KRONOS

      Веселое постукивание по стеклу вырвало меня из рыхлого сна. Боль от затекших конечностей наслоилась на предыдущие травмы, повторяя удары ее пальцев об окно. Роза улыбалась, тряся пластиковой тарой, в которой я разглядел свежие, запотевшие долма. Я устало смотрел на нее, прикрывая глаза от болезненно солнечного света. Роза указала пальцем в сторону входной двери и тут же пошла в этом направлении, ожидая, что я кинусь за ней, но я продолжал смотреть на солнце. Она вернулась и загородила его своим телом, прислоняясь к стеклу так, что наши лица разделяло несколько сантиметров, а затем подняла свободную руку и шлепнула по своему отражению, пытаясь вывести меня из транса.       — Марк, открой мне дверь, я принесла поесть.       — Уходи, — прошептал я, стараясь не вкладывать в это слово никаких звуков, а просто шевелить губами, задумываясь, сможет ли она меня понять.       — Открой дверь, я должна тебя накормить.       — Ты ничего мне не должна. Возвращайся домой, — все так же тихо сказал я, а затем встал и побрел в сторону спальни, предварительно занавешивая шторы в каждом попадающим под руку окне.       Она следовала за мной, бесперебойно говоря что-то об остывающих долма, о том, как сложно найти ингредиенты в разгар войны, и том, что Лала не спит ночами. Как же смешно — взрослая женщина так испугалась портить жизнь собственным детям, что решила их не заводить. Однако желание доминировать никуда не делось, и ей удачно подвернулся я, на которого она набросились с родительскими чувствами, чтобы в очередной раз доказать, что быть ребенком — бесконечно сложно, настолько невыносимо, что тебе приходится взрослеть.       Наконец, Роза ушла, а я остался лежать на кровати, стараясь не задевать шею подушкой. День все никак не хотел заканчиваться, кота не было видно, на улицу выходить было не за чем. Когда в своей стране становится неспокойно, страх уходит быстро, за первые сутки. Истерия пересыхает от собственной монотонности уже на второй день, уступая место спокойствию. Даже тревога отпускает вожжи, растворяясь в бесконтрольности происходящего. Ты просто принимаешь правила игры, которые толком не понимаешь. Самое страшное наступает потом. Становится скучно.       Скука не уходит никуда, с каждым днем подступая все ближе, до тех пор, пока не станет осязаемой спутницей, с которой не о чем поговорить. Я считал себя человеком, которому комфортно существовать в собственном теле — вел неторопливые беседы, выдумывал шутки, которые редко удавалось озвучить, читал энциклопедические книги, пил заграничные чаи, стриг ногти и подолгу пропадал в ванной. В этом доме принято быть одиноким, однако здесь мне никогда не было скучно. Сейчас это чувство вгрызалось в меня беспощадно, не давая даже шелохнуться. Хотелось уснуть, но сознание отказывалось погружаться в небытие из вредности, все время цепляясь за обрывки событий прошлого, то и дело напарываясь на самые неприятные, так что я вздрагивал всем телом и переворачивался на другой бок, чтобы начать думать о чем-то новом. Рано или поздно любое светлое воспоминание спотыкалось о глупые поступки, не вовремя сказанные слова и нелепые телодвижения, за которые становилось стыдно. Я то вскакивал, то снова оседал и, изучив каждый изъян на стене, решил, что как только все это закончится, я сделаю косметический ремонт, чтобы, оказавшись в подобной ситуации в следующий раз, найти новые трещинки и, следуя за ними, отыскать ответы, у которых не было вопросов.       В конце концов, мне удалось уснуть, хотя это сложно было назвать сном — я видел картинки, которые подбирал самостоятельно, не допуская рандома, просто усевшись в пыльном зале с поломанным диапроектором, роясь в шкатулке с кадрами, который снял человек, не умеющий толком фотографировать — лес, зимний лес, весенний лес, лес летом и осенью. Поляна, кроны деревьев, звезды, яркая луна, созвездия рыб, седые облака, звук сообщений…       … Звук сообщений? В два прыжка я оказался в гостинной, хватая телефон, на который тоннами приходили оповещения со всех приложений сразу. Не выдержав перегрузки, он разрядился. Все кончилось, наконец-то все это закончилось! Жизнь, покинувшая этот дом с началом бунтов, громко затрещала невидимыми волнами связи. Поставив телефон на зарядку, я кинулся к компьютеру и открыл первый попавшийся сайт. Работает. А этот, потяжелее? Работает. Попробуем видео? Все работает, будто информационной блокады и не было. Я включил музыку на максимальную громкость, недоумевая, как обходился без нее все эти дни. Я вошел в интернет, как в Эрмитаж, получая долгожданную возможность забить голову чужими мыслями и почувствовать эту безвольную легкость, вздохнуть, освобождаясь от самого себя.       Несколько часов я читал новости, проверял индексы биржи, сравнивал цены на алюминий, выбирал себе машину мечты, которую куплю на старости лет, чтобы бесконечно ее чинить, накидал в корзину несколько пар фиолетовых носков и сразу же их оплатил — банки успели восстановить системы, и я снова ощутил себя цивилизованным человеком с его мелочными чаяниями. Изучив все военно-политические вопросы, которые теряли свою актуальность, растворяясь в расплывчатых терминах, я и думать забыл о днях минувших. То, что казалось таким важным еще вчера, сегодня будто выжигалось из памяти. Возможно, забыть обо всем этом, сказав себе, что ничего страшного толком не произошло, было легче всего. Таков уж наш менталитет — где-то всегда хуже, кому-то всегда сложнее. Нельзя начинать жалеть себя, потому что, если начнешь, то обнаружишь, что это очень приятное времяпрепровождение, которое забирает гораздо больше, чем дает. Прочитав несколько статей, в которых умные люди рассказывали, что со мной произошло и как я должен себя чувствовать, я снял с себя ответственность и проветрил от нее комнату. Война, путч, революция, вне зависимости от того, как это назвать, оно закончилось, оставив за собой густой запах пороха, который пахнет так же сладко, хоть розой назови его, хоть нет. Кстати о Розах.       Когда я вспомнил о ней, комнату освещал только экран монитора. Она невнимательно относится к жизни. Скорее всего, даже не заметила начала бунтов, значит, не заметит и их скоропостижную кончину. Нахлебавшись информации, как мятного компота в жаркий день, я расслабился. Схожу к ней, это дело нужно отметить, к тому же сегодня я точно не умру. Несчастная Роза еще ни разу не видела меня в красивой одежде и хорошем расположении духа. Я надел все самое лучшее сразу за исключением носков, которые доедут до почтового отделения только через пару недель, надушился парфюмом с запахом каминных поленьев, почистил обувь и прихватил бутылку шампанского, от которого на утро точно наступит мигрень. Я уже приносил ей плохие новости посреди ночи, значит, за мной должок, который мне действительно хочется заплатить.       Бредя в сторону ее дома, я понял, что смирился с чувством раздражения, сопровождающее каждое ее появление, как ребенок, признавший острую еду. Роза не упускает случая посмеяться надо мной со свойственной для нее и такой безжалостной для меня прямотой и зачем-то режет запястья. Чего ей не хватает? Какие такие мысли в ее голове настолько невыносимы, что единственный способ от них избавиться, это полоснуть по коже, ведь она, ее кожа, на редкость красива.       Я вспомнил, как она трогала мое лицо. Ее прикосновения не были мокрыми, если не считать некоторых мозолей, на которые наткнулись мои пальцы, ощущать ее руку в своей было приятно. Она говорила шумно и плотно, но слушать ее не было трудно — в ее голосе не было наивных ноток, готовых провалиться в истерию. Такие тональности используют молоденькие фемины, для того, чтобы привлечь самцов скорее к растлению, нежели спариванию. Роза будто отказывалась от подобной роли. Она замыкала пространство на себе, используя другие инструменты, их я находил более человечными, видел в ней сначала личность, а уж потом объект вожделения. Таких, как она, трудно желать, но если сделать над собой усилие, то погрузиться в подобные мысли будет даже приятно. Я подумал о том, как хорошо бы она смотрелась, залезая на мои колени сверху, приближаясь так близко, что можно было бы почувствовать не только шлейф ее парфюма, но и аккорды, лежащие на ключицах. От нее не пахло свежестью, молодостью, а только полынью, от которой слезились глаза. Этот запах заставлял отпрянуть, нежели приблизиться, но если себя пересилить... Она хватала за рукава и высмеивала травмы, вокруг которых я строил заборы и садил сорняки, лишь бы остаться с ними наедине. Рядом с ней все это казалось не таким уж важным. Я готов дать ей шанс. На что? Полагаю, мы выясним это после того, как опустошим бутылку, еле нагреваемую прикосновениями к моему телу, и тут же стынувшую на холоде мирной январской ночи.       Автоматическая система освещения сработала, как только я подошел к дому. Я нажал на звонок несколько раз, пытаясь отомстить ей за пробуждающий стук в окно. Дверь распахнулась. Я нахмурил брови. На пороге в одной футболке и домашних штанах стоял мужчина, мой ровесник, который опускал свой взгляд все ниже, прямо на начищенные кожаные туфли, немного задерживаясь на бутылке шампанского, которая торчала из кармана пальто.       — Здравствуйте, — я понял, что он намеренно делает свой голос чуть строже, чем он есть на самом деле. — Вы к кому?       — Скорее всего ошибся, извините. В этих частных секторах черт ногу сломит. — Я снова врал, — Еще раз прошу прощения.       — Вам вызвать такси?       — Думаю он не успел далеко уехать. Спасибо, — он посмотрел куда-то за мою спину, скорее всего ища свежие следы шин.       — Кого вы искали? Я знаю всех соседей, может помогу? — Он врал не лучше моего.       Я заметил, как позади него открылась дверь.       — Марк? Ты пришел. Уже знаешь, что война закончилась? — Роза выглянула из-за стеклянной двери и буднично улыбнулась, будто мы были знакомы тысячу лет.       — Так ты и есть Марк?       — Вы знаете обо мне больше, чем я о вас. Держите, это подарок, — я всучил ему бутылку и развернулся.       — Зачем вы мне соврали?       — Думал, что она живет здесь одна. Поэтому решил, что действительно ошибся домом.       — Мне кажется, моя благоверная так и не привыкла к тому, что мы женаты. Это из-за того, что мы не сыграли свадьбу, а просто расписались. Спасибо, что свозили ее за покупками.       — Не за что, — нужно было срочно завершить разговор, но я стоял напротив него вкопавшись, как дуб, к которому вот-вот явится князь Болконский.       — У вас есть бензин? Она сказала, что вы еле добрались обратно, — это было будто в другой жизни. — Мне дали талоны в больнице, я поделюсь. Даже не знаю, что бы она делала, если бы не вы. У нас был такой завал, одних только кишечников я зашил… Даже не буду считать в людях, их надо считать в километрах. Это, не считая солдат.       — Вы врач?       — Хирург. Вообще-то сосудистый, но в тяжелые времена могу и аппендицит удалить, и кисту срезать. Еще одна смена, и я бы потребовал диплом швеи-закройщицы, — он засмеялся. Я улыбнулся. — Что я вас держу на морозе, заходите, давайте выпьем эту бутылку вместе. Вы столько для нас сделали.       — Спасибо, я не пью. Подумал, что Розе может пригодиться.       — Уверенны?       — Абсолютно, — пришлось улыбнуться шире. Роза уже ушла, по крайней мере, я не видел ее через увешанное сосульками стекло. — Мне, правда, пора.       Зайдя домой, немного задыхаясь от быстрого шага, я, не раздеваясь рассмеялся. Муж Розы скорее всего мучает ее допросами, придумав себе некий несуществующий роман — сколько бы он не тушил загоревшуюся искорку ревности в глазах, я смог ее поймать, но смеялся не над ним. Я вскинул руку и посмотрел на часы, которые показывали ровно десять вечера, смеясь еще громче. Я, разодетый и надушенный, явился на порог замужней женщины, еще и шампанское прихватил! Розе сейчас явно не до веселья, пусть даже между нами ничего не было, чем больше она будет отпираться, тем большее недоверие вызовет. Сколько он не появлялся дома? Неделю? Иным людям этого достаточно, чтобы изменить политический строй, не то чтобы влюбиться. Но за талонами на бензин зайти нужно. Если я не вернусь за ними завтра, то его подозрения касательно нашей интрижки только усугубятся.       Мне было приятно поставить Розу в неловкое положение, я старался не обращать внимания на то, как странно потянуло где-то между ребер, когда я увидел другого мужчину в ее доме, совсем немного, но достаточно для того, чтобы испортить себе настроение. Что-ж, я не буду мучиться похмельем от дрянного французского шампанского или ошибки, которую мы могли бы совершить, выпив его вместе. Сняв с себя рубашку чтобы отряхнуть ее от этой нелепой ситуации, я случайно задел ворох одежды, из которого тут же выпал платок. Не помню, чтобы я его забирал. Пробравшийся через чердак дикий кот принялся с ним играть, то прыгая, то отскакивая, сводя пушистые щечки в шипучем звуке угрозы. Я покормил заигравшееся животное и принял душ, после которого не стал утруждать себя одеждой. Жизнь однозначно налаживалась.       Вскоре раздался стук. Легкий, почти неуловимый, ни Роза, ни Лала так не стучали. Неужто ревнивый муж пришел разбить мне лицо? Прежде чем открыть дверь, я раздумывал над тем, стоит ли мне с ним драться. Врачу жизненно необходимы руки, которые не трясутся, глаза, которые четко видят, тело, которое может простоять в операционной шестнадцать часов, и разум, не затуманенный сотрясением. Которое, к слову, получил я, ударяясь о чайник, от чего пребывал в идиотско-блаженном расположении духа. Решив, что бить я его не буду ни в коем случае, я открыл дверь, за которой обнаружил две странные вещи. Пластиковую коробочку с теплым долма и женщину из леса, в существовании которой не был уверен с тех пор, как поспал.       — Здравствуй, — все-таки она была настоящей.       — Доброй ночи.       Она вошла, подхватив долма с собой. Я не успел ее остановить, она будто прошла насквозь, занося в дом запах мороза.       — Я пришла, чтобы извиниться.       — Не стоит, я тоже должен извиниться перед вами. Честно признаться, мне показалось, что вы мне приснились.       — Да, я тоже так думала, поэтому решила удостовериться. Теперь смотрю на тебя и думаю, зачем наговорила тебе столько гадостей.       — Ничего страшного, я тоже погорячился. С тех пор, как дали интернет, все это кажется помешательством.       — У тебя никто не умер за дни революции?       — У меня никого и нет. Хотите долма?       — А кто их приготовил?       — Ее зовут Роза, — я улыбнулся, произнося ее имя. — Она из серого дома, похожего на бетонный бункер.       — Невеста?       — Жена. Но не моя, — сказал я, зевая.       — А как зовут тебя?       — Разве я не представился?       — Наверное, я не запомнила, — она набрала дыхания, чтобы сказать фразу, которая неизбежно прозвучала бы следом, но я успел перехватить ее порыв.       — Вы не могли бы не называть ваше имя. Я знаю, что это грубо, но иначе мне придется вас выгнать.       — Почему?       — Пока я не знаю имени человека, он не занимает места в моей голове.       — Это очень странно, Марк.       — Так я устроен. Сменим тему. Вы часто ходите в лес?       — С тех пор, как умерла, — каждый день.       — Ваша сестра?       — У меня нет никакой сестры.       — Да, извините. — мне показалось странным, что она отрицает существование женщины, на похоронах которой мы познакомились, но отчасти она была права. Ее нет. Незачем тревожить мертвых.       — Можно я признаюсь? Несколько раз, когда я видела, что в твоем доме не включен основной свет, я заглядывала в окно, чтобы посмотреть как ты спишь. Тебя это не напугало?       — Меня не просто напугать. Я не верю в призраков.       — Правда? А я верю. Но тоже не боюсь. Мне уже ничего… — я не дал ей закончить эту банальную мысль.       — “Вам уже ничего не страшно”. Господи, только не начинайте себя жалеть.       Она замолчала. Не по моей просьбе и не потому, что нам больше не о чем было поговорить. Было понятно, что она раздумывает над моими словами. Мне действительно не хотелось обсуждать людей, которых нет и уже никогда не будет в этой комнате, не важно о ком она хотела поговорить, о сыне или сестре. Я уплетал еле теплые долма, в которые на этот раз Роза добавила слишком много перца.       — Не поставишь нам чаю?       — С недавних пор я не могу прикасаться к чайнику. Не спрашивайте почему, — он напоминал мне о Лале.       — Позволь мне подарить тебе свой? Зайди в дом моего мужа, он отдаст. Мне некуда девать заботу, да и люди не должны жить без посуды.       — Спасибо, я закажу себе новый завтра.       — Тогда, выбери тот, который свистит. Когда они закипают, создают особенный уют.       — Так и поступлю, — я немного подавился рисинкой и зашелся кашлем.       — Она, должно быть, очень хорошо к тебе относится.       — Почему вы так решили?       — Женщины не готовят еду кому попало. У нас так не принято.       — Не думаю, что она задумывается о традициях. Когда вы ее увидите, то поймете это.       — Дело не в традициях. Знаешь, сколько стоит приготовить такую чудесную долма? Посмотри внимательно, листья не порваны, начинка нежная. Я хозяйка и знаю, как выглядит блюдо, приготовленное с любовью.       — Нет, она просто… — настала моя очередь задуматься. В ее словах был смысл, но они не вписывались и не подтверждали мое мироощущение, поэтому я откинул их в сторону, — Разговоры про любовь я тоже не приветствую, вы уж простите.       — Неужели кто-то разбил твое сердце? — она посмотрела на меня с улыбкой, затаившейся на дне ее глаз, ожидая, что я примусь рассказывать историю, полную романтических переживаний, которые были мне чужды.       — Нет, совсем наоборот. Из-за того, что никто так и не смог доходчиво объяснить что значит это слово, я решил вычеркнуть его из словаря.       — Никто не делал тебе больно?       — Называя это любовью? Сотни раз. Если это и есть любовь, то меня любило огромное множество людей.       — Мой муж меня точно не любил.       — С меня было бы достаточно, если бы человек, который указан в документах, как мой партнер, не доставлял неприятностей, — женщина удивленно вскинула накрашенные брови.       — А ведь правда, ты никогда никого не любил. Сейчас я понимаю, что это разумно. Наверное, мне стоит оставить его в покое. Он доставил много неприятностей.       — Разбил сердце? — я иронизировал.       — Это он сделал давно. Когда находишься в браке дольше, чем некоторые живут, речь о сердце уже не идет, — она сделала паузу, скорее всего надеясь, что я спрошу что-то вроде “что же он сделал”, но я упорно молчал, погрузившись в размышления о Розе и ее кулинарных талантах. — У него есть вторая семья.       — О, — я поперхнулся.       — Что ты удивляешься? Разве не знаешь, у нас это вроде нормы.       — Мне завести хотя бы одну, дальше этого я не думаю.       — Странно говорить об этом вслух. Я знала, что все знают, но все равно продолжала делать вид, что это не так. Все наши общие друзья считали меня дурой, а я просто их ненавидела, но продолжала приглашать в гости и улыбаться. Как это называется в твоем словаре?       — Абсурд. Ничтожность. Скорее абсурд.       — Это ад.       — Каждый человек обустраивает себе ад по вкусу. Чтобы было поуютнее. Я не буду вас судить или жалеть.       — Ты учился на философа? — теперь иронизировала она.       — На фармацевта.       — Действительно, твой дом похож на аптеку.       — Бытие определяет сознание. Это работает в обе стороны.       — Я совершенно точно сживу его со свету, а потом уйду сама.       — Как скажете.       — Меня ведь больше ничего не держит. Потеряв сына, я освободилась от всего, что делало меня женщиной. Тогда, я впервые почувствовала себя человеком, как в детстве. Здесь ты снова не сможешь меня понять, потому что тебе не придется через это проходить. В юношестве мы, мальчики и девочки, кажемся друг другу одинаковыми, люди вашего поколения на этом настаивают как полоумные, но разве это правильно? Разве мы можем быть по-настоящему равными? Все, что ты делаешь на протяжении жизни — учишься, познаешь мир, увлекаешься сложными концепциями, поддаешься радикальным течениям, все это ты делаешь, чтобы доказать себе, что ты человек, не животное. Ты выше этого, умнее, прекраснее, ведь ты — венец природы, ее глава. А потом ты беременеешь.       — Разве это не акт созидания?       — Смотря кого. Я создала одну жизнь, но разрушила другую, свою. Убеждения, планы, все, что делало меня человеком, просто исчезло. Мир стал белоснежно чистым, в самом плохом смысле этого слова, я чувствовала только страх и растерянность, пока остальные пускали салюты. Головой я прекрасно понимала, во что вляпывалась, но каким-то чудом, гормоны заставляли чувствовать себя счастливой. Это обман! Извини, сейчас, когда все это кончилось, мне хочется вспомнить, с чего оно началось.       — Выговоритесь, я не против.       — Только есть одно но, — она немного расслабилась и залезла на стул с ногами, совсем как маленькая девочка в теле почтенной дамы. Я отошел к раковине чтобы помыть посуду, — я боюсь что в мой дом въедет его молодая жена и ее сын. Дело не в том, что они заселятся на все готовенькое, будут пользоваться моей ванной и сидеть на моей террасе. Когда оказываешься в моем положении, становишься щедрым. Может, даже приходить на полянку у твоего дома, чтобы смотреть на мои звёзды. Я хочу чтобы ты знал, что им грозит опасность.       — Мне плевать на то, что происходит за закрытыми дверьми, но могу вас уверить, этих звезд больше никто не увидит.       — Ты ее не пустишь? Хочешь за меня отомстить?       — Поставлю забор, как только потеплеет. Надоело, что территория стала как проходной двор. У меня и без того проблемы с засыпанием. Не все в этом мире крутится вокруг вас.       — Какой ты невоспитанный. Старших нужно уважать, а ты....       — Почему вы решили, что я вас уважаю? Это не дефолтные настройки.       — Что такое дефолт?       — Забудьте.       — Верно, я и сама себя не уважаю. — Она медленно поднялась со стула, будто наполняясь решимостью, и потянулась ко мне, но я отпрыгнул от нее как от прокаженной. Заметив это, женщина вытянула руку и улыбнулась. — Извини, я просто хотела сказать тебе “спасибо”.       Я наблюдал за тем, как она удалялась, освещая себе дорогу странным, переливистым фонарем, почти вприпрыжку, пока не перешла на бег, растворившись в ночи. Серьезный разговор сегодня ждал не только Розу.