KRONOS

      Зачистка не появилась ни на первое утро после случившегося, ни на следующий день. Я проводил время в тишине, наблюдая за беспокойным сном Розы. Когда она засыпала, я подходил к окну вглядываясь в белесый горизонт, если было светло, или в мерцание далекого города, если наступала ночь. Время не текло, оно скакало, будто измученная подростками цикада, то подергиваясь быстро и надрывно, то затвердевало, не смея сдвигать стрелки-усики.       Я услышал, как она встала, грузно скрипнув кроватью, и направилась в сторону ванной, замок которой я выбил заранее, зная что она непременно начнет звать погибшего супруга, истошно разрезая руки до кости. Я не умел накладывать швы, по крайней мере, такие искусные, похожие на трещинки на полотнах, аккуратно разрезавшие Офелию, Цирцею и других похожих на Розу красавиц на мелкие, лакированые кусочки. Мир потерял искуснейшего врача, даже не заметив его ухода, однако для Розы он был ощутим, то и дело опускаясь на кафель каплями крови, глухо и монотонно. Кап-кап, будто кто-то уходил из комнаты. Поймав ее за этим в первую ночь после его смерти, я спрятал все острые предметы.       Роза устало сидела на унитазе, безвольно спустив белье до самого пола, не обращая на меня никакого внимания. Я сел на корточки, не смущаясь звуков мочеиспускания, и взял ее за руки.       — Сейчас. Кое-что придумал, — тихо сказал я. Она только слегка наклонила голову, — Посиди здесь.       Вернувшись с лезвием для бритья, я разбил станок об стену, вынимая сверкающие полоски. Поклав ее руки на колени, я принялся их резать, нежно и медленно, внимательно вглядываясь в ее лицо, приобретающее человеческие очертание. Как я и полагал, ей стало легче. Физическая боль возымела. Кожа не расступалась и не требовала сшиваний, поэтому я перевязал ее по локти, а затем поднял трусы до колен, чтобы она смогла их надеть.       Оперевшись на меня, Роза вернулась в кровать. Она больше не плакала, но будто истекала на подушки, не давая им возможность просохнуть. Эта жидкость, должно быть, навсегда останется в сбитой перине, я не посмею поменять ее или выбросить.       Вернувшись на кухню, я хотел начать уборку, чтобы позволить себе подумать о случившемся, но обнаружил там Ирбиса, сидящего в кресле, как ни в чем небывало листающего телефон.       — А, наконец, — небрежно бросил он, проходя к раковине, — Мы закончили с легендой. Остался последний штрих.       — Зачистка? Я перелопатил все медицинские справочники, такого препарата, — он намыливал руки, не обращая на меня внимания, — Такого просто не может быть.       —Я знаю что учился ты с натяжкой, Марк. Видел твои зачетки, документы, даже объяснительные отмазки, которые ты сочинял… — он улыбнулся, — Крайне неумело. Брось рассуждения о фармакологии.       — Я никогда не умел врать, — согласился я, — Что со мной произойдет?       — Зато, каким красивым почерком ты их писал, — тихо сказал он, беря меня за руку.       Он ненадолго сжал мои запястья. Я знал что он готовится к чему-то, к этой трагической “зачистке”, которую я могу не пережить, или просто потерять небольшой но чертовски ценный кусочек памяти, в котором я мог измениться, пройти через некий процесс. Он еще даже не начался, а я уже сожалел о том, что утрачу его. Я скучал по нему, этому миражу воспоминаний, который все еще был со мной, держал мою руку прямо сейчас.       — Я устал. Интересно, ты запомнишь это? —сказал Ирбис, будто вынося приговор.       — Не знаю, — ответил я, — Я постараюсь. Ты устал, — повторил я, высекая его слова на обелиске памяти.       —Что будет, если я возьму тебя за руку? — Ирбис все еще смотрел на мои руки, касаясь их только теплом, которое излучало его собственное тело. Оно не было зримым, однако.       Однако.       — Ты итак взял меня за руку, — беспомощно ответил я, — Давай закончим с этим. От того что ты тянешь, я начинаю нервничать. Лучше не задумываться перед тем как зайти в горящий дом. Иначе можно увидеть из чего он построен.       — Тебе не страшно?       — Мне ужасно жарко, я открою окно, — я развернулся, — Кто знает, может это предсмертная агония.       — Ты умеешь подбирать слова, — он дернул меня за рукав, скользя пальцами по истонченным ниткам рубашки. Я врезался в него, а он — лизнул пульсирующую сонную артерию на моей шее. Все остальные вены, питающиеся от нее тут же вспыхнули.       Ирбис сжал мои запястья одной рукой, перекинув их через свою голову, а затем утянул меня на кресло. Я не успел скоординироваться, а только последовал его траектории, усаживаясь сверху. В следующую секунду, меня поцеловали. После случившегося, я и не надеялся, что меня можно будет удивить, но сейчас был ошеломлен настолько, что ответил ему, позволяя себе забыться. Смерть, кровь, растерзанные люди, все это растворялось, пусть на мгновение, но приносило легкость. Оторвавшись на несколько долгих секунд, Ирбис огладил мое лицо.       — Постарайся меня не забыть, — хрипло сказал он, — Говорят, что если сопроводить введение сыворотки с выбросом определенной группы гормонов, последствия будут минимизированы. — Я подозревал о какой группе гормонов идет речь. — Постараешься? — произнес он тихо, щекоча словами кожу, а затем грубо полоснул языком по приоткрытому от нехватки кислорода рту. Воздух нужен был не только для того чтобы сообразить что мы делаем, но и для попытки остановиться. Передумать не поздно. Нужно вдохнуть, проветрить голову, а не бесстыже хватать ртом тишину, заставляя себя не издавать нарушающих ее звуков, поддаваясь его пальцам, которые сконцентрировались между моих ног. Будто почувствовав мое смятение, он остановился и строго на меня посмотрел.       — Речь о твоем рассудке, только о нем. Ничего личного. За то время, которое мы провели вместе, я полюбил то, как ты думаешь, — Ирбис говорил сухо, в отличии от меня он даже не сбил дыхание. Я знал что он подбирает канцелярский тон намеренно, прячется за ним. — Если хочешь, можешь сделать это с Розой, эффект будет тот же.       — Не стоит ее будить, — вырвалось у меня, — Она…       — Хорошо, — хрипло сказал он, скользя скуловой кости уже языком, подбираясь к уху, — Не молчи. Или тебе неприятно?       — Я… Я не привык делать это шумно, — как только я выдохнул это, он сильнее сжал мои руки, и толкнулся на встречу, удерживая мою тазобедренную кость свободной рукой. Я сдался, позволяя стонам становиться зримыми. Он несомненно чувствовал мое возбуждение так же как и я — его, ощущая желания Ирбиса, случайно проезжаясь вдоль его тела.       — Ещё, — сухо сказал он, — Сделай так ещё раз.       Мы целовались. Все это происходит по-настоящему, со мной. Я всегда контролирую то, что вырывается из моего рта, тщательно подбираю каждое слово, знаю ему цену. Я больше не говорил. Я стонал. Объемно, стыдясь собственного голоса, стараясь не показывать Ирбису, что мне хочется быть ещё громче, и прерывисто всхлипывал, чтобы ответить на его слова, чаще которых были просьбы прижаться «сильнее» и полные мольбы мантры. «Ты забудешь», повторял он каждый раз когда удавалось разомкнуться, «о боже, Марк, я надеюсь ты ничего из этого не вспомнишь».       — Я тоже, — сказал я сквозь слёзы, краем сознания улавливая совершенно порочную позу, в которой мы расположились. — Нам нужно остановиться сейчас, — меня вело, но я сумел напрячь икры, чтобы подняться с него, но Ирбис ухватил меня за талию, чтобы с нажимом качнуть тело вдоль своего паха. Я рухнул на него, дыша от злости и досады, и услышал как он водит носом по моей шее.       Я не пытался закончить это, а просто замер, ожидая что он скинет меня на пол, но вместо этого он скользнул рукой по рубашке и схватил за волосы, строго глядя в глаза. Я зажмурился, от чего кипяток, застывший в глазах снова сбросился вниз, к подбородку. Боже, я не хочу чтобы это заканчивалось. Ирбис лизнул вырвавшуюся слезу, прямо у края, будто нарочно приостанавливая свой язык на моих губах, на этот раз продольно их облизывая, и снова выдохнул спасительное «забудешь».       — Д-давай, — всхлипывая сказал я наконец, — Остановимся. Мне страшно.       Он послушал, наконец отпустив мои руки. Я тут же схватили его лицо, так крепко, будто он мог раствориться в только что созданном нами аду. Настала моя очередь получить то, что мне нужно, так, как мне это нравится. Было плевать на приятное, хотелось сделать больно, как можно больнее для нас обоих, остаться на его теле хотя бы таким способом. Укусить, истечь в его рот, тщетно пытаясь остановить время. В какой то момент мне и правда показалось что он перестал дышать, поэтому на силу оторвавшись от запретного, размазанного об меня лица, я упёрся руками в его грудь, тут же ощущая срывающееся с петель сердце. Неужели между его жизнью и смертью стоит такой непрочный механизм, оно может остановиться в любую минуту, он так хрупок, всего лишь человек. Ирбис закрыл глаза и мелко дышал, раскинув руки, будто я распял его. От этого вида ко мне стремительно возвращались стыдливость, омерзение и рассудок, ускользнувшие, как только он пришёл в себя и прорычал «вернись».       — Вернись и не смей останавливаться, пока я… — я снова поцеловал его, зная что он хочет сказать, предугадывая что он хочет почувствовать.       Не утруждая себя расстегиванием его рубашки, я метнулся к ремню, наслаждаясь прохладой металической бляшки, прислушиваясь к какому-нибудь запрету, но кроме ставших уже ритуальными словами, «ты забудешь», которые теперь больше подстегивали, чем останавливали, расстегнул ширинку, ловя себя на мысли, что разделаться с мудреными замочками женской одежды гораздо сложнее, чем с привычными мужскими брюками.       Ирбис скрипнул ногтями по кожаной обивке и громко вдохнул, будто его, а может и меня ударили ножом в спину, и мы умрем друг на друге прямо в эту секунду. Я был не против закончить свою жизнь обвивая его своими коленями, и услышав мягкий, бархатный стон, понял, что он разделяет это богомерзкое желание. Ирбис оказался тёплым, и привычно обхватив его пальцами, я подумал, что если отстраняюсь от поцелуя даже на полсекунды, чтобы сплюнуть на руку, то сгорю со стыда. Будто угадывая мои мысли, он вернул свою руку в мои волосы, лишая подвижности. Мы больше не целовались — мне было стыдно, а ему, скорее всего, мерзко. Я сомкнул пальцы и несколько раз дернул, так, как сделал бы это для себя, боясь быть слишком грубым, но когда он подал таз мне на встречу, я понял что все правильно. Он кончил. Мне не было противно, только мокро и страшно. Я поднял голову к потолку и открыл глаза. Мне не хотелось пересекаться с ним взглядом, даже когда он тихо назвал мое имя. «Марк». Скользнув по его телу, нарочно ускользая от его глаз, я зачарованно наблюдал как вздымается его грудная клетка.       — Марк. — снова сказал он.       — Я знаю что все забуду, можешь не повторять. — устало бросил я, слезая с его колен. — Я, между прочим, тоже этому рад.       Он круто развернул меня спиной, утыкаясь лицом в лопатки, жарко прижимаясь к ним ключицей. Проведя кончиком носа вдоль воротника, Ирбис пробрался к моему уху, чтобы шепнуть простой приказ. «Назови мое имя».       — Ирбис, что ты… — его рука обвилась вокруг моего таза, расстегивая замок, а вторая немного раздвинула ногу, крепче прижимая мою спину к своему телу. Мысленно, я закончил с этим, накрепко вернувшись в просторную комнату, тревожно осознавая произошедшее, только для того, чтобы вновь выбросить эти мысли из головы, склоняя ее, чтобы разглядеть его руки. Он провёл языком по выпирающим костяшкам позвоночника, и с силой дернул меня за волосы.       — Смотри вверх, не нужно опускать взгляд. — я запрокинул голову на его плечо, подставляясь под ласку пальцев, находившихся именно там, где я хотел чтобы они находилась, с момента, как мы остались наедине.       — Ирбис… — выдохнул я, с еле контролируемой дрожью, — Ирбис, пожалуйста.       — М? — спокойно спросил он, — Чего ты хочешь?       — Я хочу чтобы ты знал, что я не…, — он резко оборвал меня почти болезненным рывком, — Ирбис, я хочу называть твоё имя, не останавливайся, умоляю, — "Господи", — подумал я, "какую ахинею я несу."       — Я тоже. Хочу чтобы ты называл мое имя, — прошептал он, заставляя меня согнуться в оргазме.       Я упал на колени. Прикасаться к холодной плитке было приятно. Вспомнил родителей. Интересно, что бы сказал мой отец, увидев меня в таком положении.       — Это оказалось не сложно, — задумчиво произнёс он.       — Теперь ты меня ненавидишь? — я пытался придать голосу уверенности, но связки все ещё дрожали, как и остальное тело.       — За что?       — Не знаю. Это действительно было не сложно.       — И приятно? — полушепотом сказал Ирбис. Я не уловил его интонацию.       — Да. — Я не врал, но инстинктивно хотел сменить тему, чтобы не провалиться в виновность, трескавшуюся под нами, как льды Северной Атлантики с приходом долгожданной весны. — Я сварю чай? Тебе черный без молока и сахара, я помню.       — Хочешь перевести дух? — он обошёл меня и протянул руку.       — Дух? Я прошу тебя, не богохульствуй, никакого духа в этом не было, — я схватился за его предплечье, помогая себе подняться.       — Правда? — он застегнул ширинку, издавая искристый звук трения металлических зубчиков. — Мне послышалось, или ты говорил «прошу» в другом контексте пару минут назад.       — Ирбис! — я мгновенно покраснел.       — Это я тоже слышал, — хохотнул он, застёгивая мой ремень, а затем схватился за него двумя пальцами, и притянул к своему лицу, врезаясь в меня глазами.       Я поцеловал его незадумываясь. “Сгорел сарай, гори и хата”, — когда-то сказал он мне. Сейчас, мы стояли посреди выжженной комнаты, сплетая пальцы, расцепив которые, он опустил ладонь на мое плечо, немного надавливая.       Осознание того, что может произойти вспыхнуло отвращением в последний раз. Я стоял на коленях, стараясь не утруждаться вопросами. Ирбис взял меня за подбородок и заставил посмотреть вверх. На его лице не было эмоций, даже когда он засунул указательный, а затем и средний палец мне в рот. Они были соленые, немного металлические и отвратительно приятные на вкус. Я же не гей, думал я, цепляясь за его ногу, пока он толкался в мой рот огрубевшими пальцами, я совершенно точно не гей. Сейчас, мы даже не занимаемся сексом, мы имитируем его. Меня трахают в рот, глубоко, не брезгуя тем, что меня может вырвать. Полностью одетый, в туго зашнурованных ботинках, еле расстегнутой рубашке, он просто стоит на твёрдых, жилистых ногах, которые слегка подкашиваются, как только я издаю очередной неприличный звук. Ничего необычного ведь не происходит?       “Ты всегда занимаешься сексом в одежде?”, — спросил он однажды. Знал ли Ирбис, что его слова окажутся пророческими? Наверное, я хотел этого уже тогда, или раньше, когда он подкуривал мою сигарету при нашей первой встрече, аккуратно придерживая пламя зажигалки, касаясь моих рук. Я ведь даже не знал его имени, я не знаю его и сейчас, зато знаю вкус его пальцев и этого более, чем достаточно. Каждый раз, когда он вытаскивал их из моего рта, мне хотелось попросить его сделать это снова, сказать пресловутое “еще”. Я ненавидел себя за это, и любил — его. Любовь? Я подумаю о ней позже, если вообще буду на это способен, ведь он хочет забрать мою память, он уже ее забирает, так или иначе, сейчас я не помню что было до того, как он дотронулся до моего языка своими пальцами. Имеет значение только сейчас, когда он проводит ими по внутренней стороне щеки и неизбежно на меня смотрит.       — Ты не представляешь, насколько прекрасен, когда делаешь это, — сказал он, снова погружаясь в мой рот. — Не отвлекайся.       Признаться честно, я никогда не любил, как это делают девушки – только бьются о нижнюю ветвь моей лобковой кости до боли в собственных скулах, загоняя обоих в скуку. Теперь, скулы сводило у меня, настолько, что из глаз снова хлынули слёзы. Вероятно, Ирбис заметил это, и высунул пальцы, только для того чтобы схватить меня за волосы другой рукой и ударить по глотке с удвоенной силой. Он остановился только после того, как я согнулся в рвотном позыве.       — Все, все закончилось, тише, — Ирбис сел на корточки, поднимая мое лицо, позволяя насладиться видом того, как он облизывает сморщенные кончики пальцев. Я почувствовал ртутную боль. Не знаю когда он успел достать шприц, я даже успел подметить толщину иглы.       Он вводил обжигающий препарат, неосязаемый по началу, растекшийся по телу так быстро, что я не успел притянуть его к себе, чтобы заглянуть в зеленые глаза в последний раз.       — Ты станешь самым лучшим из того, что я забыл. — признался я, теряя сознание.