с пару десятков раз, ведомый исключительно собственным бараньим упрямством, и с каждым разом я добивался немного большего. Боль понемногу перестал сопровождать каждую секунду моего существования, попросту перегорев или ей надоело надо мной измываться, не доводя до смерти и не побуждая во мне желание к жизни. И одновременно с этим камень перестал крошиться от каждого моего прикосновения, и я смог немного пройтись по этому месту. Прошагав некоторое время, я понял, что здесь никогда не было даже присутствия человека, и уже, скорее всего, не будет никогда. Убедившись в этом, я несколько раз глубоко вздохнул и закричал, выпуская всю ту боль, что осталась во мне на самом моем донышке. Крика своего я даже не услышал, зато от меня, под моими ногами сплошная скала камня разошлась трещинами глубоко и далеко от меня, принимая от меня мою боль, смешанную с силой Вершителя. Уж лучше я своей несдержанностью погублю этот необитаемый Мир, чем что-то живое, чем причиню боль Эхо или тем более Темной Стороне, этой тонкой и нежной материи бытия, которая влияет на других людей. Мне потребовалась несколько раз, чтобы ощутить полную опустошенность внутри себя. И только в таком опустошенном состоянии я решился явить себя Миру, не боясь причинить ему вреда или боли разрушения от моей силы. Потребовалось некоторое время, чтобы добраться до собственной гостиной, чтобы обнаружить, что ни там, ни где в ином месте в доме не было ни единой души. Скорее всего, я попросту никого не застал, но большой стол посередине носил следы пребывания других людей. Базилио, скорее всего, оставила на столе учебник по математике и стопку использованных самопишущих табличек. Курительную трубку вместе с кисетом для табака оставил здесь скорее всего Джуффин, и мне на секунду показалось, что он смотрит на меня со стороны. Так и пусть смотрит, ежели считает нужным, его заботы. А вот кувшин с камрой, еще даже не остывшей, и пустую кружку, скорее всего, приготовили для меня слуги. Усевшись в кресло рядом с ней, я достал из Щели Между Мирами поочередно горячую еще толстенную пиццу, полупустую пачку сигарет и кружку с кофе. Единожды научившись такому фокусу, я мог проделать его в любом состоянии духа. Первая же сигарета стала для меня приятным за день, и я мысленно себя похвалил. За подобное надругательство над Эхо меня запинал бы Джуффин, возможно даже ногами, я-то его точно знаю. Хорошо, что я смог удержать себя и позволил неизбежному случиться в безопасном от других месте. Я послушался собственного голоса разума, и даже не разума по большему счету, а собственных инстинктов, зачастую действующих вопреки формальной логике и мне на пользу. Иногда я становлюсь попросту невозможно расчетливым, дурно только делается. Только истребив жратву, я почувствовал, что уже немного похож на человека, и рискнул выйти на улицу. Пока я забивался под одеяло и отчаянно жалел себя, в Эхо на тихих шагах пришла весна. Ступив на тротуар, вымощенный прелестными разноцветными булыжниками, я позволил ногам увлечь меня прочь от дома в первом же попавшемся направлении, в направлении тех улиц и улочек, где я еще не бывал. Воздух ощутимо потеплел, и в лицо дул мягкий сладкий ветер, принося радостные ароматы первых распустившихся цветов и молодых зеленых листьев на деревьях, даже не самих листьев, а невесомой изумрудной дымке, окутавшей деревья, только обещавших быть роскошной зеленой гривой. Каждый раз, ступая на тротуары этого лучшего из всех возможных городов, я испытывал сладкое состояния счастливого идиотизма, вызванное только самим фактом существования такого места, как Эхо, и я вспомнил об этом и с большой радостью позволил ему случиться со мной. Подсознательный призрачный страх, который я ощутил, предположив, что я могу перестать испытывать к этому городу и этому Миру безмерную любовь, потеряв собственное сердце, вовсе и не сбылся. Любил я, по всей видимости, не только сердцем, но и всей своей сущностью. Я слышал его любовь в голосах смеющихся и весело говорящих женщин, в голосах смеющихся детей, которые радовались нехитрому колдовству, которыми они щеголяли друг перед другом, в шелестящих на ветру листьях деревьев и в стуке многих ног о дорогу. Надо мной было чистое весеннее небо, наплоенное легким солнечным светом и стремительными ветрами, которые, резвясь в легкости своей природы, летали по городу, принося запахи дальней полей, ароматы готовой к посеву земли и первых луговых цветов. Те ветра, что прилетали с моря с и Хурона, оказались по-весеннему холодными и свежими, пахнущими глубокой синей водой и огромными просторами. Они теребили полы моего лоохи, пытались содрать с меня скабу, раздувая ее парусом, и толкали с спину, подбадривая и помогая шагать дальше. Они были слишком легкомысленны, эти ветра, и я вроде бы даже знал их имена и характеры, и можно было даже сказать, эти ветра, как их иномировые сородичи, хотели со мной поиграть. Сделав большой крюк по берегу Хурона по Правобережью, я дошагал до улицы Старых Монеток, сознательно уйдя с нее до трактира, где раньше жила Теххи, и, миновав «Сытый Скелет» и Королевский Университет, вернулся на Площадь Зрелищ и Увесилений, где по случаю теплой погоды несколько мелких трактиров выставили столики на улицу, под теплый солнечный свет и теплый ветер. При виде этих столиков я почувствовал некоторую усталость и заказал себе плотный обед, за которым планомерно отправил Зов некоторым своим знакомым, и Мелифаро в первую очередь. Тот отозвался сразу же и с ощутимым звоном радости в голосе. Поговорил и с ним, выслушав его демонстративное ворчание по поводу моего отсутвия. Поговорил с Нумминорихом, с Кофой, перекинулся парочкой слов с Трикки и еще несколькими знакомыми. Все было так и все оставалось как раньше. Сам же я не стал ничего рассказывать, более по причине того, что я не хотел ощущать в других людях страх и жалость ко мне, спасибо большое, мне хватает собственных эмоций, которые способны перетирать в мельчайшую пыль даже камень. Тот песок, что оказался в этом Мире, я ссыпал в толстостенную бутылку тёмного стекла, которую я спешно достал из Щели Между Мирами. Закончив есть, я прекратил беспокоить людей и снова отправился в путь. Небо над моей головой оставалось так же высоко, и земля под ногами была такой же устойчивой и верной, и все остальное вокруг меня так же не поменялось. Я любил это город, и Эхо любил меня в ответ, одному ему во мне модным способом. Простой человек не мог бы увидеть и понять эти знаки, но я был во многих местах и многих городах, и мог почувствовать в ответ его отношение по мельчайшим и незаметным на первый взгляд деталям, многим иными и вовсе непонятными. Миновав Гребень Эхо, с его множеством лавочек и дорогих трактиров, я направился форсировать Левобережье. Если Правобережье больше было наполненно людьми, знятых своими делами или попросту гуляющих в свое удовольствие, но эта часть города больше принадлежала богатой части этого города, которые могли себе позволить и дом побольше, и сады пораскидистей. Я шел с распахнутой навстречу городу душой, и город так же распахнулся мне навстречу, и мог объять весь этот город и делал это с удовольствием, весь его, с его дорогами и домами, с разнообразнейшими трактирами, где мне давали вкусную еду и охотно наливали добрейшие души люди, которых я тоже любил. Все его мелкие лавочки, торгующими всем, что только можно представить – когда-то, в первые годы моего пребывания здесь, я в порыве безмерного мотовства и жадности до новых ощущений скупал в них всякую мелочевку, которая мне приглядывалась. Светлые времена моей наивности, подумать только, это было только несколько лет назад. Я ходил по городу как потерянный весь день и часть ночи, и повернул к дому только тогда, когда долгий путь и продуваемый меня насквозь холодный ветер с моря позволили мне вспомнить старину Макса, кем я был когда-то, казалось, целую вечность тому назад. Я притворился, что со мной все хорошо, и веря в эту иллюзию как в самого себя, я мог уже появиться в Доме У Моста, на радость всем любителям почесать языки и лично на потеху Мелифаро, куда и явился на следующее утро. Этот шаг помог мне не меньше, чем долгие прогулки. Дом У Моста встречал меня родными стенами и умеренным хаосом на обоих его частях. Я пытался следить за собственным состоянием и прикидывал, как я выгляжу со стороны, поэтому не слишком много внимания уделял, что делаю и что говорю, и наверно, всех удивил не слишком уверенной походкой. С Мелифаро я традиционно обменялся шутками насчет наших нарядов, потому что мне по-прежнему продолжал резать глаза его чрезмерная жизнерадостность, изливающаяся на его одежду, а ему невыносимо было видеть мои немодные и темные шмотки. Все было как будто бы по-прежнему, как будто бы и не случилось непоправимого, и я как будто был прежним, благостным и великодушным Максом с большим сердцем и дрянным характером. Никто и словом не обмолвился по поводу моего длительного отсутствия, как будто бы так и надо было, и я сам не стал заострять на этом внимание. Только Джуффин поглядел на меня пристальным тяжелым взглядом, как будто взвесил на весах и возможно даже поверил в мою натянутую добродушную улыбку, и тут же отправил меня работать. Кто-то применил на общественном базаре магию высоких ступеней и ему самому, по всей видимости, попросту лень было тащиться туда самому. Я вернулся в прежнюю колею, по большей части, как мне тогда казалось. Единственным, что изменилось, это то что я перестал по поводу и без повода посещать Иафрах, и даже ходить в сад к моей доброй знакомой Сотофе Ханемер, что, с моей стороны, было большим свинством. Кроме моей непосредственной работы, я завел обыкновение приходить с наступлением ночи иногда в Дом У Моста и спать ночь в чрезвычайно удобном кресле сэра Халли. Тот не имел ничего против этого, и я мог поверить, что все оставалось по-прежнему. Темные каменные стены этого места действовали на меня как целая дюжина Кристаллов Смирения или Радости, нагоняя на меня давние воспоминания о моих же проделках. Сколько раз я лежал на этом самом ковре, или сколько много камры выпито и пирожков съеденно за этим столом, сколько сладких снов увидел, устраиваясь в этом мягком кресле. И в то же время, напополам с радостью пребывания здесь, я смутно ощущал странное печальное чувство в глубине собственной сущности. Его было трудно заметить, и еще труднее осознать, от чего это. Мне бы так хорошо разбираться в себе, чтобы понимать, что именно происходит в собственной глубине всех моих потрохов и неизведанных уголках моего сознания, но такое тонкие науки мне не по зубам. Умом поняв, что именно я чувствую, я на секунду обмер, готовясь умереть, потому что часть мое сознания истерически завопила, что нет и нет, такого быть не бывает и жить так невозможно, но более рациональная часть меня подбросила мне точное количество грешных дней, когда я хожу в таком состоянии, и истерика моя улеглась, так и не выплеснувшись наружу. Меньше чем через дюжину дней после того, как я пришел в норму, я, следуя свежей привычке приходить к закату в Дом У Моста, застал в Зале Общей Работы небывалое для этого часа столпотворение. Я мог бы не удивиться обществу сэра Кофы со своей ученицей леди Кекки, сидящими за широким овальным столом, заставленными всевозможными блюдами и кувшинами из «Обжоры Бунбы», но я никак не ожидал застать здесь Мелифаро, уже успевшего сцепиться языками с Кофой, и о чем-то тихо разговаривающих сэра Кута и Трикки Лая. -Чрезвычайно рад видеть вас наяву, сэр Ночной Кошмар! – чересчур учтиво завял Мелифаро, заметив мое появление. – Что заставило тебя появиться в нашем грешном реальном мире? Неужели тебя так просто приманить на обещание камры и сладких пирогов? -Уж скорее твоя незаменимая компания, сэр Дневная Греза, – парировал я, направляясь к дальнему концу стола. -Я чрезмерно польщен высокой честью тебя лицезреть, – при витиеватости слов глаза его радостно сияли, и я не мог не улыбнуться в ответ. – А то шляешься где-то непонятно, делаешь что-то, неясно даже, за что Управление Больших Денег тебе короны дает. -Ну, по крайней мере, не за то, что я языком молочу что попало и цветастые наряды каждый день меняю, – с удовольствием ответил я, усаживаясь в кресле и подвигая себе горшочек с заливным. -Как славно, что все здесь уже собрались, – донесся со второго этажа довольный голос Джуффина, и Мелифаро только и осталось, что ограничиться скорченной мне рожей. Я машинально вскинул голову на его голос, и тут же меня обдало нестерпимым жаром вместе одновременно с леденящим холодом – за ним сразу же спускался Лонли-Локли, как всегда идеальный в своем существовании, движениях и в мантии Великого Магистра. Я голову наклонил и сделал вид, что полностью заинтересован горшочком с едой. -Джуффин, – подал голос Кофа. – Случилось что-то из ряда вон выходящее? -Сэр Халли созвал всех вас по моей настоятельной просьбе, – послышался ровный и несколько меланхоличный голос. – Я счел разумным привлечь Тайный Сыск в связи с некоторыми случившимися с Иафрахе происшествиями, на первый взгляд и по результатам поверхностного расследования совершенно не связанными. -Что такого могло там случиться? – даже в голосе Мелифаро было слышно, как тот нахмурился. Мысли мои суетливо разбежались, в панике сталкиваясь у меня в голове, и пытались одновременно кричать у меня в голове. Он здесь, он рядом, и он снова причинит мне боль. Я пытался обуздать стремительно разбегающиеся мысли, но паршивцы были верткими и не давались. Кто знает этих злых колдунов, может и вправду мысли читать могут, по крайней мере видеть их отражение у меня на лице. -Наш Великий Магистр имеет предположение, – с ощутимым сарказмом проговорил Халли, – что это козни одного из Мятежных Магистров расформированных Орденов. Достаточно сильного, чтобы не нашли его следы, и достаточно злого на Семилистник, чтобы годы спустя только начать действовать. Я поднял глаза на Шурфа, но тот смотрел исключительно на говорившего, и даже выражение лица у него оставалось по-прежнему спокойным и бесстрастным. Я был под его шкурой и я знал точно, что он может испытывать эмоции, и достаточно сильные, чтобы только и быть в состоянии считать вдохи, выдохи и паузы между ними, чтобы усмирить их. Я знал его достаточно хорошо, чтобы знать, как именно проявляются его эмоции на лице, и почему он их прячет – но сейчас он действительно оставался равнодушен, как будто отбывал необходимую повинность, несложную, но достаточно неинтересную. Он ничего не испытывал, и даже надобности смотреть на меня не находил, отчего я сам уже испытал иррациональную злость и обиду на него. После всего того, что мы вдвоем пережили, сколько камры и вина выпили вместе, после того, как спасали друг друга от смерти и от дурных кошмаров, после того, как я отдал ему свое сердце, он остался совершенно к этому всему – и ко мне лично - безразличным. От мысли, что он даже не соизволит смотреть на меня, я почувствовал себя преданным и обманутым, как последний дурак. Я даже глаза зажмурил, чтобы даже случайно своим тяжелым взглядом не натворить делов. -А что именно случилось? – спросил Нумминорих. -Большая часть зеркал и полированных металлов, способных отражать, либо потускнела, либо разбилась, сорвавшись с креплений, либо пошло трещинами настолько, что искажается лицо смотрящего, будто тот испытывает невыразимые муки, – Шурф начал методично перечислять случившееся. – В открытые окна начали залетать птицы, хотя над всем замком есть защита, предотвращающее это. Часы во всем здании остановились, будь то механические, песочные или водные часы. В коридорах изредка можно услышать свист, который определенно можно трактовать, как зловещий. В здании больше не осталось крыс, мышей и мелких грызунов – раньше заклятия от них едва успевали обновлять, то теперь больше не видно следов их деятельности. -Что за несуразица, – тут же отозвался Мелифаро. – Кому могли помешать отсутствие крыс? -А то, сэр Мелифаро, что такие вещи могут быть началом более серьезных чар и даже проклятий, способных обрушить Иафрах и весь Орден Семилистника, – серьезно заявил Шурф. – Мой долг – возглавлять этот Орден сейчас и передать его в руки своему преемнику в отведенный срок. -Нужно искать тех, кому выгодно, – вклинился Кофа. – Я и Кекки можем поспрашивать и послушать в городе, кто останется в выигрыше после падения Ордена. Кто может вообще говорить об этом и какие слухи вокруг Ордена крутятся. -Вполне неплохая идя, – заявил Джуффин, – ты можешь этим заняться. Но в первую очередь мне пришла в голову, что это может быть выгодно совершенно определенной персоне. Сэр Макс, – он позвал меня по имени, и я открыл глаза, до того совершенно зажмуренные, – я могу предположить, что такую злобу может испытывать Лойсо Пондохва, а так же имеет на то все возможности и неисчерпаемую злобу. И которого ты так неосмотрительно выпустил из его тюрьмы. -И которому путь в этот Мир вы весьма осмотрительно закрыли, – тут же возразил я. – Лойсо далеко отсюда и больше ему дела нет до прошлых дрязг между Орденами. -И все же, я настаиваю, что его нужно найти, – мягко, но в то же время непреклонно заявил он. – Сэр Кута, я прошу тебя попробовать отыскать его своим способом, для такого случая у меня припасено кое-что, принадлежащее ему лично. Леди Кекки, сэр Кофа – вы уже знаете, что делать, – они вразнобой кивнули. - Сэр Мелифаро, вместе с Трикки Лай просмотрите хронику городских событий и происшествий, вдруг там будет что-то похоже, – он выдержал короткую паузу, глядя на меня пристально и несколько хитро. Будь он до сих пор моим учителем и тем, кому я безоговорочно доверяю, он бы уже знал всю глубину моих чувств. - Сэр Макс, хочу, чтобы ты все-таки его поискал в других Мирах. Вы сдружились и тебе будет его найти легче, чем кому-либо еще. У меня разом пропал аппетит. Я отставил едва тронутый мясной пирог и встал из-за стола, намереваясь уйти отсюда, разом обозначая свой протест всей этой идее поиска Джуффину, Иафраху и Шурфу лично. -Это важно, Макс. Лойсо может быть опасен, не только для Семилистника, но и для всего Мира, – окликнул меня Джуффин. -Да, я могу найти Лойсо, – я остановился и обернулся к нему. Нужно было уходить Темным Путем, чтобы избежать подобных объяснений. – Но только для того найти, чтобы послушать, что он может рассказать и научится у него паре занятных фокусов. Только для того, чтобы убедиться, что с ним все хорошо и он счастлив. А не для того, чтобы испытывать на нем сомнительной праведности правосудия Семилистника. А с моей стороны это было уже несколько грубо – вместе с Орденом я поставил под вопрос правильность его личных действий. Шурф обошел со спины Джуффина, который проводил его внимательным взглядом и подошел к мне на расстояние в пару шагов. Я видел его и каждую черточку его лица так близко, что мог коснуться его лица рукой, и понимание, что не смогу его коснуться, причиняло мне такую же боль, как будто я до сих пор находился в Мире Черного Камня. -Макс, – проговорил он ровно, почти на грани с проявлением эмоций. – Считай это моей личной просьбой, как частного лица. Я испытал нечто новое, поднимающееся во мне бессильной злобой. Я буквально чувствовал, как она рвется из меня и наполняет меня своим ядом, отдающим холодом и неотвратимостью. После всего того, что между нами произошло и после того, как он даже слова не соизволил мне сказать, отвергая меня, он просит меня о чем-то личном? Вернее бы он меня самолично прирезал кинжалом, обрушил бы все своды Иафраха или развеял в серебристый пепел своей Смертоносной Перчаткой. -При всем моем уважении к Ордену Семилистника Благодатного и Единственного, – проговорил я, подхватывая одной рукой полу скабы и заставляя одну ногу за другую, – я ничем не могу помочь его Великому Магистру, – я глубоко, до самого пола поклонился ему, выставляя другую руку высоко наверх за спину. Поклон вышел только лишь искаженной насмешкой над всеми церемониальными ритуалами. Выждав паузу в такт сердцу, я разогнулся. – Что касается частного обращения, то вы, сэр Лонли-Локли, ясно дали мне понять, ничего личного со мной иметь не желаете. Я словно резал себя по живому, эти слова давались мне тяжелее чем все то, что мне пришлось пережить. Слюна стала горькой, как хинна, и голова стала пустой и легкой от злости, простой человеческой злости. За столом позади него я видел, как Мелифаро вдруг подавился и с отвращением выплюнул еду изо рта, а Нумминорих с некоторым ужасом отпрянул от стола, зажимая нос руками, и пулей выскочил мимо меня на улицу. До меня донесся запах давно сгнившей еды и кислого питья. Не доверяя больше себе и не в силах больше находиться так близко от него и смотреть на его равнодушное лицо, я легким шагом перешел Темным Путем в свой кабинет и встал у края крыши, невидящим взором уставившись на город. «Макс» услышал я в своей голове голос Джуффина. «Я уже жалею, что выучил тебя ходить Темным Путем. Так быстро от меня никто еще не драпал.» Я только неопределенно хмыкнул на его высказывание, доставая из кармана сигареты. Мол, расценивай как хочешь. «Ты из-за Лойсо так?» он тем временем не унимался. «Я предупреждал тебя, не ведись на его обаяние.» «Во всех сказках и историях, которые я когда-либо читал, мне всегда нравились такие злодеи – жестокие и немного сумасшедшие, недопонятые и определенно ищущие нечто особенное в Мире, будь то непобежденный герой или несметные сокровища. Так что он не первый и не последний злодей, которому я желаю лучшей судьбы, чем у них есть.» Сэр Халли замолчал на пару минут, в течении которых я сунул сигарету в зубы, а пачку начал мять в руках. «А Шурфа зачем обидел?» «Такого, как он, трудно обидеть» тут же огрызнулся я. «Ему на голову хоть гору скинь, так он только одежду отряхнет и пойдет дальше.» «Мне казалось, вы вдвоем отлично спелись» продолжил он. «Я думал, ты с радостью отправишься искать Лойсо – для того, чтобы повидаться и так же для Шурфа лично.» «Это всего лишь дурные приметы и пустые хлопоты, Джуффин.» огрызнулся я. «Никто не собирается уничтожать Семилистник, попросту сейчас нет таких самоубийц. За все Смутное Время и колдуны, и простые люди смогли узнать, кто такой ты и кто Шурф, и на что вы способны, и никто не сомневается, что вы заправляете этой вечеринкой.» Он снова умолк, и мне враз показались бессмысленными вся эта возня вокруг Иафраха. Это заведение уже обеспечило себе достаточно репутации, чтобы уже репутация начала работать на него. Я почувствовал себя очень усталым, вымотанным, как будто кросс целый пробежал, даром что почти ничего не делал. «Какой ты у нас сердитый сегодня, сэр Вершитель» произнес Джуффин, про которого я уже успел забыть. «Сходил бы ты куда развеяться, например, в Квартал Свиданий» «Спасибо за совет» откликнулся я. «Спасибо и отстать только?» усмехнулся Джуффин и исчез из моего сознания прежде, чем я успел ответить. Стремясь больше сбежать от безмерно общительного Джуффина я не нашел ничего лучшего, чем завалиться спать. Собственная постель казалась сейчас самым уютным и гостеприимным местом, и туда я и последовал, завернувшись в одеяло с головой. Остатки ядовитой злости все еще бурлили во мне, но сонная усталость меня пересилила, и я с головой упал в сладкие и приятные объятия сна. Падал я, правда, не очень далеко – почти сразу же я обнаружил себя вне собственной спальни и вне Мохнатого Дома. Я стоял посередине множества суетящихся и занятых своими делами женщин, одетых преимущественно в форменные белые с голубыми узорами мантии. Женщины Ордена Семилистника, и это даже был не Иафрах: когда я огляделся по сторонам, я место не узнал, хотя это точно был Мир Стержня, вкус его воздуха и его магии был мне хорошо известен. Я обнаружил себя посередине обширной степи с высокими травами и едва виднеющимися вдалеке горами. Едва намечающиеся сумерки разгоняли множество костров, больших и маленьких, разгорающихся в специально подготовленных костищах. Темнеющее небо, необыкновенно глубокое и ясное, только начинало разгораться первыми звездами. Я четко понимал, что сплю, прямо сейчас, и в то же время я явственно чувствовал запах трав и теплый воздух на моей коже. Кажется, меня никто не видел меня, или же никому дела не было до моего появления здесь, все заняты большим важным делом. Кажется, здесь готовился какой-то большой ритуал. Где-то в далеке стояли небольшие столы, за которыми суетились женщины, варили что-то в больших котлах. Я здесь был явно лишний, я чувствовал, что не должен был здесь находиться, как будто я прокрался в женскую раздевалку и прямо сейчас получу мокрым полотенцем в лицо. Я должен был уйти, но мне не хотелось покидать это красивое место, такое просторное и дикое, и даже человеческая суета не делало это место более упорядоченным, только подчеркивало его своеобразную особенность. Где-то высоко над нами всеми дул сухой степной ветер, дул будто лениво и неохотно, но ему дела не было до всех нас и всех наших страстей. Я понимал этот ветер как никто иной. Занятый осматриванием окрестностей, я не обратил внимание на людей. Навстречу мне бежала женщина в тонкой белоснежной лоохи, молодая и с густой копной волос, развевающихся по воздуху. Я не узнал ее в первый момент, но через минуту я понял, что ко мне бежит, огибая костры и занятых женщин, леди Софора Ханемер. За пару метров до меня она сделала руками широкое движение, как будто накидывала на меня что-то прозрачное, и я позволил ей это сделать, только попридержав ее за локти, когда она обхватила руками мою голову. Мы с ней закружились, как будто в танце, и я мог побиться об заклад, она увидела меня полностью, весь как я есть. Меня это не слишком испугало, здесь во сне я был как будто под глубоким наркозом, поразительно спокоен, может даже контужен. Продолжая движение, она обняла меня по-мужски крепко, под ребрами, даже дыхание у меня перехватило. -Нам нужно поговорить, – коротко сказала она, и не останавливаясь, она ухватила меня за руку и потянула прочь из толпы. В самом деле, мне не нужно было мешать чужой работе, наверняка очень важной. Мы ушли далеко от места общего сбора, глубоко в поля, откуда загорающиеся костры и суетящиеся люди были едва видны. -Здесь давай остановимся, – она указала на одиноко стоящий посередине поля валун, который я даже не с первого раза заметил в густой высокой траве. Сделав рукой гладящее движение, я осторожно примял траву и сел прямо на землю, подогнув ноги. Софора села на камень и посмотрела на меня сверху вниз с пониманием и жалостью во взгляде. -Я не ожидала тебя здесь увидеть, – начала она. – Впрочем, полагаю, ты и сам не ожидал оказаться здесь. В этом нет ничего страшного. -Ты прочитала мои мысли, – проговорил я, ощущая, как контузия начинает проходить, отдаваясь легким звоном в ушах. -Я только подсмотрела твои эмоции, мой дорогой, – Софора тепло и добродушно улыбнулась. – И только могу искренне порадоваться за тебя. Никогда не думала, что ты, такой легкомысленный и рассеянный, сможешь обратить свои чувства на кого-то иного. -Что это за счастье такое, – я коротко и нервно хохотнул. – Я чувствую себя отвратительно, – прямо заявил я. -Ну а кто сказал, что легко будет, – она только развела руками. – Кто тебе сказал, что я не видела таких как ты раньше, чтобы не знать, чем это закончится? Я поделюсь секретом – лучшие из моих учениц приходили ко мне в отчаянии и таких же расстроенных чувствах, как и у тебя, и мне прежде всего приходилось эту дурь у них из их хорошеньких головок выбивать. -Может тогда поделитесь рецептом? – проговорил я, прикрывая глаза. -То, что хорошо и действенно для лучших из ведьм, совершенно бесполезно для Вершителя, – непреклонно отрезала она. – Кто ж я такая, чтобы указывать тебе, как тебе жить? Твою собственную судьбу можешь кроить только ты сам. -Я только и могу, что быть полностью опустошенным, – ответил я. – Может мне и вправду самообразованием заняться? Книжки какие почитать хорошие подскажешь? -Ты и так находишься на вершине своего могущества, ты полный магии кувшин, откуда сила хлещет через край. Куда еще заливать? Не буду я тебя обучать, еще могу совсем худо сделать. Поняв, что имени она не знает, я перестал пытаться проснуться, сбросить с себя оцепенение и не расцепляя ног, просто откинулся назад в траве. Послышался тихий вздох, шорох ткани и травы и мою голову приподняли, подкладывая под нее колени. -Я слышал, что произошло в Иафрахе, – проговорил я. – Из-за этого ритуал проводишь здесь? - вместо ответа меня погладили по волосам. – Тоже считаешь, что это Лойсо виноват? -Нет конечно, – доносится голос сверху. – Хотя сэр Шурф высказывал такие опасения, этот мальчишка сейчас далеко и дела до нас никого нет у него. Его имя привычно уже резануло меня по душе, и я поморщился непроизвольно. Как будто у меня осталось еще чему болеть. -Учить я тебя не буду, могу только дать хороший совет, и следовать ему или нет сам решай, – продолжая гладить меня по голове, заговорила Софора. – Ты сейчас находишься в прекраснейшем состоянии души и разума, когда можно совершать поистине великие подвиги, творить невозможное и рождать только своим дыханием новые Миры. А можешь и на части разрывать только одной своей болью, – я вспомнил, как трескался и крошился подо мной черный камень. – Ты сам можешь решать, что чувствовать, и это будет исключительно твой выбор, в котором ни я и никто иной помочь не в силах. Не отрывая глаз, я скорчил недовольную и сомневающуюся рожу. Софора хихикнула совсем как девочка. -И еще я хочу напомнить тебе, что ты Вершитель, и от тебя и твоей тонкой душевной организации зависит гораздо больше, чем ты можешь охватить разумом и даже представить, – поучительно добавила она. – Даже когда тебе будет совсем плохо, ты должен будешь четко помнить, что в конце концов все у тебя будет хорошо, рано или поздно, так или иначе. Запомни накрепко или даже запиши. Последние ее слова вызвали у меня в памяти короткую цепочку ассоциаций. Открыв глаза, я снова сел и запустил руку под скабу, пытаясь найти в Щели Между Мирами нужную вещь. Заинтригованная, Софора пересела ко мне поближе и щелчком пальцев сотворила небольшой огонек, в наступивших сумерках ярко вспыхнувший у наших голов. Вытащив из-под края скабы руку с шариковой ручкой из дешевой прозрачной пластмассы, я задрал левый рукав и, облизав губы, приготовился писать. Ведьма тут же сообразила и продиктовала еще раз нужное, следя за тем, как кончик ручки оставляет след на внутренней стороне предплечья, пачкая кожу моим жутким почерком и мажущей ручкой. Закончив писать, я уничтожил ручку, а Софора провела ладонью над надписью. -Я сделала так, что надпись не сотрется и не будет видна никому, кроме тебя. – объяснила она. – Как только надобность в ней отпадет, эта грязь исчезнет. Я только и смог, что благодарственно кивнуть. Эта женщина была лучшей из тех, кого я когда-либо встречал, самой мудрой, доброжелательной и милосердной. Джуффин на ее месте уши бы мне все оборвал и остался полностью прав. За нашим разговором темнота накрыла нас незаметно, и Софора поднялась на ноги. -Мне нужно идти, – заявила она. – Если хочешь, можешь остаться и посмотреть. В ответ я только встал вслед за ней и мы вместе вернулись к кострам, которые начинали разгораться в густых сумерках. Зажигались костры только по внешнему кольцу, подсвечивая множество стоящих вокруг большого, в два человеческого роста, центрального костра с аккуратно поставленными ветками. В темноте и при таком неверном свете эти женские фигуры, одетые только в простые белые лоохи, казались то ли приведениями, то ли объятыми белым пламенем собственной силы. Кроме костров, здесь еще восемь больших барабанов, стоящих по кругу, вне света от костров. Я только и заметил их, когда в них первый раз ударили, кто-то из послушниц, скорее всего, не принимающих участие в общем веселье. Сначала в них били медленно, примерно раз в минуту, постепенно и совсем заметно наращивая темп. Из толпы женщин Семилистника вышла Софора, с пустыми руками и распущенными волосами, босая и медленно обошла большой центральный костер по кругу, сказав что-то негромкое. Сложив руки перед собой чашечкой, она кинула возникший в них маленький огонек в костер. Пламя тут же затеплилось в глубине нагромождения веток, и вслед за ней все остальные женщины повторили это движение. Большой костер заполыхал весело и высоко, вспыхнув алым отсветом на лицах женщин. Я узнал некоторых из женщин – Анну, мою художницу ветров и закатов, которую я в свое время привел к Софоре на пороге ее собственной смерти, стоящих вместе Хейлах и Хелви, еще некоторых, которых мог узнать только в лицо, с которыми приходилось встречаться по мере работы. Кажется, здесь собрали самых способных, которые входили под ее начало. Барабаны звучали и стучали, медленно и верно набирали темп, и женщины начинали двигаться под их звучание. Кто-то размеренно хлопал в ладоши, кто-то отбивал ногами ритм, кто-то тихо напевал, некоторые только покачивались в такт музыки. Где-то высоко над нами, под ясным звездным небом, лениво дул ветер, развевая одежды и веясь над кострами, как будто любопытствуя, чем мы тут все занимаемся. Для меня это тоже оказалось загадкой, но я стоял в стороне и только наблюдал за происходящем. Софора возле самого костра едва покачалась на месте, изредка поднимая руки над головой и хлопая в ладоши. Костер в центре трещал весело и активно разгорался, пожирая все новые сложенные в него ветви, и от него шел запах незнакомых мне сжигаемых трав. Барабаны начинали звучать все быстрее, и звук от них всех сходился у большого центрального костра, и огонь от этого звука все вспыхивал и вился, как будто хотел танцевать вместе с женщинами, которые не останавливались – каждая из них танцевала собственный танец, дикий и самобытный, отдаваясь только размеренному стуку, они начинали плясать на месте и танцевать вокруг костра. Хелви и Хейлах, взявшись за руки, приседали и извивались, а потом, так рук и не расцепив, закружились на месте. Мне чудилась в полусоном мороке игра тени и света, темные извивающиеся двигающиеся фигуры, будто подсвеченные изнутри, танцевали вокруг светящегося костра, и тот, помимо обычного огня, светился как будто изнутри, холодным белым, отливающим в синий. Барабаны звучали уже достаточно быстро, и в один момент в большой костер разом с трех разных сторон выплеснули то ли воду, то ли зелья – и костер дыхнул густым, плотным и очень вкусным. Дым этот ушел в небеса, на откуп ветру, и тот с радостью вобрал в себя этот вкусный дым, в ответ дунув на костер сверху, прибив огонь практически до земли, расплескав его по траве. Женщины отступили, радостно и восторженно завизжали, и пламя взвилось вверх, принял приятный глазу сиреневый цвет. Свет на лицах и фигурах лег иначе, и теперь каждая из них наяву мне виделась загадочной и полной неизведанной мистической силы, что дает им невероятную силу. Эта земля давала им силу, ветер со степей ласкал их кожу и волосы, даря легкость и веселость, огонь давал им неистребимую жажду жизни и жадность до нее, а вода помогала получить доступ к собственным неисчислимым запасам чародейской силы. Через минуту огонь снова стал привычного красно-оранжевого цвета, наваждение и новое знание схлынуло, толпа как по мановению расступилась, и первая фигура метнулась прямо в костер, перед ним оттолкнувшись от земли, взмыв на пару метров и пройдя прямо сквозь огонь. Степной ветер завыл с новой силой, как будто подхватывая ритм барабанов и радуясь пляшущему безумию огня, и закручиваясь вокруг костра. Софора приземлилась по другую сторону огня, и сразу же через него полетела другая ведьма. Я бы не рискнул вот так прыгать сквозь огонь, у меня не настолько крепкое тело и выдержанные нервы. Я не буду прыгать в огонь самостоятельно, спасибо большое, я могу придумать более приятные варианты досуга. Но тут же новое знание пришло мне в голову, как будто там и было – это был ритуал очищения, а не той ерунды, что я подумал, и каждая из ведьм, проходя через огонь, проходила через очищение – себя, своей силы и своего тела. Женщины прыгали через огонь одна за другой, молча, выкрикивая ругательства или визжа – Анна полетела сквозь огонь с тем же криком, с каким она проходила со мной через Хумгат. Ветер бесновался, но я чувствовал, что ему нравится вся эта вечеринка и нравилось носится среди людей, срывая с места огонь и трепля лоохи, приминая к земле высокие травы. Барабаны застучали как одержимые, и в костер снова плеснули зелья, уже с пяти сторон, и испаренный дым метнулся не в вверх, а лег на землю, как тяжелый рассветный туман, окрашивая пламень костра в приятный мне синий свет. Женщины продолжали плясать в накрывшем их тумане, это выглядело одновременно очень дико и в то же время «дико» в самом правильном смысле. Софора не только мудра как женщина, но как несущая на себе заботу о благополучие Ордена Семилистника и Иафраха. И если он и Джуффин в первую очередь думали о внешних врагах и спсобах защиты от них, то Софора укрепляла Орден изнутри, очищая ведьм и тем самым очищая Орден. Я и не сомневался, что мужчины тоже в скором времени пройдут очищение, только другим способом. Может быть, для них достаточно будет вовремя подлитого в питье зелья. Странное знание легло в моей голове и не задержалось в сознании. Смотря на меняющий цвет огонь и слушая ритмичные барабаны, я чувствовал, как сон постепенно накрывает меня. Я никогда не пробовал уснуть во сне, но сейчас это погружение казалось очень правильным, наполняющим меня и погружающим меня в свои целебные глубокие воды. Торжествующие барабаны и костер с мечущимися сквозь него фигурами постепенно истаивал, отдалялся от меня, и я чувствовал, ощущал невнятным для меня образом, что боль и пустота перестают наполнять меня всего и становятся только моей малой частью, оставаясь глубоко внутри меня. Кажется, я утонул в сонной дреме, все так же оставаясь на той поляне в степи, и одновременно чувствуя под собой мягкий матрас и теплое одеяло на тебе. Плавное равновесие, достигнутое то ли звуком барабанов, то ли счастливым ветром над степью, то ли словами на моей руке, помогло мне остаться в таком состоянии довольно долго, целую вечность. Ровно до того момента, когда я осознал, что нахожусь в собственной спальне не один. Все так же плавно, сохраняя обретенное равновесие, я оглянулся назад и перевернулся на другой бок, чтобы увидеть, как надо мной сидит Шурф Лонли-Локли, с абсолютно прямой спиной и в простой белой скабе. Я захотел заорать, просто от избытка эмоций, но захотел не особо сильно, поэтому смог плавно это равновесие нарушить и полностью проснуться в собственной спальне.