KRONOS

      На следующее утро Ирбис вернулся. Солнце еще не успело встать, а я уже проснулся и таращился в окно — мне хотелось окончательно вникнуть в этого человека, прежде чем впустить его на свою территорию. Я любил свой дом, и, если бы неделю назад мне сказали, что я позволю другому человеку расположиться в нем, — рассмеялся бы в лицо. Дело не в интерьере, я никогда не трудился над его созданием, а просто позволял пространству случаться, произрастать из меня. Мало кто смог бы сказать: “здесь хорошо”. Я и сам не был уютным человеком, но Ирбис…       Ему здесь нравилось, это невозможно было скрыть. Он чувствовал мой дом, знал, как удобно расположиться на стуле, ориентировался в столовых приборах, ничего не искал, но легко находил, спрашивал разрешения, а я — с легкостью позволял. Дом его принял, поэтому предложение пожить здесь “полгода, а потом будет видно” было таким же натуральным, как зевота после неудачного сна. Когда он наконец пришел, мы выпили чаю, доели вчерашние пирожные, я поставил подпись на аккуратных, свеженапечатанных договорах, которые он тут же убрал в папку, перевел мне деньги и как то совсем просто сказал “я приготовлю завтрак”.       Я согласился, в конце концов теперь это его кухня, в которой я нахожусь на правах гостя. Желанного ли? Я не знал. После того, как мы перекусили, он вызвался помочь со сборами. Страх, что чужак будет складывать мои вещи кольнул совсем немного, но достаточно, чтобы он его заметил. Меня будто ударило током, скрыть этого не вышло.       — Я оплачу транспортную компанию, они управятся к вечеру, — в его взгляде было сожаление.       — Нет, ты можешь помочь. Нужно купить коробок, кое-что из этого — коллекционки, хоть по ним и не скажешь.       — Я люблю вещи, которые на первый взгляд ничего не значат, но на закрытых аукционах продаются через мордобой.       — Тогда ты найдешь чем поживиться.       — Что у тебя из самого-самого? Я обратил внимание на застекленную таблицу Менделеева, это настоящий уран? — Ирбис подошел к полке, выудив стеклянный кубик, который запечатывал небольшой кусочек радиоактивного металла, и сделал вид, что вот-вот уронит его.       — А, это? Да так, диковинка. Фармацевтам вроде как положено увлекаться химией.       — Это не диковина, а запрещенка, Марк.       — Я хотел собрать кубики с элементами, которые добываются в стране. Вышла целая таблица. Можешь оставить его себе, именно этот кубик настолько редкий, что у меня их два, — я улыбнулся.       — Кто бы сомневался, — Ирбис оставил Менделеева в покое и принялся вертеть стеклянную шкатулку. — Это резинки для денег?       — Да, — я нелепо почесал затылок, — использую их, чтобы перестать думать. В плане, если какая-то мысль заедает в голове, я беру резинку и бью себя.       — Я бы одолжил одну, — он надел бордовую и тут же себя щелкнул, — Ты не против?       — Бери, все равно храню их, чтобы иметь наглядное представление от скольких дурных мыслей… И людей смог себя отучить.       Мы вошли в спальную, и я широко распахнул шкаф.       — Эти носки — почти полная коллекция тех, что носил премьер Канады.       — Носочная дипломатия?       — Глупо, но…       — Тут не хватает фиолетовых! — по-детски выкрикнул Ирбис, с любопытством перебирая мое белье. Я пытался разглядеть хоть каплю брезгливости, но не уловил ничего подобного. Смог бы я потрогать его носки?       — Да, фиолетовые пришлось подарить.       — Надеюсь, они достались первоклассному политологу… — Мне показалось, что он немного обиделся.       — Отдал их Розе, она живет в сером бетонном доме.       — Она их оценила?       — Совсем нет, просто любит шататься по холоду в сапогах на босу ногу.       — Расскажи побольше о соседях. Кто эта Роза?       — Говорит, что художница.       — Ты не веришь?       — Сейчас каждый может назвать себя художником, поэтому я не вижу смысла интересоваться искусством. Зато ее муж — врач, это уж точно. Видел бы ты его шов. Вот что должно выставляться в музеях.       — А тот, что пытался тебя убить?       — Не знаю чем он занимается, но судя по тому что у него две жены, он настолько “крупная рыба”, что ему слишком тесно в болоте только одной женщины. Такое себе позволить может не каждый — ни финансово, ни эмоционально, поэтому я могу заключить, что он экстраординарный человек.       — Ты был с ней знаком?       — С первой… Старшей… Настоящей? — Ирбис улыбнулся, сочтя мое копание в прилагательных за иронию, но я действительно не мог подобрать правильное слово. — В общем, с официальной — да. Хотя сейчас они вроде как не вместе. Странная семейка.       — Если бы ты знал сколько женщин живут в таких “семьях”, — Ирбис поднял пальцы и согнул их на манер кавычек, — я и сам прошел через подобное.       — У твоего отца была вторая жена?       — Моя мать. Вторая. Как бы ты ее назвал? Младшая, ненастоящая, неофициальная, — я не совсем понимал как реагировать на его откровение, поэтому напустил на себя сострадательного виду, а он продолжал, будто мы были знакомы чуть больше, чем пару вечностей. — Сначала я этого не знал. Мама говорила, что он разведчик, космонавт, в общем крутой парень. Я верил. Казалось, что он нужнее всем, а я могу и потерпеть, ведь жертвуя лишней минутой проведенной с ним, я спасаю мир. Потом я все понял. Один Бог знает, через что мне пришлось пройти. Скажи, над тобой издевались в школе? — Ирбис замер, разглядывая мое лицо.       — Нет, — это было неправдой. — Я всегда держался в общем потоке и лавировал между тенденциями в группах. Хотя, знаешь, я вру. Издевались. Но тогда мне казалось, что вся наша жизнь — это сплошное издевательство, поэтому не сильно переживал на этот счет.       — У меня так не вышло. Его настоящий сын учился в старших классах той же школы. Мать добивалась, чтобы я получал столько же, сколько и он. Твердила, что эта школа самая лучшая, что уйти должен не я. Наверное, это гордыня. Ее, не моя. Я был объектом торга. Она не думала, что будет, если все в школе узнают правду. А он, мой “брат”... Ненавидел меня. Он был старше, больше, может не таким умным и хорошеньким, однако все вокруг будто погрузились в средневековье, где он — наследник престола, а я ублюдок, рожденный от падшей женщины. Я умолял мать перевести меня, но она помешалась на идее, что я должен остаться, потому что если я уйду, мы “проиграем”, — он снова согнул пальцы. — Это не было похоже на игру, по крайней мере, это не было моей игрой.       — Ты остался?       — Ради нее. Это единственное, о чем я жалею, потому что, как только я закончил школу, забыл о родителях как о сонном параличе. Даже имя сменил. А потом, только не смейся, я снова поверил, что он разведчик.       Я все еще не знал, как реагировать на его исповедь. Изображать сожаление при нем не было необходимости. В том, как он говорил, не было эмоций, которым можно было сочувствовать. Это расслабляло.       — Если честно, я ничего не чувствую, — признался я. — Все это так грустно, и я вроде как должен делать вид, что сожалею.       — Мне не интересны игры в приличия, — он улыбнулся.       — Когда люди пересказывают тебе ужасы прошлого, они требуют, чтобы ты скорбел вместе с ними. Я не могу себя заставить и часто чувствую себя виноватым за это.       — Даже сейчас?       — Нет, сейчас мне спокойно.       Мы продолжили паковать одежду в тишине. Не знаю, о чем думал Ирбис, но в моей голове было пусто и тревожно. Мысль о том, что я вот-вот распрощаюсь с жизнью, поселилась в моей голове и расправила свои шершавые крылышки, медленно растекалась по телу, так что, когда мы, наконец, закончили разбирать шкафы, а он вызвал грузчиков, я откланялся, списав все на подступающую мигрень. Прощаться не было смысла, я знал, что Ирбис найдет предлог, чтобы забежать ко мне, поэтому просто махнул ему рукой. Уже спустившись со ступенек, мы пересеклись взглядом — он стоял у окна, держа одну из треснутых кружек, которую я решил оставить.       Кот, в отличии от меня, будто бы никак не отреагировал на переезд и тут же принялся обнюхивать половицы и подмебелье, медленно покрывающееся пылью. Мне и раньше приходилось ночевать в этом доме, но никогда еще здесь не было настолько тихо и темно. Отогнав шуточки вроде “гробовой тишины” и “мертвой атмосферы”, невольно возникавщие в голове, я взял один из уличных пледов — единственную вещь в этом месте, которую считал своей, и развалился на диване. Несколько мужчин поочередно вносили бесконечные коробки и ставили их друг на друга. Я не решался сказать им, что все в них фрагильно, и они могли быть немного поаккуратнее. Мне не хотелось говорить. В скором времени я перестал слышать повторяющиеся звуки хлопнувшей двери, звучавшие как ржавые метрономы, не позволяющие распознать собственные мысли. Переезд был окончен. Ирбис не приходил, вероятно занятый перекройкой моего мира по своему вкусу. Мне совсем не было противно.       Через несколько часов, я понял, что не смогу здесь уснуть, и позвонил мужу Розы. Ожидаемо, он не поднял трубку. Я написал сообщение, что собираюсь сходить к ней в гости — не хотел, чтобы он подумал, что мы встречаемся без его ведома, хотя понимал, что его согласие в этом вопросе никому из нас не требуется. Мне нужно было предупредить ее о том, что я сдаю свой дом в аренду. Роза из тех, кто приходит без приглашения, всегда ожидая радушного приема. Я набрал ее номер.       — Ну как ты? — выдохнул я.       — Марк, все хорошо, — ее голос звучал заспанно.       — Ты спишь? Кто ложится так рано?       — Я не знаю, что значит рано. Когда проснусь, тогда и утро. Я последние дни только и делаю, что сплю. Многое произошло.       — Многое…       — Чего хотел? Говори, раз разбудил.       — Я хотел сказать, чтобы ты не приходила ко мне.       — Ты, типа, обиделся?       — Нет, не в этом смысле. Приходи, только не в мой дом. Я теперь у Лалы.       — Ничего не понимаю. Почему ты живешь у нее?       — Она завещала дом мне. Долгая история, я сам толком не разобрался. Хочется выпить.       — С этого и нужно было начинать! Слушай, ко мне сейчас нельзя, тут такой бардак, уборщица приедет только завтра. Я буду через десять минут.       — Тебе не будет страшно здесь находиться?       — Если этот дом принадлежит тебе, то нужно начать забивать его новыми воспоминаниями.       — Когда ты говоришь о новых воспоминаниях в контексте попойки, страшно становится мне, — кто-то вошел. Я не слышал шагов, только скрип двери. — Знаешь, извини, что разбудил. Давай перенесем на завтра.       — Но я уже встала! Марк, нельзя воодушевлять людей на подвиги, а потом… — Я сбросил звонок…       …И повернулся, чтобы увидеть Ирбиса. Он стоял прямо за моей спиной с пакетами из фаст фуда.       — Не против, если мы поедим вместе? — тихо сказал он.       — Проходи. Сам хотел заказать чего-нибудь, звонил в доставку.       — Я пригласил некоторых специалистов, они сейчас… — Ирбис замялся.       — Я не разрешал тебе делать ремонт.       — Нет, я ничего не буду переделывать, не переживай. Это… Уборщики. Будут ходить пару дней, занесут кое-что из мебели, — он аккуратно разорвал бумажные пакеты, смастерив из них подобие тарелок.       — Я могу принести посуду, но… Той, что осталась здесь, пользоваться пока не могу.       — Понимаю. Ты любишь кетчуп?       — Нет. С ним я не чувствую что ем.       — Значит, и к сахару плохо относишься?       — В чистом виде — да. То есть, я не добавляю сахар в кофе или чай.       — А соевый соус?       — Тот же кетчуп, только жидкий. Если бы я ел какие-нибудь помои, то поливал бы их соусами. Вкусная еда этого не достойна. Ты точно не будешь сносить мне стены?       — Обещаю, — он говорил с набитым ртом, — разве что просверлю пару дырок.       — Для чего? — Мне казалось, что я утряс этот вопрос в голове, позволяя Ирбису делать все, что ему заблагорассудится, но, услышав о дырках, был готов скулить от досады.       — Настенный телевизор?       — Нельзя.       — Картина?       — Уже лучше, но все равно нет.       — А если я ее оставлю?       — О какой картине идет речь?       — "Купание красного коня". Репродукция, но очень хорошего качества. — Он будто намеренно трепал мне нервы.       — Ты все равно ее повесишь?       — Я не занимаюсь вандализмом, но вообще-то, в договоре прописано что я могу менять до тридцати процентов...       — Я разорву договор! — У меня начало подниматься давление.       — Из-за пары гвоздей? — Ему определенно было весело.       — Уже пары?! — Возмутился я.       — Я все восстановлю, обещаю, — Ирбис смеялся.       — В первозданном виде. Я проверю.       — Кстати об этом. Я бы попросил тебя не приходить ко мне без разрешения. Если честно, я должен настаивать, чтобы ты не приходил вообще.       Он мгновенно стал серьезным. Я вскинул брови, требуя какого-нибудь продолжения, но Ирбис только отвернулся. Нужно было что-то сказать. Молчание затягивалось, но я подбирал фразу, которая бы прозвучало так же невинно, но ужасно обидно, как и то, что озвучил он.       — Я и не собирался.