Оборотная сторона

      Взбудораженный всем случившимся за этот длинный день, я метался по собственной спальне так же хаотично, как и мысли мои, никак не желающие успокоиться в моей собственной голове. То, что произошло со мной на побережье, случилось не просто так и не напрасно, показав мне самому, что я могу на самом деле лишиться собственных сил, дна которых я прежде не видел, да и не ожидал увидеть. Дураку понятно, что сама возможность, что я могу потерять то последнее, что еще имею, весьма высока, так что мне самому придется найти способ не допустить такого в дальнейшем. Я помнил, мне об этом говорили во сне, но предложенные варианты меня продолжали не устраивать. Все это мне здорово не нравилось, и дополнительно не нравилось то, что мне это не по вкусу, и мне самому приходилось позаботиться о том, чтобы этого впредь не случилось. В безудержном порыве чувств я налетел плечом на шкаф со всякими безделушками, едва не уронил корф с фотоаппаратом, и взглядом выцепил завернутую в кожу и перевязанную шнурком книгу. Помнится, она попала в мои руки одним интересным способом, и только он пробуждал во мне нешуточное любопытство, которое только могло меня увлечь. Я притормозил и взял книгу в руки. Однажды такое уже случилось, что меня попросту соблазнили мифом, да так что я бездумно унесся в другой Мир. Устоять против только одной книжки было так и вовсе непросто, да к тому же которую я так непросто получи. Взяв в руки и размотав длинный шнур, я раскрыл «Книгу несбывшихся кошмаров» на первой попавшейся странице, как будто хотел по ней погадать. Впрочем, задать вопроса я так и не успел.       «Как часть той силы что вечно желает добра и вечно несет собой хаос, оно составляет самую первородную и необузданную силу в объятом пространстве; так же как часть той силы, что понять и объять будет в принципе невозможно. В разных известных Мирах эту силу будут звать по-разному, но сути своей оно не поменяет. Где-то оно зовется черной материей Вселенной, до которой свету любой звезды лететь и лететь тысячи световых лет. Кто-то его называет первозданным хаосом, разделяющим Миры не пересекаемой чертой, а те, кто вопреки ожиданием, имеет возможность ее пересекать, зовут Жемчужиной Небытия, Гранью Между Мирами или Хумгатом. Для этого существа эта материя и вовсе не является чем-то чужим, наоборот, всегда останется частью его сути, проявляющуюся как дыхание на губах или неосознанная способность перекраивать происходящее под собственный лад даже не осознавая этого.»       «Это существо бессметно в своем воплощении, только вечно дремлет в черной глубине первозданного хаоса, будто дитя в колыбели, невинное и успокоенное собственными сладкими снами. Но стоит только его разбудить, вспомнить о нем, пригласить, попросить о чем-то, как будто помолившись богам, даже просто призвать, как оно воплощается в физической форме. Хроники запечатлели его и драконом, и пустынным духом, и взошедшим на престол богом, и простолюдином, взирающим со скалы на землю, принадлежащую ему только по одному его слову. И исполнив вопрошаемое, оно чаще всего возвращается обратно в хаос, будто к своим истокам».       «Слишком могущественен и слишком самобытен, чтобы подчиняться чужим правилам игры, но в то же время с большим удовольствием вовлекающий других людей в свои собственные игры. Судьба его – это судьба простодумца и дурака, сам не ведающего, что он делает и как у него это получается, сама судьба действует его руками и направляет его путь.»       «Он непредсказуем и непреложен в своих действиях, наподобие шквальному ветру, срывающим с земли целые здания и врывающие с корнями столетние деревья и в то же время только пригибающие к земле молодую траву; подобно такому ветру, его невозможно остановить, но возможно только направить направление его разрушительного воздействия»       «Хроникам не удавалось запечатлеть каждое его воплощение, потому что это существо предпочитает скрываться в тени, как будто в истоках собственного рождения. Но отыскать его можно в тех истоках, которые дают начало миру и прекращают войны, потому что во всех своих воплощениях он противопоставляет себя смерти и разрушению, если его только не призвали для того, чтобы разжечь войну»       «Распространенное заблуждение в том, что силы его есть порождения зла, поскольку он вышел из вечной тьмы. Понятий ни зла, ни добра оно не ведает, как не ведает собственной судьбы и границ своего всемогущества.»       «Его могущество настолько велико, что каждое его слово, каждое его желание сбывается. Вокруг него меняется и ломается в угоду исключительно его желаниям, и даже твердый камень может превратиться в шелк или человек может обратиться другим, насколько велика его личная сила. Его дыхание может породить новые Миры или разрушить до основания уже существующие. Его могущество не имеет краев, потому что совершенно иной природы, чем самая глубокая сила иного чародея»       «Суть его, созданного из хаоса, есть сны и наваждения. Удержать его так же сложно, как стремительно истлевающую иллюзию, а влияние на людей оказывает такое же глубокое, как и забытые сны. Как и наваждение, он чрезвычайно восприимчиво к изменениям, особенно что идут изнутри его; легковерный по натуре, он может видеть людей на сквозь.»       «Насилие как путь истребления жизни это существо отрицает в своем существовании. Однако же как самоцель и как своеобразную игру он может весьма охотно этим заниматься и достигать небывалых успехов собственной непредсказуемостью.»       «Он может соблазнить своими сладкими речами и сам готов соблазниться; увлечения этого существа другим человеком ведет того к смерти, за порогом которой открывается неисчислимое количество новых возможностей. Считается, его животворящее слово священно и непреложно в своей неукротимости.»       Книга упала на пол, стукнувшись с глухим звуком, который я едва услышал. Вещи, о которых я только мог догадываться по малейшим признакам, неожиданно стали такими реальным, что голова у меня премерзко закружилась, как будто по дури я хлебнул паленой водки. Одно дело иметь собственные, ничем не обоснованные догадки, как будто бы читать о далеких сладостных путешествиях в книге, совершенно иное иметь на руках подтвержденные факты, о том, что я действительно был тварью гораздо сильнее и страшнее, чем так называемый "Вершитель". Спина мгновенно взмокла холодным липким противным потом, и воздух вокруг меня вот-вот станет стеклянным и как будто режущим. Собственная потревоженная память мерзко и дотошно подсказывала, что все это в книге чистейшая правда, все, что я прочитал. И при некотором усилии мог назвать имя того энтузиаста, что выписывал эти строчки мелким и разборчивым подчерком неизвестного мне языка, решился на тяжкий труд собрать в один том множество хроник разных Миров и времен, переписывать от руки полуистлевшие папирусы и выдолбленные в камне предупреждения. Книга эта была и тем уникальна, что даже называя имени, не имея моего портрета или фотографии, вся она оказалась правдой от первого до последнего слова, и я понимал это шкурой и собственным вздыбленным загривком. Эта книга была обо мне, о моей истинной сущности и о том, кем я был раньше. Не вся книга, тут же поправил я себя, еще упомянуты некоторые мои последователи, которых я в силу собственной щедрости учил.       Пора было книгу дописывать, пока есть еще возможность, подумал я неожиданно, дождавшись, пока буквы этих слов перестанут прыгать у меня под сомкнутыми веками будто выжженные огнем, потом может случиться так, что времени на это не представиться. Но позже немного, не сейчас, когда только одни только его буквы вызывают у меня дурноту отравления. Ничего нового я для себя не извлек, я как будто знал, что я на самом деле такое, и что на человека я похож не больше, чем Базилио. Как будто когда-то давно я об этом знал, а сейчас благополучно успел забыть. Слова Джуффина о том, что я Вершитель, воспринимались мной сейчас больше как неудачная шутка – знание о том, я сам в одно время наделил сгоряча такой способностью, только чтобы меня самого не трогали так часто, резануло мне по мозгам раскаленным острейшим лезвием. Я едва не взвыл от боли и возопил Безмолвной Речью «Щурф!» Но в ответ меня только лишь оглушила плотная тишина, как будто я звал в никуда. Я беспомощно позвал еще несколько раз, только потом вспомнив, что я не могу этого сделать. Как никогда раньше почувствовав собственное одиночество и беспомощность.       На короткий момент мне подумалось почему-то, что чокнулся я окончательно и достаточно давно; что весь этот волшебный мир и его чудесные люди привиделись мне в горячечном бреду моего нездорового разума. Подобные мысли нередко посещали меня и раньше, но меня зачастую отвлекали от этого либо злые углугландские колдуны, которые по недоразумению считаются моими друзьями, либо внешние обстоятельства, вроде Шурфа, который с большим удовольствием прочищал мне мозги. Сейчас его рядом не было, и я как никогда раньше не был близок к тому, чтобы поверить, что мой разум и я сам разваливаюсь на куски, расслаиваюсь и истаиваю в сокрушающей и ужасающей неотвратимости бытия.       Кажется, я упал на колени, потому что они вспыхнули болью, а рука задела край упавшей книги, на раскрывшихся страницах которой был нарисован портрет молодого и красивого до неприличия парня, разодетого в тонкие одежды наподобие одежды восточных наложников, с полускрытым вуалью лицом. Что-то было такое в его взгляде, что я видел каждый раз, когда смотрел на себя в зеркале, что-то тяжелое и глубоко скрытое. Такой мальчик не только выгнется красиво на потеху своему господину и повелителю, но и при должном желании поставит его на колени перед собой. Это то, что со мной было раньше, и что со мной осталось и сейчас, и это было правдой, которую никакое сумасшествие не оправдает. Только этот рисунок и помог мне в этот момент не поверить до конца в собственную иллюзию, а значит, и воплотить ее в реальность. Собственная безмерная мощь и таинство собственного происхождения для меня самого всегда оставалось источником безмерного удивления по типу «а я не знаю, как оно так получилось, я тут не при чем» и твердой убежденностью вечного неудачника, что все это на самом деле не по-настоящему и либо скоро все это у меня закончится, либо я действительно чокнулся. Будучи наедине с самим собой и собственными мыслями, я не имел возможности думать по-другому. Но это было живое и твердое доказательство тому, что все происходящее со мной чертовски реально и без дураков происходит на самом деле. И она очень вовремя появилась рядом со мной. Интересно, кем мне был тот, кто ее написал? Кажется, он только что спас мне жизнь. Потихонечку, заставляя себя только лишь дышать, я пришел в себя, насколько это было возможным, и поднялся на ноги, готовый в любой момент снова упасть. Поднял книгу и аккуратно его закрыл, перевил ремешком и поставил на полку. Эта книга была сама по себе могущественной настолько, чтобы сохранить саму себя в тайне от чужих глаз. Только лишь я сам и Вершитель могли прочитать ее в безопасности для себя, с иными же книга играла и содержимое свое прятала.       Потом, когда буквы перестанут жечь мне глаза, решил я, сейчас мне нужно решить некоторые другие проблемы. Тряхнув головой, как будто утрясая в ней новую информацию, я снова вернулся мыслями к той, насколько мне казалось правильной идее. Стоило теперь иметь в виду, что существо я такое уникальное, и кроме супа Отдохновения и приворотных зелий, могло действовать на меня неправильно. Но сильно об этом не волновался, это казалось мне незначительной деталью на фоне всего неприятного происходящего со мной. Я подумал, весьма закономерно – если в этом Мире было упоминание о такого рода связи, о такой крови, то и должно быть какое-нибудь средство, что-то наподобие медицинского лекарства или зелья, чтобы либо нивелировать последствия, либо хотя как-то их облегчить. И закономерно попытался такое средство найти, но не головой, а весьма свойственным мне образом – ногами. Я подумал, где бы я мог найти такое средство, будь я действительно урожденным кеийфийцем, страдающим от неразделенной любви.       Сумеречный рынок города Эхо на первый взгляд был больше похож на самый обыкновенный базар. Удивленно застыв у одного из входов на этот рынок, я на минуту обозрел окрестности и уверенным шагом ступил под его сень. Конечно, я здесь уже был, но только один или два раза, и то так давно, что кажется уже в другой жизни, по рабочей необходимости только и очень недолго. Представления после этого остались самые смутные, как будто это место утопало в тяжелом, сером тумане, придавливающим воздух к земле и скрывающим лица. Завешанные длинными тканями лавки и люди в длинных одеждах здесь были только смутными тенями и образами в тумане. Но вместо таких моих нерадостных ожиданий место здесь оказалось куда более благостным и веселым, если на то пошло: по большей части я мог назвать это место простым крытым рынком весьма специфичного вида товаров, а именно исключительно магических, где в едином порыве вдохновения покупатель и продавец нашли друг друга. Здесь были в наличии деревянный помост и деревянная же крыша над головой, широкие и глубокие прилавки, на которых было выложены самые разнообразнейшие товары. Некоторые прилавки были вертикальными, и предлагаемое было пришпилено к ним булавками и заклинаниями. Некоторые прилавки были наглухо закрыты ставнями, пустыми и изрисованными непонятными знаками. Здесь гудела бесконечная толпа азартно торгующихся людей, где-то кричали животные и дети, а в воздухе стоял соблазняющий аромат готовящегося на открытом огне мяса и одновременно еще какой-то тяжелый запах, от которого немного кружилась голова. Наверно, нужно быть очень сведущим в магических искусствах и в таинстве приготовления талисманов и зелий, чтобы свободно здесь ориентироваться, я же понадеялся на собственные ноги, способные вывести – а то и завести – куда угодно и на собственную удачу.       Я шагал в своих мягких сапожках по приятно скрипевшему помосту, даже не задумываясь, куда мне надо идти и что найти. Я шел быстро и широким шагом, едва оглядываясь по сторонам, смутно надеясь, что то, что мне надо, само найдет меня, пусть даже попросту упадет на меня или выкатится под ноги. Часто со мной бывает такое, что я совершаю на первый взгляд совершенно бессмысленные и откровенно глупые поступки, а потом получается нечто замечательное и правильное. Интуиция меня не раз спасала, и я понадеялся на нее на этот раз. Я шел вперед, по большей части сосредоточившись на собственных чувствах и ощущении ускользающего из поля моего зрения цветных пятен. Мне нужно было что-то, что смогло бы мне вернуть хотя бы иллюзию моей прежней, полной красок и эмоций жизни. Что-то, что смогло бы собрать меня воедино, перестать чувствовать себя разбитой стеклянной вазой за секунду до оглушительного падения на пол и целого миллиарда сверкающих осколков. Картина эта напрочь застряла в моем сознании. Я не знал, было ли это кратким мигом прозрения того, что случится со мной, или навязчивой мыслью, от которой не избавиться, то ли и то, и другое. В такой час на Сумеречном Рынке было полно покупателей, снующих в хаотичном порядке от лавки к лавке, однако ни с кем я не столкнулся и никто даже не задел края моей одежды. Люди обходили меня шага за два, не затрудняя мне путь и не препятствуя. Я задумался было о таком феномене, однако быстро понял. Здесь обитали по большей части люди знакомые с магией и способные опознать превосходящего их по силе колдуна просто по собственным ощущениям, для этого чаще всего нужно было просто подойти поближе. Я и сам мог такой полезный фокус проворачивать. Я проходил сквозь толпу людей, занятых собственными делами, торгующихся и ругающихся, просто как раскаленный нож сквозь масло, по всей видимости, на голову сильнее всех присутствующих. Приняв такую информацию как данность, я только продолжил идти и пытаться что-то найти.       Потратив несколько часов на бесплотные попытки найти хоть что-то, я ощутимо притомился и направился на запах еды. Источник запах представлял собой небольшую широкую передвижную тележку с жаровней, на которой прямо перед покупателями жарилось мясо на продажу. Молодой худенький улыбчивый паренек сноровисто выкладывал сырые куски мяса на решетку над жаровней, разливал закипевшую камру и собирал короны в свой передник. Заплатив полную корону, я получил толстый и вкусно пахнущий кусок мяса. Кинув пареньку еще корону, я взял у него с прилавка две толстых хлебных лепешки и ловко взял ими мясо, не давая испачкаться рукам. Продавец только на такой трюк широко распахнул глаза и благодарственно отсалютовал мне ладонью, видимо, в благодарность за идею. Коротко кивнув ему, я прислонился спиной к какой-то темной закрытой витрине и принялся истреблять еду, прихватывая зубами большие горячие куски. Насытив этим первый голод, я уже было подумал о том, чтобы достать откуда-нибудь из неприметного места чашку с крепким кофе и сигаретку, как до меня донесся тонкий, но явственный запах кофе. Чтобы понимать, в этом Мире кофе как такого нет в принципе, так же как кофейных деревьев и зерен, и никто не придумал их обжаривать и заваривать до состояния текучей смолы и горького поцелуя. Так что я удивился, насторожился и одновременно направился на источник запаха. Одно из вещей, что я точно усвоил за время работы с колдунством – каждой вещи и каждому явлению должно быть свое место и время. Вода из Хурона течет в своих берегах, солнце плывет по небу плавно и только днем, а кофе должно пахнуть только из кружки в моих руках или мной же которое было сварено. Поиски вскоре увенчались успехом. В стороне от основных путей, в каком-то невзрачном закутке стояла женщина. Красивая женщина, с гладким приятным взору лицом, и копной небрежно перевязанных черных как смоль волос, никак не стесненных тюрбаном. Одета она была в длинное простые серые скабу и лоохи, а на голой шее и тонких запястьях каскадом переливались разнообразные цепочки и подвески. Наученным горьким опытом, я знал, что в такие побрякушки обычно вкладывали разнообразнейшие по своей сути и вредительству заклинания – старый пережиток Смутного Времени, когда лишние секунды на заклинание или пассы руками могли стоить жизни. Большей популярностью пользовались такие штуки у тех, конечно, кто либо был небогато одарен магией, либо вовсе не состоял в каких-либо Орденах. Стоило похлопотать только заранее, и каждая такая безделушка могла рвануть не хуже бомбы. Сейчас же однако так практически никто не делал, опасаясь обвинения в незаконном колдовстве.       Но самое примечательное было в этой женщине было то, что на ней, как будто накинутая полупрозрачная фата, лежало какое-то скрывающее заклинание, сквозь которое я прекрасно видел, как в руках она держит самую обыкновенную тонкостенную белую чашку, в которых я обычно таскаю свое душеспасительное кофе из Другого Мира. Совершенно определенную чашку, понял я мгновением позже, не далее чем несколько дней назад я оставил опустошенной в Зале Общей Работы. Женщина меня пока не видела, ее внимание было полностью поглощено чашкой, она что-то говорила, вполголоса, и водила рукой кругами над чашкой. Мне это совершенно не понравилось, и я подскочил к ней в совершенно несуразном прыжке сбоку и тыльной стороной ладони ударил ее по пальцам, так, чтобы одновременно и выбить чашку и не задеть ее многочисленные браслеты. Чашка послушно вылетела и разбилась в мелкое крошево о ближайшую стену.       Женщина подняла на меня лицо, оказавшись на полголовы ниже меня и опалила меня взглядом миндалевидного разреза глаз, запоминающегося светло-зеленного оттенка. Должна была опалить, будь у меня чему опаляться.       -Прекратите воздействие чар, милочка, – произнес я тихо, не сомневаясь, что меня услышат. – Кража и попытка воздействовать чарами на государственное лицо высшего ранга - вы и так себе уже срок в Холомии заработали.       Она опустила глаза, и когда снова их подняла на меня, ничего очаровательного в них уже не было.       -Прошу простить меня, господин Вершитель, – проговорила она мягким голосом. – И позвольте представиться. Нила Урила, вижу вас как наяву, – изящным жестом ладони она на секунду прикрыла глаза. Тоненько звякнули цепочки.       -Так полагаю, самому мне представляться не нужно, раз ты именно меня искала. Точнее сказать, подманивала на запах.       -Верно, – она едва заметно кивнула. – Мне хотелось бы вас просить. Но это разговор не для улицы. Я держу здесь павильон, – она отступила назад и поманила меня ладонью.       -Только не вздумай меня убивать меня там, – проворчал я. – Мне это не очень нравится, знаешь ли.       -Не думала даже, – заверила она. – Мне собственная жизнь дорога, знаешь ли, да и сил не хватит убить Вершителя, – она толкнула неприметную доску и вошла внутрь.       Пригнувшись перед низким проемом, я вошел вслед за ней и оказался в помещении с низким потолком, которое в Мире Паука вполне могло сойти за обычный школьный класс. Однако это помещение утопало в полутьме, света от граненного кристалла в центре комнаты на столе явно не хватало, чтобы осветить все углы и все то, что находилось там. В темноте угадывались полки и наглухо закрытые шкафы, в которых явно было что-то нелегальное и даже откровенно запрещенное, а так же подозрительно поскрипывающее и скулящее. Блик света отразился в большом напольном и достаточно мутноватом зеркале, от которого я поспешил отвернуться. Кто-то низко, вибрирующее зарычал на меня из темноты, и я в эту же темноту молча оскалился демонстрируя ровные и острые зубы хищника. Рычание оборвалось и нечто испуганно заскулило. Нила обернулась на меня и кажется даже успела увидеть отблеск моих зубов, но по всей видимости, не особо ее это впечатляло. В Мире, когда времена доброй традиции поедания других колдунов, которые могли привлечь своей силой или какими-либо личными качествами, едва миновали, но окончательно забыты не были, это было чем-то в порядке вещей. Тем более для меня, который с таким энтузиазмом еще недавно чужие кошмары жрал как не в себя.       Сам же рабочий стол, к которому подвела меня ведьма, выглядел уже более осмысленным. В самом центре, на застеленной тяжелой тканью широком столе, на подставке стоял тяжеленный и абсолютно большой прозрачный гадальный шар. Вокруг него в определенном порядке стояли кристаллы разных цветов, в дальнем конце скопились разнообразные восковые свечи, разных цветов и форм, а так же по-разному сожженые. Пучки высушенных трав свисали с края стола, распространяя тяжелые и смешанные запахи, которые одновременно навевали сонливость и тревогу. Я провел ладонью по лицу, легко, будто снимая паутину, и сонливость как рукой сняло. В другой части стола громоздились друг на друге несколько разномастных шкатулок, содержания которых я и знать не хочу. Рядом с ними стоял дорогой даже на вид графин полупрозрачного стекла, вода в котором лениво побулькивала, исходя паром. Для полностью экипированного рабочего места не хватало только колоды карт Таро под локтем провидицы и доски Луиджи для спиритического сеанса, а так вполне все знакомо и правильно. Я видел как-то давно такие предметы у Олле, я так же прекрасно знал, как ими управляться, вот только мне самому они не были нужны. Для меня это выглядело слишком... помпезно для реальной работы, чаще всего мне хватало только лишь меня самого. Вот такой я аскет.       Леди Нила Урила села в глубокое кресло, легким пассом руки убирая в сторону хрустальный шар, и доставая две простоватые деревянные чашки. Свечи сбоку вспыхнули совершенно самостоятельно. Я уселся на неудобный стул напротив нее.       -Здесь я занимаюсь ворожбой над чужими судьбами, – пояснила она, принимая тут же серьезный вид. – Ко мне приходят со своими сердечными или душевными проблемами, я выслушиваю их и своей ворожбой исправляю их судьбу.       -То есть дуришь людей, – проговорил я.       -Если человеку сказать весьма убедительным способом, что у него все будет хорошо, то какой же здесь обман? – поинтересовалась она с каплей насмешки. – А если человек и чародей к тому же, он сам создаст себе иллюзию, что у него все хорошо и успешно воплотит в жизнь.       Я только хмыкнул, ничего не ответив. Даже не притронувшись к налитой мне кружке, я запустил руку за край лоохи и вытащил оттуда изящную только в своем одном виде маленькую чашечку с густым кофе и маленькой шоколадкой на блюдце. Выглядела чайная пара очень дорого, как будто из ресторана премимум-класса, а кофе, который я тут же пригубил, так и вовсе было выше всяческих похвал. Нила смотрела на мои руки с искренним интересом, буквально впитывая глазами то, что я делаю.       -Я слушаю тебя, незабвенная, – произнес я.       -С чего ты решил, что мне от тебя что-то нужно? Возможно, я сама хотела тебе что-то дать, – произнесла она, понизив голос.       -Смею предположить, что моей персоной ты заинтересовалась давно, с какой-то определенной и очень важной для тебя целью, что ты не пожалела ни времени, ни Очевидной магии, чтобы добраться до меня, – начал я, поглядывая на нее из-под опущенных ресниц. – Ты знаешь, кто я такой по сути своей, и знаешь, что я работаю в Тайном Малом Сыскном Войске, более того, ты знаешь, что я часто на рабочем месте пью кофе, – я чуть наклонил голову в сторону большого гадательного шара. - Скорее всего, ты не раз видела, как я достаю его с помощью Истинной Магии, раз не удивилась тому, как я сделал это сейчас. Более того, ты набралась дерзости настолько, чтобы украсть пустую чашку и колдовать над ней, так, чтобы запах напитка из этой чаши добрался до меня и привел к тебе. Более того, тебе нужно мое искреннее к тебе расположение, потому что ты попыталась с первой же секунды наступить мне на сердце. Так чтобы у меня пропало желание дотащить тебя до Холомии, я советую тебе быть со мной честной. Так что тебе от меня нужно?       -Почему у меня не получилось тебя очаровать?       -Потому что это секрет, – отрезал я. Ни к чему каждой любопытной ведьме знать, что сердце свое я отдал. На секунду глаза у нее округлились и в их глубине возникло тысяча вопросов. Еще один фанатичный исследователь на мою голову, спасибо большое, не надо. К счастью, она со своими чувствами справилась.       -В скором времени я собираюсь творить большое колдовство, – заговорила она с подлинной страстью в голосе. - Я готовилась к нему без малого три дюжины лет: читала старые трактаты, обманом выменивала редкие книги и рукописи, добывала редкие ингридиенты и набирала единомышленников. Однако мне требуется кое-что, что в этом мире уже целую тысячу лет не было ни в малейшей мере не было.       -Что именно?       -Благодарение Вершителя, – быстро ответила она и в что-то опасное промелькнуло в ее глазах. Я хотел было переспросить ее, что именно она имеет в виду, но практически тут же понял. Замыслила она нечто глобальное, отвергаемое этим Миром настолько сильно, что требуется непреодолимая сила в моем лице, чтобы отторжение это преодолеть. Буквально, можно сказать: чтобы я перечеркнул мнение многих своим явным пожеланием. Счел этот дар благом. Чего же она такого хочет, что идет наперекор всему миру?       -Я многое о тебе знаю, сэр Макс, – горячо заговорила она. – Я наблюдала за тобой долгие годы, в этом и многих других мирах. Я видела как наяву твои самые лучшие и самые сладкие воплощенные сны, которые преследовали тебя всю жизнь, желая родиться и стать твердой материей. Этот маленький город в горах – что-то совершенно необыкновенное, самое завораживающее и пленительное место. Я смотрела, как ты учишься и совершаешь ошибки – даже в них ты проявлял нечто сокрытое, что никогда не видела под этим небом. Я чувствовала вкус этого напитка, густого и горького, как убийственное заклинание, но дарующего жизнь, и вздыхала вместе с тобой крепкий дым тех палочек, которыми ты прочищаешь свой ум, – она роняла жаркие слова, как угли, и ясно видел в них восхищение и удивление мной. – Но сейчас я хочу тебе дать то, что нужно тебе. У меня богатая коллекция вещиц, диковинок и очень занимательных предметов, которые будут тебе приятны и полезны. Талисманы, зелья, книги, сладкие грезы, порошки забвения и подчинения, тяжелые ароматы любви, заклинания для чего угодно и для кого угодно. Только назови мне, и я отдам тебе все, что угодно.       Я смотрел в ее горящие глаза, и понимал, что она не врет и не шутит. Она готова совершить честный обмен – то, что нужно ей больше всего на то, что нужно мне. Звучало более чем заманчиво.       -Я могу избавить тебя от боли, которая наводит тень на твое лицо каждый день, – продолжила она и даже волосы ее немного поднялись дыбом. – Только назови цену для своего слова.       -Что за колдовство ты будешь делать, Нила? – спросил я, несколько фамильярно и даже проникновенно понизив голос.       -Тебя это касаться не должно.       -Как раз меня это и касается, – ответил я, отпивая кофе. – Я несу ответственность за этот Мир и хочу знать, что бы с ним будешь делать. Ты предлагаешь честную сделку, и я хочу идти на нее с открытыми глазами, - на самом деле я едва мог удержать себя, но этой женщине совершенно не обязательно об этом знать.       -Какое точное определение «идти с открытыми глазами», – восхитилась она. – Так и быть, я открою тебе глаза, сэр Макс. Я не всегда ворожила простолюдью за монеты. До принятия Кодекса Хрембера я была Младшим Магистром Ордена Водяной Вороны.       Острое воспоминание о Лойсо Пондохва резануло меня изнутри, там, где у меня было сердце. Я успел узнать его достаточно близко и расстаться на настолько приятной ноте, что мог по нему скучать и изредка представлять, где он мог быть сейчас. Разгадав тайну его очарования, я поддался ему, чтобы стать ему не столько другом, сколько достаточно близким человеком, чтобы вспоминать о наших разговорах во сне с легкой ноткой грусти и ностальгии. Чтобы желать встретиться с ним наяву.       -Ты можешь мне не верить, – она истолковала мое молчание по-иному, – но то самое счастливое время было в моей жизни. Я могла видеть Лойсо так же близко, как вижу тебя сейчас, могла общаться с ним и объять его всей силой своей любви, – она коротко, нервно хохотнула и волосы ее встали дыбом, как шерсть у разъяренной кошки. – Я люблю его больше своей жизни и хочу найти для него путь обратно в этот Мир. Я знаю, что путь этот для него навсегда закрыт, но ты, Вершитель, должен мне в этом помочь.       Я поднял ладонь, прерывая ее душевные излияния, и в два глотка допивая кофе.       -Мне нужны некоторые зелья, совершенно особые. Из твоих рук я их не приму – я еще не забыл, как ты хотела меня очаровать.       -Какие зелья? – несколько растерянно спросила она, и волосы ее даже несколько опали.       -Которые действуют на кровь кейифайев и амфиаимайев, – просто ответил я. – Они наверняка продаются в этом грешном месте, но искать их самолично я буду еще дюжину дюжин лет.       -Знаю, о чем ты говоришь, – кивнула она, все еще будучи сбитой с толку. – И знаю, где можно их купить. И с большой радостью отведу тебя туда, – она махнула рукой сверху вниз. – Только нужно будет переменить лицо.       Я кивнул, она встала со своего места и ушла в темноту. Однако через секунду она вернулась и уперлась руками в стол, нависнув надо мной.       -Не верю, что все так просто, – заявила она непреклонно. – Только указать тебе верную дорогу?       -Конечно, незабвенная, – откликнулся я, думая, как бы мне разукрасить собственную рожу. – Могла бы просто Зов мне послать, а не портить мой кофе.       Она только фыркнула, отходя в темноту и отворачиваясь от меня. Я сам чуть привстал и развернул стул к зеркалу. В его мути отражалось мое лицо, вполне банальное на вид, и даже не особо бледное, хотя я ожидал гораздо худшего. Первым делом я подумал, как я могу дать свое Благодарение. В Мире Паука я бы без вопросов написал бы расписку, но здесь такое не работало. Здесь все-таки мир магии был, колдуны полагались только на устные договоры, которые здесь были сильны всех контрактов, да к тому же бумага здесь была в дефиците. Отодрать край лоохи как ленту? Так лента у меня уже была. Я стянул ленту с собственных волос и закрутил ее на двух пальцах. Вызвав в памяти светлый образ Великого Магистра Ордена Водяной Вороны, которого здесь обычно поминали всуе вместо дьявола, я слабо улыбнулся и поднес накрученные на пальцы ленту и поднес к губам, едва ее коснувшись.       -Лойсо Пондхова, я хочу, чтобы ты пришел ко мне наяву, – твердо сообщил я ленте и она вняла, приобретая темно-зеленый узор, почти неразличимый на черной ленте.       Зачарованную ленту я обернул вокруг запястья, и снова уставился на свое отражение. Рожа могла бы быть и получше, заключил я, может быть, если скулы были суше или губы полнее, то я вполне мог бы понравиться Шурфу. Интересно, какой тип женщин ему нравиться? Его прежняя жена, леди Хелена, была низенькой и немного полной, с вечной веселой улыбкой и немного рассеянным взглядом вечного поэта. Хотя он мне прямо признался, что это был брак по расчету. Понравилось ли ему бы мое лицо, будь оно хоть немного женственным? Я прикрыл ладонями лицо, представляя себе собственное лицо немного другим. Проговорив вслух и про себя все два нужных заклинания, я руки отнял и посмотрел теперь на свое новое обличие. Форма лица практически не изменилась, но черты лица стали более мягкими, женственными, скулы обозначились, а на нижней части лица, наоборот, приобрело округлость. Цвет глаз остался невнятно-серым. Дополняя образ, я по-иному перестегнул лоохи и снял тюрбан, распуская длинные волосы и позволяя им свободно свисать с лица.       -Достопочтимый сэр Макс, вы готовы? – проскрипел мерзкий старушечий голос рядом со мной. Я обернулся и увидел вместо молодой женщины скрюченную старуху, чье лицо было обезображено глубокими морщинами и огромными родинками и больше напоминало старую сухую каргу. Она внимательно оглядела мою работу и коротко только кивнула. – Вы специально морок сделали таким отталкивающим на вид?       -Как получилось, – произнес я и прочистил горло, вспоминая, как говорил, будучи леди Мерилин. – То есть я всегда так выгляжу, уважаемая, – произнес я грудным красивым голосом.       Она только одобрительно кивнула и я встал на ноги, последним штрихом накидывая на голову ткань тюрбана, даже не заматывая его, а просто перекрестив концы под подбородком и откинув их назад. Руки по-прежнему у меня были выраженно мужскими и неухоженными, и я их попросту спрятал под полы лоохи, ощутимо сгорбившись и чуть согнувшись вперед.       Идя за ней по Сумеречному Рынку и стараясь не отставать, потому что теперь меня могли и оттеснить наиболее из наглых здешних обитателей, я думал о том, что жизнь моя никогда простой не была. Насколько бы непреодолимы были в обычной жизни сложности, которые могли встречаться на пути каждого человека, начиная со знакомыми всем и каждому проблем на работе и заканчивая ежедневными банальными вещами, которые отнимали душевные силы и время, которые могли были потрачена на что-то получше. Трудностями личного характера, при которых я весма неплохо сходился с девушками в любовном плане, но друзей близких вовсе не имел и не стремился их заводить, не видя особого смысла в их существовании. Мистические проблемы с собственной натурой казались по началу самыми сложными, и я все подсознательно ожидал, что вся эта свистопляска приведет меня в один не очень прекрасный день в палату с мягкими стенами и потолком, в которой можно биться головой и выть во весь голос сколько моей душе будет угодно. Потому что с точки зрения здравого смысла все, что со мной происходило, мои самые первые шаги по стезе самопознания, походили на второсортный фильм ужасов: здравые разговоры с собственным отражением, возможность с помощью фотоаппарата влезать под шкуру другого человека, путешествие в другие миры, не с помощью воображения, а ножками, и хоть рекламу снимай, быстро и эффективно менять собственную и чужую судьбу. По началу вся эта мистическая дичь натурально пугала меня до усрачки и желания забиться куда-нибудь подальше от всего этого в темный угол и только скулить. Но все это было слишком увлекательно, слишком интересно и сладостно, чтобы попросту все проебать, поэтому нечеловеческим усилием пересилил себя и собственный сводящий с ума страх. После этого меня не должны были пугать такие вещи, как собственная неизвестная и оттого немного пугающая натура и прилагающаяся к ней мрачноватая сила, но вот я сейчас здесь и отголоски тех слов, что я прочитал в книге, до сих пор звучали в моей голове. Тварюшка я получаюсь совершенно непонятная и неизведанная, прочих таких и вовсе нет. Все то внятное, что я знаю о себе, я слышал только от Джуффина и его идейного вдохновителя Маба Калоха. Не спорю, их наука мне пригодилась, однако понятие «Вершитель» в моем случае оказалось неправильным. Их ошибка, и никто мне гарантировать не мог, что они не могли ошибаться в другом. Никто мне гарантировать не мог, что они оба обманут меня, снова и уже с выгодной для них самих.       С другой стороны, Шурф никогда меня ни в чем не обманывал, такова была его натура, потребность, идущая изнутри его сущности, и мне нравилась такая черта его характера. Такого уж склада характера он был, что ни намеренно, ни случайно он соврать не сможет, и даже если чего-то он знает, что так и скажет, а не будет юлить. Так же в собственных чувствах, он не испытывает сожалений и страха, он принимает свои чувства такими как есть. В этом был его шарм и его опасность, потому что будучи охваченным ненавистью или яростью, он становится неостановим и грозен. Да с моей силой так и вовсе непреодолим. Что он почувствует, и главное, что сделает, когда узнает, кто я есть на самом деле и чувствую к нему? И какие глупости натворил? С мыслей о нем я перескочил на мысли о себе самом.       Любовь для меня всегда была чем-то возвышенным, светлыми и самым лучшим, что могло случиться с человеком. Я испытывал любовь и раньше, влюбляясь искренне и до глубины души в красивых и очень особенных девушек, и грустил, когда приходилось с ними расставаться. Ну, то есть со мной это случалось раньше, до того, как со мной случился Шурф. И дело даже не в том, что он мужчина, хотя это немного смущало меня. Дело во всех этих чувствах, что я испытывал к нему самому, и насколько сильны были эти чувства. Столько много их было, что подавляемые, они раздирали меня самого изнутри самим только своим существованием, и я даже не пробовал разделить их отдельные составляющие. Уважение, восхищение, чувство единения и нежность, радость, воодушевление и многое, многое иное – никогда и ни к кому я столь бурных эмоций не испытывал, разом и так сокрушающее, и тревожить, раскладывать на их оставляющие я просто не смел, чтобы не сойти с ума, на этот раз от их обилия.       Но кем я сам был для него? Проблемным парнем, за которым нужен глаз да глаз? Хулиганом, с которым вечно случаются всякие неприятные прошествия, которые ему требуется разгребать? Только лишь колдуном, вынужденный держать своей волей весь этот Мир и которого необходимо контролировать лишь для того, чтобы Мир Стрежня продолжал существовать? Хорошего приятеля, который достает редкие и оттого интересные для него книги? Верного друга, с которым можно и поговорить на высокоинтеллектуальные темы, и похулиганить немного? Или кто-то важнее? Если я был прав, то почему, все Мятежные Магистры его побери, то почему он ничего не говорит мне? Не испытывает этого или не считает нужным мне об этом сказать? Или по какой-то иной причине? Было ли эта причина как-то связанно с Орденом Семилистника или с королем? Голова кругом шла от всего этого, слишком много чувств, слишком много переживаний и вопросов, готовых разорвать меня изнутри. Это было не слишком приятно, это выворачивало меня наизнанку, более того, причиняло боль. За столько времени, казалось бы, можно было привыкнуть к ней, но вот сюрприз, такого не случалось, то ли сил сопротивляться ей у меня становилось все меньше и меньше, то она становилась все больше. То ли я просто теперь знал точно, что со мной происходит и что меня ждет в конце.       То, что я следовал сейчас за леди Урилой, ничем иным, кроме как слабого трепыхания инстинкта самосохранения, не было. Умом здесь и не пахло, даже рядом не стояло, умом сейчас я пребывал в неразумном шоке и от осознания своей сущности, хотя дальше, казалось, уже нельзя было пасть ниже, и от понимания того, что не Шурф помогает мне, и ему все равно, насколько мне больно и тяжело. Да только от одного его присутствия или взгляда, от одной его сухой шутки я воспрял бы бы больше, чем от все возможных зелий или чар, что мне предлагала эта милая леди, достойнейшая из всех последователей незабвенного Лойсо Пондховы.       И вот, оставляя эту часть своей жизни, с сомнениями и надеждой отдирая ее от себя с кровью и плотью, я шел по сумеречному лесу, коим для меня представлялся этот Рынок, и дорогу мне, как герою Данте, указывал мой личный Вергилий, с поправкой на местные реалии и красоту лица. Путь я даже не пытался выведать или запомнить, потому что все равно у меня этого не получится, только остановился вслед за вставшей на месте сгорбленной карги. Из-под теплого не по-погоде лоохи показалась сухая сморщенная рука. В отличии от меня, леди Урила уделяла внимания деталями и была последовательна.       -Я привела тебя, теперь мне нужна плата, милочка, – скрипучим мерзким голосом потребовала она. Она издевалась как могла.       -Мы сговаривались на результат, а не на место, – парировал я. Не ей одной развлекаться. – Оплату получишь позже.       Колдунья начала негромко меня бранить всякими нехорошими, но необидными словами, но я внимания не обращал и вошел в лавку, неприметную с виду. Сам бы я действительно такое место не нашел бы. Это место разительно отличалось от владений леди Урилы, уже тем, что оно было просторным и хорошо освещенным, а по периметру были расположены открытые горизонтальные витрины, наподобие тех, которые обычно бывают в ювелирных магазинах. Но самым интересным было то, что владелец лавки негромко беседовал с расфуфыренной в шелка и меха дамой, вернее, сэром Кофой Йохом, которого я узнаю в любом обличии. Застыв на секунду с лицом ворующего варенье у бабушки внука, я тут вы выскочил обратно. До крайности неловко был получилось, узнай он меня в этом обличии и именно здесь. Леди Нила Урила безмерно удивилась моему столь скорому возвращению, но я в пару движений размотал ленту с запястья и буквально втолкнул ей в руку.       -Здесь Мастер Слышащий-Видящий, – буркнул я.       Вместо того, чтобы забрать ленту и исчезнуть, она слишком резво для своего морока схватила меня за запястье выше линии одежды и толкнула в боковой переулок, одновременно набрасывая на нас обоих то полупрозрачное заклинание. Несколькими секундами спустя Кофа вышел вслед за мной, бдительно огляделся, но ничего не увидел и последовал прочь отсюда. Я покосился на стоящую рядом леди с некоторым удивлением. Она помогает мне? Убедившись, что Кофа ушел, я вышел из-под заклинания и снова зашел в лавку, рассматривая ее из-под края покрывающей голову ткани с определенным любопытством.       Это место было действительно более похоже на ювелирный магазин, в один который я зашел однажды из чистого любопытства, хотя вместо блестящих красивых безделушек здесь лежали в большей мере талисманы, даже на вид старые книги и предметы, о назначении которых я даже не догадывался. Засмотревшись на вещицы, я не сразу обратил внимания на продавца, стоящего за прилавком сразу передо мной.       -Чем я могу помочь вам, достопочтимая леди? – позвал меня парень. Я вскинул на него взгляд, машинально почти схватившись за ткань,прикрывающую лицо. Он выглядел молодым, с круглым улыбчивым лицом, с милыми медового цвета кудряшками на голове, одетого больше по викторианской моде Мира Паука, чем Мира Стержня, но довольно неплохо на нем смотрелось некое подобие жилета, длинный лоохи без рукавов.       -Всем сердцем надеюсь, что поможете мне, – горячо воскликнул я и всем телом поддался к нему. – Дело жизни и смерти, – заявил я прямо.       -Я слушаю внимательно, незабвейнейшая, – отозвался он.       Да помогут мне все боги, мертвые, живые и забытые.       -Мой муж кеийфийской крови, – понизил голос я как будто по секрету. – И случилось так, что он совершенно искренне и добровольно отдал свое сердце другому кеийфийцу.       Хозяин лавки даже не попытался скрыть свое удивление на лице.       -Наверно, вы не совсем понимаете, что это значит, леди, – недоуменно протянул он. – Даже если ты и любишь своего мужа, он уже в любом случае связал свою судьбу и жизнь с другим человеком. Эту связь разорвать невозможно, и я ни за какие деньги даже не возьмусь это делать.       Я с усилием проглотил неожиданно вставший ком в горле. Простыми словами, как и завещали великие лирики. То есть я это подозревал, но услышать открытым текстом совершенно другое.       -Понимаю и принимаю его выбор, – с усилием выдавил я. – Но просить я хотела о другом. Дело в том, что свое сердце он отдал, а этот другой, свое моему мужу не вручил. Случилось это достаточно давно, пару лет назад, и я вижу, как сильно страдает мой муж. Есть ли возможность помочь ему?       -Ты сказала «пару лет»? – тут же переспросил парень. – Но это же тянет силы из человека, все, какие есть – душевные и магические. Полагаю, муж твой очень сильный колдун, – подозрительно заявил он.       -Можно и так сказать, – несколько польщено потупил глаза я и тут же пальцами вцепился ему в рукав, забыв обо всем. – Я только хотел знать, есть ли возможность ему помочь? Облегчить страдания?       Парень только отвел взгляд.       -Приношу свои сожаления по поводу его скорой смерти, – проговорил он, пытаясь отцепить мои руки. – Здесь ничем помочь нельзя, леди. Никакие зелья или чары не в силах его исцелить.       -Надежды сосем нет? – неверяще переспросил я. - А если только чуточку ему надежды подарить, только немного времени, чтобы этот другой успел? Я заплачу золотом, прямо сейчас!       Парень молчал, только все бессильно пытаясь освободить мою руку.       -Это не совсем законно... и безопасно, – проговорил он. – Если Тайный Сыск узнает, то нам обоим грозит серьезный срок в Холомии, леди Хельна Лонли-Локли.       Я онемел от изумления, да так сильно, что на минуту целую потерял дар речи. От чего он решил, что я это именно она?       -Однако если ты готова заплатить, я оставлю твое имя и твой визит сюда в секрете, – по-своему истолковал свое молчание он. У меня было что сказать, но я счел за благо оставить все свои мысли при себе. Только кивнул и полез рукой за отворот лоохи, чтобы незаметно вытащить из пригоршни заранее подготовленный увесистый мешочек с золотом, который и лег перед парнем, тяжело и сыто звякнув. Иногда я становлюсь дьявольски предусмотрительным. Парень мешочек забрал и ушел прочь, чтобы вернуться через долгих пять минут, и поставил передо мной кувшин высотой в полторы ладони, с очень узким горлышком. Бока его были исписаны геометрическим узором диких цветов, сразу же зарябило в глазах.       -Не больше пяти капель на кружку, – предупредил он. – Но даже в таком случае больше полугода не бери в расчет.       Я молча спрятал кувшин и только низко поклонился, прежде чем быстро выйти из его ювелирного. Буквально за дверями меня ждала леди Урила, все еще в облике старухи. Увидев ее, я только коротко кивнул и протянул ей ленту, которую все еще держал в руке. Она ленту приняла с видимым благоговением и тут же ушла прочь Темным Путем. Я последовал ее примеру.       Дома уже, устроившись после плотного ужина в гостиной, я достал кувшин и осмотрел его внимательней. Судя по тяжело булькнувшему содержимому, мне этого хватит надолго, и мне нужно будет всегда держать его при себе, чтобы просто не забывать пить и чтобы нигде его не забыть. Флакон был приметным – его украшали узоры голубого и зеленого цвета, пересекающиеся линии, складывающиеся в приятные глазу геометрические фигуры. Я пальцем проследил по выпуклым линиям, пытаясь понять, ядовита для меня с моей непредсказуемой натурой эта штука. Ничего неприятного не чувствовалось, и тогда я решился. Плеснул полную кружку камры, вытащил плотно притертую пробку из флакона с помощью ногтей и попытался налить из флакона. Темная маслянистая на вид жидкость неохотно покинула флакон и капнула в камру. Я почувствовал тяжелый пряный запах. Когда нужное количество оказалось в кружке, я вернул пробку на место и взял кружку двумя руками.       Если считать то, что написанное в этой книжке, за правду, то получается, что я часть первозданной тьмы, того Хумгата, который я сам знаю и люблю. Возможно даже, что эта книга когда-то даже была написана по моей просьбе, Значит ли это что воплощенное зло? Должен ли я поступать плохо? Я не хочу поступать плохо, я вовсе не хочу, к примеру, пытать людей или убивать их, наоборот, мне доставляет удовольствие им помогать, сновидцам помогать проснуться целым куском и в их доме. Может быть дело в том, что желания мои тайные или явные, имеют такое естественное для них свойство сбываться. За все то время, что я точно об этом знал, я успел привыкнуть к этому и быть в своих же желаниях осторожнее, чтобы не навредить себе неосторожным или пустым словом. Но может дело не только во мне, а так же в людях, которые меня окружают и вынуждены жить в опасной близости от меня? Столько слухов ходило и ходит до сих пор в столице обо мне, и честно признаться, не все из них было отвратительной выдумкой. И это те, кто видел меня издалека, что же с теми, кто находиться рядом со мной? Чем я кажусь со стороны? Сам для себя я был простым парнем, с которым регулярно случаются всякие чудесные вещи. Я крепко зажмурился, обращаясь внутрь себя же. -Каким меня видят другие колдуны понять сейчас же я хочу, – выпалил я на одном выдохе, и на один этот выдох я оказался посередине гостиной, стоящий на ногах, и передо мной сидел я сам, с кружкой в руках и с панически зажмуренным глазами. Я сам был таким же, как и привык считать, обычным парнем, однако вокруг меня самого скручивалась ужасающая энергия, неизведанная магическая мощь, равных которой нет и не будет никогда. Меня самого это не трогало, однако задевало всех, кто был рядом со мной, и как любая огромная сила, меняло людей до неузнаваемости. Она заставляла любить меня, поднимало мертвецов из их могил и заставляло плясать под мной задаваемый ритм, искажало саму материю, делая ее такой, какая нужна мне на самом деле. Вот поэтому все диваны и кресла в Мохнатом Доме стали такими мягкими и уютными, с пестрой тканью и низкой спинкой, что невозможно было сидеть прямо. Я был в самом центре, в оке бури, и поэтому не мог полностью почувствовать ее силу воздействия на окружающих. Бессознательно оно всегда было со мной, и сознательно я только начал учиться ею управлять. Именно поэтому маленьких детей здесь никогда не обижали и не ругали, именно поэтому все мои странности выросшего в «Пустых землях» дикаря благодушно спускали мне с рук, в том числе мои сигареты и кофе. Задевший меня за живое человек превращал меня мгновенно в оружие массового уничтожения. Что могла сделать такая сила, отравленная намеренным стремлением человека, управляющей ею, причинить вред, пусть даже краткий и целенаправленный? Страшно даже представить, какой воплощенный ужас случился бы. Но прежде чем вдохнуть снова, я успел заметить, что в этом урагане вокруг меня существенные прорехи, делающим его рваным и нестабильным, больше походим на отдельные порывы ветра, чем на цельную силу. Это и был я сейчас таким, понял я, распахивая глаза. Никакой человек не может терпеть такую сильную боль, так, чтобы она не отразилась на нем самом, чтобы она прошла для него без изменений. Слабых людей боль может сломать, сильные же... Я даже представить не мог, что случиться, когда моя боль станет сильна настолько, что я потеряю последние капли контроля над своей силой. Сейчас я мог улыбаться людям, мог шутить шутки, мог даже целую симпатичную девицу выдернуть из верных объятий безнадежности, но все это не могло остановить или исцелить меня. Я продолжал быть разбитым, как моя же сила, нестабильным и утратившим самое важное, что было у него. Я пока мог держаться, мог держать себя в руках, но эта система была нестабильна, и рано или поздно я сломаюсь, и никто не знает, что случиться тогда.       Кружка, которую я сжимал в руках, хрустнула, и я поспешил выпить ее до дна, пока хрупкая глина в моих руках не искрошилась. Привычный вкус камры приобрел пряный вкус и насыщенность, как будто я от души сыпанул крепкого перца и с десяток острых, вяжущих, едких приправ, да и соли не пожалел. Пить такое с непривычки было непросто, но едва я допил все до конца, понял, что мне нравится такой вкус, будто я специально добавлял кориандра да корицы в кофе при варке, чтобы вкус был ярче. Поставив кружку, я несколько раз глубоко и жадно вдохнул воздух, как будто до этого дышал через плотную ткань. И не только воздух казался чище и свежее, что-то в голове у меня разгладилось и отпустило, как будто вынули тоненькое крутящееся сверло и всю боль вместе с ней. Постепенно перестало болеть в груди, как будто разжималась стискивающая внутренности рука разжималась, оставляя только фантомное ощущение проходящей боли. Даже цвета, кажется, стали ярче. Не яд, конечно же, а пусть даже и временное исцеление.       Меняющее все и вся закрученная вокруг меня сила, значит, повторил я. Думать ясно тоже стало легче. Я мог проследить, как изменилась у меня на глазах Олла, буквально даже видел, и насколько лучше стал Кирилл под моим чутким руководством. Мне стоило подумать не только о себе и о собственной боли, но так же о тех, кто от меня зависит. Мои ученики, дети по с сравнению со мной, которые только начинают идти по пути магии. Из всех них я был точно уверен только в Нуминорихе, и то только благодаря его неисякающему любопытству и радости, его твердой убежденности, что с ним ничего дурного случится не может, которая хранит его лучше всяких заклятий. Но были у меня еще и другие, которым надо еще учиться и учиться, сила от моей силы, дух от моего духа и все прочее в таком же ритме песни. Кому я мог доверить их, чтобы быть уверенным в том, что они не пропадут. В первую же очередь, сразу же и с закрытыми глазами я мог бы назвать Шурфа, но моя привычка доверять ему безраздельно обернулась для меня не самыми лучшими последствиями. А вот сам я еще мог на что-то сгодиться. Я поднялся с места и отправился в свою спальню. Я все еще продолжал ощущать себя хрустальной вазой, но теперь только без бесконечного мгновение перед уничтожением, и это уже внушало надежду. Раньше такого никогда не было, чтобы я сам себя воспринимал как что-то настолько хрупкое. Вещи менялись, я сам менялся изнутри, и перемены эти не были хорошими. Можно обозвать это метким заумным словом «дестабилизация», будь у меня вообще настроение шутить шутки. Своим нутром, своими потрохами я чувствовал, что каждое слово в той книге, которое я успел прочитать, было правильным и верным, как будто я заново вспомнил об этом. Как будто бы я и вовсе не был человеком, только лишь его видимостью, перворожденным хаосом, пустотой космической бездны и сгорающей до основания звездой. Зелье с резким пряным вкусом и запахом помогало, но я ясно понимал, что поможет оно несильно, и времени у меня было не то, чтобы много. Добравшись до спальни, я рухнул в постель, как и был, в сапогах и лоохи, не потрудившись даже снять покрывающую голову ткань тюрбана или выложить из кармана зажигалку, которая давила мне теперь под ребра.       Падение в сон прошло мягко и плавно, и я осознал себя уже не лежащим в постели, а развалившимся на низком диване в широком зале, наполненном цветочными ароматами и горячим тяжелым воздухом. В моем «восточном зале» все так же жарко и душно было, однако на этот раз это был не яркий солнечный день, а медленно подступающие сумерки, даже и не сами она, а только их предчувствие, будто бы часы сообщали, что день клониться к вечеру. Не сейчас, но очень скоро стемнеет, и непроглядная темнота накроет нас всех. Обычно вечерние часы означали для меня начало рабочего дня и вообще приятное в своей бодрости время, однако сейчас я только и чувствовал невыразимую печаль по уходящему дню. Не глядя, я протянул руку в в сторону и взял мундштук от кальяна, и так же не глядя, втянул в себя горький его дым и выпустил его из себя. Эта атмосфера меня расслабляла, но в то же время, как и в любом сновидении, позволяла думать ясно. Принятое мой решение обучить некоторым заклинаниям во сне было абсолютно правильным, в первую очередь тем, что время здесь могло по моему желанию протекать гораздо медленней, и можно было обучить гораздо большему, чем бы получилось в реальности, да к тому же запоминалось здесь гораздо лучше. Теми, конечно, кто обладал способностями к магии сновидений. К моему счастью, все три ученика мои в этом Мире ими обладали. Нумминорих в свое время прошел некоторое обучение у профессиональных сновидцев, Базилио в силу своей природы воспринимала сновидения как часть своих способностей, а для Олле сны оказались одним из инструментов ее провидческого дара. Поэтому я затянулся еще раз и выдохнул дым вперед перед собой, одновременно притягивая к себе своих учеников. Едва они все трое явились передо мной, я без затей поведал им о новом способе обучения. Умница Нумминорих подхватил идею с полуслова и тут же обрадовался новой затее, Базилио принялась бегать по залу и трогать буквально все, восторгаясь тем, как все здесь реально выглядит, и только одна Олла уселась на пол с другой стороны низенького столика напротив меня и внимательно принялась буравить взглядом. Видела ли она своим провидческим даром ту мою страшную суть или просто пыталась понять, какой жаренный петух меня в зад клюнул, было неясно.       -Случилось что-то, – то ли спросила, то ли тяжело оборонила она. Кута тут же подошел ближе, навострив уши.       -Нет, не случилось ничего нового, – тут же парировал я.       -Значит, случится в скором времени, – так же уверенно поправила она. – У тебя вид человека, который несет очень дурные вести.       Я ничего ей не ответил, только отвела глаза. Она попала абсолютно точно, и этой ее прозорливости пробирала дрожь. Что и следовало ожидать от продающей большие надежды провидицы. Но только прошли те времена, когда я боялся за себя, за свой собственный разум и шкуру. Теперь же ставки были гораздо высоки. Теперь я мог не бояться за собственную шкуру потому что никому кроме меня, эта шкура и даром не нужна, даже тому единственному, ради которого я мог умереть. Я был им нелюбим, и это острое чувство ненужности и одиночества заставляло меня сутулиться и мерзнуть даже в самом жарком месте. Мне не было страшно, хотя должна была пугать та мера воздействия, которое его отсутствие или присутствие оказывает на меня. Как будто я вишу повешанный, и только он удерживает веревку, не позволяющую сломать мне шею. Как будто над нами тяжелые темные воды, и я уже отдал ему последний драгоценный глоток воздуха. Как будто бы в последний момент я заслонил его собой от пули.       Но все это оказалось совершенно не важным, меркло по сравнению с тем неопределенным повешанным состоянием, в котором я пребывал. Шурф, с его обостренным восприятием реальности и меня самого, не мог не заметить, что что-то со мной не так, что со мной происходит что-то неправильное, и при этом ровным счетом ничего не сделал. Даже если бы просто Шурф оттолкнул бы меня, сказал прямо, что ему не нужна моя любовь и моя сила, я бы извернулся, изменил собственную природу и изменился сам, выжил бы. Возможно и скорее всего, в таком бы случае я стал бы тем, кого никогда бы не хотел увидеть в зеркале и вещи творил бы просто мерзкие, но тем не менее и в какой-то форме, я был бы жив. Вот мне и мое богатство выбора.       Не ответив на ее предположение вовсе, я показал несколько эффективных заклинаний, которые мне очень сильно пригодились, в том числе Смертные Шары, которые у них действительно выходили убивающими, и несколько огненных заклинаний, которые могли работать и как собственная защита, и как покрывающее по больше площади атакующее заклинание. В порыве энтузиазма даже рассказал о вакуумных бомбах и принципах их работы. Сам не имел ни малейшего понятия, откуда об этом знаю и как может это пригодится в условиях мирной столицы, но черное дело было сделано. При всем при этом я еще сохранял подобие здравого рассудка даже наяву. Может быть потому что привык действовать в условиях аврала и ограниченных обстоятельств, а может быть и потому что очень маленькая часть меня уже билась в истерике и орала не переставая от ужаса и безысходности. Но этой маленькой собственной части я права голоса не давал и поэтому только выглядел адекватным и вменяемым.       Новой наукой девочки были не очень рады, а Нумминорих сиял от счастья, как новенькая корона. Последний, в прочем, рад был чего угодно, и с энтузиазмом, иногда пугающим меня самого, принимался за любое дело. Хотелось бы дать им больше, но своей собственный энтузиазм поумерил пока и ограничился на первых порах только несколькими заклинаниями. Проснувшись и оставив своих подопечных отдыхать, я не торопясь, поднялся с постели и распахнул окно, позволяя холодному ветру ворваться в спальню. Давно следовало бы воздуху потеплеть, вяло подумал я, прикуривая и высовываясь в окно. Следуя тому принципу, что плохой погоды не бывает, эти тяжелые, низкие тучи, закрывающие солнце, и холодный ветер с глубины континента были на очень избирательного любителя такой ненастной погоды. Я даже не знал, относить ли себя к числу этих приверед или твердо решить, что такая погода мне не нравится. Так и не решив окончательно, я докурил сигарету и засунулся обратно, вновь устроившись на кровати и доставая из Щели Между Мирами самый первый и самый вкусный утренний кофе, а так же большую пиццу. С другой стороны, такая погода в самом деле не характерна для Ехо с мягким и приятным климатом. Наверняка в замке Рулх сейчас был по этому поводу небольшой переполох, возможно даже с привлечением Ордена Семилистника, как главного консультанта по магическим делам в столице. Думал я об этом просто как о факте, не испытывая к этому особого интереса, что и как будут делать, чтобы все исправить. Сейчас меня интересовали совсем иные материи.       Вновь закурив, я прикрыла глаза, и, сосредоточившись, послал Зов сначала леди Куте, чтобы она не беспокоила спящего мужа, на чистоту рассказав о наших совместных ночных практиках, а после – Джуффину, предупредив, что Нумминорих сегодня на работу не придет. Тот даже и не попытался как-то прикрыть свое недовольство этим фактом, однако отношения между учеником и наставником были неприкосновенны и никто не имел права в них вмешиваться. После таких нехитрых, но достаточно утомительных манипуляций я уничтожил остатки кофе и пиццы и отправился в комнату, которую сейчас занимала Олла. В Нумминорихе я не сомневался, нагрузку он мог выдержать и не такую, Базилио уже была приручена к таким нагрузкам. Олла же требовала моего контроля.       Она лежала в дальнем углу кровати, уткнувшись лицом в подушку и распластавшись на животе. Осторожно, чтобы ее не разбудить, я подобрался к ней и уселся на собственные ноги, осторожно погладил ее по голове. Девушка была в порядке, не считая небольшой усталости. От моего легкого прикосновения она проснулась, подняла голову и уставилась на меня.       -И здесь тоже ты, что в моем сне, что наяву, – пробормотала она и ей согласно кивнул. – Ты это специально сделал? Учил заклятиям во сне?       -Так я тоже могу, – заверил я ее. Она полностью уселась в кровати.       -По-хорошему тебя бы выгнать отсюда, но от тебя пиццей пахнет и кофе. Если дашь мне поесть, можешь остаться.       Я залыбился радостно и достал большую пиццу уже ей, прямо в картонной коробке и еще обжигающе горячую. Она тут же взяла кусок и умяла со скоростью и энтузиазмом долго не кушавшего человека. Одновременно на лице моей ученицы отражалась интенсивная работа мысли. Олла ела и одновременно поглядывала на меня с напряженным любопытством и ожиданием, чего такого интересного я могу отмочить. Как будто я добрый волшебник из детской сказки, который может совершить чудо и достать из своей шляпы все, что угодно. Мне тоже было интересно, что такое могу достать. Несмотря на то, что я был уже не голоден, я стащил у нее один кусок пиццы. При этом рукав лоохи у меня задрался и я увидел собственноручно сделанную надпись шариковой ручкой.       -Ты выглядишь грустным, – заявила она неожиданно. – Поэтому ты не позволяешь мне на тебя карты разложить?       -У тебя карты Синем Огнем сгорят, прежде чем ты сможешь хоть что-то понять, – чуть качнул головой я. – Гадать на таких, как я, непросто.       -На твоего же ученика Кирилла я же карты разложила, ничего особенного не случилось, – просто заявила она. – Но с тобой по-другому будет, да? Я нутром чую, случится что-то плохое, что ударит по многим людям.       Вместо ответа я только скорчил рожу, только отведавшую лимона, и повел плечами.       -Ты что-то собираешься делать?       -И не собираюсь, – тут же откликнулся я. – Ты же сама знаешь, действовать по плану и предосмыслению не про меня.       -Будешь импровизировать?       -У меня это получаешься гораздо лучше, чем что-то иное, – я вспомнил про надпись на руке. – Одно могу сказать точно – в конце концов все будет хорошо. Все сложиться самым лучим образом.       Она покивала, не очень ободренная услышанным. Возможно, она мне просто не поверила.       -Глядя на тебя сейчас, не очень в это вериться, – покачала головой она. – Но если ты так в этом уверен, я поверю тебе.       Я едва не поморщился. Всегда был плохим теоретиком, и всегда плохо играл в такие игры типа «я верю в то, что ты веришь». Каждый думает и верит в силу собственного воображения и убеждений. Я же являюсь гораздо лучшим практиком, чем теоретиком.       -Ушами только не прохлопай и скажи мне, когда «все будет хорошо»,- решительно заявила она. – А сейчас брысь отсюда, я еще спать хочу.       Она вручила мне пустую коробку и снова улеглась. Мне ничего не оставалось, как выйти за дверь и уже в коридоре точечной вспышкой газового в своей синеве огня спалить пустую коробку, не оставив даже пепла.       Еще несколько раз я выбирался в свой «восточный зал» и показывал своим ученикам полезные заклинания. В одну из таких ночей на низком столике между блюдом с фруктами и кувшином с вином появился телефонный аппарат. Самостоятельно причем и такого древнего вида, что кажется, я видел такой в своем детстве. Песочного цвета, с большой дутой трубкой и с круговым циферблатом, который нужно было еще накручивать, чтобы набрать номер. Я несколько минут пялился на него, пытаясь вспомнить, что это вообще за машинка, а потом поднял трубку и приложил к уху.       Разговор, что у меня состоялся следом, я помнил до мельчайших деталей, потому что в свое время поразил меня до глубины души и подействовал сродни широченному, от души, пинку под зад. Как-то много долгих лет назад, буду собственным отражением и лишенный всего, я искал ответы и наткнулся на собственные сочинения. Желая добраться до истины, я тогда принялся копать с нездоровым энтузиазмом и поговорил по телефону с главным издателем, которым оказался я сейчас. Такой выверт собственной судьбы должен был меня удивить, но получилось не слишком впечатляюще. После «Книги несбывшихся кошмаров» меня уже мало чем можно удивить.       – Я вам не советую его искать, – вкрадчиво заметил я, устав попросту валять дурака. – Поверьте мне, вам не это сейчас нужно. У вас ведь других забот по горло, правда?       – Откуда вы знаете? – ответил я сам на другом конце провода недоуменно. Я помню, как это было сильно и отчетливым привкусом подступающего страха.       – Займитесь своими делами, – предложил я. - Съездите, например, в отпуск, на юг, к морю. Приведите в порядок свою жизнь. Не такая важная  вещь книги и их авторы, чтобы из-за них с ума сходить. Уж поверьте моему опыту.       – Это… Что вы… Это вы? Или кто-то другой? – лопочет он как ребенок.       – Это я. И кто-то другой, – невозмутимо отвечаю я, подразумевая, что грань между этим уж очень тонкая, и даже простой и неприметный рыцарь пик может обернуться в собственном отражении Старшим Арканом Шутом. И, чтобы больше не трепать себе же нервы, в порыве милосердия положил трубку обратно. Нумминорих и Базилио с трепетом разглядывали сам телефон, не видя такой прибор никогда в жизни, а Олла больше прислушивалась с моим словам, пытаясь угадать, с кем и о чем болтаю.       Занятый важным делом в собственном сне, наяву я проживал не самые собственные лучшие времена. Проявляя чудеса остроумия и сообразительности, занимаясь обучением учеников, оставленный сам себе, я казался собственным призраком, с пустыми глазами и беспамятным. Такого дерьма со мной раньше не было, и делать с этим я ничего не мог, не видел попросту смысла делать хоть что-то. То, что со мной происходило, пугало и даже парализовало от подсердечного ужаса, и ситуация быстро и верно выходила из-под моего контроля.       Мне не хотелось ничего делать. Если раньше, открывая глаза глубоко за полдень, я со святой наивностью идиота верил, что сегодняшний день будет самым лучшим и прекрасным днем, лучше всех остальных, и выпрыгивал из кровати так быстро, как будто мне дали хорошенького пинка, и так бежал, не останавливаясь, до упора, пока не вырублюсь от усталости. Сейчас же, открывая глаза, я только лишь желал снова их закрыть. Я все время хотел спать, и только собственная спальня радовала меня своим существованием. Я падал в неё и забывался в тягостных снах, липких и тянущихся, как старая жвачка. После того памятного разговора по телефону я провел еще пару уроков, но после перестал видеть в них смысл. Иногда я видел в своих снах Мир Песчанных Пляжей, но они больше угадывались в размытых образах, чем я мог видеть их четко. Иногда я хотел провалиться во сне в другие Миры, но чары, наложенные на мою спальню, подстраховывали меня и не давали исчезнуть, как будто натянутая веревка.       Я утратил некую лёгкость и воодушевление, как некую часть самого себя, благодаря которым был приятным типом, с которым можно было общаться, сейчас же я был противен сам себе с самого утра. Я продолжал ходить в Дом У Моста, особо не надеясь на что-то новое или интересное, больше по выработанной привычке. Я продолжал шутить, но шутки мои изливались желчью и сарказмом все больше и больше, они становились все острее и безжалостней. Я перестал интересоваться тем, что на мне надето, и мои скаба и лоохи все чаще становились тёмного цвета, на фоне пестрого как попугайчик Мелифаро я становился похож на вестника смерти. Даже воздух, которым я дышал, стал казаться более плотным, чем прежде, и даже простое дыхание становилось похожим на борьбу. Я перестал гулять по Ехо и заходить в таверны, перестав видеть в этом хоть каплю смысла.       Иногда мне хотелось пуститься в пляс, но собственные руки и ноги казались такими неуклюжими, что казалось, ни в какой ритм попасть не смогу, просто буду крутиться на месте, как безумный, каждое движение будет выглядеть для меня самого глупым и неловким, пение в голос - фальшивым и не мелодичным. И мои собственные хорошие друзья и приятели могут вдруг могли показаться совершенными незнакомцами, с которыми и не знаешь как себя вести, а прочие люди вокруг - грубыми и неприветливыми незнакомцами, даже если и хохочат в голос. Даже я сам для себя оказался совершенно незнакомым человеком, которого я перестал узнавать в зеркале иногда, злым и злобным колдуном, очень могущественным и резвым, на которого и управы не найти. По-другому и быть не может, когда час за часом я сам сгорал в собственном огне скорби и самосожалений, пробирающем до костей сухим жаром и до глубины души, и конца этому не было видно.       Как будто в ответ на собственные изменения я ощущал, как мир вокруг меня дрожит и течет. Даже Мир Паука мог отреагировать на такие незначительные изменения, вроде меня, так что говорить об этом Мире. Имея возможность и удержав однажды этот мир от уничтожения, я так же мог этот мир и разрушить до основания, не совладев с собственной силой, нажав только немногим больше, чем надо, и это было нехорошо. В том смысле, что с каждым днем удерживать себя становилось все труднее и труднее. Я оставался в Мохнатом Доме еще и по этой причине, и каждый день, проведенный здесь, в одиночестве, вытягивали из меня последние силы. Наверно, это чувствовали и мои домашние и слуги, потому что в последнее время я никого и не встречал в этом большом и пустом месте, в котором я бродил по комнатам и коридорам призраком самого себя. Как я мог выглядеть со стороны мог я даже и не пытался представить, таких кошмаров я даже в самых страшных своих снах не мог видеть.       А может мне просто не хватало смелости признать себе честно, что я был одинок и задыхался от этого одиночества, от которого меня никто не спасет, в то время как я нуждался в чужом утешении больше всего на свете.