KRONOS

      Встав под кипящие струи душа, я клялся и божился, что больше не выйду из дому, пока не закончатся мятежи. А когда дадут интернет и жизнь запустит карусель, которую оккупировали военные, выжду еще пару недель, и только тогда, возможно, сунусь в город.       Когда в душевой кабинке закончился кислород, я распахнул дверцы, впуская немного комнатного воздуха. Дышать быть тяжело, но так я получал свою долю тепла. Однажды, когда я прогуливался по базару в компании Лалы, она спросила под какой водой я принимаю душ. Сама она предпочитала мыться в холодной, находя ее более разумной. “Так делают усердные люди”, — сказала она, “ты замечал, что чем севернее находится страна, тем более рассудителен ее народ. Средиземноморцы — сплошь лентяи, все из-за географии, ведь оливковое дерево растет само по себе, а рис в долине реки Нэньцзян не дает людям поблажек. Если хочешь понять народ, внимательно изучи место, в котором он расположился”.       — Я моюсь в кипятке, — сказал я, растирая джусай между пальцев.       — Это потому, что тебе не хватает человеческого тепла, — заключил она, хватая сливу.       — Положите на место, ее уже едят.       — Кто?       — Ну вот же, — я указал на небольшое подсохшее отверстие. — Дырка.       — Все верно, если есть червяк, значит нет химикатов. Правильно я говорю, — Лала подмигнула смоляной женщине за прилавком. Та улыбнулась, обнажая золотые зубы, и раскинула тряпичный веер. — Прекращай мыться в горячей воде. Это вредно для кожи, словишь рак.       — Я не рыбак. И холод переношу очень плохо.       — Вот влюбишься, — Лала всучила мне пакет с травами, — и перестанешь искать тепло в душевой кабинке.       Вспомнив об этом июньском деньке, я решил, что погорячился, выкрутив кран в сторону красной отметки на максимум. Омертвевшая кожа лезла тем больше, чем больше я ее расчесывал. Накинув пальто наголо, позволяя мягкой шерсти впитать оставшиеся капельки воды, я прихватил сигареты и вышел на улицу.       Роза стояла на моем крыльце, опираясь руками на перила и даже не обернулась от моего появления. “Вот бы пришел он”. Заметив за собой эту мысль, я встряхнул голову и туго перевязал себя поясом.       — Отсюда видно весь поселок, будто мы у тебя на ладони. — девушка небрежно вскинула рукой — Дай закурить.       — Я не курю, — я протянул ей свою пачку.       — Я тоже. Сейчас мы вместе не покурим.       — И разойдемся?       — Я же только пришла.       — Долго тут стоишь? — спросил я, глядя на ее щеки.       — Мне страшно идти домой.       — Тебя проводить? — получилось слишком грубо.       — Мне страшно оставаться одной. Я думала, что бунты закончатся быстро. Каждый день говорила себе — завтра. Все закончится завтра, но оно будто не наступает. Что происходит? Я ничего не поняла из новостей.       —А что говорили?       —Что грабят магазины косметики и банкоматы, что ОДКБ вводят войска. Что-то еще про политиков. Я в этом не разбираюсь.       Я вздохнул и запустил бычок в темноту. Туман сошел еще вчера, город сверкал в ложбинке между двух холмов, будто кто-то набрал светлячков в ладони. Изморозь проникала под кожу, и, если бы не автоматные очереди, к которым я успел привыкнуть, ничто бы не отвлекало нас от созерцания полуночного пейзажа.       — Обычная сотовая связь работает, ты можешь позвонить кому-нибудь из близких, — аккуратно предложил я, пытаясь ее спровадить.       — Мне никто не звонил, — сухо ответила Роза, — и я не собираюсь навязываться. Это так странно, если бы ты сходил со мной в людное место, подумал бы, что у меня много друзей.       — Как бы я это понял?       — Ну, люди бы подходили, здоровались. Спрашивали как мои дела.       — Разве это значит, что у тебя много друзей? Я бы так не подумал.       — Тогда что?       — Что ты удобный человек. Не проблемный. Или богатый.       — А что такое ОДКБ? Объединенные… — я не видел ее лица, но понял, что от моих слов ей стало некомфортно, поэтому Роза решила неуклюже поменять тему.       — Не знаю. Договор о коллективной безопасности?       — А буква “О”?       — Я правда не знаю.       — Значит, мы будем в коллективной безопасности?       — Мы и сейчас в безопасности. Разве что простудимся. Пошли, выпьем чаю.       Я не собирался ее приглашать, но все еще помнил, что она без носков. Подойдя к шкафу, застыл. Какие носки предложить незнакомой девушке? Чистые, разумеется, но грязных у меня и не было. Обычные черные или белоснежные, чтобы с первого взгляда было понятно, что они состираны? Она совершенно точно замерзла, логично будет дать шерстяные, но сам я таких не ношу. Есть подарочные, с оленями. Они совсем не солидные. Есть фиолетовые, они самые дорогие, их я люблю больше всех и точно не отдам их ей. Такие носки уже не выпускают, да и шататься по магазинам, которые я ненавижу, в поисках новых не собираюсь.       Когда я вернулся в зал, она уже сидела на моем стуле. Внутри меня что-то оборвалось. По сути, все стулья в этом доме принадлежат мне, но именно этот был моим. От досады я решил вернуться к шкафу, но она уже заметила фиолетовую пару в моих руках.       — Вот, это тебе.       — Носки? — она сразу же их нацепила и вытянула ноги, красуясь передо мной. Я надеялся, что Роза побрезгует чужим бельем и учтиво откажется, но со времени нашего короткого знакомства, она всеми силами демонстрировала, что не знает правил моей игры и не собирается в них вникать. Я проигрывал сам себе, каждый раз уступая новый рубеж личных границ, которые еще сегодня утром казались мне выше Эвереста и Бурдж Дубаи, поставленных друг на друга. — Я привыкла ходить босиком. Люблю чувствовать сцепление с землей.       — У меня нечего поставить к чаю, надеюсь, ты плотно поела у моей Лалы.       — Да, она очень милая и… — она явно хотела обсудить новое знакомство.       — Закроем эту тему, — я оборвал ее на полуслове.       — Я не сказала ничего плохого.       — Не нужно говорить вообще ничего — ни плохого, ни хорошего.       — Почему? Я не собиралась сплетничать.       — Просто не нужно.       — Молча попить чаю я и дома могу, — Роза скрестила руки на груди. — Здесь многовато хлама, — я знал, что она так подумает.       — У тебя дома мне тоже не нравится.       — Ты говорил, что там уютно.       — Врал из вежливости. Каждый раз, когда я прихожу к кому-нибудь домой, я говорю, что там очень уютно.       — Врать — плохо.       — Врать необходимо, иначе люди друг друга переубивают из-за мебельной обивки.       — Я никогда не вру. Мне так легче.       — Может поэтому тебе никто не позвонил?       Правду о том, что и меня обошла участь быть человеком, которому обрывают телефон беспокойствами, я решил умолчать. Кот, пробравшийся в дом через чердак, запрыгнул мне на колени и принялся пускать когти, выпрашивая еду. Я встал и пошел к коробке с кормом.       — Что ты делаешь?       — Собираюсь покормить кота.       — Ты же уходил домой, чтобы его покормить. Тебе не кажется, что ты слишком часто лжешь?       — Это не одно и тоже, — проскулил я.       — Надо было сказать — желаю хорошего вечера и приятного аппетита, но, так как мне неприятна ваша компания…       — Мне приятна ее компания.       — Значит дело во мне?! Ты же меня даже не знаешь!       — Этот разговор зашел в неправильное русло, — Я устало вздохнул.       — Отличный разговор. Просто скажи — Роза, как только я тебя увидел, мне тошно стало. Это из-за носков?       — Нет, при чем тут носки?! — я задумался. Отчасти дело было в носках.       — Я, что, напоминаю тебе твою бывшую? Или маму?       — Никого ты мне не напоминаешь. Я просто не люблю знакомиться с новыми людьми. Может, я социопат.       — Ты определенно точно не социопат. Я бы заметила.       — Ты психотерапевт?       — Я художница, — гордо сказала Роза.       — Что не дает тебе права разбрасываться диагнозами. — я встречал художников и не мог назвать их приятными людьми, однако удивился тому, что все они были одинаково небрежны. Мне стало интересно, посещала ли Роза ванну.       — Для того, чтобы нарисовать человека, нужно знать психологию. Социопаты — страшные ребята. Это же частный сектор. Как думаешь, кто-нибудь из наших соседей держит в подвале рабов? Или насилует родственницу, которая уже нарожала нескольких детей, а они даже не видели солнечного света?       — Статистически это вероятно.       — Ты ведь мог бы перебить мне колени и упрятать в подвал. Заставлять готовить рисовую кашу. Никто бы меня не нашел.       — Господи, что у тебя в голове?       — Каша. Рисовая, — улыбаясь ответила Роза.       — Хочешь скажу правду? Я ушел от Лалы, только чтобы не видеть тебя. Можешь дуться, но я дал столько поводов, чтобы на меня обидеться. Тебя это не берет.       — Может быть, я вездесущая, как августовская полынь, а может мне нет дела до того, что ты там говоришь. Ты же все время врешь, забыл?       Она снова рассмеялась. Я вдруг понял, почему статистика по бытовому насилию такая высокая — таких, как она, так и норовит ударить. К голове подступал приступ мигрени, а она все смеялась и никак не могла успокоиться. Пришлось заменить черный чай ромашковым и поставить перед ней кружку, чтобы она обратила внимание на то, что я все еще в комнате и перестала хохотать.       — Ладно, Марк, прости. Если честно, я тут по делу. Лала сказала, что ты можешь свозить меня в город. За продуктами. Ей тоже кое-что нужно.       — Где список?       — Откуда ты знал, что она даст список?       — Она всегда дает список.       — Вы точно не родственники? — Роза протянулся мне аккуратно свернутую бумажку, в которой среди всего прочего значились медикаменты, вроде клизмы, за которыми могли отправить только очень близкого человека.       — Роза, пожалуйста, помолчи. Я мучаюсь головными болями.       — Так что? Свозишь меня? Клянусь, я оплачу покупки.       — Незачем унижаться клятвами, — я поднял на нее взгляд и все-таки улыбнулся.       — Слушай, Марк, еще кое-что. Я могу остаться сегодня здесь?       Меня бросило в холод. Я отхлебнул горячего чаю и зашелся кашлем.       — Ни в коем случае.       — Мне правда не хочется оставаться дома одной.       — Потому что страшно, ты уже говорила. Нет, ни за что.       — Мне не страшно, а скучно.       — Мой ответ — нет.       — Твоя девушка приревнует?       — Нет у меня никакой девушки. Роза, я не собираюсь ютиться на диване, потому что времяпрепровождение в моем доме тебя забавляет. Займись чем-нибудь, ты же художница? Порисуй.       — Тогда, я нарисую твой портрет.       — Да пожалуйста!       — Отлично, собирайся. Хотя нет, можешь ничего не брать, у меня все есть.       — Что?!       — Пошли. Я буду рисовать твой портрет.       — Я имел ввиду по памяти! Я никуда не пойду, с места не сдвинусь.       — Кто рисует портреты по памяти в двадцать первом веке? Ты прям как мой преподаватель, — она достала телефон и навела его на мое лицо. Мигрень бушевала, я понял, что впереди меня ждет долгая, бессонная ночь, наполненая обездвиживающей болью, у которой появлялись физические очертания и конкретное имя. Прав был Маяковский, когда писал, что ему не нравятся розы.       — Что ты вытворяешь?!       — Я пытаюсь тебя сфотографировать.       — Я не люблю! Убери телефон от моего лица. Роза, я прошу тебя, встретимся завтра, я свожу тебя в город, а сейчас — уходи.       Как ни странно, после моих слов она встала и, тихо скрипнув дверью, ушла. Ни слов прощания, ни пресловутого “до завтра”, но это к лучшему. Я обхватил себя обеими руками и завыл. Она точно думает, что я ничтожен, даже не проводил ее до дома. С ней ничего не случится, это не далеко, у нее плотная подошва на обуви и фонарик на телефоне. Укутается в свое пальто и будет у себя уже через пять минут, я даже не успею вымыть ее кружку. Погасив свет я выглянул в окно — не хотел, чтобы она заметила, что я подглядываю, но сколько ни всматривался, так ничего и не увидел — она не освещала себе дорогу, а ведь тропинка к моему дому проходит через обрыв. Роза свалится, ну и пусть. Найду ее тело завтра, и в город ехать не придется. Выждав с полчаса, я все же вышел проверить не умирает ли она в овраге, но никого не нашел.       Лежа в кровати, я продолжал думать о ней. Ее волосы даже не были вымыты. Выглядела она небрежно, но чего я хотел — не все одеваются с иголочки сидя под пулями. У нее была белая, пергаментная кожа, с небольшими мимическими морщинами, по которым было понятно, что она умна и постоянно чем-то недовольна. В Розе не было изъянов, если не считать порезов на запястьях, которые она скрывала за массивными часами на правой руке, и растянутым от частых подергиваний рукавом на левой. То, что часы декоративные, я понял сразу — в девять вечера они показывали половину одиннадцатого. Интересно, какое сегодня число? Даже не буду проверять, это не имеет никакого значения, скорее всего, сейчас весь мир задается этим вопросом, постукивая по гладкому экрану электронных часов, безнадежно отстающих за неимением сети. Мне тоже можно наслаждаться безвременьем. И все же, что меня так смутило во всем ее образе?       В ту ночь я так и не смог уснуть, решив, что завалюсь спать как только мы вернемся из города, чтобы пропустить как можно больше последующих дней. Я не сплю уже вторые сутки, поэтому меня не должны разбудить даже вооруженные силы ОДКБ, как бы там они не расшифровывались.