Улыбайся!

Твёрдо решил, что буду вести себя так, как будто всё уладил. С утра Азату рассказал, что Феликс нормальный парень, мы вместе выпили коньяк, он без обид, что Феликс говорит, точно никто не верит в его двадцать четыре года… Вроде даже не врал сильно. Азат повеселел: теперь и он «прощён» на халяву. Предложил покорить препода-молокососа обширными знаниями и неукротимым красноречием на семинаре, якобы чтобы Феликс отражал нас не как пьяных хамов, а как интеллигентных пытливых студентов. Я был не против. После лекций в кои-то веки приполз в библиотеку, к семинару готовиться. Но все равно большую долю информации из Инета взял. Смехотура, а не бертильонаж, каменный век: на основании утверждения Кетле о том, что не существует двух абсолютно одинаковых людей, у привлекаемых к суду стали снимать антропометрию, одиннадцать параметров: рост стоя; высота тела сидя; длина распростертых рук; длина и ширина уха; длина и ширина головы; длина локтя; длина пальцев; длина ступни и др. А потом, если находили человека с подобными данными, быстренько вскрывался факт, что документики-то поддельные и перед нами такой-сякой преступник-рецидивист. Тупо база данных, только первоначально без дактилоскопии, без скана сетчатки и даже без группы крови. Вот и вся идея А. Бертильона. Короче, так основательно я еще не готовился к семинару. Буду блистать! Хотелось, чтобы Феликс воспринимал меня не как идиота, лапающего сонного притворщика и шарящего по чужим карманам. До семинара не видел зайку-препода, хотя курил до глубокой ночи на условном месте. Феликс выглядит плохо. Зайка не белый, а серый. И на этом изможденном фоне бирюзовые глаза выглядят еще ярче. Феликс раздражен. Никаких улыбок и прибауток, что ожидалось дамской частью нашей группы. Слушает ответы, задает хлесткие вопросы, перебивает и едко комментирует («Мегасообщение!», «Это вы у Конан Дойля прочитали?», «Сериалов поменьше нужно смотреть!» и т.д.). Меня слушает хмуро и не прерывая, разглядывая что-то в телефоне. Класс! А потом, после паузы: — Биография Бертильона пусть интересует писателей, где оценка эффективности метода? — Метод оказался очень эффективный и перспективный. В России было описано двадцать три тысячи человек, нашли многих преступников, несколько человек, наоборот, доказали свою невиновность. — И что? Это точно были невиновные? А те, которых арестовали, — точно виновные? — Э-э-э-э… — Где гарантия, что антропометрия укажет на того человека? — Но ведь, действительно, одинаковых людей нет… и если есть твои параметры, то фальшивые документы тебя не защитят. — Чушь! Человеческое тело меняется! И у старых, и у молодых! И рост, и ширина грудной клетки, и даже размер уха. Ухо растет, к вашему сведению, всю жизнь, и у каждого индивида растет с разной «скоростью». Даже сетчатка глаза меняется со временем! И куда девать ваши данные? — А особые приметы? — Это какие? — Ну… родинки, например! — запальчиво говорю я и краснею так густо, что не заметить нельзя, блин! Феликс наконец отвлекся от своего телефона и весело взглянул на меня. — Родинки? Это, конечно, первое, что приходит в эту светлую голову… Надо в полиции ставку ввести — учетчик родинок. Вам подойдет такая работа… Нихрена себе! Моя красная рожа теперь не стыдом полыхает, а яростью! Что он себе позволяет! Он позабыл, что он преподаватель? Какого черта этот белобрысый подросток издевается надо мной? Где педагогическая этика? — Не нужно так грозно дышать, господин Акулов! — продолжает он мерзко улыбаться мне в лицо. — Вы не оценили этот метод и в современной ситуации! Где аргументы? Работает ли бертильонаж сегодня? — Работает! — зло отвечаю я. — Базы данных на уголовников сегодня включают в себя другие параметры, более научные, медицинские, вплоть до генных характеристик. Это помогает криминалистам! — На черта мне ДНК преступника, заключенного на двадцать лет? Только деньги на ветер! Вы знаете, сколько стоят такие анализы? — Если он сбежит… то… найти его по описанию будет легче. — Его легче будет опознать! Если его убьет и изуродует какой-нибудь другой нехороший человек! А если он сделает пластику, то черта с два вы доберетесь до его генов, рисунка губ и папиллярных линий. — Вы, Феликс Рудольфович, предлагаете объявить все базы данных внутренних дел и органов безопасности ненужной кипой бумаг? Люди, которые их составляли и собирали, занимались мартышкиным трудом? — Это вы, Герман Акулов, не потрудились найти аргументы! Хотя они есть! Вы не способны научно обосновать эффективность метода! Родинки пусть считают сценаристы индийских фильмов! Вам туда, в Болливуд! И меня сорвало! Подскакиваю к этому улыбающемуся подростку-хлыщу, роняя стул, и хватаю за пиджак, встряхиваю… и… что надо делать? Ударить? Ненавижу! Замахиваюсь, но рука зажата. Азат! Мишка! Парни оттащили меня от него! — Ты охуел, что ли? — шипит мне в лицо Мишка. Я выдергиваю свое туловище из его цепких объятий. Я мало соображаю. Как он меня взбесил! — Это не я, это он охуел! — кричу я на всю очумевшую аудиторию, хватаю сумку, телефон со стола и вырываюсь вон. Сначала бегу по коридору института. Потом сижу на подоконнике у гардероба. И наконец иду в общагу пешком, а это восемь трамвайных остановок! Всю дорогу в голове только мат. Сперва на него, а ближе к общаге на себя. Какого черта я взбеленился! Это же понятно, что он меня провоцировал специально! Кроме него и меня, никто про родинки ничего не понял! Идиот! Псих! А этот… чего добивался? Если бы не Азат и Мишка, я бы прихлопнул эту мелюзгу на месте! Ему это зачем было надо? Черт! Вот сейчас точно выпрут! У общаги понял, что ключ таки у Азата. Пришлось дожидаться его в парке. Икса даже не сразу со мной начал разговор. У него тоже шок. — Тебе Феликс четыре балла выдал! — Супер! Я счастлив! — Тебе больше всех… Корякина, вообще, рыдала: он ей сказал, что «один балл для неё за глаза…» — Икса, согласись, он нарвался! — Ну-у-у… Может, неудачно пошутил… Так Терминатор на первом курсе вообще нас суками называл, и че? Ты ни разу не попытался ему съездить по морде! Терминатором мы называли препода по римскому праву за манерку требовать со студентов зачет в виде ста терминов. Он действительно был тот еще змей! — Терминатору под полтинник! А этот… острица мелкая! — Он же старше тебя! И потом, как ни крути, он преподаватель... субординация! — Азат! Отвали!.. Что, он написал уже докладную на меня? — Не знаю! И вряд ли! После твоей самоликвидации он как-то резко повеселел… А потом за ним Дамир зашел и они укатили на генеральской тачке. — Блин... что мне делать-то теперь? — Может, опять с коньяком в гости? — Ну уж нет! — Тогда просто пока затаись… Конечно, совет мудрый, но во мне все кипит, внутри что-то трясется. Это мое самолюбие треснуло и звякает теперь на каждое резкое движение. А назавтра еще и его лекция по юридической психологии. Я пошел! Не собираюсь прятаться, что сделано, то сделано! Заодно и увижу, что мне грозит. Феликс удивился, увидев меня, но ничего не сказал. Рассказывал он очень интересно. Разбомбил Ломброзо и Мертона заодно с их теориями делинквентного поведения, и всё на примерах. Не из личной практики, а из истории, из судебных архивов. По поводу Фрейда высказался осторожнее. Заинтересовал Тардом и Ашаффенбургом. Блин, реально интересные темы у него будут: гендерные стереотипы, психология ювенальной криминологии, психология свидетельских показаний, психология осужденных, патологические отклонения и преступность. С каждой названой темой моя шея вытягивалась в его сторону. Блин, почему я всё испортил? Я даже не смогу ему вопрос задать, просто прийти и поговорить… Тыкаю локтем Азата и шепчу: — Икса, спроси у него, будет ли он рассказывать про немотивированную преступность? Азат спрашивает. Феликс обещает удовлетворить его интерес. — Икса, спроси его, а психология жертвы будет? Азат спрашивает. Феликс отвечает, что это и есть виктимология и то, что она будет обязательно и это не только «стокгольмский синдром». Этот синдром — такая редкость, что о нем он рассказывать не собирается. — Икса, а как он относится к современной теории мимической стратегии выявления лжи? Азат спрашивает. — Это Фрейд, а не современная теория, сериалом она только популяризована и низведена до инструмента некой игры. Вас, Акулов, интересует, научу ли я определять, говорит человек правду или лжет? (я дергаюсь на свое имя) Не научу! Хотя по вашему лицу мы можем практику устроить для всей группы! У вас замечательное лицо, все мысли и эмоции наружу… — У вас не менее замечательное! — опять не сдерживаюсь я. — Тупая улыбка без повода — это признак чего? Лжи, глупости или психопатии? И-и-и-и… улыбка с его лица сползла. И глаза поменяли цвет. И подбородок дёрнулся. Зашевелились желваки. — Акулов, — медленно говорит он, — обсудим моё лицо в другой обстановке! — Хм… Моё лицо, значит, можно при всех обсуждать, а ваше только друг с другом, вернее, один на один? И Феликс вновь улыбнулся! — Друг с другом? Интересно… Я не это, конечно, имел в виду, но если ты хочешь, я готов рискнуть остаться с тобой один на один и попытаться не пропустить немотивированную агрессию… Черт! Он опять зарыпается ко мне? Я демонстративно собираю вещи и ухожу, потому что еще чуть-чуть и вчерашняя ситуация повторится. Его несёт, и он никогда не останавливается первым! Жду Азата и мечтаю о том, что напьюсь, сорвёт крышу, явлюсь к нему в 812-ую и… и… не знаю, что сделаю! Убью! Нет, заклею скотчем глаза, чтобы не сверкали, замотаю скотчем ноги и руки, чтобы лежал беспомощный и не улыбался… и… и что? И буду наслаждаться его жалкими проклятиями в мой адрес, его бледными угрозами или просьбами, его слабым дёрганием… И еще разверну на живот, стяну штаны и выпорю ремнем. И на этой картинке началась испарина. Черт! Я о чём? Азат мне сказал по дороге домой: — Тебе не показалось, что он тебя в гости позвал сегодня? — Не слишком завуалированно? — Напротив, слишком явно! И вообще! — Икса даже остановился. — То, что между вами происходит — это очень странно… И бедный Бертильон здесь ни при чем! — А кто при чём? — настороженно спрашиваю я. — Вот сходи и выясни! *** Я собирался сходить в 812-ую два дня. Даже напился ради этого. Но Азат в таком виде меня не пустил, врезал и запер в комнате. А в субботу Азат укатил к родственникам. Я не собирался идти. Я даже не думал о Феликсе: целый день был занят всякой всячиной, ходил с ребятами в тренажерку, вместе смотрели стрелялово в кинотеатре, накупили в магазине кучу жратвы и бутылку красного. Шумно возвращались домой. С улицы увидел раскрытое окно 812-ой (я давно рассчитал, где оно располагается на теле здания). Света нет. Окно раскрыто. Странно. На улице холодно. Я замолк, навострил нюх, выпустил радары. И сразу заметил еще одну вещь. Разбитый телефон. Брызги корпуса звездой рассыпались вокруг тщедушного скелетика телефонного нутра. Поднимаю. Парни ржут, типа починить собрался? Ага! А у меня дыра в груди пожирает все, и забившееся в панике сердце тоже будет сейчас проглочено. Буквально бегу к себе. Бросаю покупки. Через две ступени по лестнице подлетаю на восьмой этаж. Дергаю его комнату. Открыто. Темно. Холодно. Где Феликс? Что случилось? Почему его телефон разбит и на асфальте двора? Врубаю свет. Оглядываюсь. Он здесь. Небольшой комок тела, в углу, сидит, обхватив коленки. Бирюзовые глаза слепы, смотрят, не мигая. Из носа неровная линия крови. На белой футболке красные пятнышки. Пальцы напряжены, губы сжаты, на висках капли пота. Кидаюсь к нему, пытаюсь разглядеть в глазах сознание, расцепить руки… — Феликс! Ты чего! Что случилось! Он не реагирует. Тогда я бегу обратно к себе в комнату за бутылкой вина. Мастерски открываю и несусь обратно. Закидываю ему голову, нажимаю на челюсть — будут синяки. Но он не открывает рта! Ножом,что ли, лезть! Давай! Оживай! Выпей! Трясу его, нажимаю на челюсть еще. И решаю по-другому. Целую в сжатые губы, сильно втягиваю, зубами впиваюсь в губу — вкус крови. Он вдруг всхлипнул во мне — я ослабил захват и отпустил. В глазах узнавание. Лью ему вино из горлышка в рот — он начинает кашлять, мотать головой. — Нет… сейчас пить нельзя! Я удерживаю и опять лью в него, заляпывая бордовым всю футболку. — Пей! Это красное! Оно полезно! Это просто красное! — Красного нет! — тихо говорит он и повторяет: — Красного нет! Красного нет! Я осторожно его обнимаю и двигаю к дивану. Укладываю. Закрываю окно. Сажусь рядом с ним и лакаю вино из горла. Мне страшно. Я не знаю, что делать, что говорить ему? Что случилось? — Феликс! Ты выбросил телефон? Зачем? Что случилось? — Нельзя было выбрасывать… Но я не сдержался… Хотя всё равно, ничего нового не будет… — Феликс! Расскажи, что случилось? Может, скорую вызвать? Или кому-нибудь позвонить? — Скорую не надо. Позвони… блин, телефона его не знаю. А позвони Саяпину! И скажи, что он меня видел, что он позвонил, что всё, как обычно… — Кто он? — Звони! Я набираю Дамира Павловича. Тот отвечает царственным тоном выходного дня. — Дамир Павлович, тут Феликс! Вообще, ему плохо (лежащий начинает протестно цеплять меня за руки), но он велел позвонить вам и сказать, что кто-то его видел, что кто-то позвонил и всё, как обычно. Дамир Павлович, он выбросил телефон из окна и у него это… э-э-э аффект, наверное. — Черт! Гера, ты не оставляй его! Я сейчас найду кого надо, сообщу… Как ты думаешь, Феликсу помощь нужна? — Не знаю… Вроде отходит! — Побудь с ним! Дождались, значит… И отключается. Феликс, такой бледный, уставший, такой красивый, хотя и измазанный кровью и вином, смирно лежит передо мной. Поднимаю с пола какую-то тряпку и протираю его лицо. — Еще красного? — Красного нет! Тогда я пью сам. И опять рассматриваю своего припадочного преподавателя. — Мне уйти? — Нет. Останься. Могу тебе еще несколько баллов поставить... — и он улыбается все тем же изгибом губ. — По-моему, ты совсем охуел, дорогой препод! — Дай мне еще этого зеленого пойла! — Это красное! — Я не вижу красного… Красного нет.