"Марк так злобно смотрел на меня.
Я никогда в жизни так не боялся за нашу дружбу.
Его глаза были переполнены ненавистью ко мне.
Я ощущал это на себе.
Мне было так тревожно и больно.
Я не понимал, как все могло скатиться к такому?
Нет, правда, что я сделал не так?
Может быть, я слишком много пытался думать о нем?
Мне было так больно понимать, что я для него в тот момент был самым главным врагом.
Как в этих глупых бестселлерах...
Сейчас он все также на меня смотрит.
Я ощущаю его ненависть ко мне.
Глупый маленький мальчик Хитклифф."
***
Младший ничего не говорит и закрывает глаза Торресу. Он намеренно утягивает потуже тряпку на глазах, продолжая что-то шумно перебирать. По звукам понятно, что это что-то маленькое и очень легкое. В прочем, Цезарь очень терпелив. Уже сейчас он знает, что искренне любит этого глупого мальчишку всем своим сердцем. Он так сильно им дорожит. Уверен, что не переживет разрыва. Тихий стук бисера. — Открывай! — задорный голос Марка выводит старшего из некоего транса и он опускает взгляд на свою руку. Погрузившись в свои мысли, он не заметил то, что на руке что-то появилось. Это был браслет. На нем было с помощью квадратных бисерин написано: "Марк". Младший поднял руку, на его запястье красовалась такая же безделушка, — У меня такой же! Но тут написано твое имя! Я принадлежу тебе, а ты принадлежишь мне. Красный и синий браслеты. Красивые. Марк постарался. Жаль, что он не представляет, насколько много это значит для Торреса. Он аккуратно хватает маленький бисер в пальчики и переворачивает его в руках. Детская игрушка. Им давно не по пять лет, но Хитклиффа так веселит нечто подобное. Такая глупость, а Марк так сияет... — Sapresti quanto ti amo, — шепчет Цезарь и прижимает к груди браслет. Так тепло стало на душе резко. Так приятно. — Чего??? — Марк и впрямь никогда не понимал итальянский, родной язык для Торреса. Зато в этом были плюсы для него. Всегда какие-то колкие моменты он начинал обсуждать сам с собой на родном языке. У младшего лицо так смешно изменяется, когда он что-то не понимает. Бровки тут же поднимаются и глаза открываются пошире обычного, а еще рот немного приоткрыт. Прямо малыш. Торрес не сдерживается и аккуратно берет в ладошки личико Марка, начиная переминать щеки. Хитклифф тут же закрывает глаза и надувает свои и без того пухлые щечки, как хомяк, который запрятал за ними орешек. — Я вже пвосив таф не деватфь! — мямлит младший и жмурится. Старший не разберет, что он сказал, от этого лишь тихо смеется и сдержанно улыбается. Такая легкая атмосфера в давящем мире. Любовь Марка к Торресу детская. Она невероятно невинная и такая доступная, правда свой сокровенный ларец он открывает только для маленького чада перед собой. Он дорожит им. Он любит его. Он доверяет ему. Его искренняя и чистая любовь. Совсем иная, нежели у людей взрослых. Он ничего не требует взамен. Детские, необнаженные и самые-самые мягкие чувства. Хитклифф так любил прижиматься к его ушку губами и тихо-тихо нашептывать. Нашептывать все то, что он хранил в себе. Нашептывать свои теплые чувства, свои мечты, свои желания. Искренности у этого ребенка было очень много. Торрес был другим. Торрес по-другому чувствовал любовь к Марку. Его любовь была слишком... Взрослая. Нет, нет, не та, в которой требуется жажда тела. Хотя Цезарь хочет обнимать за ладошки Хитклиффа, аккуратно сцеплять их пальчики в замочек, касаться губками фаланг, трепетно и нежно, дарить ту любовь, которую Марк не получал. Насколько же люди жестоки, насколько мир жесток, что старшему страшно признаться своему единственному лучику обо всем? Он скрывает. Так отчаянно. Но искренне до сих пор хочет открыть всю правду. Однако молчит. Так надо."Я всегда желал его ручек".