Улыбайся!

Звонок. Звонок. Звонок. Хм… Это уже утро? Феликс переваливается через меня, тянется к табуретке, на которой нервничает до дрожи телефон, купленный дня три назад. В телефон вставили старую сим-карту. — Алло? Дмитрий Сергеевич? — Феликс лежит поперек меня через грудь — забавно звук передается через тесноту тел. — ...(бу-бу-бу)… — Нет, уже встал, нет, не разбудили! ...(бу-бу-бу)… Пришли полные биографии? Отлично! ...(бу-бу-бу)… Да, у меня лекция сегодня… ммм… освобожусь к двум, наверное ...(бу-бу-бу)… Я думаю съездить в район музыкальной школы, где Хромов Никита учился, посмотрю: ведь он как-то следил за ним, выяснил, что тот «Белое такси» заказывает...(бу-бу-бу)… хорошо. А вы туда? ...(бу-бу-бу)… тогда до связи! Черт! Гера! Прекрати! Я перехватил Феликса за спину, прижал к себе, залез под задравшуюся футболку. Мой бедный заяц стал выкручивать свою тушку из моих рук, опираясь на диван и на моё плечо. Дурак! Я покрепче буду! Разворачиваю, подсекая руки под локти, подминаю под себя: — Феликс! Ты в курсе, что мы проспали? — Это ты проспал! У меня третья пара, а у тебя все! И вообще! Как я буду лекцию читать после того, что ты сейчас выделываешь? — Выразительно и заразительно! — Ага! Я, пожалуй, откажусь от преподавания на вашем курсе. С формулировкой: «У меня идиотские отношения со студентом. На лекциях смех разбирает!» — И что это тебя смех разбирает? — Потому что там ты смешно стараешься быть серьезным! — Я? Стараюсь? Да я всегда серьезный на учебе! А куда Панченко поедет? — В «Белое такси». Может, что нароет! Вдруг кто запомнил белую машину, которая караулила у музыкалки… Водители на марки больше внимания обращают, чем глупенькие девчонки! Может, выяснит, как часто Никита им звонил, соотнесем… — А я с тобой пойду! Даже не сопротивляйся! — По-моему, я уже вообще тебе не сопротивляюсь! — Феликс! Почему ты не скажешь Панченко о подозрениях, что клоун на тебя будет охотиться? — Он меня от дела отстранит! А я должен сам его взять… — А как клоун тебе раньше имена жертв сообщал? — Это было четыре раза… Впервые — когда сообщил о Ярике Черноусове. Я даже не понял, кто это говорит. Он сказал: «Здравствуй, мой хороший и мой единственный! Ты преследуешь меня? А я тебе подарок приготовил — мальчик Ярослав!» Всё. Второй раз, про Максима: «Нет похожих на тебя! Может, Максим подойдет?». Про Артема: «Всё не то! Скучаю по тебе! На Артемин день рождения испекли мы каравай, вот такой вышины, вот такой ширины…» — Стоп! То есть он никогда не обращался к тебе по имени? — Нет. В последний раз — впервые. — Поэтому ты и подумал… — Да, поэтому… — Мне страшно за тебя! — Ты же рядом! — Можно я тебя поцелую? — А как же педаго… А я уже целую безвольные соленые подушечки губ, подбираюсь внутрь, замечаю, что он удивляется, глаза вытаращил, не отвечает, но руками за талию обнял. — Что ты делаешь? — тихо возмущается он. — Я и сам не могу сказать, — упираюсь лбом в его лоб — дреды как ширма, между нами темно и даже душно, — ты что-то сделал со мной! — Гера, это жалость… — Нет. Это со мной случилось раньше, чем я всё узнал. Поэтому не увиливай! Гипноз? — Ты и на вторую пару опоздаешь! Сполз с меня! И я сполз. Ночь сгладила ту острую боль и оттенила тот черный ужас, который вчера вечером я испытал, слушая Феликса (а я решил, что буду именно так его называть). И сейчас все кажется не то чтобы не страшным, но, по крайней мере, не таким безнадежным. Так как на первую пару я действительно не успевал, то отправился к коменданту за шторой и за электрочайником для Феликса. Тот не хотел мне давать, искренне не понимая, что я не себе, что Феликс командировочный, но ему тоже хочется чаю. Но я-то здесь старожил, знаю, кто на что права имеет! Вернулся с победой! Пока кипела вода для кофе, я накинул на пыльную гардину слишком длинную шторину восхитительного болотного цвета. Типа уютно стало! — Ты просто супермен, — по-прежнему валяясь, изрекает Феликс. — Хозяйственный супермен! — я выразительно поднимаю палец. — Марш завтракать! Сегодня на паре старался на него не смотреть. Уткнулся в тетрадь, слушал, записывал какие-то его примеры, понятия, афоризмы. Рисовал кружочки на полях. Попутно размышлял. Решил, что поговорю с Панченко. Пусть следят за Феликсом. Или вспугнут упыря? Опять уйдет в другой город! Найдет там мальчишку с именем Феликс и… зато мой Феликс будет жив! Блин, какая преступная мысль. Маньяк ведь тогда выполнил то, что заявил по телефону, хотя из Нижнего ему тоже пришлось бежать. Вспугнули поиски на железной дороге, а, возможно, он испугался, что Феликс его узнает. А почему сейчас нарывается? Не боится, что его узнают? Он уверен, что Феликс его не видит? И меня осеняет: его больше трех лет не было слышно! Может, он пластику делал? И он теперь, может, и близко к Феликсу, но тот его не узнает! Ведь пластическая операция воспринимается обществом не только как женская причуда, но иногда и как объективная необходимость! Я делюсь этими идеями с Феликсом, когда мы едем к музыкальной школе на улицу Радищева. — Я тоже думал об этом, — кивает он головой, — вряд ли он решился на кардинальные перемены, но форма подбородка — возможно. Или удаление морщин, чтобы скрыть возраст. Может быть, он носит цветные линзы… Трудно изменить голос, походку, манеры… Но, даже если он делал пластику, как мы определим это? Все клиники России не перепроверишь! Да и есть неприятная вещь — тайна диагноза и состояния здоровья. Пока разрешат копаться — пройдет много времени… — Может даже, клоун делал операцию до того, как начал убивать! Например, если он действительно дезертир! Сделал пластику. Наваял новые документы, новую жизнь — и настоящего не найдем… — Да. Это еще более реальный расклад… На пятачке около музыкальной школы Феликс вертелся-крутился. Сидел на скамейке остановки, прошелся туда-сюда, спрашивал, что-где находится. Если я не знал, приставал к прохожим. Потом мы пошли по объектам: напротив два жилых дома, около одного старушки сидят, трындят. Феликс вкрадчиво с ними поговорил, повыспрашивал. Никто ли не съехал из дома в конце августа? Никто ли не сдает здесь комнаты поденно? Никто. Заглянули в магазинчик «Продукты». Продавщица — молоденькая девушка. Охотно с нами поговорила. Нет, никаких подозрительных личностей. В основном сюда заходят одни и те же. Вот только в конце августа перестал заходить местный бомж, который у крыльца все лето на травке практически проживал. Обычно за бутылочкой или за мятными пряниками заходил, а вот уже больше двух недель не видно! Зашли в музыкальную школу. Внутри турникет и охрана. Круглый мужичок в черной униформе с желтой надписью «Охрана» недоволен, говорит, что уже задолбались отвечать на все эти вопросы! Не узнали ничего нового. Потом Феликс решительно направился на угол, в спортивную школу, вход с другой улицы. Шансов нет. Но он разговаривает «по душам» с гардеробщиком. Тот говорит. Что текучка кадров в школе большая. Платят маловато. Вот недавно хороший тренер-инструктор по пулевой стрельбе уволился, «легендарная личность», начальство заело его, а летом, в июле, врач ушел, сманили его куда-то! Тот хоть и говно-человек, но сейчас вообще никого не могут найти на его место! Даже сменщик гардеробщика уволился, тоже место лучше нашел, а тут как раз работа только началась после лета. Денег жалеют на кадры, вот и разбежались! Феликс переписал фамилии этих трех уволившихся. Я особо заинтересовался врачом, а мой аналитик — гардеробщиком. Правда, когда мы пришли в прокуратуру и сообщили свои подозрения Панченко, тот состроил скептическую рожу. Лениво сказал, Лариса проверит, где сейчас эти трое. Заявил, что инфа о бомже интереснее: если даже он и не маньяк, то мог видеть что-либо. У самого Панченко тоже ничего значительного. Он опросил многих таксистов. Два человека чаще всего приезжали по этому адресу, но они не замечали белую машину, которая была бы всегда на том пятачке. Водители говорили, что мальчик обычно садился вперед, рядом. Многих это раздражало. Как поговорить с Панченко по поводу Феликса, я не знал: они вдвоем сидели и опять изучали отчеты экспертов, перечитывали свидетельские. Когда Виталя пошел покурить, я увязался за ним. И в пустой курилке я посоветовался с айтишником, возможно ли приставить к Феликсу «глаза». Виталя сразу разочаровал, сказал, что людей вряд ли дадут: основание зыбкое, подумаешь, маньяк назвал Феликса по имени, это не значит, что тот на него охотится! Но Виталя тут же предложил следующее: приобрести для слежения GPS-маячок. Он маленький, как симка. Его можно в одежду спрятать, можно в сумке носить. Присылает ссылку на контролирующий телефон и на карте 2GIS прикрепляет метку. Стоит около пяти тысяч. Виталя даже предложил купить и настроить! Я согласился! Договорились на завтра. *** Феликс погрузился в изучение сведений из военной прокуратуры о личностях, которые пропали без вести во вторую чеченскую кампанию в девяностые. Те, которые не найдены позже ни живыми, ни мертвыми. Те, которые подозреваются в бегстве в горы ради крови, которым безразлична была политическая подоплека всей этой резни, но, как свидетельствовали их однополчане, «крыша у них поехала». Таких всего двое. Возможно, их тела растерзали уже хищные птицы в горном пейзаже. Возможно, их следы уходят в неспокойные ближневосточные регионы, где, отрастив бороду, нацепив арафатку, выучив арабские ругательства и смачно плюя на землю, затеряться легче легкого. Да никто и не ищет особо! Возможно, что никуда и не уезжали, а поменяли имя, образ жизни, место жительства и трудятся где-нибудь вахтовым методом на Ямале или за Ханты-Мансийском. А возможно, и в Екатеринбурге… Первый — Васильев Тихон Леонидович. Детдомовский. Но не привлекался, не замечен, не употреблял… По окончании школы-интерната поступил в медучилище, объяснял свой выбор тем, что в детстве долго болел, проникся уважением к врачебному ремеслу. Но в институт не стал поступать: знаний все равно не хватало. В армию вызвался идти сам. Военные прокуроры бережно собрали досье на этого тихого Тихона. В медучилище проявлял хладнокровие и отсутствие брезгливости, не отказывался подработать в геронтологии и даже в морге. Но в жестокости его никто не мог обвинить. О его личной жизни ничего не известно: какая-то особая сексуальная ориентация никогда не проявлялась. Но и гетероотношений никто не помнил. Фотографии две — из медучилища и на присяге. Лицо ничем не выдающееся, славянский разрез глаз, круглые щеки, вздернутые короткие брови, пепельно-русые волосы. Роста среднего, телосложение обычное: ни толст, ни худ, ни перекачан, ни субтилен. В военной части друзей не появилось, молчун. Но один из солдат, спавший рядом с ним в казарме, говорил, что Васильев «себе на уме», что никогда не говорит о сексе, что глаза горят, когда на операцию отправляют. Самым главным фактом обвинения Васильева в дезертирстве ради продолжения убийств был случай в одном ауле недалеко от Хасавюрта. Был бой. Была зачистка, на земле валялось несколько трупов. Один боевик, молодой парень, был ранен в живот и корчился, стонал, ожидая развязку. Васильев, не думая, что его видят, подошел к парню, прижал рукой к земле, задрал одежду на животе. Ротный, который наблюдал этот сюжет из оконца дома, ожидал, что его солдат сейчас будет помощь медицинскую оказывать, а тот деловито достал нож и вспорол раненому живот, добив врага. Видавший многое, командир был шокирован выражением лица Васильева: сладострастным (так и было написано в показаниях). Ротный молчать не стал, Васильеву грозило разбирательство, и тогда тот сбежал. Канул в Лету! Второй тип — Макеев Андрон Игоревич. Мажор советского времени, папашка — часть партийной номенклатуры. Москвич, учился в элитной школе, получил золотую медаль. Но уже в школе занимался фарцовкой и вымогательством. Жестоко избивал своего одноклассника, инфантильного, слабосильного подростка. Сам же занимался запрещенным тогда карате, кичился своей мужественностью. А после школы скандал: мальчишка-одноклассник обратился с заявлением в милицию о факте изнасилования со стороны Макеева. Делу не дали ходу: изнасилование взрослого парня не вписывалось в стройные ряды «нормальных» преступлений в отчетах ОВД, да и папаша Макеева сына выгородил. Андрона спешно отправили в Нижний Новгород к родственникам, перевели из высшей партийной школы в только что открывшийся институт на факультет пожарной охраны и безопасности жизни. Там он проявил себя во всей красе: быстро освоил и теорию, и практику. Получил разряд по пожарно-спасательному спорту, демонстрировал не только умение «брать стенку», но и абсолютное владение средствами скорой медицинской помощи. Но, по-видимому, история с одноклассником для Макеева не завершилась этой ссылкой. Окончив институт, Макеев подписывает контракт и отправляется служить на Кавказ. Все недоумевали! Что за дурное решение? Ведь институт уже выдал ему военный билет! Но оказалось, что у парня был свой расчет. Он каким-то образом оказывается в части, где служил его одноклассник, тот самый. Конечно, за то время, что они не виделись, жертва насилия изменилась — мальчишка стал работать над собой, и вот армия! Их часть практически не принимала участия в горячих военных действиях: в основном сопровождали грузы. После двух месяцев такой контрактной службы Макеев исчез. А парень-одноклассник найден убитым. Один точный ножевой удар, в живот, снизу от паха до желудка. Парень был изнасилован. С фотографий смотрел рыжеватый, симпатичный мужчина с серыми наглыми глазами, густыми бровями, впалыми щеками, крепкой шеей. То, что из военной прокуратуры прислали эти сведения — почти нонсенс! Видимо, там прониклись идеей поимки серийного убийцы. Сведения эти закрытые, не для гражданских. Феликс вглядывался, вчитывался, хмурил лоб. На мой вопрос, почему он с таким упорством ищет среди армейских дезертиров именно второй чеченской кампании — мало ли психов в армии теряли рассудок, — ответил: — Нож! Один и тот же. Это не просто охотничий клинок, это армейский штык-нож: с одной стороны клинка пила, с другой лезвие, в верхней части отверстие, неудобная рукоятка и шнур-линь. Ножны я не видел, определить, к какому оружию он прикреплялся, конечно, не смогу, может к АК, а может и к АН. Но на рукоятке ножа процарапана дата, я это хорошо запомнил — 1999 год. Он его хранит и использует всякий раз только его! Значит, это его личное оружие! Отсюда выводы… — Может, нам с фотографиями этого Васильева и Макеева походить? — Гера! Фотографии девяностых годов! Да и ты сам говорил, возможна пластика… *** Виталя выполнил наш уговор. Правда, только через три дня! Пришлось заказывать «следилку» по интернету. Он показал, как происходит слежение. Активировал маячок, присоединив сигнал к моему телефону. Маячок, действительно, очень похож на симку, с таким же чипом, правда, пластинка чуть потолще. Виталя посоветовал не скрывать от Феликса своих планов, интимно сообщив, что этот «подросток-аналитик» имеет неплохой нюх, и лучше договориться, чем оказаться перед фактом того, что он нашёл и выкинул маячок. В этот же вечер я начал осуществлять его рекомендации. Заговорил с Феликсом за «ужином» — язык не поворачивается так называть кусочничество на табуретке. Демонстрируя маячок, постарался быть убедительным. Феликс держал картонку с чипом в ладони, внимательно разглядывал, а я чувствовал, как в его голове что-то двигается, что-то крутится. — Гера, спасибо, конечно… — взглянул он на меня, — но твоя опека очень плотная — я думаю, что клоун и так не знает, как подступиться. Ты потратил свои деньги? — Ерунда! — И еще один вопрос! Ты сказал об этом Панченко? — Н-нет… — почему-то покраснел я, ведь Виталя — не Панченко, следак ничего не должен знать… — Если меня отстранят и запрут, — жестко сказал Феликс, явно заметив мой румянец, — я не прощу тебя! — Панченко не знает! — старался быть тверже я; нужно будет завтра же поговорить с Морозовым, чтобы тот не болтал! Феликс положил маячок на подоконник, рядом с легендарным перекидным календарем 1995 года. Я уже несколько раз его просматривал, видел смешные метки братьев, большей частью мне непонятные. А белобрысый мой сожитель не захотел вспоминать и объяснять их мне. — Я подумаю, как распорядиться твоей заботой! — тихо сказал Феликс. — Носить-то надо в трусах? Или под кожу вживить? И я подумал, что обошлось, что будет носить маячок при себе. Завтра ему напомню или сам определю эту штучку ему в куртку или в обувь под стельку. Мне так спокойнее! Но вышло не так, как я хотел! Уже через два часа мы поссорились. Из-за меня. Вернее, из-за моих приставаний. Его фраза о том, что он никогда не будет мужчиной, не давала мне покоя. У него не бывает эрекции? Сексуальное расстройство, которое вызвано тем ужасом, который он пережил. Феликс больше не заговаривал об этом, да я и не спрашивал! Почему я решил, что смогу его завести? Что смогу переломить этот страх? Наверное, дело вообще в другом: я только прикрывался этими идеями по «излечению зайки». Я тупо хотел его сам, наплевав на свои гомофобские терзания. Обычно ложились спать и я просто обнимал его, слабо сопротивлявшегося. А сегодня пошел дальше. Стал целовать. Сначала в шею, в загривок, где начинались мягкие белые волосики, потом спустился по позвоночнику и попробовал каждый бугорок языком и зубами. Так я смог спуститься до лопаток: дальше его футболка не растягивалась. — Гера! — меня бьют локтем. — Отъебись! Но я не внял. Рывком разворачиваю его на себя, забираюсь на него, придавливаю вихляющие руки, присасываюсь к губам. Феликс протестно мычит в меня, сначала пытается увернуться. Правда, я был настойчивее: заставил его затихнуть и даже открыть рот. Класс! Какой он трогательный, безответный, зайчишка-трусишка! Я уже отпустил его руки. Обхватил его виски и затылок, целую по-хозяйски, не только в губы. Он бровями двигает, пыхтит… О чем я думал, когда стал ползать руками по нему? Неужели предполагал, что дело закончится сексом? Придурок, вот и шарил по такому трогательному, щуплому и притягательному телу. Как это делать? Что нужно, чтобы партнеру было не очень больно? Какая поза менее травматична? Вообще не знал ни-че-го! Даже презерватива не было! Да еще и приставал не к кому-нибудь, а к парню с серьезным расстройством именно в этом направлении! Ну не придурок? При-ду-рок! На меня просто нашло! Мну его ягодицы, залез в штаны, вожу лицом по шее, по груди, стонать начал… Не слышал, что Феликс мне стал что-то просительно говорить, не чувствовал, что он напрягся, дышит прерывисто… В общем, у меня в паху все набухло, выпрямилось, заныло сладко, трусь о бедро моего зайки… и вдруг слышу крик: — Не-е-ет! Па-ма-ги-те! Пожалуйста, не надо! — орет Феликс. Меня словно по башке ударили, протрезвел. Смотрю на него, в глазах ужас, на губах улыбка, руки дрожат… Блядь! Я соскакиваю, наклоняюсь над ним, глажу по волосам: — Прости, прости, прости меня, я тупой идиот! Я… я не буду больше! — Уходи! — выдыхает он. — Нет! Я просто не буду больше! — Уходи! Не трогай меня! — Ты не должен быть один! Я не уйду! Прости! — Ты хотел… меня… уходи! Я не могу! — Прости! Филипп! Но я… — Я не Филипп! Оставь меня уже! — Хорошо! Я уйду. Но завтра я зайду за тобой! Никому не открывай! — Уходи! — Обещай, что никому не откроешь! — Обещаю! Даже тебе не открою! Убирайся! И я медленно сполз с дивана. Взял подушку, пошел к двери. — Я не уйду, если ты не закроешься! Он встает с дивана и, не смотря мне в глаза, подталкивает меня, выдворяет вон; щелчок, он закрылся. Вот есть такое выражение: «пеплом посыпать голову». Я готов и пеплом, и золой, и камнями, и говном! Какой я идиот! Придурок просто! Куда меня поперло! Силу психотерапевта почувствовал! Он же сказал тебе, что у него фобия! Своей страшной сексуальностью и профессиональными ласками вздумал его излечить? Придурок! Азат был очень удивлен, узрев меня в обнимку с подушкой. Но ничего не спрашивал, опять завалился спать. Время два ночи. Я тоже попытался уснуть. Ни фига! Не могу! Прокручиваю собственное долбоёбство в голове! Матерю себя и в то же время вспоминаю, как мне приятно было быть с ним, на нем, в нем… Завтра, завтра я всё исправлю, встану на колени перед ним, разрешу ударить, я вымолю… Не должно быть ужаса в его глазах, когда он на меня смотрит! Уснуть не могу. Всё мне мешает. Соседи шумят. Часы тикают. Лифт вдруг поехал. Слишком тихо. Какая-то девица вдруг заржала на улице! Опять часы тикают! Азат сопит, как паровоз. Вдруг звон стекла! Хм, кто-то буянит? Черт. Не могу уснуть. То нога чешется, то спина, то мозг. Машина еще на улице поехала куда-то! Смотрю на часы. Блин, уже пятый час! Кто-куда может ехать в это время? Азат что-то заговорил на сонном тарабарском языке. Сажусь. Понимаю, что не могу уснуть, не усну. Пойду курить, одеваюсь. В общаге никого, все угомонились. До конца сигареты не выкурил, решил подняться на восьмой этаж, дернуться в дверь, послушать… Дернулся… ОТКРЫТО? В комнате темно, холодно, пахнет какой-то химией. Почему так холодно? Ничего не было видно, и я решил включить свет. Феликса нет. Пледа нет. На оконном стекле зияет дыра и маленькая дорожка крови. Оглядываюсь: куртка, джинсы, обувь, телефон, сумка — всё на месте. У меня зашевелились волосы, желудочный спазм, липкий страх. Край шторы болотного цвета зажат перекидным календарем. Раскрываю: 22 ноября. Штора, которую я сам недавно повесил, стала закладкой. Что это за день? Или это случайность? У меня выступил пот… Может, Феликс поранился и просто вышел… Нет. Он не мог выйти босиком! Почему он поранился? Он сам открыл кому-то дверь? Он не мог! Я за это время приучил его открывать только мне, на мой музыкальный стук! Кто-то знал, что он сейчас один. Кто-то знал, что он открывает только на «тореадора». Кто-то подкараулил. И этот кто-то — клоун… И он всегда был в общаге. Боже мой! Надо звонить! Надо искать! Звук стекла, примерно минут сорок—пятьдесят назад! Как это много! Почему я не побежал тогда сразу! Черт! Буду звонить с его телефона… Руки трясутся… Взгляд вдруг падает на стену! Нет фотографии маленького Феликса! 22 ноября — м-м-м-м… это день смерти Феликса! Я виноват! Я виноват! Я всё испортил! Клоун пришел за ним, он дождался, когда меня не будет рядом! Штора — закладка… Это не знак? Человек, увидел Феликса только в начале сентября, связан с общагой, как-то узнал, что я по-особому стучусь к нему, при этом этот человек ни у кого не вызывал подозрений… Штора… Это… это наш новый комендант? Тот, который был так недоволен моей заботой о Феликсе! Или я наговариваю на нормального мужика? Звоню Панченко, еле разобравшись в телефоне Феликса… Дмитрий Сергеевич долго не берет. Звоню еще раз. Подхожу к окну. Жду, жду, жду… — Аллё… Феликс, ты чего в такую рань? — сонный голос на том конце сигнала. — Дмитрий Сергеевич! — заорал я совсем не то, что намеревался. — Маячка нет! Он успел его взять!