«Birds flying high, you know how I feel»
В сеульском метро снова давка. Время вроде бы не час пик, но вагон всё равно наполнен людьми от края до края. Больше всего на свете Хуна хотела бы сейчас оказаться дома в своей тёплой уютной кроватке, ну или хотя бы просто плюхнуться на освободившееся место, прежде чем затекут ноги… Но ей приходится лишь крепче сжать поручень, чтобы толпа случайно не вынесла её бренное тело из вагона не на той станции. Справа жмётся полнотелый мужчина в засаленном пиджаке, слева постоянно толкается какой-то рослый школьник с огромным рюкзаком. Половина вагона забита шумными, очень говорливыми туристами, другая половина вообще непонятно что делает здесь в такой час. Хуна часто ненавидит себя за то, что вынуждена снимать комнату на самой загруженной линии метро. И если бы в вагоне не работал кондиционер, позволяя урывками ощутить освежающую прохладу, можно было бы сойти с ума. Сделав глубокий вдох, она косится в окошко на двери и считает про себя сколько остановок осталось проехать, прежде чем этот ад наконец закончится. Взгляд скользит по толпе и цепляется за подростка с засаленными волосами. Тот сидит, уткнувшись в свой телефон, и играет в какую-то идиотскую игру. Прямо перед ним стоит миниатюрная девушка в персиковом кружевном платье и явно изо всех сил пытается удержать равновесие и не упасть каждый раз, когда поезд тормозит или набирает скорость. Она кажется хрупкой, словно фарфоровая кукла. И Хуна вдруг ловит себя на мысли, что с удовольствием бы рявкнула на этого патлатого подростка, чтобы тот встал и уступил место. Но в следующий момент двери открываются, и в вагон протискивается очередной поток людей, вынуждая всех потесниться, а вертлявый школьник слева опять наступает Хуне на ногу, заставив её забыть о каких-то там благородных порывах и рыкнуть на него. Она делает глубокий вдох, позволив сдвинуть себя ещё немного в глубь толпы, и продолжает отсчёт в надежде постичь дзен. Поезд трогается и погружается в туннель. Полный мужчина слева кашляет Хуне прямо в шею, обдав её смесью запахов табака, кофе и несвежего дыхания, но тут же извиняется. Сдерживаясь из последних сил, чтобы брезгливо не поморщиться, она очень сильно жалеет, что не успела купить утром маску. Полный отстой. Короче… Жизнь — вагон метро, и все мы в ней безвольные кильки. Давайте честно. Вот вы можете без промедлений и сомнений ответить, нравится ли вам ваша жизнь? Всё ли вас в ней устраивает? Вопрос, конечно, не из простых и требует уточнений. Само собой, всё в жизни не может складываться идеально и только так, как мы того желаем. Верно? Ну, в целом да. Но, может быть, вас хотя бы никто не бесит? Ранние побудки или вечерние смены совсем не изматывают, а работа приносит радость и моральное удовлетворение? Или хотя бы хороший доход? Вам не нужно переживать о росте цен на жильё? И на продукты? Ну, или хотя бы нет нужды каждый день трястись в забитом вагоне метро? Может быть, у вас нет проблем с родителями? И есть возможность получить высшее образование? Или вы имеете счастье довольствоваться хотя бы одним выходным в неделю, а лучше двумя? Или хоть находите утешение в объятьях очень надёжного, заботливого, любимого вами партнёра? Если хотя бы с одним пунктом из этого списка у вас всё в порядке, ваша жизнь явно лучше, чем у Хуны. Если же нет, ну… тогда добро пожаловать в клуб! Хуна ненавидит свою работу, на которой вынуждена впахивать без продыху почти каждый день либо с раннего утра, либо до позднего вечера, маленькую комнатушку, что снимает не в самом благоприятном районе Сеула, общую кухню и общий душ, которые приходится делить с соседями, счета за аренду, выжирающие большую часть её и без того мизерной зарплаты, цены на молоко, мясо, проезд в метро… А ещё мужчин. И тех, которые приходят к ней работу, чтобы как бы невзначай шлёпнуть по бедру или просто поглазеть, и тех, кто, словно рыба-прилипала, просит «номер телефончика», как и тех, кто настойчиво предлагает сняться в рекламе нижнего белья или заняться вебкамом. Впрочем, как и тех, кто пусть даже и против воли прижимается к ней вот так вот близко в толпе, полностью нарушая все возможные границы личного пространства. А ещё таких вот мелких чмошников, которые не могут поднять свой зад и уступить место или хотя бы перестать отдавливать ей ногу. Взгляд снова скользит по толпе и задерживается на той самой хрупкой девушке в персиковом платье. Она невысокая, и ей явно сложно держаться за поручень, даже приподнявшись на носочки, особенно в такой давке. Её волосы, длиной до плеч, перекрашены в золотистый, но чуть отросшие корни выдают родной чёрный цвет, а чёлка накручена на объёмную бигуди, отчего Хуна умилённо фыркает себе под нос, потому что находит подобный тренд очень забавным. Продолжая размеренно дышать в этой камере пыток, она почти отводит взгляд, как вдруг замечает движение где-то внизу. Сначала всё кажется более чем естественным: люди прижаты друг к другу настолько близко, что трудно разобрать, где чьи руки и ноги. Но, приглядевшись, Хуна понимает, что это абсолютно точно не обман зрения: мужчина рядом с тем самым патлатым подростком, что задротит в игрушку, сидит наклонившись слишком сильно вперёд. Он делает вид, что спит, поставив одну руку локтем на портфель и подперев ей подборок, но другая его рука абсолютно точно прячет телефон, который выглядывает из-под портфеля прямо у края платья персиковой блондинки. — Вот же мудила, — хрипит Хуна и, игнорируя недовольные взгляды и возмущения людей, стремительно протискивается вперёд, нещадно расчищая путь локтями. Блондинка шарахается назад, стоит преградить мужчине обзор и резко выдернуть спрятанный телефон, на разблокированном экране которого продолжается видеосъёмка. — Что ты себе позволяешь, нахалка? — опешив в первую секунду, этот урод тянется, чтобы вернуть телефон, но Хуна не позволяет ему получить желаемое, быстро перекинув тот в другую руку. — Это ты что себе позволяешь, старый извращенец?! — не стесняясь, рычит она в ответ прямо мужчине в лицо. — Думаешь, что можно совать камеру девушкам под юбки? Две женщины рядом испуганно охают, и одна из них лихорадочно одёргивает край своего узкого платья. Хуна оборачивается к растерявшейся блондинке через плечо и протягивает телефон: — Проверь и удали. Их взгляды встречаются на мгновение, и, поджав дрожащие губы, блондинка быстро кивает, а Хуна вновь поворачивается к агрессивному мудаку, который уже подскочил на ноги, сравнявшись с ней в росте. — Сейчас же верни мой телефон, воровка! — плюётся он возмущениями, а из его рта отвратительно несёт нечищеными зубами. — Это моя собственность! — Мне вызвать полицию? — обрубает Хуна, заслонив блондинку и взяв весь удар на себя. — Тут целый вагон свидетелей. Может быть, в вашем телефоне ещё много таких снимков? Давайте посмотрим их все в отделении полиции? Извращенец злобно пыхтит на неё, его взгляд бегает по её лицу, впиваясь в каждый миллиметр, а щёки покрываются багровыми пятнами от кипящей злости. Тем временем люди вокруг наконец проявляют интерес к разворачивающейся драме, женщины требуют проверить телефон прямо здесь и сейчас, дабы убедиться, что подонок не заснял и их, какая-то старушка громко бранится, патлатый подросток, сняв наушники, переводит взгляд с Хуны на её оппонента и обратно, а кашляющий толстяк пытается связаться с машинистом и вызвать полицию, чтобы повязать мерзавца с поличным. Приходится участвовать во всём этом хаосе и сдерживать напор чужой агрессии. Холодные пальцы невесомо скользят по запястью Хуны. — Я удалила… — тихо говорит блондинка и следом вкладывает ей в ладонь телефон. — Верни сейчас же, — требовательно и почти по слогам повторяет извращенец, одной рукой крепко прижимая портфель к груди, другой — схватив Хуну на плечо. — Я бы его разбила сейчас, но, боюсь, тогда полиция не сможет взглянуть на то, что ты там наснимал до этого, — шипит она в ответ, сбрасывая ладонь, от которой к коже липнут мерзкие мурашки. Тем временем по громкой связи отвечает обеспокоенный машинист. Когда поезд тормозит, Хуна зло чертыхается, осознав, что чуть успешно не проехала нужную станцию мимо. Извращенец всё ещё пытается вернуть себе телефон и тоже поскорее выйти, но пассажиры ему активно препятствуют. Телефон забирает пухлый мужчина, продолжая звать полицию. Даже патлатый пацан преграждает извращенцу путь к отступлению. Хуна же быстро протискивается между людьми и выпрыгивает на перрон, понимая, что уже и так опаздывает на свою смену. Ей надо поспешить, или штрафа за третье опоздание в этом месяце не миновать. А лишних денег сейчас нет. — Простите!.. — окликает звонкий решительный голос. Хуна оборачивается и видит на перроне ту самую блондинку в персиковом платье и отъезжающий позади неё поезд. — Тебе следовало остаться там и написать заявление, — вырываются слова, и Хуна сама удивляется тому, с какой пассивной агрессией это звучит. — Я… ну… — несвязно начинает блондинка, и если до этого она смотрела прямо Хуне в глаза, то теперь пялится куда-то в пол. — Не хотелось всё усложнять… — Вот поэтому таким, как они, всё сходит с рук, — бросает Хуна и только потом думает о том, что стоило хотя бы посчитать до трёх как минимум, ну, или остаться в поезде самой, прежде чем бросаться обвинениями. Но чтобы не растворяться в навязанном чувстве вины, она быстро напоминает себе, что ей всё ещё надо на что-то жить и опаздывать на работу категорически противопоказано. Тем временем блондинка косится на неё из-под своей длинной, упавшей на глаза чёлки уже без бигуди, и улыбается уголками губ: — Спасибо тебе, ты… У неё до безумия нежные черты лица, завораживающе подчёркнутые макияжем, тонкости которого Хуне почти не знакомы. На щеках румяна того самого морковного цвета, который ей очень нравится, а контур губ переливается блёстками жидкой помады. И глаза… Благородной лисьей формы со стремящимися к вискам уголками, обрамлённые ореолом длинных, чуть загнутых ресниц… Потрясающего медового цвета глаза. Мимолётная иллюзия их сладкого послевкусия прикасается к кончику языка. — Платья! — выпаливает Хуна, не выдержав зрительного контакта. — Не надевай платья, тогда никто не будет снимать твои трусы на камеру. Блондинка растерянно осматривает подол и даже чуть одёргивает край, словно пытаясь разгладить невидимые складки. Сама же Хуна сегодня в потёртых джинсах, любимых и единственных в её гардеробе, чёрной футболке, изношенных кедах и кепке. Тот ещё комплект бомжа. — Ладно, я опаздываю, — бросает она, прежде чем отвернуться и быстро зашагать по эскалатору, переступая через одну ступеньку. А в голове вертится настойчивая мысль, что смело и без промедлений заступаться за милых девочек в беде — это одно, а вот быть добрее к незнакомкам и мягче в выборе слов — это совершенно другое. И со вторым у Хуны явно проблемы. Высокомерная, холодная, циничная душнила. Ещё порой и без царя в голове. Так про неё говорят все бывшие, коих было три. Ни одна из них не смогла вытерпеть характер Хуны дольше трёх месяцев. Четвёртая сдалась в первый же день, по горячим следам предложив остаться друзьями. В общем, очень плачевная статистика. Да, кстати, ну просто, если вдруг вы ещё не поняли, Хуна — лесбиянка вплоть до азотистых оснований ДНК всех клеток своего бренного двадцатидвухлетнего тела. К счастью, двухминутное опоздание остаётся безнаказанным. Соседство их улицы с районом Хондэ обеспечивает большой поток людей. И местных, и туристов. Ну а кто откажется от хорошего сытного перекуса в свой обеденный перерыв? Или же выпить (не)множечко соджу и пожарить мясо после насыщенного рабочего дня? Каждая секунда в их забегаловке всегда на вес золота. А вечерние смены особенно безжалостны. Но управляющая сегодня в очень хорошем расположении духа, так что за опоздание не выговаривает. А даже подбадривает, пожелав продуктивной работы. И вот Хуна уже орудует массивным поварским ножом над большим куском свинины. Нужно успеть помочь нарезать как можно больше мяса, пока посетителей мало, а повар с помощником заняты приготовлением более сложных блюд. Как только в дверях появляются новые гости, Хуна всегда подрывается их встретить, предлагает жаровню, несёт меню, воду, закуски и приборы. Во время перерыва она иногда моет посуду, если нужно. А после закрытия смены ещё и занимается уборкой. В общем, отличный набор, главное, что платят сверху. За этот вечер Хуна успевает обслужить целую палитру разношёрстных гостей: и влюблённую парочку, и компашку прожорливых студентов, налегающих на бесплатные закуски, и убитых переработками офисных клерков, и туристов, изъясняющихся на ломанном английском, и хамоватого, быстро опьяневшего деда. И вот так почти каждый день. Конечно, если уж честно, Хуна не в восторге от своей работы и уверена, что могла бы делать что-то более высокоинтеллектуальное и приятное или хотя бы хорошо оплачиваемое, если бы могла позволить себе учёбу в универе или колледже. Но пока она может просто мечтать о стипендии, искать какие-нибудь курсы, откладывать деньги, ну и выживать. Как-никак, а о своём решении уйти из дома она ещё ни разу не пожалела. Потому что проживать каждый день бок о бок с осуждением и непринятием стало просто невыносимо ещё в выпускном классе старшей школы. В полночь, закрыв дверь за последними засидевшимися посетителями, она наконец может с облегчением вздохнуть, рухнув на ближайший стол. Напарница по смене жалуется на боль в спине, причитая, что им снова пришлось задержаться. А Хуна лишь радуется про себя, что ей завтра не в утреннюю смену, и впервые за последние несколько часов проверяет телефон. «Придёшь сегодня выпить? Один напиток за мой счёт» Прямо то, что нужно этим вечером. Особенно, когда тут такой аукцион щедрости. «Скоро буду!» — быстро печатает Хуна и успешно отскребает себя со стола. В баре прямо через дорогу работает её единственный друг, являющийся представителем мужского пола, Пак Чонсон. И если он предлагает выпить за его счёт, отказываться нельзя. На самом деле Хуна не очень любит бары, потому что там всегда много мужчин, голодных до женского внимания. Но за барной стойкой Чонсона ей всегда спокойно, потому что максимум, что может сделать с пьяной Хуной её проверенный временем и не одной банкой пива друг — это маркером пририсовать усы. Да и вообще, её бренное тело его абсолютно не интересует, потому что у неё как минимум нет члена. Этим вечером в баре довольно оживлённо, но не катастрофически людно — всё-таки будний день и даже не пятница. Найти место у барной стойки не составляет труда. — Не приходила ко мне целую неделю, но стоило написать про халявную выпивку — и вот ты здесь, — ворчит друг вместо приветствия. — Я не в том финансовом положении, чтобы отказываться от халявной выпивки, — парирует Хуна, забираясь на высокий стул. — Снялась бы уже хотя бы в одной рекламе, или куда тебя там звали, может быть, зажили бы с тобой по-другому, — сварливо замечает Чонсон, агрессивно взбалтывая чей-то коктейль. — Принципиально не торгую телом, — сухо отвечает она уже в который раз на это заезженное нытьё. — Сделай мне «Лонг-Айленд». — Могла бы выбрать что-то новое, у нас в меню, вообще-то, теперь есть фирменные коктейли от бармена. — Пожалуй, воздержусь, — Хуна натягивает ту самую кринжовую лыбу ровно на две секунды и снова продолжает с убитым выражением лица: — Просто «Лонг-Айленд». Чонсон угрюмо фыркает и отворачивается, чтобы перелить напиток, приготовленный для клиента, из блендера в красивый тонкий стакан. Хуна достаёт свой телефон, надеясь позависать в интернете, пока друг готовит её заказ. Она бездумно листает ленту Инстаграма, когда чья-то ладошка трижды быстро хлопает её по плечу. — Привет, Хуна! Звонкий голосок привлекает внимание, выступив на первый план среди чужих разговоров и играющей на фоне музыки. И Хуна тут же узнаёт его. — Привет, Юни, — отвечает она, опустив телефон экраном вниз, и оборачивается к подошедшей подруге. Та явно сегодня на работе, об этом говорит униформа, в которую одета подруга, волосы убраны в высокий, эстетично потрёпанный пучок, глаза подчёркнуты аккуратным макияжем, на выразительно изогнутых губах алая помада. Юна встречает своей всегда безумно тёплой и открытой улыбкой, от которой у Хуны всё ещё порой ёкает сердце. — Пришла к нам расслабиться после тяжёлого дня? — и подмигивает. — Да, вечер четверга — отличный повод, чтобы запить тяжесть накопившейся недели, — бубнит Хуна, неловко улыбаясь. — Разве сегодня твоя смена? Я думала, что ты работала вчера… — Ага, на этой неделе ужасно выматывающий график, — обречённо вздыхает Юна. — Ненавижу перерабатывать, но у сменщицы заболел маленький ребёнок, так что пришлось выйти. — Мы так и не сходили на ночной рынок... — Обязательно сходим, — Юна виновато поджимает губы и ласково поглаживает Хуну по плечу. — Нужно сделать это до того, как я потрачу все деньги в этом месяце, — хмыкает Хуна, хоть они обе знают, что она та ещё скряга, а деньги для ночных вылазок держит в отдельном кошельке. — В следующий вторник я вся твоя, — бодро обещает подруга, складывая пальцы в «Окей», на что Хуна лишь кивает и улыбается, отлично понимая, что и на этой неделе та, скорее всего, снова умотается на работе и учёбе, что забудет об этих незначительных планах. — Ты пришла сюда потрепаться или по делу? — раздаётся недовольное ворчание Чонсона, который безо всякого смущения буравит Юну взглядом. — Клиент из VIP-зала просил повторить для него сет шотов, — отвечает она, мастерски игнорируя грубоватый тон, и, вновь улыбнувшись Хуне, уходит. По горлу лезет тяжёлый вздох. Хуна переводит взгляд на хмурого друга, когда тот со стуком ставит перед ней приготовленный коктейль. — Ты мог бы быть немного вежливее, вы всё же вместе работаете, — осторожно замечает она, крепко сжав пальцами стакан, на случай если право на халявную выпивку придётся защищать. — Я достаточно вежлив с ней, — бурчит Чонсон. — Ты ведь знаешь, мне не нравится, что она всё ещё вьётся рядом с тобой, словно ничего не произошло. — У нас ничего и не произошло, мы друзья, — спокойно отвечает Хуна и прижимается губами к трубочке. — Ну, конечно, — друг недовольно закатывает глаза. — Ещё скажи, что больше ни на что не рассчитываешь. — Если честно, то уже не рассчитываю, — вздыхает Хуна, делая ещё глоток. — Думаю, что нам с Юной и правда лучше оставаться друзьями. — Ещё бы, — скептически фыркает друг. — С такими, как она, лучше не связываться. Никогда не знаешь, когда в голову ударит их очередной приступ гетеронормальности. — Бисексуальность всё ещё существует… — негромко возражает Хуна, пробурчав себе под нос, и помешивает трубочкой кубики льда. — Не существует, — категорично огрызается Чонсон, впрочем, как и всегда, стоит завести об этом разговор. — Они просто неопределившиеся гетеро, открытые для экспериментов. Знаешь, сколько таких экспериментов у меня было? Она просто флиртовала с тобой два месяца, а затем скатилась в гетеросексуальность на вашем первом свидании. Так это обычно и происходит… Всё было немного не так, но Хуна не успевает возразить, потому что её внимание привлекает движение на небольшой импровизированной сцене в конце зала, куда выходят два музыканта и… Алкоголь лезет не в то горло, прожигая себе путь ледяной свежестью. Когда та самая блондинка из метро останавливается в центре и кланяется зрителям, неприятное давление в груди мешает откашляться. — Кто это? — спрашивает Хуна, повернувшись к другу. — На сцене? Наша новенькая, — отвечает он, бросив беглый взгляд в сторону сцены и хмыкнув. — Боссу очень понравилась идея живых выступлений. Слышал сегодня на репетиции, как она поёт, очень даже. — Добрый вечер, — мягкий голос из микрофона обрывает бессвязные объяснения Чонсона, в которых Хуна на самом деле и не нуждалась. — Меня зовут Ким Сона, и для меня большое удовольствие выступать для вас сегодня. Под жидкие аплодисменты она забирается на высокий стул и, подтянув к себе стойку с микрофоном и отбросив пряди волос за левое плечо, чуть кивает музыкантам. Первые ноты, складываясь в аккорды, звучат очень знакомо, хоть Хуна очень плохо разбирается в современной музыке, особенно в джазе. Но мысли об этом не успевают сформироваться во что-то цельное, потому что как только в следующее мгновение блондинка из метро, новенькая певица, она же Ким Сона берёт первую бархатистую ноту, Хуне кажется, что ножки стула, на котором она сидит, начинают качаться. А первая строчка наполняет изнутри не только потому, что ласкает слух, но проникает прямо внутрь, разливаясь всеми цветами радуги в её душе. За свою не очень длинную и всё ещё очень бессмысленную жизнь Хуна, кажется, влюблялась миллиарды бесполезных раз. В улыбки, в прикосновения, в шелковистость волос, в глаза, в цвет губной помады. В старшей школе она вообще отличалась ужасной влюбчивостью. Но в голос… в его глубину, пробирающую до дрожи мягкость, в его сказочно воздушные переливы и бархатистую утончённость она, похоже, влюбляется впервые. Ноты одна за одной словно нанизывают её нервы на спицы. Лёгкие сжимаются, отказываясь выпускать уже переработанный воздух и вдыхать новый. А по пальцам струится ток, даря странное чувство на грани наслаждения. Золотистый свет софитов скользит по завитым волосам Ким Соны, прыгает по её порхающим ресницам, бликами очерчивает лицо и вырисовывает насыщенную тень под линией губ, которыми она прижимается к микрофону, мурлыкая в него строчку за строчкой. Каждая из них выворачивает Хуну наизнанку, оставляя тонуть в блаженной пустоте. И если в метро Ким Сона показалась заурядной беспомощной девочкой, маленькой серой мышкой, а её образ смешался с другими в толпе проходящих мимо незнакомцев и почти сразу стёрся из памяти вместе с гулом проезжающего поезда, то прямо сейчас его очертания проступили на передний план так резко и ярко, что затмили собой всё, что существовало во Вселенной с момента её сотворения миллиарды миллиардов лет назад. Обозначая новое начало. Чего-то до потери пульса прекрасного.«It's a new dawn It's a new day It's a new life for me And I'm feeling good» Nina Simone — Feeling Good