Младшему хотелось трогать его волосы. И он трогал.
Марку хотелось любить его по-детски. И он любил.
Хитклифф хотел быть ребенком в глазах Цезаря. И он был.
Он все еще нервно теребит эти пряди и тискает, зарываясь носиком в глубину. Какие они мягкие и приятные на ощупь. Он так любит их. А Цезарь немного краснеет от этого ощущения тепла. Такого родного и такого близкого. Это чувство было только рядом с его матерью, которая мягко прижимала его к своей груди, зарывалась ладонью в эти непослушные пряди и давала Торресу облегченно выдохнуть. Марк был таким же. Хотя нет. Он был другим. Он был чуточку другим. Макушку старшего он прижимал не лицом к груди, а затылком, обнимал не за шею, а за плечи, окутывал в теплые объятия и хватался за ладошку, сцепляя их в замочек, личиком утыкаясь в грудную клетку Цезаря. Все же он был совершенно другим. Марк отличался от всех тех девушек, с которыми его знакомили. Все они были с ним из выгоды, какие-то даже откровенно говорили, что эти отношения им не нужны и они чисто для галочки. Цезарь же об этом другу не говорил. Он молчал, лишь бы не разбить детское представление Хитклиффа об отношениях. Пусть он думает, что Торрес купался в огромном океане любви и был счастлив, чем то, что он на всю жизнь запомнит, что бедный малыш был так одержим своим другом, от чего даже не мог найти иного счастья. Младший не врал. Он никогда не врал Цезарю, Саре или своей матери с отцом. Он был искренним, чистым и невинным ребенком всегда. Даже сейчас. Перед лицом опасности он желает, чтобы вера в его псевдо-Бога была настоящей. Была настолько близкой к истине, чтобы он дотянулся до желанного упокоения за пару легких движений.Но нет.
Судьба бедного и несчастного ребенка, чья жизнь была сплошь пропитана каким-то дурацким отребьем, жуткими картинками и болью, скрашивалась только чудесной игрой на скрипке Торреса. Под тихое рычание котов на улице, под буйное мычание людей за окном, которых не смогли чем-то удовлетворить, Марк любил засыпать. Игра Цезаря казалась чем-то особенным. Таким глубоким и приятным. Таким выпадающим за пределы вселенной. Он спал во время мелодии, не потому что она была скучной, нет, а потому что чувствовал спокойствие. Он ощущал себя полностью защищенным и никакая паранойя не давала о себе знать. Даже Бог так его не удовлетворял. Инструмент медленно откладывают в сторону, и старший усаживается рядом со спящим на диванчике Марком. Он маленький и миниатюрный, совсем кукольный — это Хитклифф, ребенок, глупый малыш. И он так его любит. Им всего по двенадцать лет, но та самая искренняя любовь не прошла. Он до сих пор так хочет его обнимать и целовать, защитить от жестокости этого мира, спрятать под своим пиджачком и прижать к груди. — Сладких снов, amore mio, — совсем-совсем тихо говорит скрипач, а после мягко целует в макушку, укладывая на свои коленки и переминая непослушные прядки младшего. Они совершенно другие в отличие от волос Торреса."Марку нужен отдых".