Глава 5
1997 год.
Уилсон попросил Бонни выйти за него замуж в День святого Валентина, это было чертовски предсказуемо, поэтому Хаус не мог не закатить глаза. Однако, он не мог и слишком долго шутить, потому что Уилсон попросил его быть шафером. Хауса это сбило с толку, хотя он всегда знал, что Уилсон был его ближайшим другом. Странно осознавать, что то же самое верно и наоборот — неверно. — Я устрою тебе лучший мальчишник в мире, — пообещал Хаус, и Уилсон выглядел так, словно уже пожалел об этом. — Я говорю о тройном рейтинге X. Свадьба была назначена на июнь. Это было всем, о чём Бонни могла говорить каждый раз, когда они виделись. В предстоящей свадьбе было что-то, что, казалось, вызывало драму в отношениях каждой другой пары, которая пошла по тому же пути. Каждый раз, когда Стейси пыталась познакомить Грега со своими родителями, Хаус придумывал отговорки, почему он не может пойти. Присмотр за собакой для Уилсона и Бонни (что было быстро опровергнуто, поскольку они ещё не завели её), его занятость пациентом (сложнее получить доказательства) или слишком занят, чтобы ехать на Статен-Айленд (смехотворно, правда?). В конце концов у Хауса закончились оправдания. Как всегда Уилсон дал непрошенный совет, пока они обедали: — Ты никогда раньше не заходил так далеко в отношениях. Считай это высшим достижением. — Я им не понравлюсь, и это только разочарует её, — Хаус попытался объяснить свою трусость, как будто она была рациональной. Он ковырялся в картошке фри, в тарелке Уилсона, не обращая внимания на пронзительный взгляд карих глаз, который был направлен прямо на него. — Она будет очень разочарована, если ты даже не дашь им шанс, — сказал Уилсон. И, к сожалению, с этой железобетонной логикой трудно было спорить. И так, впервые в своей взрослой жизни, Хаус оказался из тех парней, которых приводили домой, чтобы познакомить с мамой и папой. Хаус ответил на все повседневные вопросы, которые люди задают врачам, рассказал достаточно забавную историю об одном из странных пациентов и в целом вёл себя наилучшим образом. Он действительно не понимал, почему Стейси продолжала смотреть на него, как на бомбу замедленного действия, с недоверием. По дороге домой она спросила, почему Хаус не упомянул, что она живёт с ним уже полтора года. Хаус предположил, что родители уже знали. Стейси нервно покусывала внутреннюю сторону щеки, глядя на автостраду. — У вас, должно быть, гравитационное притяжение. Или вы как пара мощнейших магнитов… Впрочем, я даже не сразу поняла, что и меня засасывает. Хаус не знал, чего она хочет, что б тот сказал, поэтому барабанил большими пальцами по рулю и держал рот на замке. Потом он таки понял, что есть универсальный ответ на это напряжённое молчание, граничащее с обидой. — Я люблю тебя, ты знаешь, — осторожно, с нежностью в голосе ответил Хаус. Грег не был уверен, чего хочет от Стейси, какой реакции он ожидал в итоге? Она не отреагировала на эти слова, но это её молчание и замешательство в глазах не было в планах. Через какое-то время она сжала его колено и сказала: — Да, я знаю, Грег. Позже Хаус понял: она не хотела, чтобы он играл роль респектабельного бойфренда. Она хотела его честности. Он пообещал ей, что будет вести себя как подобает, когда в следующий раз увидит её родителей. И это, похоже, удовлетворило Стейси. По крайней мере она так сказала. Шли месяцы, он был искренним, ехидным, но Стейси всё равно любила его. Хаус понимал, что он никогда не был так счастлив. Даже Кадди сделала выговор за то, что однажды ночью он улыбался, выходя из вестибюля больницы, поэтому в отместку на следующий день она уволила одного из подчинённых. Какое-то время после этого она старалась не обращать внимания на резкие перепады настроения или какие-то изменения в Греге. Единственным преимуществом всего планирования свадьбы являлось то, что Уилсон устал и нуждался в пронизанных алкоголем прогулках по крайней мере два раза в неделю. Хаус дорожил этими ночами рядом с ним. В пьяном виде Уилсон имел склонность попадать в нелепые ситуации. Хаус с жадным восторгом наблюдал, как он боролся на руках с другими посетителями бара, падал с лестницы и вскакивал невредимым, едва избегал аварий. Он даже когда-то начал терять предметы одежды, пока играл в одиночный покер на раздевание. Однажды ночью, неся Уилсона в его квартиру, прислонившись друг к другу в лифте, Уилсон заговорил, прижавшись губами прямо к уху Хауса. Его дыхание было теплым и пьянящим. — Я пока не хочу домой, — пробубнил он. — Мы почти у цели, — слабо рассмеялся Хаус. — Давай. Уилсон жалобно застонал, уронив голову на изгиб шеи Хауса. Он уткнулся лицом в грубую кожу, словно пытался зарыться в неё с головой. Хаус снова рассмеялся бы, но его сердцебиение внезапно участилось. — Она так взволнована, — пробормотал Уилсон, откинув голову назад. Он выглядел беспомощным, как дитя. Или как его пациенты, которых он лечит, сам при этом забывая поесть и поспать. — Она так взволнована, и всё, о чём я могу думать, это о том, что на этот раз я должен всё сделать правильно, я должен придерживаться курса, а не облажаться. Разве это не ужасно? — Нет, — Хаус заставил себя смотреть на что угодно, только не на лицо Уилсона. Лифт наконец остановился, и он со вздохом вытащил их обоих в коридор. — Сомневаться — это нормально. Ты всего лишь человек. — Но это несправедливо, — Уилсон провёл ладонями по лицу, высвобождаясь из рук Хауса, чтобы вместо этого прислониться к стене рядом с дверью. Хаус порылся в карманах в поисках ключа, а Уилсон позволил обыскать себя, как будто перед ним был полицейский. — Разве я не должен быть так же взволнован, как и она? — Ты уже был женат, однажды. Мыльный пузырь для Бонни не лопнул, — Хаус отпёр дверь и провел Уилсона внутрь. — Перестань так сильно волноваться. Если ты хочешь, чтобы все получилось, оно получится. — Ты всегда говоришь мне, что я очень не хочу, чтобы всё это работало! — выпалил Уилсон, слишком громко, учитывая, что уже за полночь и Бонни, вероятно, спит. Хаус остался в коридоре, как будто квартира была проклятым местом. Это была её территория. Бонни. — Ты никогда меня не слушаешь, — заметил Грег. — Либо отмени свадьбу, либо просто попытайся. В любом случае есть шанс, что ты будешь несчастен. — Спасибо, это так обнадёживает, — язвительно сказал Уилсон, а затем захлопнул дверь перед носом Хауса. — Ты забыл ключи! — крикнул Хаус. В спешке Уилсон открыл дверь и с горечью вырвал их у него из рук, лицо его покраснело от смущения. Это дало Хаусу повод посмеяться по дороге домой, пока он сидел в автобусе. К тому времени, как начался мальчишник, Уилсон был в гораздо лучшем расположении духа по поводу свадьбы, сомнений не осталось. Хаус устроил вакханалию разврата, которой, как он был уверен, его предки бы гордились. Стриптизёрши, шлюхи, официанты и гости набились в гостиничный номер, который Грег арендовал на ночь, и ни одна душа не была трезвой. Друзья Уилсона из медицинской школы были слишком милы и непреклонны, чтобы с ними можно было хорошо напиться. А Бостонские друзья сквернословили и легко развлекались. Хаус забыл, что он нанял фокусника по прихоти Уилсона, и бедняга изо всех сил пытался провернуть свои карточные фокусы среди извивающегося моря тел. Он зачем-то взял с собой утку, объяснив это тем, что у него закончились голуби и кролики. Уилсон, измученный до предела человеческих возможностей, начал гоняться за уткой по комнате, подстрекаемый радостными возгласами товарищей. Все они отошли к стенам и углам, предоставив Уилсону замкнутый круг пространства, чтобы он попытался поймать птицу. Это было похоже на жалкий петушиный бой с двумя главными фаворитами вечера. В конце концов Уилсон нырнул на ковер и схватил утку, которая, несомненно, была травмирована. Она маниакально крякала и била крыльями. Фокусник забрал её и ушёл в раздражении, а чтобы поблагодарить его за беспокойство, Хаус вручил ему немного денег, которые он собирался отложить для одной из стриптизерш. Это развлечение с домашней птицей, похоже, очень понравилось друзьям Уилсона, и они попросили стриптизёрш наградить всех выстрелами в тело и несколькими танцами на коленях. Было трудно уследить за остальной частью вечеринки, потому что, как только Уилсона прижали спиной к гостиничной кровати, и пара сисек оказалась у его лица, Хаус, казалось, уже не мог смотреть ни на что другое. Уилсон не знал, что делать с руками, поэтому прижал их к простыням. Его глаза нервно метались по фигуре стриптизерши, затем вверх, к потолку, затем вниз, к полу. В конце концов, она схватила его за подбородок и заставила смотреть на себя, и Хаус почувствовал странную боль в животе, когда рот Уилсона открылся, и она провела большим пальцем по его губам. После этого время будто растворилось для него и растянулось. В какой-то момент диджей попросил у него денег, и Хаус отдал их. Девочки ушли вскоре после этого, и друзья Уилсона убывали один за другим. Каждый уверял, что было хорошо, адская выдалась вечеринка, на славу. Уилсон бесцельно бродил по комнате, чтобы попрощаться. Он упал лицом в огромную кровать, как только они остались одни. — Ты злой, — промямлил Уилсон. Хаус сел на кровать рядом с ним, скрестил руки в замок за головой и закрыл глаза. Как фермер, прислонившийся к стогу сена после тяжёлого рабочего дня. — Я думаю, что Карамель ужасно любит тебя. — Боже, — простонал Уилсон. — Она на вкус как… клубника. Я никогда не буду смотреть на ягоды как раньше… — Если нужно передёрнуть, сделай это в ванной. Легче отмыть. Уилсон шлёпнул Хауса подушкой, отдёрнув её прежде, чем Хаус успел нанести ответный удар. Через минуту Джеймс всё-таки встал и побрёл в ванную, но только для того, чтобы сунуть лицо под раковину, попить, а потом, наконец, за весь вечер, отлить. Хаус слышал, как льется вода из крана, так как Уилсон не закрыл дверь. Уилсон всегда мыл руки до и после, даже в гипсе, это было проклятие доктора. На обратном пути он сбросил штаны на пол, и Хаус смотрел, как его тощие волосатые ноги исчезают под простынями. — У нас есть комната на всю ночь, — усмехнулся Хаус, поворачиваясь на бок и стягивая туфли. — Я сказал Стейси, чтобы она не ждала меня дома. Уилсон вздохнул, устало и медленно расстегивая рубашку, чтобы остаться в хлопчатобумажной футболке. — Бонни остановилась у своей сестры. Надеюсь, её девичник не был таким сумасшедшим. Хаус фыркнул, не в силах представить себе Бонни с её нервным характером, хоть сколько-нибудь приближённую к их уровню пьяного бесстыдства. — Ей нужно позволить повеселиться. Ты такой лицемер, — возразил Хаус. — А ты придурок, — вздохнул Уилсон, уткнувшись лицом в подушку. — Надеюсь, ты упаковал аспирин на завтра. Он понадобится мне как никогда. Хаус утвердительно хмыкнул. — Он в моей сумке. Уилсон был едва в сознании, когда ответил: — Доброй ночи. — Спокойной ночи, Уилсон, — Хаус стянул с себя рубашку и кинул её на диван. А уже через пять минут после выключения света он спал мёртвым сном. Ему снились худые, красивые тела стриптизёрш, которых он нанял. Он танцевал с одной из них, её звали Бренди. И когда Хаус сказал очередную глупость, что Бренди его любимый напиток, она закатила глаза, как будто слышала такое миллион раз. Она потрусила своими изящными бёдрами, и Хаус не думал, что когда-нибудь сможет повторить это. Танец живота был явно выше его навыков. Ему также снился Уилсон, наманикюренные пальцы Карамель, раскрывающие его рот, его губы, блестящие от текилы, которую он выпил из её миниатюрного пупка, а затем из стакана между её грудями. Ему снилось, как она толкает его плечом к кровати, ему снились руки Уилсона на её бедрах. А может быть, он просто вспоминал увиденное. Что-то теплое прижалось к его спине. Бьющееся сердце, грудная клетка. Горячая линия тела, твердый член на его бедре. Прошли века с тех пор, как он не чувствовал члена, который не был его собственным. Хаус обернулся, потому что, если это был сон, он собирался насладиться им. Все было душно, в этом пьяном соседстве. Тяжелом от алкоголя, но ещё не от боли. Он чувствовал себя вялым, но возбуждённым. Тело, прижатое к нему, двигалось, когда он двигался, и теплое бедро обвивало его собственное. Хаус чувствовал горячую кожу сквозь ткань штанов. Нагнувшись, он закинул ногу за бедро, подведя бедро и его воображаемый загадочный член пах к паху. Кто-то застонал. Голос похож на Уилсона. Конечно, конечно, он мечтал об Уилсоне. Должно быть, это был сон, потому что настоящий Уилсон никогда бы не позволил ему схватить себя за задницу одной рукой, подворачивая шорты, чтобы лучше схватиться за кожу. Настоящий Уилсон никогда не стал бы тереться о него, молча умоляя о близости. Настоящий Уилсон никогда бы не ахнул так, пронзительно и жадно, когда Хаус обхватил его яйца через нижнее белье и сжал, ладонями продвигаясь вверх по члену. Должно быть, это был сон, потому что Уилсон никак не мог схватить его за запястье и надавить рукой на член. Не было правдоподобной реальности, в которой Хаус схватился за бедра Уилсона и перевернул его на спину. Не может быть, чтобы это не было выдумкой подсознательного желания, когда он соскользнул с матраса и просунул голову между ног Уилсона. Зачем ещё Уилсону зарываться пальцами в его волосы и притягивать ближе, когда Хаус стягивает с него боксеры? Почему Уилсон вздрогнул и так беззаботно и сладко прошептал «да» когда Хаус взял его член в рот? Почему он с некой горечью и любопытством сделал это? Почему его член чувствовался прижатым к нёбу? Должно быть, это была мечта, потому что Уилсону не нравились парни. Это должен был быть сон, потому что если бы это было не так, это означало бы, что Хаус изменял Стейси, а он любил Стейси, поэтому очевидно, что этого не могло случиться. Это должен был быть сон, потому что Уилсон женится уже послезавтра, и Хаус должен произнести тост потому что второй раз, несомненно, очарован этим событием. Если бы это было на самом деле, он бы чувствовал себя виноватым. Если бы это было реально, он бы остановился… Уилсон назвал своё имя, когда кончил (ещё одно доказательство того, что это был сон), и Хаус продолжал сосать и сосать, пока не проглотил все до последней капли. Внезапно все стало не таким туманным; горло саднило, а губы болели. Вялый член Уилсона был пропитан его шалфеем, когда он наконец оторвался. Его рука соскользнула с волос Хауса и вместо этого запуталась в простынях. Смотреть ему в лицо было плохой идеей, но Хаус всё равно это сделал. Зрачки Уилсона были настолько расширены, — сквозь шторы почти не проникал свет, — что его глаза казались чёрными как смоль. Его дыхание было быстрым. Он казался испуганным. Должно быть, Хаус ходил во сне, потому что иначе он не смог бы встать с кровати и пойти запереться в ванной. Он решил, что наконец-то проснулся, когда дрочил над унитазом, упёршись одной рукой в не совсем белые кафельные стены. Он попытался думать о чем-то другом, кроме испуганного лица Уилсона, когда тот кончил, но мысли его замерли. Когда он вернулся в номер, Уилсон сидел посреди кровати, подогнув колени к груди и положив голову на руки. Он поднял взгляд на звук открывающейся двери ванной, но не двинулся с места. Прикроватные часы показывали 6:45 утра, ярко-красные цифры и неумолимые. — Хочешь позавтракать? — спросил Хаус, пытаясь казаться повседневным во всём, но его голос был настолько хриплым, что послужил лишь мрачным напоминанием о том, что только что произошло. Уилсон моргнул, глядя на него. Потянулся и протёр глаза, открыл рот, как будто собирался задать вопрос, но он молчал и только вздохнул. Хаус затаил дыхание, ожидая, что будет дальше. В конце концов, не глядя на него, Уилсон сказал: — Я смогу поесть. Хаус на собственном горьком опыте убедился, что горячий кофе без сахара — не лучший напиток после минета. Это не предвещало ничего хорошего из-за затяжного вкуса. Он и Уилсон не сказали друг другу ни слова, пока не выспались. К счастью, они приехали на разных машинах, а репетиция ужина была только вечером, так что у них не было причин видеться в течение следующих нескольких часов. Уилсон схватил его за локоть, прежде чем они пересекли парковку, но Хаус не остановился. — Мы должны поговорить об этом! — Уилсон чуть не закричал, так что Хаус намеренно остановился на месте, чтобы заставить его врезаться в него. Этого все ещё было недостаточно, чтобы заставить его отпустить руку. — Хаус, мы… — Ничего не произошло. Его тон был резким, но необходимым, чтобы отрезвить разум. Уилсон воспринял слова как пощечину и отпрянул назад, как будто они вступили в физический контакт. Хаус заставил себя дышать ровно, сохраняя стоическое выражение лица и низкий голос. — Это то, что ты хочешь услышать, не так ли? Это был логичный вывод, но Уилсон выглядел таким беспомощным, что Хаус почти засомневался в себе. Он мог бы пожалеть мужчину, если бы его горло не болело после того, как он его трахнул. Его ногти сильнее впились в кожу Хауса, так что он, наконец, отдёрнул руку. — Всё в порядке, — сказал он, не глядя на Уилсона, не мог заставить себя. — Мы всё ещё были пьяны, вроде как, и едва проснулись. Не то чтобы мы приняли сознательное решение разрушить друг другу жизни… Мы можем притвориться, что этого никогда не было, потому что на самом деле этого и правда не происходило! И всё сможет вернуться в нормальное русло… Через мгновение Уилсон пробормотал: — Я бы не назвал это переворотом в жизни. — Не надо, — рявкнул Хаус, закрывая глаза, чтобы не видеть Уилсона, опустившего глаза. — Просто не надо. После неприятно долгого молчания они пересекли оставшуюся часть стоянки. — Увидимся, — пробормотал Уилсон, и это был не вопрос, это была команда. Он всё ещё хотел, чтобы Хаус был на репетиции, а это означало, что он все ещё ждал Хауса на своей свадьбе. Хотел, чтобы Хаус был в его жизни. — Хорошо, — сказал Хаус, потому что он тоже все ещё хотел всего этого. Репетиция прошла нормально. Властная мать Бонни и непоколебимый отец привлекли к себе большую часть внимания Уилсона, так что Хаус был избавлен от оживлённого вечера. Стейси, которая позже присоединилась к званому ужину, похоже, не нашла ничего необычного в мёртвом молчании Хауса. Она, вероятно, ожидала этого, хотя не могла знать основную причину. Хаус таки убедил её уйти с ним пораньше, а когда они вернулись домой, он снова и снова целовал её и трахал, пока она не кончила четыре раза. В этом тоже не было ничего необычного, и у Стейси не было причин сомневаться или жаловаться. Хаус хотел, чтобы она это сделала. Он думал, что после хорошего, старомодного, бессмысленного оргазма добьется цели, но почувствовал себя ещё более раздосадованным. Он плохо спал. На следующий день Уилсон женился. Это была идеальная церемония, как и сами молодожёны. Уилсон расплакался, и его голос прерывался в нужные моменты во время клятв. Бонни открыто плакала у алтаря. Хаус не мог смотреть ни на кого из них, даже когда отдавал кольца. В отличие от Бонни, Хаус знал, что слёзы Уилсона были из-за чувства вины, а не от радости. Позже он произнес волнующий тост, похвалив Уилсона за его верность и Бонни за её выбор мужчин. Люди тихонько смеялись над его шутками. Это было очень вежливо, учитывая, что Хаус открыто лгал. Когда сестра Бонни начала свою длинную трель, Хаус попытался уговорить Стейси снова уйти с ним пораньше. — Давай же, если мы пойдем сейчас, мы сможем поймать последний выпуск «Скорой помощи». — Я останусь и буду танцевать, — ухмыльнулась Стейси, потягивая вино. — С тобой или без. Ничего не оставалось, как ждать. Когда Уилсон и Бонни вышли к гостям, он наблюдал, как они медленно танцуют под Элвиса Пресли, и укусил внутреннюю часть своей щеки так сильно, что потекла кровь. Хаус ушёл до того, как песня дошла до второго припева о дураках, он вышел из помещения и поджёг сигарету у официанта во время его перерыва на улице. Он курил слишком быстро, потому что никотин отвлекал всё внимание, занимал мысли. Когда он вернулся на вечеринку, Стейси рассмеялась, почувствовав терпкий запах табака. — Ты выкурил целую пепельницу? — Разве парень не может отпраздновать, когда его лучший друг женится? Стейси поджала губы, словно борясь со смехом, только этот был из-за жалости, нежели из-за веселья. — Он даже после свадьбы тебя не забудет, ты же знаешь. Хаус смотрел, как Уилсон кружится по танцполу, его руки низко лежат на спине Бонни. У него широкая, дурацкая улыбка, она всегда очаровывает даже самых озлобленных скряг. Когда он поднял глаза, это было похоже на невидимый электрический разряд, который заставил его встретиться взглядом с Хаусом через всю комнату. Мгновенно его ослепительная улыбка дрогнула. Хаус только поморщился в ответ. — Вот, на что я рассчитываю.***
После медового месяца как будто ничего и не было. В первый день, когда Уилсон вернулся к работе, Хаус вошёл в его офис, чтобы посмотреть, где он, ворвавшись в дверь без предупреждения. Первое, что сделал Уилсон, — начал жаловаться на свою новую собаку. Два дня спустя Хаус почти наугад разыграл его, забрав чернильные стержни из всех ручек в его кабинете. Уилсон ничего не сказал об этом и в ответ просто украл все письменные принадлежности в кабинете Хауса, заменив их использованным набором мелков из педиатрического отделения. Для всех остальных это были всего лишь четыре разноцветных восковых кусочка. Для Хауса это было прощением. Они не говорят об этом, что радует…