«I've been sleeping so long in a 20-year dark night and now I see daylight»
Свет софитов — это, конечно, обалденно. Просто потрясающе. Романтично до жути. Прямо как в старом музыкальном фильме из девяностых. Но… Хуна пока не уверена, что хотела бы чувствовать себя влюблённой. Опять. Однако следующим вечером после смены она снова приходит в бар. Чисто из любви рисковать своим и без того неустойчивым ментальным здоровьем. И Чонсон бросает на неё очень подозрительный взгляд. — Сегодня халявной выпивки не будет, — предупреждает он, когда она садится напротив него за барную стойку. — Сделай что там у вас самое дешёвое, — отмахивается Хуна, косясь на пустующую сцену через плечо. — Сегодня ведь тоже будет выступление? Замешательство на лице друга сменяется тем самым пониманием, смешанным со вспыхнувшим в его глазах энтузиазмом. Наверное, потому что он видел этот фильм уже тысячу раз и знает наизусть все реплики главных героев. В общем, Хуна для него как открытая книга. — Так ты здесь ради Соны? — спрашивает он достаточно громко. И она, немного запаниковав, хлопает ладонью по столу, желая заткнуть болтливого друга своим хмурым взглядом. — Оу, оу, я понял… Ну, она уже выступала, и сейчас у неё перерыв. Хочешь, позову её? — Что? — шепчет Хуна, опешив от столь внезапного развития событий. — Нет! Но Пак Чонсона уже не остановить. — Эй, хён! — тот окликает проходящего мимо барной стойки менеджера. — Позовёшь Сону поболтать, если она не занята? — Пак Чонсон, — шипит Хуна сквозь зубы, но друга эти звуки агрессии ничуть не смущают. — Я сейчас уйду. — Не уйдёшь, — хмыкает он и, как и всегда, с невозмутимым выражением лица принимается протирать и без того идеально чистые бокалы. Хуна недовольно поджимает губы и очень хочет назло этому придурку встать и уйти, тем самым явив миру подтверждающую её слова решимость, но тело, словно оцепенев, продолжает оставаться на месте, и только пальцы нервно барабанят по столу. Чонсон тем временем лишь усмехается. — Чонсон-щи, ты звал меня? — раздаётся совсем близко, и Хуна специально отводит взгляд в сторону, лишь бы не выдать то, как гулко вдруг заколотилось сердце прямо в горле. — Что-то случилось? — Боже, к чему эти формальности? Мы ведь уже договаривались, что ты можешь называть меня оппой, — задорно отвечает Чонсон и ставит стакан с мохито на барную стойку с характерным звоном. — Коктейль за счёт заведения. Ты сегодня хорошо постаралась. — Ой, спасибо, конечно, — неловкие нотки проскальзывают в гипнотизирующем голосе Соны, и Хуне очень хочется обернуться и до мельчайших деталей рассмотреть выражение её лица в этот момент, но она упорно продолжает пялиться в сторону: — У меня очень слабая переносимость алкоголя, а мне ещё дальше выступать… — Вот как, — вздыхает друг. — Мне правда жаль, ты ведь так старался для меня, — практически мяукает Сона и, по идее, если бы Чонсон не был бы геем, наверное, у него бы уже встал от этой милой интонации. Но пока выкручивает изнутри только Хуну, а ведь она даже не смотрит на обладательницу этого голоса. — Ну ничего, ничего, хочешь, я налью тебе что-нибудь безалкогольное? Сок или газировку? — Можно колу? — Да. Эй, Хуна! — друг окликает слишком внезапно, и тело само реагирует, инстинктивно развернувшись на зов, о чём Хуна тут же сожалеет. Стакан шумно скользит по гладкой поверхности, и пальцы каким-то чудом успевают перехватить его, пока содержимое не выплеснулось за край. — Угощаю, — лыбится Чонсон, игнорируя несомненно убийственный взгляд, которым Хуна была бы не прочь свернуть этому надоеде шею. Их с Соной глаза встречаются, и та растерянно охает, без сомнений узнав, кто перед ней. Хотя, пожалуй, было бы странно, если бы она успела забыть Хуну так быстро, ведь они столкнулись в метро буквально вчера. — Рада вновь встретиться, — Сона чуть кланяется и заправляет несколько упавших вперёд прядей волос, обратно за ухо. А Чонсон смотрит на подругу тем самым почему-ты-не-рассказала-мне-что-вы-знакомы взглядом, словно его предали самым непростительным образом. — Привет, — бросает Хуна, поджав губы, изо всех сил стараясь не задохнуться. — Я должен представить вас друг другу? — с сомнением интересуется Чонсон. — Да, пожалуйста, — тут же выпаливает Сона, а Хуна лишь кивает. — Что ж, тогда… Сона, познакомься, это моя подруга Сон Хуна, она работает здесь неподалёку и иногда заглядывает к нам выпить. Хуна, это Ким Сона, наша новая певица. Хуна бегло осматривает Сону с ног до головы, стараясь не задерживать взгляд, чтобы не выдать сжирающее изнутри любопытство. На той снова платье, только на это раз почти в пол, летнее, в светло-розовую клетку и с острым рубашечным воротником. Сона выглядит такой нежной и лёгкой, словно героиня рекламы освежающего напитка или уходовой косметики для школьниц. В общем, она во вкусе Хуны во всех смыслах. — Ничего себе, либо мир так тесен, либо это судьба… — между тем по-детски восторженно лопочет Сона, и это тот самый момент, чтобы сказать что-нибудь супермилое или романтичное, расположить к себе, но скептическое замечание вырывается прежде, чем удаётся его отфильтровать. — Ну, видимо, нет, раз мы вышли на одной станции метро. Что ж, теперь вы, должно быть, понимаете, почему у Хуны нет девушки. Сона растерянно хлопает глазами и на долю секунды, кажется, даже закатывает их, но быстро опускает взгляд, снова неловко поправив волосы: — Ах да, и правда… Лишь бы не ляпнуть что-нибудь ещё, Хуна обхватывает губами трубочку и отпивает щедро предложенный ей коктейль. Сона тоже садится за барную стойку через три места от неё и принимает от Чонсона бокал с газировкой. Друг, тем временем снова принявшись натирать бокалы, исподлобья смотрит на Хуну, и игнорировать его взгляд, как и всё его существование в принципе, становится весьма сложно. Но Хуна старается, продолжая маленькими глотками пить свой коктейль. — Как я могу к тебе обращаться? — раздаётся голос Соны, нарушая хрупкое душевное равновесие, за которое Хуна отчаянно пытается уцепиться. Она поднимает взгляд на Чонсона, брови которого в ожидании её ответа взлетели, как чайки, и только потом чуть оборачивается к Соне. — Можно просто онни. Раз уж этот говнюк тебе оппа. — Так, ты, паразитка! — возмущается друг, явно недовольным подобным сравнением. — За коктейль платишь сама. Хуна готова заскулить от обиды, потому что в карманах её джинсовки денег кот наплакал, но внешне она очень достойно принимает эту участь, гордо приподняв подбородок. — Давай тогда я заплачу, — внезапно предлагает Сона, и Хуне кажется, будто ножки стула в этот раз реально сломались, позволив ей провалиться в бездну неловкости. Видимо, уловив эту перемену в повисшей паузе, Сона быстро добавляет: — В благодарность за прошлый раз. — Оу, нет, не надо, я сама, — приходится перебить и начать судорожно ковыряться в карманах, вытаскивая смятые купюры. — Но ты правда выручила меня… — пытается настоять Сона, явно смущаясь говорить о случившемся в подробностях перед Чонсоном, который, вне всяких сомнений, уже навострил уши. — Нет-нет, это лишнее, — заверяет Хуна и с громким шлепком кладёт деньги на стойку, не менее громко двигая их к предателю. — Столько хватит? — В самый раз, — отвечает вредный говнюк, демонстративно пересчитав все купюры. — Отлично, вот и подавись своими деньгами, жлоб. А голос Соны звучит просто потрясающе обалденно, даже когда она очаровательно посмеивается, кажется, умиляясь развернувшейся почти семейной драме. Мимо барной стойки проходят несколько парней, один из них постукивает её по плечу и кивает в сторону сцены. — Мне нужно снова выступать, — Сона спрыгивает с высокого барного стула и улыбается так широко, что её глаза пропадают в полумесяцах. — Может быть, поболтаем ещё после, онни? Это предложение познакомиться поближе, озвученное прямым текстом. Шанс, о котором Хуна и не мечтала, собираясь прийти в бар сегодня вечером. Но, вместо того чтобы вцепиться в него мёртвой хваткой, она сама не понимает, почему вдруг опять позорится. — Со… со мной? Сона бегло прикусывает нижнюю губу и, тут же выпустив её из плена зубов, вновь широко улыбается, заставляя сердце метаться в грудной клетке, хаотично стукаясь то о лёгкие, то о рёбра, то о полупустой желудок. — Да, я бы хотела узнать тебя лучше, онни. — Ты не заслуживаешь такого везения, — подытоживает Чонсон, после того как Сона уходит. Сцену заливает приглушённый свет софитов, струны рояля порождают первые звуки мелодии, а Сона негромко выдыхает в микрофон, и Хуна, кажется, опять забывает, как правильно дышать. На кончике языка растекается освежающий мятный привкус, перед глазами переливаются мерцающие огни, радужными зайчиками скользящие по золотистым локонам Соны, а её голос наполняет собой всё существо Хуны до дна живота, словно вода из чистейшего источника омывает собой давно позабывший о влаге потёртый глиняный чайничек. И это ощущение непередаваемо космическое. Где-то за гранью реальности. Она чувствует на себе тот самый цепляющий за душу взгляд, продирающий, выгрызающий и ломающий все преграды, которые пыталось выстроить её глупое, ещё не залеченное, разбитое несколько раз подряд сердце. Сона смотрит на неё из-под упавшей на глаза чёлки и поёт слишком нежно, словно водит мягким пёрышком по коже Хуны, вызывая короткие замыкания в каждой клетке тела. Хуна понятия не имеет, что это за песня. Она никогда не слышала её даже где-то на радио. Тем более та на английском, а Хуна вообще в нём не сильна и на работе способна выдать лишь пару заученных фраз не без ужасного корейского акцента. Да и вообще, не считает этот язык мелодичным. Нет. Стоп. Поправочка: не считала. Потому что каждая строчка, срывающаяся с алых губ Соны, снова переворачивает мир вверх дном, преодолевая силу гравитации. Именно так начинается то, что обычно оставляет на сердце Хуны новые и новые рубцы. Сона исполняет несколько композиций. Вчерашняя тоже повторяется. Хуна не знает, сколько длится всё выступление: потерявшись во времени, она теряет и себя, оторвавшись от реальности, и, когда свет над сценой гаснет, чувствует, словно очнулась от прекрасного сна. Быстро допив коктейль, Хуна уходит в уборную и прижимает к щекам влажные холодные ладони, пытаясь побороть жар, вдруг вспышкой обдавший всё лицо. Затем зачем-то поправляет волосы, пропуская сквозь них пальцы, как расчёску, и решает заправить футболку в джинсы, чтобы та не висела мешком. Оценив свой внешний вид в отражении зеркала, она вдруг ловит себя на мысли, что всё не так уж и плохо. Хуна, конечно, не тратит время на макияж и не может похвастаться обширным гардеробом, но природные данные пока не подводят, и грех на них не выезжать. Посетителей в баре становится меньше, некоторые из них, вероятно, направляются в клуб чуть дальше по улице, чтобы продолжить гуляния, другие — завершают свой вечер, прощаясь друг с другом. Сначала Хуна хочет вернуться за барную стойку, но к ней приёбываются два каких-то появившихся там нетрезвых мужика, приглашающих вместе выпить по стопке чего покрепче, так что она решает послоняться где-нибудь у дверей, взглядом пытаясь выцепить светлую макушку, розовое платье, ну, или хотя бы кого-то из музыкантов. — Уже уходишь? — вдруг раздаётся прямо за спиной. Прежде чем обернуться, Хуна успевает мысленно перекреститься. И да, она атеистка. И что? — Уже поздно, — зачем-то ляпает совсем невпопад и тут же хочет хлопнуть себя по лбу. Сона понимающе поджимает губы и кивает. Вблизи она ещё красивее, чем со сцены. И если забыть об инциденте в вагоне метро, то, кажется, это первый раз, когда они настолько близко, что Хуна может разглядеть каждую ресничку, обрамляющую её выразительные лисьи глаза. — А ты? — вдруг спрашивает она, пытаясь спасти разговор, который чуть сама не загубила. — Я… — задумчиво тянет Сона. — Вообще-то, хотела бы выпить чего-нибудь. Присоединишься? Хуна успевает стиснуть зубы, прежде чем из её рта вырвется очередная глупость, тем самым выиграв для мозга несколько секунд на подумать. Сона же растерянно хлопает глазами, явно смутившись повисшей паузы. — Не хочешь? — спрашивает она уже с меньшей уверенностью. — Там сидит неприятная компания, — торопливо отвечает Хуна, но голос, как назло, отражает совсем не ту палитру эмоций. Совсем не хочется, чтобы Сона вдруг неправильно всё поняла и решила, что Хуна не хочет проводить время в её компании. Только вот интонация скорее выходит раздражённой, чем располагающей: — Да и у меня не осталось налички. Так что… В общем, это крест на её личной жизни. На этом остаётся разве что реально попрощаться и свалить. Ну, а что тут ещё сказать? — Если хочешь, то можем купить пиво в «Seven Eleven», — вдруг так спокойно и естественно предлагает Сона, спасая ситуацию, будто бы они знакомы сотню лет и каждый день после работы покупают пиво в супермаркете напротив. Чтобы больше ничего не испортить, Хуна просто молча кивает, прикусив язык. На улице бродят ночные гуляки, а последний поезд в метро уже уехал, так что домой только на такси (сразу нет) или пешком (Хуне не впервой). Не самый быстрый способ, конечно, но в ночных прогулках есть своё очарование. Они позволяют забыть о дневных проблемах и дарят возможность просто проветрить голову, избавив её от всего ненужного. Так что Хуна никогда особо не расстраивается, что порой тратит на дорогу домой часа два и последние жизненные силы. Купив пиво, они с Соной садятся прямо на тротуар. Летний асфальт хорошо прогрет и медленно остывает, выпуская на свободу накопившийся за день жар. — Где ты работаешь? — интересуется Сона, открыв свою банку. Хуна рукой показывает на вывеску своей забегаловки, ровно через один дом: — Оу, правда? Тогда я обязательно как-нибудь зайду. — Ну… не то чтобы наше место какое-то особенное… Цены могли бы быть и пониже, но… Центр, понимаешь? — Да, в нашем баре тоже не самые низкие цены, — посмеивается Сона и делает ещё глоток. — Поедешь домой на такси? — спрашивает Хуна, стараясь сменить тему. Разговоры о работе не приносят ей никакого удовольствия. Как и сама работа, что очень взаимосвязано. На самом деле она не любит, если к ним в забегаловку приходят её друзья и знакомые и видят то, чем она занимается. Но… она мало кому говорит об этом. Да и выставлять за порог того же Чонсона просто невежливо, учитывая сколько халявной выпивки он ей наливает. — Нет, я буду ждать первый поезд, потом поеду домой… Отосплюсь и вечером снова буду здесь. — А… вот как. А я, ну… наверное, пешком пойду, — снова сбивчиво отвечает Хуна. — Ты живёшь где-то недалеко? — изумляется Сона, и её мимика настолько очаровательно-живая, что Хуна чувствует, как по губам ползёт невольная улыбка, но тут же поджимает их и быстро качает головой. — Не то чтобы прям рядом, но два часа — и я дома. — Ого, два часа — это довольно долго, — вздыхает Сона. — А я до своего дома не дойду и за два. Тут только на метро ехать часа полтора. — Много, — подытоживает Хуна и не находит ничего лучше, как трусливо прижаться губами банке, глотая пиво. А сама проклинает свой неприспособленный к разговорам с незнакомыми людьми мозг. Но тот не подаёт никаких признаков жизни. Делая вид, что часы его работы на сегодня уже закончились. — Ты живёшь одна? — снова спрашивает Сона, проявляя инициативу. — Да, с семьёй сейчас почти не общаюсь. Так что… Я, можно так сказать, сама за себя. — О, знакомо. Я теперь тоже живу одна. И с семьёй тоже не особо поддерживаю связь, — неуместно весело отвечает Сона, слишком будничным и беззаботным тоном. — Ну… точнее, они вроде не против, но я стараюсь лишний раз не брать трубку. Думаю, они обижаются, но вряд ли наш разговор закончится как-то приятно, знаешь? Этот всплеск откровения накрывает Хуну с головой. Ставя в тупик и разрывая её на чувства одновременно. Ей бы хотелось сказать, насколько это знакомо, пусть и немного иначе. Пусть она та, кто ждёт этих нежеланных звонков, а не избегает их, но так или иначе… Похожие чувства звенят в ней не менее звонко. Но Хуна говорит лишь: — Знаю. И понимающе кивает, глядя Соне в глаза. — Из плюсов: могу возвращаться домой под утро, и никто не заставляет отчитываться, — хмыкает Сона столь же бодро и чуть закашливается, поперхнувшись пивной пеной. Хуна несмело похлопывает её по спине. Повисшая пауза оседает приятной тяжестью на плечах. Они никуда не торопятся, просто сидят на пустой улице, застыв во времени, ещё совсем не зная друг друга, и это так потрясающе хорошо. — Почему ты живёшь одна? — Сона снова первой прерывает их неловкое, но всё же почему-то уютное молчание. — Ох, ну, наверное, так проще… — бормочет Хуна, пальцами чуть сжимая и разжимая банку. — Пока ещё не встретила человека, который смог бы со мной ужиться, — и украдкой бросает взгляд на Сону, перекатывая по кончику языка свой вопрос, прежде чем наконец произнести его вслух: — А ты? Почему ты живёшь одна? На первый взгляд не похоже на то, что с тобой… сложно ужиться. Алые губы Соны трогает аккуратная улыбка. Парящая и настолько живописная, что достойна кисти да Винчи намного больше Джоконды. Может быть, хорошо, что Хуна никогда не бралась за карандаш или краски и не пробовала раскрыть себя в искусстве, иначе потеряла бы себя в ворохе нескончаемых эскизов. Любоваться линей этих губ уже достаточно, чтобы познать всю глубину сотворённой природой красоты. — Наверное, ещё не встретила человека, с которым хотела бы ужиться, — подмечает Сона легко и непринуждённо, а Хуна всё ещё вполоборота смотрит лишь на её губы, наблюдая за тем, как они меняют форму на каждом слове. — Вот оно так… Зной ушедшего дня давит на плечи, наполняя тело неконтролируемой тяжестью. И с каждом глотком она ощущается всё сильнее. Оставляет Хуну без сил на сопротивление, делая её безумно ведомой в разговоре, не позволяя ей уйти, но и мешая подбирать слова. Охваченная этим состоянием, она лишь глубже вдыхает в себя ночную духоту, улавливая нотки сладкого цитрусового парфюма, маленькими глотками продолжая отпивать пиво. — Выходит, ты встречалась с кем-то, да? — вопрос Соны — новый толчок вперёд. Наверное, в любой вдруг обстановке Хуна бы моментально почувствовала себя запредельно некомфортно, но в пустом животе приятным теплом плещется алкоголь, от Соны веет покоем и уютом, а её голос магнитит сильнее любой техники гипноза. — Да, было такое… Но ничем серьёзным это не закончилось, — отвечает она, сразу обозначив финал этого ряда непримечательных историй из своей жизни. — А ты? — Ну, если отношения в интернете считаются? — усмехается Сона. — У меня не было таких, — пожимает плечами Хуна, и всё следующее мгновение они смотрят глубоко друг другу в глаза, прежде чем по телу крадётся паника, заставив испугаться своей вечно скептичной натуры, любящей вставить эти ненужные три копейки. — Но, наверное, да, — быстро добавляет Хуна и переводит взгляд на асфальт. — Чем они закончились? — Ничем серьёзным для нас с ней, но чем-то очень серьёзным для меня? — голос Соны становится чуть тише, чуть слабее и чуть беспомощней. Словно она не уверена в том, что подобрала правильные слова, ощупывает каждое по буковке и осторожно выкладывает, приоткрывая чужому взору ранимую часть себя. — Первым огромным сожалением за всю мою короткую жизнь. В горле как-то странно пересыхает. Обычно так бывает с похмелья, но прямо сейчас Хуна не может уловить причину. — Потому что вы так и не встретились? — спрашивает она, слепо доверившись своей интуиции, вслушиваясь в богатый эмоциональными полутонами голос Соны. — Думаю, хорошо, что мы так и не встретились, — звучит и чуть горько, и просто, и честно, и всё ещё легко. — Знаешь, вообще-то, начало было настолько идеальным, словно в какой-то романтической дораме. Мы тогда слушали одну женскую группу, познакомились в одном фанатском аккаунте и очень сильно сдружились. Я записывала каверы на песни, а она любила рисовать участниц. Примерно так всё и началось… Мы созванивались и могли днями напролёт обсуждать новые фотографии, видео, мероприятия… И в какой-то момент стали всё больше делиться друг с другом личными проблемами. В школе, в семье… Пытались помочь друг другу найти силы не сдаваться. Не помню, была ли я вообще привязана к кому-то из друзей так же сильно, как к ней. Хуна впитывает в себя каждый звук, слова Соны будто скользят по нотам, превращая сказанное ею в уникальную, сокровенную мелодию. Которую очень страшно прервать, спугнуть и уже не услышать вновь. Но Хуна чувствует, что должна хоть что-то сказать в ответ, а не играть роль немого слушателя. — У меня не очень много друзей, — мямлит она, а пиво, как назло, закончилось. Ресницы Соны порхают в такт наполняющему грудь Хуны дыханию. — Знаешь, пусть это покажется несерьёзным, но после признаний быть вместе даже на расстоянии было правда замечательно. Доверять кому-то своё сердце. Рассказывать о своих мечтах. Верить в то, что вы предназначены друг другу. В самых прекрасных и возвышенных формулировках. — Звучит романтично, — Хуна пытается вспомнить, было ли хоть в одной из её историй, нечто подобное, но все всплывающие в голове воспоминания о её прошлых чувствах кажутся приземлённее некуда, с банальными, скупыми, недосказанными признаниями: — И что случилось? Хуна знает, что Сона хочет поделиться. Это странно и совсем непривычно. Даже Юна никогда не была с ней настолько открытой. Да и сама она не особенно любит рассказывать о себе, о семье, друзьях и бывших. Хуна вообще не считает, что хоть что-то в её жизни заслуживает рассказа, монолога или хотя бы краткого изложения в форме акростиха. С Соной они знакомы в общей сумме разве что два часа, а её уже пустили за порог, раскрыв то, что обычно люди пытаются спрятать да поглубже, под слоями умело сотканной паутины лжи. И, кажется, Хуна встречает такого человека впервые. — Я думаю, что у неё появилась нездоровая одержимость мной, — Сона просто и бегло подбирает слова, а в её голосе переливаются эмоции до трепета мелодично. — Сначала я не понимала этого. Наоборот, её речи и правда всегда звучали очень красиво. Она всегда говорила, что в её жизни существую лишь я. И всё, что она делает, лишь ради меня. Но со временем моих чувств ей словно стало мало, и у неё появилась необходимость постоянно контролировать всё, что я делаю: с кем общаюсь, как провожу своё личное время, что выкладываю в соцсетях, — Хуна скользит взглядом по хрупкой и чуть напряжённой фигуре Соны, а взгляд замирает на её тонких пальцах, украшенных сплетёнными из бисера колечками, подмечая то, как Сона кистью вращает банку пива по кругу: — Она стала прикапываться ко мне, проверяла всех моих новых друзей, следила за тем, онлайн ли я, сталкерила моих одноклассников и их аккаунты, даже писала некоторым из них в личку. В какой-то момент я начала чувствовать, что она знает обо мне те вещи и детали, которые я никогда не рассказывала, или то, что ей бы даже не следовало знать. Мне нужно было постоянно отчитываться, где я, отвечать ей, даже если я не хочу или не могу, и я почти ежедневно чувствовала себя виноватой после её жалоб. Ведь каждая наша ссора заканчивалась вымученным примирением, а разговор — обвинением в том, что очень сильно любит меня, а я это совсем не ценю. Наверное, она хотела, чтобы я была помешана на ней так же, как она была помешана на мне. Чтобы каждый мой вдох был лишь ради неё. Всем бывшим Хуны буквально никогда не было до неё дела. Они уж точно никогда не жили ради неё, а она никогда не жила для них. Пыталась. Очень хотела стать кому-то замечательной девушкой, стремилась научиться этому, но постоянно чувствовала, что делает недостаточно и совсем не так, как нужно. И, в который раз вновь осознавая, что вновь не может ухватиться и крепче сжать чужую ладонь, просто отпускала, позволяя людям уйти. Она никогда не была той, кто держал, и никогда не была той, кого пытались удержать. Поэтому всё, что говорит Сона, находится за гранью понимания Хуны. Непонятно буквально ни грамма. Но в сердце вспыхивает желание понять. Постичь то, что она всегда очень хотела отыскать и создать. Не в форме нездоровой одержимости и без эмоциональной борьбы за выживание. Всего лишь найти способ стать кому-то чем-то большим, чем удобное, но пустое место. — Однажды она написала мне, — чуть тише продолжает Сона: — «В этой жизни никто и никогда не будет любить тебя так, как я». И, наверное, из уст говорящего эти слова должны были прозвучать как-то по-особенному романтично, но мне, которой они были адресованы, написанное показалось настолько эгоистичным… И тогда я впервые подумала, что лучше бы никто и никогда не любил меня так, как она. Хуна за всю жизнь даже не задумывалась о том, была ли вообще хоть кем-то любима. Разве что своей собакой, наверное, пока та не умерла. Как и не задумывалась о том, действительно ли любила кого-то в ответ. Чтобы это можно было громко назвать любовью. Чтобы только так, раз и навсегда, целиком и полностью. Чтобы это была не просто симпатия или дикая влюблённость до судорог во всём теле. Потому что Хуна не представляет, как без всего этого вообще можно сказать кому-то: «Я тебя люблю». Постоянно влюбляясь в новых людей, она больше всего на свете боится обмануться и перепутать это мимолётное, первостепенное влечение с той самой любовью. Поэтому рассказ Соны комом оседает прямо у неё в горле, мешая глотать. — Вы оборвали общение? — несмело поглядывая на Сону, давит из себя Хуна, не желая показаться равнодушной. — Ну… мне пришлось это сделать, — вздыхает та и тоже допивает пиво, опрокинув в себя остатки. — В какой-то момент я устала и просто сказала себе: «Хватит», — Сона опускает банку на асфальт с характерным глухим бряканьем: — Сейчас, вспоминая об этом, я думаю, что, скорее всего, она любила не меня, а свою любовь ко мне. То есть в каком-то смысле себя, а не меня… Понимаешь, о чём я? Она поворачивает голову и смотрит прямо, а в уголках её губ прячется мягкая, но чуть грустная улыбка. И её лицо в бликах тусклого фонаря и неоновой вывески супермаркета не менее прекрасно, чем в свете софитов. Под взглядом удивительных лисьих глаз Хуна способна лишь кивнуть, поджав губы, только бы не спугнуть этот момент. Его невесомость, чуткость и искренность. Лёгкий смех, словно воздушная трель, сбегает гармоничными полутонами вниз, когда Сона расслабляется, улыбаясь уже открыто. Без утаек. И только расслабившись следом, как по щелчку, Хуна понимает, что всё это время тоже была до предела напряжена, вытянута в струну, словно кто-то пытался её настроить, но переусердствовал, и она чуть не лопнула. — Хорошо, что я могу вот так рассказать об этом, мне становится легче… — говорит Сона ещё ласковее, и Хуна уверена, что слышит в её голосе благодарность. — Не боишься, что… узнав это, я могу как-то навредить тебе? — прокашлявшись, спрашивает она не то чтобы как-то очень серьёзно, но осторожно. Просто Сона перед ней такая открытая и такая прекрасная. И это совсем не то, что Хуна ожидала от их можно считать первого разговора. Да и вообще, это совсем не то, что вы в принципе ожидаете, знакомясь с кем-то. — Почему вдруг ты должна навредить мне? — честно удивляется Сона, и это доверие, на мгновение кажущееся Хуне слишком слепым и наивным, на которое она сама уже давно не способна, пугает её до дрожи в пальцах: и тревожной, и манящей. — Нет, не боюсь. Я не думаю, что ты захочешь мне навредить. — Но ты ведь совсем меня не знаешь, — Хуна опускает взгляд, пугливо разрывая их возникшую эмоциональную связь. Но только та никуда не исчезает, а вспыхивает с новой силой, когда тонкие пальчики Соны прикасаются к её бедру чуть повыше колена. — Я хочу узнать тебя лучше, но… пока только я что-то рассказываю о себе. Она слышит, как Сона пододвигается, как тихо-тихо шуршит ткань её платья, и аромат духов улавливается чётче и ярче. — А что ты хочешь узнать? — Хуна позволяет себе поднять взгляд на мгновение и снова уводит его в сторону, отчего-то вдруг запаниковав ещё сильнее. — У меня всё было проще. С людьми, с которыми я встречалась, — отрывисто продолжает она, уже не глядя на Сону, совсем не чувствуя себя готовой к задушевным откровениям, ведь не способна на них даже сама перед собой. — Я была не тем, что им было нужно. Больше мне нечего рассказать. — Я просто хочу узнать о тебе всё, что можно, онни, — но, кажется, Соне они и не нужны. Осознание этого скатывается с плеч непосильным грузом. — Я люблю светлое пиво, — вдруг бойко выпаливает Хуна, наконец повернувшись и посмотрев на Сону открыто, всё ещё ощущая тепло её ладошки на бедре даже через ткань затёртых джинсов. — Что? — Сона растеряно хлопает глазами, — Ох, чёрт, а мы… мы пили тёмное? Почему ты ничего не сказала в магазине? — и надувает губы. — Ну, ты захотела тёмное, я не стала возражать. — Тогда мы должны купить и выпить светлое! — а её рука покидает бедро, но тут же ловит Хуну за локоть, заставляя подняться следом. Сонный продавец ночной смены немного удивлён тем, что они ещё не ушли, это несложно прочитать в его взгляде, но он ничего не говорит, просто называет цену, принимает оплату и желает хорошего вечера. Отчаянно пытаясь не зевать. На кассе Хуна скользит взглядом по стеллажу с шоколадками и вдруг ловит себя на мысли, что хотела бы купить какую-нибудь из них. Например, с орешками или же молочную, в отдельных ломтиках. Тот самый далёкий вкус детства. Купить не для себя. Нет. Для той, из-за кого пульс на левом запястье стучит чётче и громче, наполняя всю ладонь нарастающей дрожью. До кончиков пальцев. Первый признак. Так это обычно и начинается. Из раза в раз. Каждый как первый. Каждый грёбаный раз, стоит Хуне влюбиться.«I don't wanna look at anything else now that I saw you. I can never look away» Taylor Swift — Daylight