***
Шах сдержал своё слово и через день пришел к Ибрагиму. Тот был достаточно слаб, чтобы встать с места. Но говорить стало проще. — Начинай, — приказал шах и присел на тахту рядом с кроватью. — Что ты хочешь услышать? Она ж тебе… — он откашлялся и с ухмылкой продолжил, — все рассказала вроде. — Ты не помнишь нашего уговора, паша? — с вопросительным лицом произнес шах, делая вид, что ему действительно интересен ответ, словно усмехаясь. Хотя в душе он был приятно удивлён силе духа паши. Достойный соперник, так сказать. — Помню…помню… — иронично ответил Ибрагим. — Что ж, я внимательно слушаю. Ибрагим весь скривился, понимая всю безысходность ситуации. Но глубоко вздохнув, начал повествование. — Ее зовут Александра, как ты знаешь уже, — Ибрагим решил сначала проверить его. Действительно ли он все знает, или пытается обвести его. Но увидев, что на лице шаха не вздрогнул ни один мускул, паша продолжил. — Я взял ее к себе во дворец, купив у работорговца почти пять лет назад. Мустафа снова не проявил никаких эмоций. Он внимательно слушал, только и всего. — Потом она оказалась во дворце султана, где и получила новое имя. — Хюррем, — с презрением проговорил Мустафа. — Да, — Ибрагим сглотнул. Все-таки ему было что-то известно, а может он услышал это во время их разговора. — Дальше, дальше, — делая жест руками, шах прервал недолгое молчание Ибрагима. — Нам доложили, что персия хочет начать войну с османами. Я не хотел разглашать все, еще не удостоверившись в этом. — И поэтому прислал сюда шпиона… — закончил за него шах. Паша ничего не ответил. В его голове было только одно: выдала ли Хюррем его другого агента? Что она рассказала и что утаила? — Дальше, паша, — вновь поторопил его Мустафа. — Что еще? — делая вид, что ему больше нечего сказать, произнес Ибрагим. Шах вздохнул и приблизился к паше. — Что ты скажешь мне о Махидевран, моей матери? — стиснув зубы прошептал Мустафа, а потом с большей ненавистью добавил, — о Михринисе не хочешь рассказать? Ибрагим весь побледнел. Железный комок пристал к горлу. Если о Махидевран он рано или поздно должен был рассказать, то упоминание Михринисы его вконец обескуражило. — Махидевран… она…ваша мать, да. Видимо она вам не говорила прежде, но… — паша все не мог высказать всей правды и искал нужных слов, — когда-то она была…женой султана…а вы… — Достаточно, — резко остановил его шах и выскочил из покоев.***
Ни свет ни заря Фатьма султан собралась и покинула покои в направлении мраморного павильона. Путь не занял много времени. Как только султанша добралась до места, она приказала служанке подождать ее где-нибудь снаружи, а сама вошла в павильон и скрылась, в ожидании гостей. Долго не пришлось томиться. Примерно через полчаса послышались звуки копыт. Они становились громче, по мере приближения лошадей к здании, пока наконец не остановились. Фатьма султан ожидала в маленькой комнатке, где обычно хранились ненужные предметы. Сквозь небольшой проем в двери она разглядела мужчину средних лет, хорошо одетого, с длинной густой бородой чёрного цвета. Эту персону Фатьма могла узнать даже в темноте, почувствовав до жути знакомый запах перегара. Аяз паша. Наместник Египта. Ее бывший муж, которого она презирает всей душой, которому отдалась с любовью когда-то, а взамен получила лишь боль и страдания. Девушку охватила злость. Ей хотелось прямо сейчас выйти из укрытия и броситься на пашу с каким-нибудь кинжалом. Приход Фирузе ослабил ее пыл. Ей нужно было отключить все эмоции и сосредоточиться на разговоре двух ненавистных ей людей. — Госпожа, рад вас видеть, — паша поклонился, увидев вошедшую султаншу. — Паша, благодарю вас, что приняли мое приглашение и отправились в столь долгий путь. — Что вы госпожа, как я мог отказать самой хасеки султан. Фирузе горделиво улыбнулась столь лестному обращению. А вот Фатьма чуть ли не стошнило от лицемерия бывшего мужа. Она прекрасно знала, что больше раздутого эго и гордыни, могло быть только его презрение к женщинам. Лишь жажда власти заставляло его подлизываться к жене султана, у которой ее было предостаточно. — Опустим формальности, паша, — продолжила Фирузе, — мы оба прекрасно понимаем, что нашей большой проблемой является общий враг. Паша кивнул в знак солидарности и заинтересованности в дальнейшем разъяснении. — Нам обоим нужно заполучить то, что сейчас находится в его руках. — У вас есть что-то, что нам в этом поможет? — делая вывод, паша задал вопрос. Фирузе злобно улыбнулась и кивнула. Его глаза тоже засияли, как только он понял, что дело стоящее. — Как вы знаете, Ибрагим паша сейчас в Персии. Я конечно всем сердцем надеюсь, что он не вернется оттуда, — Фирузе издала легкий смешок и продолжила, — но даже если и вернется, мы будем готовы. — Вы только скажите, что от меня требуется, и я все сделаю. — По большому счёту, паша, от вас я всего лишь прошу поддержки и верности, — Фирузе стала серьёзней, и подошла к паше на достаточно близкое расстояние, — все мы прекрасно помним о недавней болезни повелителя. Если с ним что-то случится, упаси Всевышний, один из моих шехзаде станет султаном, а я… — госпожа ликующе вздохнула и улыбнулась, — валиде султан. И вот тогда, я хочу видеть вас на месте ненавистного нам раба из Парги. Аяз паша ещё больше встрепенулся. Слова госпожи воодушевили его всерьёз. — Вы можете быть уверены, моя султанша, — паша позволил себе вольность и поцеловал ее руку, — я целиком и полностью на вашей стороне. — Прекрасно…***
— Мустафа, сынок, прекрати мучить маму, пусть она отдыхает… Голос мужчины звучал в голове падишаха. Такой отдаленный, тайный, но в то же время родной и знакомый. Далёкие воспоминания, так глубоко зарытые в подсознании, стали раз за разом всплывать наружу. Падишах открыл глаза и поспешно встал с постели. Он накинул на себя кафтан и, мельком оглянувшись на спящую фигуру на своей кровати, покинул покои. Он направился в сад. Была еще ночь. Холод невообразимый, но Мустафа не чувствовал этого. Он полностью погрузился в свои мысли. «Я не помню отца. Не помню его лица, цвета волос, глаз. Все смутно, словно в тумане. Мама никогда не говорила о султане. Никогда не упоминала отца. Неужели… Неужели это правда? Неужели я как-то связан с ним? Неужели я…», — Мустафа тяжело вздохнул и стал мотать головой в надежде, что эти мысли и предположения улетучатся. Но все тщетно. От правды не убежишь. «Шехзаде. Неужели я пропавший шехзаде? Моя мать жена османского султана, а я его наследник», — истеричный смех раздался с уст шаха. Сложно было поверить в такую иронию судьбы. Как это было возможно, он не понимал. Увлекшись своими мыслями, он и не заметил, как наступил рассвет. Внезапно кое-кто из слуг взволнованно подбежал к нему и в спешке доложил: — Повелитель, беда! — Что такое? — встревоженно спросил Мустафа. — Хюмашах хатун, она… Слуга не успел договорить. Шах тут же кинулся обратно во дворец к своим покоям.***
Хюррем открыла глаза. Сначала она находилась в неком опьянении. Не понимала, где находится и жива ли вообще. Лучи утреннего солнца заставили ее сморщиться. Она напрягла все мышцы лица, дабы восстановить восприятие реальности. Наконец она смогла почувствовать свое тело, которое минуту назад будто и вовсе не существовало. Шипение в горле она ощутила прежде всего. Потом шевельнула пальцами рук и ног. Но вдруг, резкая, острая боль в животе отдалась по всему телу, заставив девушку согнуться от боли и издать жалобный вскрик. Дыхание участилось. Хюррем попыталась встать с постели, но чья-то рука опустилась на ее плечо и остановила, вновь опустив обессиленное тело на кровать. Тогда Хюррем широко раскрыла глаза и стала разглядывать людей, стоявших около нее и пристально смотревших в ее сторону. — Хатун, выпейте это, — мужчина с седой бородой протянул стакан с неизвестной Хюррем жидкостью. Его голос показался ей знакомым, словно она уже слышала его недавно. Но все же Хюррем не стала брать стакан. Она лишь успела накинуть на него свой подозрительный и полный злости взгляд, как снова скорчилась от боли и на этот раз еще громче крикнула. Слезы невольно потекли из глаз. В этот момент в покои вошел Мустафа. При виде ее в таком состоянии, чувство вины еще с большей волной накатило на него. Сердце сжалось. Она не замечала его до тех пор, пока лекари один за другим не встали в поклоне. Хюррем едва держа веки открытыми, с надеждой посмотрела на шаха. На секунду она словно забыла о боли. Сердце успокоилось, когда рядом оказался родной человек. — Что происходит, Мустафа? — сквозь нервный смех спросила Хюррем, — они хотят меня убить? Ты уже отдал приказ? — на последнем слове она отрезвела, безумная улыбка спала с губ, а глаза закрылись, снова сморщившись от боли. Шах лишь нахмурил брови и подошел к постели. На секунду он посмотрел ей в глаза, но резко отвернулся. Он присел на край постели и, лишь взяв девушку за руку, обратился к лекарю: — Что случилось, эфенди? Почему у нее такие боли? — сурово спросил Мустафа, стараясь не выдать своего переживания. Ни перед ней, ни перед кем-либо. — Повелитель, когда я в очередной раз осматривал хатун, мне показались следы крови на простыне. Я тут же позвал мою помощницу, дабы та осмотрела девушку, — мужчина указал рукой на женщину, стоящую с другой стороны кровати. Шах тут же обернулся, всем своим видом показывая желание услышать разъяснения. Все это время он не отпускал руку Хюррем. Она же не обратила на это внимание, потому что очень уж хотела узнать, что с ней. Да и боль не прекращалась. Лишь утихала, а потом снова с большей силой кололо. — Я осмотрела хатун, повелитель. Чудом сумела остановить кровотечение и спасти ее… Мустафа да и Хюррем раскрыли рты. Оба поняли, что сейчас собирается сказать хатун. — А вот ребёнок…простите падишах, я его не спасла… Хюррем закрыла глаза и откинулась назад на подушку. Она заплакала, одни лишь слезы, без единого звука. Силы снова начали покидать ее. А шах опустил голову на ее руку и с болью закрыл глаза. Он чувствовал себя монстром. Тираном. Ненавидел себя. Сейчас он не имел никакого права на слезы. Не имел права на траур по собственному ребёнку, ведь своими же руками и погубил его. — Выйдите все, — не поднимая головы, холодно приказал Мустафа. Лекари повиновались и мигом выскочили из покоев. Только мужчина с седой бородой осмелился перед уходом сказать шаху, чтобы он непременно напоил хатун тем раствором. Мустафа поднял на него глаза и с благодарностью кивнул. Когда двери закрылись, он полностью перевел внимание на Хюррем. Он был в замешательстве. Что ему делать? Утешать ее? Извиняться? Но нужно ли ей это сейчас… да и вообще, может это ее вина, не будь она шпионом, он бы не заключил ее в темницу, не мучил бы. Она заслужила наказание. Он сделал это не просто так. Но разве можно так наказывать любимого человека? Разве можно запирать его в сырой комнате без воды и еды, не приходить к нему, не давать даже отблеска надежды, томя в ожидании смерти. — Тебе надо выпить это, — спокойным голосом произнес Мустафа, хотя внутри у него все тряслось. Хюррем раскрыла веки и покорно послушалась его. Он протянул ей стакан и помог подняться. Ей было сложно даже глотать. Но оно того стоило. Минут через пять боль стала утихать. Хюррем постепенно приходила в себя, вспоминая события последних дней. Прошло уже три недели, но если для нее это был короткий миг, Мустафа словно вечность провел в мучительных раздумьях, ожидании, борьбе между ненавистью и любовью. — Прости меня... — тихий голос девушки прервал долгое молчание. Минуту назад он сидел с опущенной головой на краю постели спиной к ней, а сейчас пристально смотрел ей в глаза, пытаясь понять, искренне ли она говорит. — До приезда сюда я и не думала, что все так обернется. Я не думала, что… Хюррем замялась. Признаваться в своих чувствах было сложнее всего, она даже сама толком не определилась. Любая другая могла бы с лёгкостью соврать, одурманить шаха нежными словами о любви, но она не хотела больше врать ему. — Я не думала, что встречу такого человека, как ты… ты совсем не тиран, не злодей, каким я тебя представляла… Мустафа был поражен словами девушки. Вместо того, чтобы обвинять его в своей боли, злится и кричать, проклинать за смерть ее неродившегося ребёнка, она просила прощения… — Прошу не молчи, скажи что-нибудь… я готова к смерти, готова! Хюррем вцепилась в его руку и стала кричать хриплым, осевшим голосом. — Закончи эти муки, прошу! Я хочу уйти, Мустафа! Прошу! Он не мог больше держаться. Отбросив гордость на второй план, он упал на кровать и заключил ее в свои объятия. — Ангел мой…мой падший ангел… – произнес он сквозь подступившие слезы.