«Here's to us, here's to love»
Утром приходит напоминание от хозяина квартиры об арендной плате. До конца этой недели придётся выплатить всю сумму да ещё и с учётом грабительской надбавки. Ну, или найти другое жильё. Хочется разве что закрыть глаза и провалиться обратно в безмятежный сон, но жгучий ком в горле не позволяет сбежать от безжалостной реальности. Хуна вытаскивает себя из кровати и голодная едет на работу. Покривив душой и совсем отчаявшись, она всё же решает обратиться за помощью к друзьям. Ей всегда непросто просить их о чём-то подобном, к вопросу денег Хуна в принципе относится весьма болезненно и старается всегда сама решать свалившиеся проблемы. По пути на работу она пытается взять себя в руки, мучительно раздумывая, к кому ей сначала стоит обратиться: к Чонсону или к Юне. Но их угрюмые лица лишь сильнее загоняют её в тупик. И, судя по тому, что эти два заклятых врага вдвоём заваливаются к ней в жральню и заказывают одну бутылку соджу на двоих прямо в разгар рабочего дня, что-то не так. — Поверить не могу, что он вот так с нами поступает из-за какой-то херни, — буркает Юна, лихо влив в себя стопку и даже не закусывая. — Просто у него маленький член, — Чонсон выпивает следом. — Откуда знаешь? Проверял? — Чутьё. — Что у вас случилось-то? — настороженно интересуется Хуна, расставляя на столе закуски. — Не каждый день увидишь вас выпивающими вместе. — У нас новый долбанутый управляющий, — кисло поясняет Юна. — И он конченный дегенерат, — подвякивает ей Чонсон. Хуна пихает ему тарелку с редькой, чтобы тот не наклюкался раньше времени. — Он наорал на меня за то, что я, видите ли, слишком долго была в туалете. — А меня штрафанул за то, что я зависал в телефоне, когда в баре не было ни души! Как тебе такое?! — А ещё мы все в этом месяце без премии, — отчаянно стонет Юна, уронив голову на руки. Хуна сочувственно поглаживает её по спине. — Тогда вам обоим лучше не напиваться в щи, — ворчит Хуна, забирая соджу. — Принесу-ка я вам чай. Чонсон опрокидывает в рот последнюю стопку, но бутылку покорно отдаёт и принимается уныло жевать редьку. — Прошло только полдня, а он уже бесит меня в десять раз больше, чем ты, — жалуется он Юне. — Я уволюсь, — отчаянно вздыхает та. — Даже не думай! Он только и добивается того, чтобы нас выгнать и набрать людей по знакомству. — И почему такие красавчики всегда оказываются на деле конченными мудаками, — причитает Юна, забирая из рук Хуны тёплую чашку чая. — Работать рядом с ними просто невыносимо! — Ух, я ещё устрою тебе тяжёлую жизнь, Ли Хисын, — грозится Чонсон, захлёбываясь на первом же глотке. В общем, свесить свои проблемы на друзей Хуна так и не решается. К тому же она и так уже занимала у Юны, совесть не позволит ей поставить подругу в ещё более затруднительное положение. Спустя два дня Хуна отчётливо понимает, что не успеет собрать нужную сумму денег. Ну никак. Кроме арендной платы ей всё ещё надо оплачивать проезд, что-то есть и тратиться на мелкие бытовые расходы. Как бы она ни пыталась их сократить, они всё равно вылезают её кошельку назло. Приходится платить за телефон, воду и пачку прокладок. Потому что, как по закону подлости, на пороге те самые мерзкие дни. Всё, чего она хочет, — покупать для Соны подарочки и водить на свидания. А они всё ещё так и не поговорили о том, что между ними происходит. И нужно ли им обеим, чтобы это продолжилось. Или же лучше пусть оно закончится, так и не начавшись. Вечером, обдумав все возможные варианты того, как быстро найти деньги, взвесив все возможные «за» и «против», Хуна всё же переступает через свои бесполезные прямо сейчас принципы и спрашивает у соседа, нужна ли его другу модель. Самодовольная улыбка топчет её задетую гордость, но Хуна лишь кивает, соглашаясь приехать куда и когда надо. Сосед возвращается к ней на следующий день, диктует время, адрес и телефонный номер, который Хуна абсолютно точно не собирается добавлять в свой список контактов, так и оставив запись на листочке. Чтобы как-то унять свои переживания, с утра она принимает холодный бодрящий душ, дарящий телу потрясающую лёгкость. Приехав по нужному адресу, немного медлит на входе, но, к счастью, встречает девушку-визажиста, и это дарит надежду на то, что всё будет в порядке. — Хён не обманул, что ты красивая. Точно раньше никогда не снималась? — интересуется фотограф, а Хуна лишь утвердительно мычит в ответ, стараясь игнорировать его оценивающий взгляд. И у неё почти получается, пока визажистка наносит ей лёгкий макияж и поправляет волосы. Выданные короткий топ и безразмерно широкая рубашка, кажутся инородными. И заставляют чувствовать себя раздетой. А яркий блеск тяжёлой и пошлой липкостью обволакивает губы. На Соне похожий оттенок смотрелся совсем иначе: желанно и сексуально. На себе же Хуна ощущает его чужим. Прежде чем выйти под лучи студийного света, она делает глубокий вдох и на всякий случай застёгивает ещё одну пуговицу на рубашке, отчаянно веря, что это может как-то ей помочь. Импровизированная съёмочная площадка выглядит так себе. Кресло, хрустальный бокал с водой, белый фон. Как-то пусто. Но Хуна старается отбросить сомнения, напоминая себе, что на самом деле ничего не смыслит в фотосъёмке, чтобы как-то оценить обстановку. Она неловко встаёт рядом с креслом, ожидая указаний. Фотограф жестом просит её опуститься в кресло, помогая принять нужную позу. Хуна лишь неразборчиво растерянно угукает, чувствуя себя задеревеневшей куклой. Ну, или окоченевшим трупом. В зависимости от того, что приятнее для фантазии. — Я скажу тебе, что делать, просто расслабься, — заверяет фотограф, похлопав её по бедру. И желание вывернуть ему руку за подобную развязность шевелится глубоко внутри. Но Хуна держится, как бы неприятно ей ни было. Она просто напоминает себе, что живёт в мире тупых мерзких мужчин. И прямо сейчас ей некуда бежать. Вспышка ослепляет. Хуна потерянно моргает, пытаясь привыкнуть к яркому свету, неподвижности и идиотской, вычурной позе, и послушно поворачивает и наклоняет голову так, как ей велят. Нужно просто расслабиться. И войти во вкус. В средней школе ей нравилось фотографироваться. Фотоальбомы, что, возможно, всё ещё хранятся в доме её родителей, всегда были заполнены снимками и стояли на полках, плотно прижавшись друг к другу. Но старшая школа полностью стёрла из неё любовь к фотоснимкам, оставив лишь ненависть к себе. — Можешь наклониться в другую сторону? Чтобы было видно шею, — механически следовать указаниям, оказывается, не так уж и сложно. — Мики! — зовёт фотограф, и стилистка тут же выбегает вперёд. — Поправь рубашку. Расстегни пуговицу наверху и сдвинь ворот на левое плечо. Хуна хотела бы возмутиться, что не согласна на такой элемент эротики. Но благодарна, что прикасается к ней хотя бы девушка. Это вызывает намного меньше негативных эмоций. И всё же она чувствует себя отвратительно открытой. И очень уязвимой. — Да, да… Вот так лучше. И, чёрт возьми, как же сильно она устала быть слабой и зависимой. — Думаю, всё на сегодня, — наконец звучат спасительные слова. Хуна торопливо поднимается, запахнув излишне открытый ворот рубашки. Она просто хочет как можно скорее получить свою любимую удобную одежду обратно, замотаться в неё, словно в защитный кокон, и уехать домой. Но ей всё ещё нужно забрать то, ради чего она сюда пришла, — деньги. Наконец переодевшись обратно в собственные вещи, Хуна стирает с губ липкую помаду в тесной уборной. И снова чувствует себя собой. И в глубине души чуть ли не плачет от счастья, что всё закончилось. И её даже не убили. — Ну как? Понравилось? — липнет вопрос со спины, Хуна хочет поморщиться, но изо всех сил старается не выдать себя и просто поправляет родную к телу растянутую футболку. — Не хочешь выпить со мной кофе? — Пожалуй, не в этот раз, — отвечает она как можно отстранённее, но не грубо. По крайней мере до тех пор, пока не получит деньги. — Стесняешься, что ли? — хмыкает фотограф. — Ладно, держи сколько обещал, — и протягивает небольшой конверт. — У меня много идей для фотосессий, которые можно было бы попробовать. Приходи ещё, и я заплачу в два раза больше. Пальцы крепче сжимают бумагу. — Я передам твоему другу, если буду не против. — Ты такая холодная, аж дух захватывает, но мне это нравится, — признаётся он, явно очарованный её неприступностью. — Тогда дай знать, если заинтересуешься. Деньги, к сожалению, не придают кошельку приятной тяжести. И, получив их, Хуна ничуть не чувствует себя лучше. Скорее, даже хуже. Потому что мысль вновь получить их вот так просто селится на задворках её сознания, отказываясь испариться и никогда больше не возвращаться. Потому что позировать перед камерой не так уж и сложно, нужно просто привыкнуть. Хуна ведь как-то привыкла обслуживать и пьяных, и грубых, и наглых посетителей, управляться с нарезкой мяса в одиночку, если потребуется, таскать тяжёлые коробки от поставщиков и отдраивать все залитые маслом плиты по окончанию смены. Привыкнуть можно к чему угодно. Даже к тому, что неприятно или вызывает полное отвращение. Мысли притупляет тягучая головная боль. Усталость берёт верх над каждым нервным окончанием, стоит опуститься на сиденье в метро. Хуна пытается сопротивляться, потому что знает, что обязательно пропустит нужную ей станцию, если сейчас отключится. Но глаза слипаются, как бы она ни пыталась удержать их открытыми, раз за разом всё больше погружаясь в удушающую дремоту. В центре снова людно, несмотря на ранний вечер. Как всегда, много иностранцев, что без стыда и совести пялятся на неё на эскалаторе. С трудом Хуна доползает до работы, очень сильно жалея, что отказалась от выходного ради каких-то шестидесяти тысяч вон, на которые либо сможет наконец купить себе еды, либо покрыть долг. Одно из двух. На телефоне высвечивается сообщение от Юны, которая приглашает заглянуть после смены в бар и угостить едой или чем-нибудь покрепче. Но Хуна не успевает ответить, потому что её, как назло, зовут на кухню. На самом деле она очень хочет прийти в бар. Пожрать, выпить и, может быть (читать как «обязательно»), увидеться с Соной. Возможно, после стопки водки набраться смелости для важного разговора. Или хотя бы издали услышать её голос. Она на всё согласна. Но прямо сейчас, всё ещё продолжая утопать в долгах, Хуна хочет лишь скорее стать свободной, чтобы, вновь почувствовав почву под ногами, решиться стать для кого-то кем-то больше, чем просто интрижка. Вечер ничуть не отличается от предыдущих. Пропитанный потом и въедающимся в кожу запахом шипящего жира, звоном нескончаемой в раковине грязной посуды и лёгкой ноющей болью в пояснице. Хуна даже забывает о разломавшем всю её рутину утре. Только вот оно само решает напомнить о себе. Очередной заказ мяса и пива. На самом деле Хуна валится с ног от усталости и с трудом держится перед посетителями, старательно игнорируя всё, на что пришлось бы попусту тратить остатки жизненных сил. Например, исходящий от недовольных клиентов негатив, чрезмерную болтовню, косые взгляды или мужское внимание. Всё, что может вывести из равновесия её изнеможённые тело и дух. Но в этот раз слух почему-то вылавливает из общего гула зала негромкие, но цепляющие комментарии, когда один из парней наклоняется к своему другу и, не отрывая от неё взгляда, спрашивает: — Разве это не та девушка с превью на канале Чарли? — Что? Покажи! — Это точно она. Я уже купил её фотки. — Эти?.. Ну не знаю… Разве она похожа? Да и фотки не очень… Обычно Чарли снимает что-то погорячее, — разочарованно комментирует кто-то ещё из компании. Хуна не видит, кто, лишь слушает, застыв на месте. — Она новенькая модель, наверное, поэтому. — Просто это была эстетичная фотосессия, вы ничего не понимаете, — отзывается первый. — Но люди хотят увидеть её снова, я уверен, что Чарли обязательно загрузит что-то ещё… — Может, познакомимся с ней? В это самое мгновение внутри Хуны что-то щёлкает, запуская безвозвратный неконтролируемый спусковой механизм. Ненависть к этому прогнившему миру мужчин всегда слепит ярче фар несущихся по встречке машин. — Что за фотки? — бесцеремонно спрашивает она, нависнув прямо под обсуждающими её посетителями. Явно не ожидая ничего подобного, парни за столом молча пялятся на неё. И лишь один из них поражённо и восторженно произносит: — Точно она... Именно у него Хуна и выхватывает телефон. Руки начинают крупно дрожать сорвавшейся с цепей злостью. Она не жила иллюзией, что фотограф не будет пускать на неё слюни. Да и сама фотосессия хоть и не была эротической, но казалась весьма откровенной. Только вот одно дело использовать эти снимки для портфолио, и совсем другое — выставлять их в своём блоге в интернете, чтобы потешить своё эго и эго таких же озабоченных подписчиков. И уж тем более продавать… — Значит, Чарли… — шипит она. А один из парней наконец отмирает и громко возмущается: — Слышь, ты что это себе позволяешь? — Заткнись, — рычит Хуна, из последних сил сдерживая в себе желание разбить чужой телефон или влупить кому-нибудь со страшной силой. Ведь у неё всё ещё красный пояс по тхэквондо. И она в отличном настроении, чтобы сломать кому-нибудь руку. Парень, что сидит к ней ближе всех, резко встаёт, оказавшись выше почти на голову. — Эй, малая, ты ничего не путаешь? Принеси наш заказ поскорее, или мне позвать хозяина? — Сам себе принеси, — огрызается она, швырнув телефон на стол. Лимит обслуживания отбитых уродов на сегодня подошёл к концу. Ей кричат что-то унизительное в спину. Другие посетители взволнованно оглядываются. Напарница крутит пальцем у виска. А из комнаты персонала выскакивает управляющая, чтобы узнать, что происходит. И Хуна знает, что извинения «за счёт заведения» сегодня будут справедливо вычтены именно из её без того отвратительно маленькой зарплаты, но ничто из этого её не останавливает. Она пулей проносится в кладовку, громко хлопнув за собой дверью. Единственное, что ей сейчас жизненно необходимо, — это найти свой кошелёк, вытащить из него полученные утром грязные до тошноты купюры и порвать их. Или сжечь. Нет, лучше она швырнёт их этому козлу прямо в лицо. Кошелёк. Хуна ищет его в сумке. В карманах джинсовки. В фартуке. Под столом. Под стульями. Осматривает всю кладовку. И зло рычит, когда прямо под руку начинает настойчиво названить Пак Чонсон. — Да что такое?! — недовольно чуть ли не гавкает она, поставив звонок на громкую связь, продолжая по кругу перетряхивать свой и без того пустой рюкзак. — Слушай, Хуна, — напористо начинает друг, явно не уловив, что момент не самый подходящий. — Извини, что лезу не в своё дело, но между тобой и Соной что-то случилось? Ты не собираешься к нам наконец прийти? Она спрашивает о тебе целую неделю. — Чонсон, давай не сейчас? — раздражённо просит Хуна, отчаянно перерывая свой рюкзак в который уже раз, всё ещё цепляясь за последнюю надежду. — А когда? Зная тебя, ты можешь откладывать это до бесконечности! — возмущается друг. — Сначала ты устраиваешь в клубе сцены ревности, а затем вовсе пропадаешь. Что опять за хрень начинается? Это невыносимо во всех смыслах. Голова начинает кружиться, а рот наполняется чуть резковатой горечью. Хуна внезапно чувствует себя такой безвольной и бессильной, словно из неё разом вытащили все кости, оставив тело растекаться бесформенным желе. Она сейчас либо кого-то убьёт, либо сдохнет от накатившего отвращения к самой себе. Так ещё и Чонсон, как всегда, в очень подходящий момент начинает капать на мозг своими нравоучениями. — Отстань от меня, пожалуйста! — срывается Хуна. — Прекрати уже пытаться устроить мою личную жизнь за меня! — Хуна… — Не сейчас, сказала же! Она не швыряет телефон только потому, что купить новый сейчас уж точно никак не сможет и вынуждена беречь этот постоянно лагающий кусок железа, как исторический трофей. В голове в хаотичном порядке мелькают фрагменты из воспоминаний о сегодняшнем дне. Хуна ненавидит своё худое, желанное другими тело, ненавидит то, как выживает в тесной метр на метр квартире, ненавидит то, что не может отложить хоть немного денег на своё будущее, да и вообще, сам факт того, что у неё даже нет шанса на передышку. И каждый раз стоит попытаться перешагнуть через свои принципы, она вязнет в этой отвратительной реальности ещё сильнее. Ей нравился её кошелёк, а теперь придётся купить новый. В нём осталась и наличка, которую Хуна так и не успела внести на карту через банкомат. Но похер на это. Похер на то, что за свои унизительные мучения Хуна в итоге не получила ни копейки. Хуже всего то, что в кошельке была банковская карта, на которой Хуна пыталась скопить хоть какую-то сумму денег побольше своей зарплаты, а теперь ей придётся пойти в банк и в полицию, и все эти проблемы свалились на неё просто потому, что она согласилась на лёгкие деньги. Вселенная явно приготовила достойное наказание. Ведь God is a woman. Ноги дрожат, когда Хуна с трудом выползает из кладовки на кухню и, едва контролируя тело, шатающееся из стороны в сторону, выходит на улицу через чёрный вход. И, слава богу, повар проявляет высшую степень человечности и понимания, просто сделав вид, что он её не заметил. Хотя, возможно, он просто очень занят срочным заказом. В висках стучит. И тяжело дышать. Хуна сползает по стене в грязном закоулке за рестораном и роняет голову на колени. Одна часть её неугомонного сознания в панике кричит как можно скорее во всём разобраться, найти выход из этой экстренной ситуации. Другая часть просто хочет сдохнуть. Лишь бы не чувствовать себя до крайности жалкой хотя бы пять минут. В конце концов, эти пять минут растягиваются в час, пока Хуна сидит, провалившись в бесконечный поток мыслей и сожалений. О том, что согласилась продаться за фотки, что не положила деньги на карту сразу же, что не спрятала кошелёк в рюкзак и плохо следила за своими вещами... Она до сих пор не может понять, выронила ли где-то его сама или же всё же стала жертвой редких, но метких карманных воров. Нужно было просто набраться смелости и занять немного денег у друзей. Тогда Хуна смогла бы сразу закрыть вопрос с жильём и просто бы продолжала корячиться на работе, зарабатывая на долг. Теперь же придётся решать, что делать дальше. Забить на выплату аренды? Или попроситься на ночлег в ресторан? Или, может быть, Чонсон пустит её пожить к себе на чердак? Нужно ли пойти в полицию и заявить о пропаже кошелька? Закрыть в банке действующую карту и оформить новую? И снова искать деньги. Без права на отдых. Хуна ненавидит капитализм. И не прочь переродиться в любой антиутопии. Либо просто оборвать эти мучения и больше никогда не рождаться. — Онни? Застывшее время отмирает. И если до этого Хуна верила, что сгинула во временной дыре, то нет, вот она, всё ещё здесь и просто прогуливает свою рабочую смену, отсиживаясь за мусорными баками. Подняв голову, она видит в проходе неловко переминающуюся с ноги на ногу Сону с небольшим пакетом в руках. — Я нигде не могла тебя найти, — растерявшись, начинает та, — сначала подумала, что твоя смена закончилась, но управляющая сказала, что твои вещи всё ещё на месте, так что я решила поискать тебя поблизости. Отвернувшись, Хуна быстро проводит ладонями по щекам, стирая с них литры пролитых слёз, которыми оплакивала свою никчёмную, бесполезную жизнь. И теперь ей ещё хуже от мысли, что её буквально застали врасплох. Один этот факт заставляет чувствовать себя ещё более жалкой. — Что-то случилось? — взволнованно спрашивает Сона, явно почуяв неладное. — Всё нормально, — глухо отзывается Хуна, изо всех сих стараясь не шмыгать носом, чтобы не выдать себя. Но слёзы и сопли, как назло, стекают к кончику носа. Сона мнётся, но всё же, словно собравшись с духом, решительно шагает вперёд, поставив пакет на землю. — Точно? Я слышала, что вы поругались с Чонсоном, — продолжает она уже настойчивее, желая то ли подбодрить, то ли вывести на честный разговор. И Хуна жалобно фыркает от досады, потому что уж кто-кто, а Чонсон — самая последняя из проблем в её бесконечном списке. И предательские слёзы опять наворачиваются на глаза, размывая границы реальности. Она торопливо прячет лицо в ладонях, чтобы хоть как-то скрыть масштабы своего позора. — Боже, онни, прости, я сказала что-то не то? — перепугано шепчет Сона, не упустив из вида ни малейшей детали. Она застывает на несколько мгновений, в которые Хуна пытается сморгнуть слёзы, а затем садится на корточки прямо напротив, чтобы заглянуть ей в лицо, словно они всего лишь играющие в песочнице дети, а не увязли во взрослой жизни по самые уши. — Онни, послушай… Я волнуюсь за тебя, — от столь встревоженного признания Соны на душе ещё тяжелее, потому что Хуна совсем не хотела, чтобы кто-то вдруг чувствовал себя виноватым в её проблемах. — Я же вижу, что у тебя что-то случилось. Может быть, я тебя чем-то обидела? Хуна так и не научилась разговаривать словами через рот. Было особо не с кем. И, возможно, она уже никогда не научится, слишком уже многое в себе придётся менять. Поэтому всё, что она может, — это отчаянно покачать головой. — Тогда что? Ладошка Соны поглаживает её по колену. Хуна уже и забыла, каково это — показывать кому-то свою слабость, самое уязвимое место из всех возможных. Она из тех, кто привык сам решать все возникающие проблемы. Она одна проживает свои резкие взлёты и постоянные падения. Даже когда рядом друзья или же просто кто-то тёплый и мягкий, к кому можно прижаться как можно ближе в поисках призрачного утешения. Она со всем научилась справляться сама. — Ты можешь мне рассказать, я выслушаю, — Сона несмело стискивает ладони Хуны, сжимая подрагивающие пальцы и прогоняя окутавшую их дрожь. — Или можешь ничего не говорить и просто поплакать, если хочешь. Оказавшись в её объятьях, Хуна вдруг чувствует, как надломленный во многих местах, едва удерживающий её изнутри стержень окончательно ломается. Потому что невозможно всё время терпеть это ледяное безжизненное отчаяние. Сона аккуратно укладывает её голову себе на плечо, обнимая, словно маленького ребёнка, именно так, как Хуне и было нужно, но так, как её никто и никогда не решался обнять. Она всегда была той, кто умел давать отпор, она в любой ситуации старалась быть примером стойкости и выдержки. И быть для других тем самым крепким, надёжным плечом, в котором всегда нуждалась сама, но не знала, как попросить. Хорошо, что Соне оказались не нужны никакие просьбы. Хуна просто беспомощно плачет ей в плечо, а внутри так гадко и тошно, что мутит, и во рту всё ещё горько от обиды и злости настолько, что хочется просто навсегда исчезнуть из этого конченного мира. Но сладкий аромат цитрусовых духов Соны, особенно ярко ощущающийся в изгибе её шеи, ласковые прикосновения её рук и убаюкивающее дыхание окутывают спасительной пеленой, приглушая губительный коктейль всех отравляющих чувств. — Всё наладится, — обещает мелодичный голос и, словно ингалятор, помогает Хуне вдохнуть как можно глубже. — Деньги, — шепчет она всё ещё надломлено, но чуть более смиренно, решаясь на маленькое, но столь непосильное прежде откровение. — У меня снова проблемы с деньгами. Мне нужно оплатить аренду комнаты, иначе меня выкинут на улицу. Пальцы Соны легко и ритмично постукивают по её плечу, словно играют беззвучную мелодию по чёрно-белым клавишам. — Почему ты никому не сказала? — Я не хочу снова влезать в долги, у всех достаточно и своих проблем, — признаётся Хуна, шмыгнув носом, и ладонями стирает оставшиеся дорожки слёз с опухших щёк, но, кажется, рано. — Ненавижу свою жизнь. Совсем не знаю, что мне делать, — вырывается следом. — Я больше не могу. Я так сильно устала. Моя жизнь буквально ничего не стоит, в ней нет ничего хорошего. Нет денег, нет нормальной работы, нет времени на учёбу, нет никакой надежды на то, что всё обязательно наладится, — и только узоры, которые пальцы Соны выводят на её плечах, помогают не захлебнуться в новой волне накативших слёз. — Я просто выживаю. Каждый день выживаю как получится. Но всё… Всё, я больше не могу. Сона укладывает подбородок ей на макушку. На мгновение Хуне даже кажется, что теперь она полностью спрятана в пуленепробиваемой броне вместе со шлемом. — Онни, ты так много работаешь… — прерывая её негромкие всхлипы, Сона осторожно прикасается к лицу Хуны, вынуждая отклониться назад и поднять на неё взгляд. — Может быть, тебе нужно немного отдохнуть? Хуна вот-вот окажется на улице почти без денег, а может быть, и работы лишится. У неё нет времени на отдых, ей нужно как можно скорее придумать, как выжить завтра. — Хочешь пожить пока у меня? А Сона не даёт и секунды, чтобы перевести дыхание. — Далековато от центра, но зато рядом с метро, — быстро продолжает она, явно считав на лице Хуны замешательство от столь внезапного предложения. — И тебе не нужно будет платить за аренду. Если хочешь, можешь взять небольшой отпуск и отдохнуть сколько тебе нужно. Или остаться насовсем. Я не против, всё равно я сама нечасто бываю дома, ты мне не помешаешь. Хуна садится прямо, смаргивая оставшиеся в уголках глаз слёзы и убирая с лица выбившиеся вперёд и прилипшие к щекам волосы. — Что? — Что? — так же растерянно повторяет Сона. Лисьи глаза широко распахнуты. Едва-едва напуганы и капельку смущены. Прямо как в тот первый день, когда они встретились в вагоне метро. Или когда Хуна бессовестно пялилась на неё в баре, потягивая коктейль. И в парке. И на станции метро. И между жадными поцелуями под градусом алкоголя. — Ты серьёзно? — хрипит Хуна, кое-как разлепляя губы. — Да, а что такого? — прямо отвечает Сона, и её взгляд становится ещё более ясным, чётко давая понять, что она сказала именно то, что хотела. Не ради красивого слова. Не из жалости. И уже точно не под влиянием момента. И губы Хуны трогает безнадёжная усмешка. — Просто ты предлагаешь мне жить вместе, когда мы даже не встречаемся. — Ну, кому-то же из нас нужно делать первый шаг, если ты не можешь. Тихий смешок оседает на губах. Хуна была той, кто украдкой ухаживал, одаривал мимолётными знаками внимания, но они всегда были настолько несмелыми, их никогда не было достаточно, чтобы добиться чего-то большего. И чтобы сохранить это большее. В отношениях ей всегда не хватало прямоты и даже принципиальной, непреклонной жёсткости. Чтобы кто-то потребовал от неё быть рядом, вцепился в неё зубами и не отпускал, требуя всю любовь без остатка. Возможно, в душе она потенциальная жертва для абьюзивных отношений. К счастью, непреклонность Соны совсем иная. Не губительная. Не жёсткая и не категоричная. Упорная, но спасительная. — Послушай, Сона… — обречённо вздыхает Хуна, первой потупив взгляд. — Я не самый лучший вариант для отношений, знаешь ведь. — Так и думала, что ты скажешь что-нибудь такое, — чуть осуждающе хмыкает Сона. — Я просто хотела бы знать, могу ли на что-то рассчитывать или мне лучше сразу отступить… Ты то ухаживаешь за мной, то пропадаешь. Я не очень понимаю, что это всё значит. О нет, я что, тебя расстроила? — и взволнованно охает, стоит Хуне снова спрятать лицо в ладонях. — Нет-нет, всё хорошо, — бубнит из-за забора из пальцев Хуна, а её опухшее от слёз лицо теперь пылает от смущения. А она совсем не планировала ни первое, ни второе, и уж тем более не в присутствии девушки, от которой внутри взрываются миллиарды тысяч ярких фейерверков. — Прости, если была немного холодна в последнее время, я не хотела, чтобы ты надумала себе лишнего из-за этого. Оправдание так себе. Но до предела искреннее. Будучи без денег Хуна постоянно чувствует, как летает на эмоциональных качелях. А в подобной нестабильности иногда сложно отыскать в себе силы на отношения. Ей просто нужно было найти правильный момент, чтобы разобраться в своих чувствах. Отбросить в сторону порывы безрассудной влюблённости и посмотреть, что останется в сухом остатке. — Я не знаю, что мне думать, если честно… — признаётся Сона, и уже этого Хуне вполне достаточно, чтобы с головой утонуть в закружившем вихре чувства вины. — Но всё нормально, мы можем поговорить об этом потом, если сейчас не лучший момент. — Ну вот, я расстроила тебя, — с тяжёлым вздохом подытоживает Хуна. И Сона смеётся, а её глаза прячутся в сладких полумесяцах, от вида которых все тревоги в душе наконец тают, перестают терзать изнутри и отступают, оставив зализывать свежие раны. И в этот раз, к счастью, есть рядом с кем. Потому что улыбка Соны не сравнится ни с одним существующим в мире лекарством. — Вовсе нет. — Я не хотела, — Хуна виновато заглядывает в глаза Соны и, нащупав её руку, несмело сжимает изящные маленькие пальцы. — Я испугалась, что ты решила свести всё на нет, — говорит та тише и чуть опускает лицо, продолжая смотреть исподлобья, а в её глазах ещё совсем неизвестная Вселенная, обрамлённая переливающимися в свете уличных фонарей блестящими тенями. — Но ты же не решила? Хуна прикусывает краешек губы. — Почти решила. Губы Соны вздрагивают, с них вот-вот вспорхнёт пугливая, лёгкая, как хрупкая бабочка, улыбка. Но они с Хуной продолжают смотреть друг другу в глаза, понимая, что одно простое незамысловатое слово меняет всё, обнажая самое важное. — Сона, никто не встречался со мной дольше двух месяцев, — голос чуть вздрагивает. Хуна уверена, что её слова звучат отвратительно жалко со стороны, но ничего не может поделать. В каком-то смысле она уже даже почти смирилась. — Тогда можно попробовать сначала дотянуть до трёх, — предлагает Сона таким будничным тоном, словно они всего лишь обсуждают, какую пиццу заказать на ужин. Или выбирают, какое пиво стоит купить сегодня: тёмное или светлое. — Я не уверена, что смогу встречаться с кем-то, пока не решу свои финансовые проблемы… И уж тем более я не хочу без работы висеть на твоей шее. — Но я же не против, — вновь обрывает Сона. Они сидят близко, сплетя пальцы. Хуна очень хотела бы её поцеловать в мерцающем свете уличного фонаря, но вместо этого произносит, словно извиняясь: — У меня нет нормальной работы, нет планов на будущее, нет чего-то, что я с уверенностью могу дать тебе взамен. Улыбка на губах Соны переливается палитрой, а её мелодичный голос — самыми гармоничными в мире созвучиями: — У меня тоже нет нормальной работы и нет планов на будущее. И я не знаю, смогу ли предложить тебе что-то стоящее в ответ. А ещё я бревно в постели, — и нежно смеётся. — Но мне достаточно того, что ты делаешь для меня сейчас. Длинные, идеально загнутые ресницы Соны трепещут в такт замирающему сердцу. Оно больше не сжимается в агонии, не рвётся по швам, просто всё ещё немного ноет от пережитой боли. Но присутствие Соны убаюкивает его сладким волнением. И Хуна знает, что она у той самой черты, чтобы сдаться, потому что слишком давно не чувствовала себя вот так по-простому хорошо, хотя бы на мгновение. Скорее всего, с их последней встречи. Или же после пьяных поцелуев. Губы Соны волшебно мягкие. Вкусно пахнут фруктовой жвачкой. Сминаются под губами Хуны, словно воздушная сладкая вата. — Мне правда достаточно того, что ты делаешь для меня, — тихо шепчет Сона, слегка отстранившись назад и заглядывая ей в глаза своим требовательным, выискивающим взглядом. — Ты потрясающая. Такая нереально красивая и смелая, и порой неуклюже-смешная, и застенчивая, и очень щедрая, — в горле предательски першит, Хуна кашляет, проглатывая ком. — Никто и никогда не относился ко мне так же хорошо, как ты. И даже если слова — это просто слова, Хуна соврёт, если скажет, что у неё не замерло сердце от слишком долгой задержки дыхания. И от волнения кусает свои и без того истерзанные на нервах губы. — Ты что там, смеешься надо мной или снова плачешь? — раздосадовано стонет Сона, стоит уронить голову, шмыгая носом. — Я даже принесла твоё любимое пиво, а ты всё никак не предложишь мне встречаться! Хуна хмыкает, продолжая смотреть вниз, а её пальцы, всё ещё сплетённые с пальцами Соны, сжимают их чуть крепче. — Ты всегда добиваешься того, чего хочешь? — хрипло отзывается она, когда подкатившая к горлу волна эмоций наконец отступает в океан, притаившийся внутри её ослабевшего тела. — Стараюсь, — отвечает Сона просто и без лишних прикрас. И лишь несколько раз застенчиво моргает, когда Хуна вновь поднимает голову. — Ладно. В глазах Соны мерцают огни, а в голосе словно звенят торжествующие аккорды, когда она с надеждой переспрашивает: — Ладно? — Ладно, давай сюда пиво, — повторяет Хуна, и из груди вырывается чистый, настоящий, радостный смех, стоит Соне обиженно, но до невозможности обворожительно надуть губы. Хуна прижимается к её лбу своим и вдруг ловит себя на мысли, что, может быть, Сона и есть та, кто ей нужен? Та, кого Хуна искала всё это время? Может быть, ей нужно просто забыть обо всём плохом и позволить себе упасть в эту пустоту, даже если это вновь станет очередной ошибкой. А может, и нет. Если они всё же смогут подобрать нужную мелодию. Пиво чуть шипит после негромкого щелчка, а металлическая крышка со звоном падает на асфальт. Хуна вновь опускает голову на плечо Соны, позволяя обнять себя, и делает глоток, наслаждаясь хмельным вкусом во рту. Возможно, завтра она проснётся в другой кровати. А её немногочисленные вещи переедут в чужой шкаф. Она наконец возьмёт пару выходных и сходит выпить в бар. Может быть, подумает о поиске новой работы, если решится. В их жизни ещё обязательно появится Суон. И не раз. Будет постоянно напоминать о своём существовании, действуя на нервы. Хуна абсолютно точно не понравится родителям Соны по всем критериям. А ещё она, без сомнений, забудет про их годовщину, потому что памятные даты вообще не её сильная сторона. Друзья обязательно выставят её посмешищем, а извиняться перед Соной придётся целую неделю. Возможно, они даже дотянут до второй годовщины или до третьей. Если дотянут до четвёртой, то Хуна точно подарит Соне кольцо. Она обязательно найдёт хорошую работу, чтобы купить золотое. После кольца они будут просто обязаны завести кошку или собаку, но лучше собаку… Хуна готова гулять с их будущим четырёхлапым ребёнком дважды в день. Она в целом на многое готова и согласна уже сейчас. Но как бы там ни было… У неё всё ещё нет нормальной квартиры. И работы. И машины. И планов на жизнь. Да и вообще, каких-либо перспектив. Ей снова придётся ездить в забитом людьми метро, считать каждый чоник, рано вставать, перерабатывать и возвращаться домой на последнем поезде. Хуну всё ещё бесит её жизнь. Целиком и полностью. Ну, почти. Возможно, теперь дни станут хоть чуточку лучше. Потому что в них будет Сона, которая заполнит мир Хуны совсем другими звуками, к которым та никогда не прислушивалась. Пусть Сона была той, кого, возможно, любили слишком сильно. А Хуна — той, кого всегда любили недостаточно. Но где-то между этими двумя крайними тональностями абсолютно точно существует та единственная, в которой они могли бы попытаться сочинить свой уникальный счастливый мотив. Нота за нотой.«Here's to you, fill the glass 'Cause the last few days have kicked my ass. If they give ya hell, tell em to go fuck themselves. Here's to us.» Halestorm — Here's To Us
Конец