KRONOS

      — Ма-а-рк Сергеевич? Марк. Проснись.       Она сидела у изголовья кровати, которую я не узнавал. Я выцарапывал себя из сна, идя на голос давно уже мертвой женщины, который звучал так душно и отдаленно, будто она — моя кормилица, решившая спеть жуткую колыбельную.       — А, это вы, — тихо отозвался я. — Ваш муж просил передать чтобы вы приготовили бисквит с орешками. В этот раз, могу сказать искренне — я сожалею о том, что случилось. — Я протянул к ней руку, мы впервые коснулись друг друга. — Я могу до вас дотронуться? Это странно.       — Четыре уровня сна. — ответила она, — Первые два случаются с людьми каждую ночь. В третий тебя вводят искусственно. Четвертый — смерть. Сейчас, мы ближе друг к другу, чем ты думаешь.       — Меня оперируют под анестезией?       Она не ответила, а только ненадолго отстранилась, так, чтобы я увидел нескольких мужчин, склонившихся над моим телом.       — Ах, — я попытался встать, но женщина тут же уложила меня обратно, — Как неприятно!       — Не перед кем мужаться, сынок. Кричи, если больно. Смейся, если счастлив. Ты снова все забудешь.       — Мне не хочется. Я сказал ему, что буду только рад. Но я не хочу. — Я с силой закусил губу, удиляясь отсутствию боли.       — Ты все о своем, — она улыбнулась. — Когда мы только познакомились, ты избегал даже привязанности. Кто же знал, что все выйдет так... Марк, я пришла прощаться.       — Прощайте. — Сухо ответил я. — Это было странное знакомство.       — Совсем забыла, ты не любитель размазывать сантименты.       — Потому что это больно. — как только я перестал удерживать внимание на врачах, они тут же растворились, оставляя нас наедине.       — Я размышляла о том, как отблагодарить тебя. За то что спас детей. Да и моего мужа тоже.       — Мне ничего не нужно. Я ничего не сделал.       — Я буду молиться за то, чтобы ты вспомнил. Не уверена, что это сработает, но знай, что я буду молиться за тебя в любом мире, куда бы не отправилась.       Я заплакал.       — Я не хочу его терять, — слезы лились бесконечной червоточиной. — Простите, — я снова зашелся в рыданиях, — П-прошу прощения, просто… Здесь так приятно плакать, ох, Господи.       — А говоришь, что тебе ничего не нужно. Тише. Тише. Маленький мальчик, такой храбрый. Успокойся, я рядом. Скажи мне, чего ты хочешь?       — Я хочу, чтобы он отдал мне свое сердце, — вырвалось через закрытый рот.       — Он отдал тебе кое-что куда более ценное, чем метафорическое сердце, о котором идет речь. Думаю, если я расскажу тебе об этом, твой любимый найдет меня даже в царстве мертвых, чтобы убить еще раз, — женщина рассмеялась, — Так сильно он боится.       — Кого? — задыхаясь от истерики спросил я.       — Тебя, — спокойно ответила она.       — Я не хочу пугать его. Когда я смотрю на него, рядом с ним мне начинает казаться, что мир не такой уж страшный.       — Он не ушел, а остался даже в большей степени. Этот мальчик слушает каждый твой шаг, вздох. Ловит каждое твое слово, поэтому тебе нужно быть аккуратнее.       — Откуда вы знаете? — Я попытался скрыть лицо где-то посреди локтя, но она перехватила эту попытку, и строго на меня посмотрела.       — Не прячься, оно никуда не уйдет, если ты спрячешься. Он слышит тебя. Засыпает, когда засыпаешь ты, и просыпается, от того как ты копошишься между постельным бельем. Он сам сказал тебе об этом, но ты слушал не его, а себя.       — Я не понимаю.       — Прекрати реветь и вспомни что он тебе говорил. Ты сделаешь ему больно, он знает об этом. И тоже боится, но в отличии от тебя, может терпеть.       Женщина встала, разглядывая бесконечность.       — Мне пора, — сказала она с туманным беспокойством.       — Останьтесь!       — Я не могу, ты же не хочешь, чтобы он принес в жертву свое тело, чтобы потерять тебя.       — Не уходите, — попросил я звенящее ничто. Ее больше не было, я остался один. — Где вы? Мама… Мама! Мамочка, пожалуйста, забери меня отсюда. Я умоляю тебя, прояви ко мне хоть немного жалости! Мне так холодно, мама, здесь ужасно холодно,— Никто не ответил, — Лала? Ты меня слышишь? Ответь, прости меня. Лала, ты слышишь? Кто-нибудь, пожалуйста, — я задыхался, — Кто-нибудь.       Кто-то услышал. Мальчик, вырезанный струнами разной толщины, ткал себя из разных участков времени, принимая скупые очертания. Он показался мне таким нежным и беззащитным, что я вытянул к нему руки, позволяя взобраться на растерзанный зажимами живот. Он внимательно посмотрел, как я лишаюсь омертвевшего, покрытого некрозом кусочка плоти. Заметив мои попытки схватить воздух, чтобы сдержать скулеж, ребенок накрутил мои волосы на распухшие, детские пальцы, заглядывая в собственные глаза.       “Тебе никто не нужен”, — сказал он наконец, —“Прекрати быть жалким. Не позорь нас!”