Раздался громкий треск стекла и вскрик :
— Идиот! — после этого все затихло ненадолго, а потом в класс, где сидел Марк и Цезарь ворвалось двое ребят, один из которых тихо смеялся, стараясь успокоиться, а второй наоборот, был напряжен и, кажется, был готов убить товарища, — Джона, ты конченный...
— Да-да... — глубоко вдохнув и уравновесив свое дыхание, отвечает он и немного скатывается по стене, судорожно пытаясь привести себя в порядок, а после успокаиваясь вовсе, — М-да, теперь мне все переукладывать...
— Это все, что тебя волнует на данный момент?! — Адам сводит брови к переносице и недовольно хмуриться, готовясь вот-вот врезать Джона, чтобы его мозги встали на место и он больше не делал глупостей, хотя даже смачный удар по его голове не успокоит младшего, как бы он не старался.
— Мы им скажем, что они зашли не в тот кабинет? — отрывается от записей Торрес, внимательно рассматривая влетевших в класс ребят, а после пожимает плечами, — Иди и скажи им, что они ошиблись классом.
— Нет уж, ты пойдешь со мной, — под руку схватив Цезаря он тянет его в сторону ребят, которые с большим трудом старались прийти в себя или хотя бы немного перестать чувствовать странное опьяняющее чувство от детской шалости.
В религиозной школе за такую проделку готовы были бы убить их! Не будем скромны, и в нормальной школе от такого тоже влетит. Сжечь парочку икон, а после просто разбить стекло в туалете, под предлогом, что за Джона наблюдали. Но, конечно, никто его словам не поверит и сочтет нужным посчитать, что он просто пытается придумать оправдание.
Хотя, может быть, там кто-то и впрямь был. Не так важно! Сейчас ребятам с большим трудом нужно привести себя в порядок и Цезарь с Марком им в этом помогут.
— Вы классом ошиблись, — монотонно и сонно произносит Торрес и прикрывает глаза, опуская взгляд в свой конспект, который у него не вышло доучить в связи с появлением двух незваных гостей.
— Чего-о... — протягивает Джона и поднимает взгляд на собеседника, положив руку на коленку и скатившись по стенке, словно какой-то алкоголик с улицы, но на деле он просто очень измотался после всего, что произошло.
А кто бы не измотался?
— Извините, — коротко отвечает Адам и легонько пинает в плечо собеседника, мол, лишнего не скажи, — Мы сейчас уйдем.
— Куда уйдем? Нас сейчас поймают и побьют, — недовольно сопит Маршалл, а после поднимается с места и потирает щеки, раздосадованно так и обиженно, — Буэ-э. Вообще, куда мы залетели?
— Девятый, — тут же ответил Марк, счастливо улыбнувшись. Детскую натуру еще ничего не успело разломать. Цезарь ничего не решился выдать, просто молча наблюдая за ними, а после уткнувшись в конспект, который составлял все это время.
— Ёбушки-воробушки, а мы вообще далеко-то убежали, Адама-мадама, — парень пониже сдержанно захихикал, так гнусно и издевательски, будто намереваясь подстебать своего собеседника.
— Я просил меня так больше не называть, долбо-Джона, — напоминает Мюррей, а после отворачивается. По ту сторону слышатся крики. Кажется, их настигли.
В комнату со старинным дизайном, даже для того времени, врывается какой-то мужчина, хватает под руку двух дурачков в сторону комнаты цирюльника, дабы наказать их за непослушание Богу и подобной чепухе, в которую они оба не хотели веровать, ведь они слишком современны для этого. Точнее, именно Маршалл, ведь Мюррей ходил за ним хвостиком, потому что иначе не мог, друг ведь обидится, если он не придет. Да и ни с кем более он особо-то и не общался, так что его круг общения замыкался только на нем.
Хитклифф пожимает плечами и разворачивается к Торресу, решив не комментировать эту ситуацию, младший утаскивает обратно за парту своего друга-отличника.
***
Будем откровенны и честны, у Хитклиффа никогда не получалось иметь хорошие оценки. Никогда учеба не влекла его так, как влек спорт. Он мог часами просто наблюдать из окна класса, как волейболисты и футболисты гоняли мячи по полю. Прямо он никогда об этом не говорил. Из детства эта привычка пошла, неясно откуда, но завидев высоких, накаченных и красивых спортсменов он загорелся идеей — надо стать таким же. Таким же высоким. Таким же успешным. Таким же красивым.
И в девять лет он впервые попытался податься в нечто подобное. Он вступил аж в три кружка: волейбол, футбол и теннис. Теннис не был той самой активной и групповой игрой для Марка, которую он так любил. Он ему не подходил и уже через полгода интерес к нему пропал. Зато футбол и волейбол только сильнее раззадорили. Он только сильнее хотел заниматься.
Цезарь его поддерживал. Он никогда не отказывал ему и говорил, что у него все выйдет. И у него выходило. В один день даже Хитклифф предложил им вдвоем пойти в команду по футболу. Торрес ломался. Он все никак не хотел соглашаться, но в конечном итоге пошел туда. Марк его уговорил.
"Он был так рад, что я никогда не забуду его радости.
Я никогда не думал, что кто-то может так искренне радоваться мелочам.
Я тоже был рад, что осчастливил его. "
Через неделю Торрес бросил это дело. Ему не нравился спорт. Он всегда давался ему слишком легко. На фоне Цезаря Хитклифф выглядел, как черное пятно. Он это понимал. Он так не хотел рушить маленькую радость жизни этого ребенка, что просто сделал то, что посчитал нужным. Больше он не пытался его никуда затащить. Книжный клуб вполне себе устраивал старшего.
"Марк всегда любил спорт".
