По ту сторону Английского пролива

*       Ланселот за всю ночь не сомкнул глаз. Нет, он не боялся за свою жизнь, впрочем, как и всегда, умелый воитель — а с некоторых пор и дитя сокрушительной пламенной природы — знал, он в любом случае постоит за себя. И за своих. И конечно от чутья Пепельного не укрылся всплеск энергии, прокатившийся со стороны холмов за стенами Гластонбери. Да чего греха таить — все это почувствовали. А там, наверху, в одной из башен, Мерлин — острее всех.       Наступление рассвета здесь, в подземелье, ознаменовали тяжелые шаги все тех же рогатых фэйри-бивней. — Поднимайся, — рокочущий голос одного из стражей густым эхом отразился от ледяных сводов камеры, — сегодня Моргана свершит правосудие.       Ланселот поднялся с лежанки, поправил темный пыльный плащ, по привычке опустил ладонь к поясу, но пальцы схватили пустоту — меч и кинжал Плачущего Монаха лежали в сундуке Артура. Пепельный и виду не подал, что что-то не так.       Второй бивень защелкнул замки колодок на кистях узника, и все трое зашагали по коридору.       Песочного цвета прямоугольники и квадраты кирпичной кладки под ногами слились в одну гипнотически однообразную ленту. Узника провели мимо винтовой лестницы, по которой ещё вчера эти же солдаты спускались с ним в темницу с верхних уровней. Теперь они шагали в сторону выхода на задний двор замка. Ланселот догадывался, что там.       Эшафот.       Они все уже были здесь. Разношерстная толпа фэйри — рогатых, крылатых, чешуйчатых, с рогами, хвостами или копытами — загудела одновременно и злобно, и приветственно. Пепельные держались особняком — группа фэйри, чьи лица или руки украшали характерные полосы родимых пятен, выстроились на противоположной стороне от подмостков эшафота, словно молчаливая армия, готовая… защищать Плачущего? Или же первыми забить его камнями?       На подмостках стояли две девушки — Королева фэйри и та, в ком Плачущий почти сразу признал послушницу из аббатства, в котором Нимуэ была уже почти в руках паладинов, но все равно ускользнула. Том аббатстве, откуда начала свой путь ангела мщения сестра Айрис. Ланселот позволил провести себя по скрипучему настилу, и бивни отступили. Мужчина не поглядел на Королеву и её советницу — вместо этого бывший инквизитор безошибочно с первого взгляда во все глаза уставился на Эльгу. Леди Гюнтер, стоя вплотную к краю и нервно кусая губы, держала ладони на плечах Белки. Оба были словно натянутая тетива лука и стрела, готовая сорваться в любой момент. Кажется, только тот факт, что по бокам от девушки и мальчика словно две стены высились Берлихинген и Циммерберг, сдерживал любимых человечков Ланселота от того, чтобы не взбежать на эти же доски и не встать рядом с ним в попытке его защитить. Хотя Ланселот, конечно, не позволил бы Эльге с Белкой этого. Потому, что происходящее здесь и сейчас было только между ним и народом фэйри.       А народ фэйри теперь был один на один со своим бывшим палачом. Теперь все они могли хорошенько его рассмотреть — его высокую мрачную фигуру, резкие черты лица, темно-серый с прозеленью плащ, кутавший широкие чуть сутулые сейчас плечи, и то, с какой фатально-бесстрашной решимостью он, некогда свирепый ведьмолов и охотник за головами фэйри, перед ними предстал. — Мы собрались сегодня, — голос Нимуэ разнесся над пространством, заставив Плачущего таки перевести взгляд на неё, — чтобы привести в исполнение приговор, вынесенный самой судьбой! — фэйрийка призвала на помощь всё свое самообладание и посмотрела на Ланселота как можно более бесстрастно, дабы не выдавать свою ярость, — перед вами чудовище, истреблявшее нас с вами! Чудовище, убившее множество наших родных и близких! Чудовище, — это слово Нимуэ произносила с особенным интонационным ударением, словно выплевывала, — которое осознало свои деяния, — девушка повысила голос, — Плачущий Монах пришел к нам, его руки в крови, но он пришел с покаянием! Он просит простить его и принять его в наши ряды, дабы впредь защищать нас и наших детей, — Нимуэ выдержала паузу, чтобы услышать каждый шепот в шелесте голосов, пронесшемся над площадью заднего двора, а затем продолжила, — но злые деяния не останутся безнаказанными. Моргана, наша защитница, моя правая рука, откроет нам, какую кару должен понести раскаявшийся злодей! — она повернулась к темнокожей девушке в черном плаще с капюшоном, — говори.       Моргана шагнула чуть вперед и заговорила, обращаясь одновременно и к толпе, и к Плачущему: — Там, за воротами нашего нового города, я за одну ночь взрастила лес, — чародейка горько улыбнулась, — он прекрасен, но он населен тем, что способно поглотить навеки даже самых отчаянных смельчаков — он населен расплатой за грехи. Плачущий Монах пойдет туда, встретится лицом к лицу с тем, что наделал, и если сумеет выжить и возвратится, значит, он достоин прощения. Значит, мы примем его. Без мести, без придирок. Примем и превратим в наше оружие, — Моргана бросила взгляд на бывшего инквизитора, - ступай. И да поможет тебе Бог.       Толпа расступилась, пропуская олененка-фавна, ведущего за уздечку Голиафа. — Если не хочешь, чтобы твоя любимая тебя оплакивала, постарайся вернуться до наступления темноты, — Нимуэ кивнула в сторону жеребца — иди.       Ланселот, так и не вымолвив ни слова, позволил солдату-бивню снять колодки, шагнул к краю эшафота, туда, где были ступени на землю, и толпа дружно отшатнулась, оставив четверых — Железнорукого, конокрада и девушку с пацанёнком — стоять одних. Эльга не выдержала — а раубриттер не стал препятствовать — и вспорхнула навстречу Пепельному, прижимаясь к его груди: — Я знаю, что ты ко мне вернешься, просто прошу, сделай это как можно скорее! — Так и поступлю, — не заботясь о том, что подумает разномастная публика и Её Величество вместе с советницей, Ланселот позволил себе накрыть губы рыжей коротким, но искренне жарким поцелуем воистину любящего человека, — я вернусь уже хотя бы потому, что я чист в своих намерениях!..       Артур, наблюдая по ту сторону эшафота за разворачивающейся трогательной сценой, чуть склонился к стоявшему рядом друиду и вполголоса спросил: — Почему он делает это так демонстративно?       Мерлин ухмыльнулся: — Для начала, он просто проявляет ласковость по отношению к любимой, это нормально. Поучился бы у него!..       Король нахмурился, но комментировать эти слова чародея не стал: Артур слишком хорошо знал, как относятся отцы девушек к юношам, которые за этими девушками ухаживают. А колдун продолжил: — Ну и заодно это доказательство всем присутствующим, что Плачущего Монаха действительно можно не бояться, и наша рыжая гостья живое подтверждение тому, что ему можно доверять свои жизни.       Артур поджал губы и отвернулся.       Голиаф фыркнул, шевеля ушами. Плачущий Монах выпустил из рук Эльгу, вскочил в седло, одарил толпу взглядом, в котором явственно читалось какое-то иррациональное торжество, сунул стопы в стремена. Гюнтер, не обращая внимания на то, что они находились среди язычников, осенила Плачущего широким крестным знамением.       Ланселот пришпорил коня, направляя его в сторону новорожденного Броселиандского леса. *       Сургучная печать хрустнула под тонкими длинными пальцами рыцаря. Сир Робин Локсли отряхнул кроваво-красные крошки сургуча на пол и развернул письмо. На обратной стороне стояла подпись со сдержанным вензелем заглавной буквы — «Тинтагель». Робин заскользил внимательным взглядом по ровным строкам: «Брат мой, доношу до твоего ведома, что красная орда вновь собирается по ту сторону Железного леса. Пока неясно, в какую сторону они двинутся, к нам, на Вестгейтс, или к вам. В любом случае, знай, их ведет Гольц, и он не вступает в переговоры ни с фэйри, ни с Утером»       Локсли едва не смял письмо, мысленно выругавшись. Проклятье! Только открытой войны местных феодалов с церковью им не хватало! Ведь если Красные паладины возьмутся за Вестгейтс — а они возьмутся, шутка ли, город, полнехонький фэйри, пусть и крещеных, великолепная приманка — Лоустофт придет Вестгейтсу на помощь. Агравейн пусть и натворил дерьмишка в свое время, но прошлые проступки не стоят того, чтобы армия инквизиции стерла население целого города с лица Британии.       Робин продолжил читать.       «Они последуют за Восстанием, не взирая на то, что Утер благословил беженцев идти с миром на север. Гольц будет давить если не стратегией, то количеством и голодной злостью красной орды. Наши разведчики доложили, что у Гольца уже чудовищно огромный лагерь, и паладины всё прибывают с земель галлов и вандалов».       Локсли поглядел в окно. Кованая решетка по ту сторону мутноватого стекла поблескивала в лучах утреннего солнца. Это было чудесное утро, право слово. Но прямо сейчас где-то там, на юге острова, собиралась воедино беспощадная сила, готовая перемолоть клыками своих мечей и стрел всех фэйри и всех тех, кто был хоть каким-то образом к ним расположен.       Пендрагон не защитит ни Вестгейтс, ни Лоустофт. Какие бы ни связывали короля договоренности с Агравейном Тинтагелем, какие бы ни связывали короля и его феодалов взаимные обязанности, король с самого начала бросил их на произвол судьбы. На произвол Красных паладинов. И тот факт, что Карден был несколько месяцев как мертв, никак не упрощал задачу. Паладины стали только ещё злее и ещё фанатичнее — хотя, казалось бы, куда более! — а Филипп Гольц, как верно подметил в своем письме сир Тинтагель, в отличие от Кардена не станет ни с кем говорить. Ни с рыцарями Утера, ни с самим Утером, ни с парламентерами Артура, если такие, вообще, будут. Папа римский видит кровавую цель, отец Гольц не видит моральных препятствий. Даже если ему придется пустить большую часть своей армии на мясо, идейного монстра ничто не заставит отступиться от идеи.       Письмо сира Тинтагеля завершалось, все же, на мажорной ноте.       «Пепельные примкнули к Восстанию. А это значит, что у нас все же есть шанс. Обнимаю тебя, брат мой, и надеюсь на мир и спокойствие. Да хранит нас всех Господь. Всегда преданный тебе Агравейн.»       Сир Робин слабо улыбнулся. Он слышал в детстве много сказок о Пепельном народе — о тех фэйри, кого, как был уверен весь мир, уничтожила инквизиция. О тех фэйри, которые принесли в этот мир зеленый огонь языческого божества Тараниса. В преданиях они слыли миролюбивым народом, который породил немало искусных мастеров, создававших украшения неземной красоты и оружие прочное и разящее врагов с точностью охотящегося хищника. В рассказах и сказках умение Пепельных призывать пламя фэйри сравнивали со способностью драконов дышать огнем: любой из Пепельных мог порождать зеленую огненную вспышку несколько мгновений, поддерживать огонь столько, сколько нужно, а затем, как и огнедышащим крылатым змеям, требовалось какое-то время, чтобы скопить силы для новой атаки, для нового залпа. Великая способность порождала великую ответственность. Вероятно именно поэтому Пепельные по большей части сторонились войн, предоставляя внешней истории вершиться самой, а свою историю создавать внутри своего общества.       То, что племя Пепельных уцелело, Локсли узнал от Берлихингена, конечно. В свое время Гёц взял сира Робина — правда, тогда юный Робин ещё не был рыцарем — в плавание к норвежским берегам. Тогда Локсли впервые увидел и деревню Аске, и те самые кроваво-красные отметины Пепельных воочию.       А сейчас они совсем рядом.       Вот только кто сказал, что в нынешней ситуации Пепельные останутся все такими же миролюбивыми? *       Персиваль отыскал королеву там, где ей полагалось быть.       Утреннее солнце разукрасило тронный зал нежными витражными сполохами, даря ощущение какой-то неземной реальности. Тинтагели знали толк в искусстве, в свое время постаравшись, чтобы родовое гнездо дарило не только защиту, но и уют. Вот только сейчас Нимуэ было не до любования причудливой игрой света и цветного стекла. Девушка присела на корточки над тем самым камином с оплавленными камнями кладки.       Кирпичи теперь выглядели так, будто были слеплены из мягкой глины и смяты безжалостной рукой своего создателя. Нимуэ поёжилась: что же огонь фэйри способен сделать с плотью живого существа?       Огонь в плошке Мерлина, украденный им у Ругена, был теперь заперт в одной из сокровищниц Камелота там, на нижних уровнях замка. Пока что Мерлин оставил идею уничтожить меч… Или во всяком случае умело делал вид, что оставил. На данный момент были проблемы поважнее. — Нимуэ? — Белка окикнул девушку, стоя в дверях зала, а когда та повернулась, приблизился, — мы ведь можем поговорить?       Королева фэйри измученно улыбнулась и поднялась: — Конечно!.. — этот разговор должен был состояться в любом случае.       Мальчик шмыгнул носом, глядя в глаза королеве с пробирающей детской искренностью: — Ты больше не та Нимуэ, которую я знал?       Фэйрийка зажмурилась на миг, скрипнув зубами. Этот вопрос так же в любом случае должен был прозвучать. Нимуэ поднялась по узким ступенькам на центральный трон и опустилась на его край, поманив Белку. Мальчик, не долго думая, устроился на соседнем с ногами, подтянув колени к подбородку. — Ты прав. Я больше не та, что была до всего этого, — Нимуэ повела в воздухе рукой, давая понять, что речь идет не о Восстании в целом, а о том, что фэйри её чуть не потеряли, а она чуть не потеряла свой народ, — но ты должен хорошенько знать, что я не причиню тебе вреда.       Белка утер нос рукавом и насупился: — Я хочу хорошенько знать, что ты никому не причинишь вреда. — Кроме того, кто этого заслужил, — тихо, но веско уточнила королева, тут же мягко продолжив, — иной раз мне кажется, что тогда я все-таки умерла, и Руген прибег к черной магии Тайных, чтобы вернуть меня. Или же просто моя душа, не выдержав потрясений и жизненных невзгод, обросла чертополохом и вот, я стала такой, какой ты видишь меня сейчас.       Персиваль обхватил голову руками, взъерошив волосы и сверкая голубыми глазами: — Ты не заслужила пережить все, что на тебя свалилось, всю ту боль и ответственность, но именно пережив это, ты заслужила быть нашей королевой. Но мне важно понимать, что ты, ну… — мальчик запнулся, подбирая слова, но девушка его опередила. — Что я не сумасшедшая?       Белка сглотнул, всем своим видом выражая: «Я этого не говорил, но да, это я и имею в виду».       Нимуэ опустила голову, одновременно с этим ощущая пульсацию в висках: — Кажется, я сошла с ума ещё до того, как полетела с моста. Кажется, я сошла с ума, увидев мертвого Гавейна.       Персиваль соскочил с места, юркнув к фэйрийке, и девушка зарылась лицом в светловолосую макушку мальчика, подрагивая всем телом.       Разноцветные солнечные зайчики украсили собой две фигуры — девушка и мальчик, обнявшись на массивном центральном троне, беззвучно плакали. *       Гюнтер пробралась к конюшням, стараясь не привлекать внимания, сделав вид, что проверяет, накормлена ли её кобыла. На самом же деле полукровку интересовал волкодав.       Пса посадили на цепь, надетую на деревянный колышек. Эви, отродясь на цепи не сидевший, выл почти всю ночь, а рыжая, и без того не находившая себе места, не знала, чем ему помочь: приказ привязать волкодава был отдан Артуром ещё вчера, когда король привел гостей в Камелот.       Волкодав встретил хозяйку радостным визгом и отчаянным вилянием хвоста. Эльга очень смутно осознавала, что делает, но тем не менее, останавливаться не стала.       Миннезингерша сунула под нос Эви одну из рубах Ланселота, а потом обхватила морду пса руками, заглядывая в глаза собаке и прошептала: — Где бы он ни был, что бы ни происходило, разыщи его и приведи ко мне обратно, — певичка сбросила цепь с колышка, та звякнула о землю, — пошел! Ищи!       Волкодав, повинуясь команде полукровки, стремглав бросился по направлению к воротам, соединяющим двор замка и Гластонбери.       Эльга ни капли не сомневалась в том, что её верный друг сделает все правильно.       Эви, волоча за собой цепь, прыжками промчался мимо заулюлюкавшей стражи, вдогонку даже шлепнула стрела о грунт, но пес выполнял приказ. Запах Плачущего Монаха и Голиафа держался в воздухе стойко, прочерчивая волкодаву путь, зримый только ему одному. При виде большой бегущей собаки прохожие расступались, кто-то ругался вслед, кто-то просто недоуменно смотрел. Но никто из местных псов не поднялся и не тявкнул вдогонку.       Впереди показались ворота Гластонбери. *       Циммерберг с самого детства знал: если ты в неположенном для тебя месте и тебя засекли, продолжай свое дело с серьёзным и спокойным видом, тогда есть немаленький шанс, что всё обойдется. Ещё лучше — слейся с окружающей средой.       Именно поэтому, прежде, чем улизнуть из-под присмотра Гёца, конокрад прихватил со стола покоев, отведенных ему с Железноруким, несколько старых фолиантов на латыни. Таких старых, что их обложки из телячьей шкуры готовы были вот-вот рассыпаться прямо в руках молодого разбойника. Михаэль даже не открыл эти книги, только вооружился ими ровнехонько для того, чтобы обеспечить законность своего шатания по замку.       Чтобы подсматривать и подслушивать, конечно же.       Планировка Камелота походила на то, как был возведен замок Гюнтеров в Драйшткригере, в конце концов, все замки были по-своему разные и по-своему одинаковые. Но конкретной цели у конокрада не было, поэтому он просто пустился вперед по коридору, рассматривая старинную — и кое-где отколовшуюся — лепнину и то, что осталось от стенописи. Фрески изображали, в основном, подвиги представителей рыцарского рода Тинтагелей, но манера исполнения неизвестного художника была настолько причудлива, что и люди, и животные на изображениях были на одно лицо. — Интересно, а художнику заплатили по итогу? — насмешливо буркнул Михаэль, рассмотрев на одном из пролетов между дверьми покоев кота, чья морда была точь-в-точь как лицо прапрадеда Тинтагеля двумя пролетами ранее, и чье выражение словно так и стенало: «Это я, Ричард! Помогите расколдоваться из кошки!» — Эй, а вы-то тут что забыли?       Окрик стража заставил Циммерберга на носочках развернуться, но конокрад быстро взял себя в руки и беззаботно отозвался: — Не подскажете, как отыскать замковую библиотеку? — мужчина продемонстрировал книги на вытянутых руках, — вот, взял вчера почитать перед сном, а дорогу до книжного хранилища запамятовал!.. — Библио…чего?! — страж оказался рослым фавном, широкоплечим громилой на голову выше Циммерберга, да ещё и с внушительным разлетом лосиных рогов, что делало его ещё более высоким, — вот что, уважаемый, ищите свое хранилище, да поскорее, и не шатайтесь по коридорам, мы тут праздных не любим! Тем более, — фавн прихватил конокрада за воротник и фыркнул прямо в лицо, — глупых людей!       «Глупых людей? Я хотя бы знаю, что такое библиотека!» — Циммерберг вовремя прикусил язык и вслух сказал совсем другое: — Приношу свои извинения, сир! Если вы отпустите меня, я как можно быстрее выполню вашу просьбу!       Лось с выражением крайней брезгливости оттолкнул от себя человека, развернулся и зашагал в противоположную сторону, а Михаэль, расценив, что как-то здесь уж слишком много честной публики, двинулся в сторону винтовой лестницы, бесшумно устремившись по ступенькам вниз. Один из боковых проходов, мимо которых вели ступени, показался конокраду особенно интересным: там было темно. Циммерберг прижал книги к груди и шагнул туда.       Тишина, темнота, только впереди брезжит свет одинокого факела за поворотом. С высокого арочного свода потолка то и дело свешивалась паутина, вынуждая мужчину периодически стряхивать с себя её ошметки.       Впереди заслышались тихие женские голоса. Циммерберг сбавил шаг, по-кошачьи покрался вперед, едва дыша, и на полдюйма выглянул на свет из-за поворота стены.       Темная чародейка Моргана, несколько часов назад вынесшая карательный вердикт Ланселоту, прямо сейчас стояла в объятиях высокой крепкой брюнетки, явно викингессы: у той были характерно выбриты виски, волосы заплетены в косы и связаны крест-накрест, а огромный разбойничий кинжал делал образ завершенным. В миг, когда Михаэль выглянул из-за покатого угла, сестра короля отвечала поцелуем на поцелуй, прильнув к воительнице всем телом. От увиденного конокрад не сдержался и тихонько присвистнул. Звук неожиданно громко разнесся по сводчатому коридору, подхваченный эхом, и заставил вздрогнуть всех троих.       Разбойница среагировала моментально: выхватила из-за пояса тот самый кинжал, и Циммерберга спасло лишь то, что он рефлекторно вскинул руки, закрывая лицо. Кинжал вонзился в книги, которые конокрад все ещё держал в руках, и затрепетал-загудел, пока Михаэль, судорожно сглатывая, уставился сперва на него, потом на девушек. — Ты что здесь делаешь! — гневный возглас Морганы прозвучал не как вопрос, а как обвинение, — Плачущий Монах послал тебя шпионить?!       Снова переведя взгляд на пронзенные фолианты и осознавая, что вопрос про путь к замковой библиотеке больше явно его не спасет, мужчина выдохнул: — Дамы, я… я прошу прощения, я помешал, я… — конокрад попятился, — пойду, пожалуй…       Викингесса одним прыжком оказалась рядом, и Михаэля второй раз за десять минут сгребли за шкирку: — Я с тебя три шкуры спущу! — Гвиневра! — Моргана приблизилась к возлюбленной и положила руку ей на плечо, — оставь, я сама.       Циммерберг оскалился, пытаясь выдавить дружелюбную улыбку: — Предупреждаю, со мной следует обращаться бережно, как с человеком, пережившим проклятье венца Пепельных!       Моргана и Красное Копье переглянулись, и чародейка уже куда спокойнее — и заинтересованнее — спросила: — Ты… Что? *       Голиаф остался там, на опушке.       Последнее, что услышал Ланселот прежде, чем ступил на лесную тропинку, было ржание его боевого коня. Голиаф чувствовал, что с этим лесом что-то не так. Но хозяин вынужден был пройти этот путь до конца.       Тишина обрушилась так внезапно, что Монах щелкнул пальцами, проверяя, не оглох ли он. В ответ на щелчок со всех сторон отозвались такие же щелчки, словно лес был полон пересмешников. Но животными здесь не пахло — ни в прямом, ни в переносном смысле. — Помнишь меня? — звонкий девичий голос заставил Ланселота резко обернуться и в который раз схватиться за пояс в том месте, где обычно висел меч в ножнах.       За спиной из пустоты возникла полупрозрачная фигура Лунокрылой девушки. И да, Ланселот её помнил. Это была первая в его жизни фэйри, убитая им по команде Кардена. Сейчас это эфемерное создание стояло вплотную к нему на одной с ним тропе. В её груди зияла рана от меча — от его, Ланселота, меча. Кровавое пятно расползалось вширь на глазах. — Помнишь меня? — на этот раз голос был старческим.       Монах оглянулся через плечо. Продавец хлеба, убитый им во время допроса после того, как Ланселот и паладины устроили облаву на Нимуэ на тракте в Немос. — Помнишь меня? — третьего призрака Монах не смог идентифицировать, тот предстал в виде обугленной рогатой фигуры, но Плачущий даже не сомневался, что это его жертва. — Помнишь меня? — Ланселот не стал оглядываться, и лес буквально зазвенел, гипнотически, неумолимо и пробирающе липко. — Помнишь меня? — Помнишь меня? — Помнишь меня? — Помнишь меня?       Что он должен делать? Что он должен им отвечать? И должен ли отвечать вообще?       Они появлялись отовсюду — из-под земли, из древесных стволов, вырастали из камней. Ланселот ещё будучи в рядах Красных паладинов потерял счет отнятым им жизням, но только сейчас он в полной мере осознал, скольких невинных он убил просто потому, что так его воспитал отец Карден.       Тишина давно перестала быть таковой. Ланселот не думал о том, происходит ли это на самом деле, потому, что здесь и сейчас земля под его ногами буквально разошлась, и Пепельный сорвался вниз. И призраки устремились следом.       Корни деревьев хлестко задевали по телу, ледяное дыхание колдовской земли въедалось в кости с каждым мгновением все глубже. — Помнишь меня? — Помнишь меня?       Ланселот не стал отвечать никому из них. Не проронил ни слова, ни крика, пытаясь лишь ухватиться хоть за что-то, лишь бы замедлить своё падение, как ему показалось, в преисподнюю.       Он обещал Эльге вернуться. — Помнишь меня?       Он не помнил. Не смог бы при всем желании помнить каждого из них, взгляд каждого из них, последние слова каждого из них. И их было так много!..       Лязг стали о сталь прорвался сквозь одуряющий шелест хора призрачных голосов. Внезапно рука Ланселота нащупала что-то, похожее на цепь. Пальцы закогтили металл. Раздался до боли бытовой звук — собачий визг, и цепь рванулась вверх, вместе с собой вытаскивая и мужчину из-под земли. Ланселот оттолкнулся от толстого крученого корня и по лицу мазнул сперва прохладный ветер, а потом собачий язык.       Снова наступила оглушительная тишина — либо призраков распугал пёс, либо… Всё кончено?       Эви нетерпеливо ткнул мордой под локоть Монаха, привалившегося спиной к древесному стволу. Тот вздрогнул, выходя из болезненного забытья. Волкодав завилял хвостом и залаял, наполняя мрачный колдовской лес жизнью и теплом своего присутствия. — Эй, — Плачущий потрепал мохнатый черный загривок зверя, — тебя Эльга прислала?       Пес переступил с ноги на ногу, склонив голову набок, смешно свесив одно ухо и будто бы говоря: «Здесь страшно, пойдем отсюда?»       Ланселот выдохнул. Конечно они пойдут отсюда. Сейчас только он немного посидит, и они сразу пойдут. Эви уселся рядом и смачно почесался задней лапой. Длинная цепь звонко загромыхала.       Голиаф приветственно фыркнул, навострив уши, когда его хозяин показался на опушке в сопровождении пса.       Броселиандский лес отпустил его только потому, что Эви доказал — Ланселота любят и ждут. А значит, кто-то искренне в него верит. *