*
В детстве все четверо Гюнтеров-младших периодически забегали сюда: ребятня, играясь, иногда отходили далеко от ворот деревни — округа знала,
чьи это дети, стража приглядывала, все ли с маленькими полукровками хорошо. А малышню это место одновременно и пугало, и манило. Хоровод огромных камней кромлеха в лесу высился тут уже несколько тысяч лет, все эти бесконечные годы впитывая живую энергию настоящего. Гюнтеры знали, что кромлех может быть опасен, если прийти к нему в неподходящее время. Знали, что иногда в центре круга находили странного происхождения предметы, живых людей и животных — и если животных просто с миром отпускали, то с пришельцами из других времен и миров работали шестеро-из-Цитадели, отправляя обратно или уничтожая то, что принес портал. В Драйшткригере знали, что кромлех — место силы, заключающее в себе этот самый дремлющий портал. Дивитиак и остальные знали, что в древности первопредки использовали это место в качестве жертвенного алтаря. Как знать, вдруг это они его и воздвигли?..
Или величественные, высокие плоские каменные стелы проросли сквозь землю сами собой. А если необходимо было сотворить волшбу, но при этом сэкономить собственную энергию, приходить следовало сюда.
Ночью эти камни словно становились ещё больше.
— Не люблю это место, — Ксандр Гюнтер поежился и поплотнее закутался в плащ, посильнее натягивая капюшон с меховой опушкой из волчьей шкуры.
— В детстве тебе это не мешало играть тут в жрецов, — ухмыльнулся Ладислаус. А Михаэль в ответ на эти слова закатил глаза, вздохнув: да, в детстве маленькие полукровки, включая Эльгу, инстинктом самосохранения не блистали. Детвора какое-то время действительно играла «в жрецов», на вымышленном языке зачитывая вымышленные заклинания и «принося в жертву» прихваченные из замковой кухни булочки с яблоками. Кромлех только чудом ни разу не утащил никого из них в какой-нибудь из параллельных миров, времен или сфер. Это же надо было додуматься!..
Святогор кое-как пробрался меж древесных стволов, заполняя собой сразу четверть пространства, в меховом длинном жилете, со всклокоченной бородой он был словно леший:
— Вы тут играли? Узнал бы в своё время, сказал бы вашему отцу да запер бы вас на денек в подвале в назидание! — Голос великана прозвучал с нотками наигранной строгости, — готовы?
— К черной магии, волхв? — Ладислаус посторонился, пропуская огромную бородатую фигуру великана в центр круга, — а разве у нас есть выбор?
Святогор похлопал юношу по плечу:
— Выбор есть всегда, правда не всегда очевидный, — великан выудил из-за пазухи жилета мешочек с рунами Старшего Футарка, бережно распустил шнуровку, стягивающую горловину мешочка, и оглядел парней, — ну, чья рука достанет камни?
Братья переглянулись, словно без слов сыграв в считалочку, и вперед шагнул Михаэль, самый младший из троих:
— Позвольте, это сделаю я.
Из волчат именно у Михаэля было стремление построить будущее в Драйшткригере. Пока среднего Ксандра и старшего Ладислауса тянуло за приключениями в викинговские походы севера да дворцовые интриги за пределами земель вандалов, Михаэль Гюнтер проводил дни в Лазарете, той самой больнице при драйшткригерском костёле, где европейской знати можно было не только излечить неприличные хвори, но и добыть много полезной информации, касающейся политических игр того или иного уголка Европы. Михаэль знал, что хочет обучаться лекарскому искусству и что останется служить Драйшткригеру, и именно в родной общине создаст семью. Он чувствовал свою ответственность, и это придавало ему силы и ментального веса сейчас. Нужно было лишь сосредоточиться и четко сформулировать вопрос.
Белокожая кисть будущего врачевателя опустилась в мешочек с камнями. Михаэль, не глядя, одна за одной вытащил из него три руны и положил их начертанием книзу на выступ одного из валунов кромлеха. Святогор поочередно их перевернул, и братья затаили дыхание, глядя, как волхв хмурится и что-то беззвучно шепчет.
Первой руной был Альгиз. Святогор молвил, показывая начертание полукровкам:
— Что ты спросил, Михаэль?
— К чему всё идет? — младший из Гюнтеров снизу вверх глядел на великана, — Альгиз это же благой знак?
— Руна говорит, что изначально все мы боролись за мир, — волхв поднял вторую руну, — борьба за мир привела к разрушительному настоящему, — он показал на ладони Турисаз, тут же переворачивая третью руну, — а будущее при условии того, что вы будете действовать так, как действовали… — Святогор продемонстрировал третью руну притихшим братьям, — …будущее вам лучше не знать.
Третьей руной оказался Вирд. Руна была пустая.
*
Воспоминания из детства — расплывчатые, теплые, одновременно с этим загадочные в своей почти-что-невероятности нахлынули со шквальной силой, стоило Плачущему Монаху приблизиться к опушке Броселиандского леса. Нет, теперь этот лес не был к нему враждебен. Деревья, самые обыкновенные, шумели самой обыкновенной буреющей под поцелуями осени листвой, из глубины доносился щебет неперелетных пташек.
С ним был Гольфрид, тот самый кузнец, и ещё двое — близнецы Айк и Алан, отмеченные багровой полосой поперек лба каждого. Близнецы выглядели так, словно были немного младше Ланселота, но этот мир всегда знал: нельзя сказать точно навскидку, каков возраст того или иного фэйри, ведь после тридцати трех лет возрастные изменения замедлялись. Оттого самым древним из нынешних фэйри могло быть до тысячи лет, оттого Мерлин, став друидом, перестал стареть так же быстро, как обычные люди. Близнецы могли быть как ровесниками Ланселота, так и лет на двадцать старше него — другое дело, внешне это было не определить. Конечно, фэйри старились, умирали от старости — в свое время — но при благоприятных условиях жизни и при должном раскрытии своей природы фэйри могли существенно увеличить продолжительность своей жизни.
Детские воспоминания о том, как будучи ещё не тем самым приемным сыном Кардена, а любознательным мальчишкой он, Ланселот, пробирался за жрецом деревни и его учениками — молодым поколением Пепельных — на лесистиый берег реки, чтобы поглядеть, как подростки обучаются призывать пламя, разлилось в груди бывшего инквизитора щемящим теплом. Воспитание Кардена все-таки не смогло выжечь эти воспоминания. И теперь Ланселот ощущал себя тем самым пятилеткой Лансом, который в этот раз пришел научиться сам.
Пожухлая трава, разросшаяся здесь густым покровом, укрытая рассветной росой тут же этой самой росой промочила сапоги Плачущего, доставая до колен, стоило четверке Пепельных сойти с дороги на опушку. Во время недавней вылазки в поисках потенциальных месторождений железняка именно близнецы наткнулись на несколько хаотично лежащих тут замшелых валунов - так называемых черных камней. Черными камнями у разных народов фэйри именовались одной и той же породы мегалиты, из которых вытёсывали алтари, ритуальные скульптуры и памятные знаки. Тут их было пять или шесть, выцветших под солнцем, по пояс утонувших в почве. Гольфрид первым сбросил плащ, чтобы ненароком не задеть огнем темно-зеленую ткань, его примеру последовали и Плачущий с близнецами.
— Не уверен, что мы не заденем лес, — Ланселот вопросительно глянул на кузнеца, — может, лучше уйдем к воде?
— А ты так хотел бы его сжечь, Плачущий Монах? — Гольфрид сощурился, бросая взгляд на ученика и восходя на один из валунов, — не задеть случайно деревья — одна из твоих задач на сегодня, — кузнец вытоптал на обомшелой спине камня место для пущей устойчивости, — а если что-то пойдет не так, для этого здесь братья, — кузнец кивнул на Айка и Алана, и увидев, что те собираются беспечно рассесться на валуне поодаль, явно собираясь быть просто в качестве зрителей, прикрикнул, — я зачем вас взял с собой? Глядите мне в четыре глаза! Он подожжет, потушить не сможет, и пока вы валяетесь, половина округи в труху!
Ланселот едва сдержал улыбку, наблюдая, как близнецы, кряхтя скорее для виду, чем от натуги, встают и приближаются, чтобы занять боевой пост непосредственно в первом ряду.
— Призови огонь, — Гольфрид кивнул Плачущему. Ланселот устроился на плоской спине камня, крепко стоя на краю, вытянул обе ладони и медленно поджег воздух между ними.
«Слушайте себя» — голос жреца из детских воспоминаний в этот момент был как никогда к месту. Кузнец спросил:
— Сможешь придать ему форму шара?
Ланселот тут же вспомнил огненную сферу на совете старейшин в Аске, которая освещала зал так, что теней почти не было.
— Как именно это можно сделать? — бывший инквизитор в глубине души боялся потерять контроль над стихией, поэтому не сводил с пламени глаз. Кузнец, конечно, заметил это:
— Ты должен доверять своей силе. Это она часть тебя. Закрой глаза.
Ланселот повиновался. И Гольфрид продолжил:
— Теперь представь, как бы выглядел этот огонь, будь он шарообразным?
Бывший ведьмолов нахмурился, не раскрывая глаз. Как бы выглядел? Шарообразно. Огонь над ладонями пошевелился, Ланселот приоткрыл один глаз, желая подсмотреть. Над его руками зависла полыхающая зеленая сфера.
— Молодец, а теперь сделай то же самое, — Гольфрид сотворил пламя, оно повисло над землей между учеником и учителем.
— Разве я могу управлять чужим огнем? — Ланселот удивился, гася сферу. Кузнец кивнул:
— Конечно. Всё это — огонь фэйри, и не важно, кто соткал эту материю. Это то, что нас всех связывает, то, что делает нас народом, единым и уникальным. Что ты знаешь о Пепельных, как о самобытной нации? — в голосе мастера не было ни намека на упрек или насмешку. Ланселот почесал затылок:
— Я читал некоторые книги… Но то была церковная литература, в ней говорилось о том, что Пепельные — демоническая проклятая раса, как и другие фэйри, там же излагались способы, как быстро и удобно уничтожить нас, — это самое «нас» далось Ланселоту так легко, что он сам удивился. Прежний Плачущий Монах произнес бы «вас», но не сейчас, не после того, через что он прошел. Он продолжил:
— Ещё в свое время в библиотеке Гюнтеров прочитал «Трактат о Пепельных». Эта книга мне понравилась, в отличие от… тех, — Монах посмотрел в глаза наставнику, помня о том, что огню нужно доверять, сделал мысленное усилие, и на несколько мгновений огонь таки стал сферой, правда, почти сразу же приняв изначальную форму.
Гольфрид, словно мяч плавно отправил огонь лететь по дуге вперед, и когда Ланселот поймал пламя, молвил:
— Когда придет время, и нужно будет защищать это место, Пепельные будут управлять огнем как одно целое. Важно научиться чувствовать, контролировать и направлять движение языков пламени, не мешая друг другу. И хорошо, если ты быстро научишься слушать себя.
«Слушайте себя. Почувствуйте жар», — тихий низкий голос жреца из воспоминаний пронесся в голове легкой птичьей тенью. Огонь в руках Ланселота, созданный кузнецом, ощущался ровно так же, как минутами ранее пламя, призванное Плачущим Монахом.
— Что ты знаешь о том, откуда взялись Пепельные? — Гольфрид взмахом руки разделил пламя над ладонями Ланселота на три шара поменьше, переплетающиеся между собой плавно трепещущими искрящимися языками зеленого света. Монах хотел было рефлекторно отпрянуть, но в последний момент взял себя в руки и таки собрался, чтобы ответить на вопрос:
— Я читал, что мы прежде были просто людьми. Но один из нас, из нашего первого древнего племени тут, в краях Британии, украл с алтаря языческого божества зеленый огонь фэйри, чтобы на его жаре и на его чарах создавать несокрушимое оружие. Этот бог, разгневавшись, заключил украденный огонь в жилы как того вора, так и его племени, отметив всех их, заклеймив, как преступников родимыми пятнами багрового цвета, — Ланселот дотронулся до сфер, своим прикосновением слив их обратно в одно целое, — ты поэтому в кузнице спросил, ничего ли не отзывается во мне? — Плачущий Монах мягко повел левой рукой над сферой, и зеленый огонь бесследно растаял в воздухе, — Пепельные с самого своего появления в этом мире работали с огнем и железом. Это родовая память.
— Именно, — кузнец кивнул близнецам, те синхронно материализовали из ладоней эффектный фонтан зеленых искр по направлению к деревьям, — давай, разверни это!
Ланселот, зажмурившись и чувствуя, как подрагивают кончики пальцев — ведь сейчас нет права на ошибку — уже привычным движением дирижера, останавливающего хор, развернул мерцающий огненно-зелеными сполохами вихрь искр, да и шваркнул его об один из мегалитов. Камень вспыхнул каждой своей трещиной и бороздой, а затем, потрескивая, стал гаснуть. Гольфрид крякнул:
— Эк ты его. Можно же было просто погасить.
— Перестраховался, — буркнул Плачущий, садясь на край глыбы и свешивая ноги.
— Ладно, не сожгли округу, и на том хорошо, — мастер оглянулся на рассветное солнце, прикидывая, который час, — не бойся действовать интуитивно. Пару минут отдохни, и начнем заново.
*
Карета, запряженная четверкой гнедых рысаков, свернула с широкой улицы в узкий мрачный переулок. Кучер остановил лошадей. Из торговой лавки поодаль быстро вышел высокий крепкий мужчина с кудрявой бородой и железным протезом вместо одной из рук. Мужчина, оглядываясь, приблизился к карете, дверца отворилась, и он проскользнул внутрь.
— Леди Беатрис, — Берлихинген осторожно поцеловал руку девушки, которая восседала на мягких бахромчатых подушках внутри кареты, — рад видеть вас в добром здравии!
Девушка — остроносая молодая блондинка, худенькая, как подросток, облаченная в персикового цвета платье с рукавами-воланами, отозвалась сдержанно и несколько настороженно:
— Взаимно, сир Берлихинген!
— Полагаю, ваши дела идут неплохо с того момента, как мы виделись в последний раз? — Гёц поглядел на неё пытливо и очень пристально. Девушка вздохнула:
— Вместе со мной Фридрих получит всю Бургундию, как приданое. Да, мои дела идут неплохо. Чего вы хотите, Гёц?
Берлихинген молвил очень тихо и проникновенно:
— Пора вернуть ваш долг перед Драйшткригером.
Леди передёрнуло. Ещё бы — старый раубриттер явился, чтобы она Беатрис Бургундская, отплатила услугой за услугу. И возвращать долг было за что. Ведь всего сколько-то месяцев назад именно он, железнорукий рыцарь-разбойник сопровождал эту леди в её путешествии в Драйшткригер и обратно. Чтобы там, в условиях строжайшей секретности, избавить юную графиню от нежелательной беременности. Чтобы та в будущем смогла стать императрицей — таком уже недалеком будущем.
— Что я должна сделать? — зелёные глаза молодой особы взглянули на раубриттера не без обреченности.
— Император должен дать аудиенцию одному славному молодому человеку. Мы прибудем сюда, в Ахен, по прошествии трех-четырех следующих дней, — Железнорукий вытащил из кармана плаща что-то маленькое и вложил в ладонь девушки, — уговори Фридриха уделить нам время, и мы в расчете.
Беатрис бессловно кивнула.
Будущий муж прислушается к своей избраннице.
Гёц гулко хлопнул дверцей кареты, выходя вон.
Леди Беатрис раскрыла кулак. На ладони лежала золотая брошь с изображением герба Гюнтеров.
*
Под носком сапога хрустнула ветка. Испуганный крупный русак выскочил из лежки. Айрис тут же спустила стрелу. Уроки Белки, полученные в прошлом, явно не прошли даром. Стражница Троицы подобрала ещё трепещущую тушку и отправила в сумку. Будет, что на ужин — постная стряпня паладинов уже порядком надоела. Ткань сумки тут же с одного бока пропиталась кровью добычи.
Девочка знала этот лес не по своей воле. Этими тропами она ходила, пытаясь добраться до Немоса. На этих тропах её нашли фэйри. Этими тропами предатель Плачущий Монах и его шлюха сбежали от неё, от Айрис.
Ничего. Она все исправит. Зря цепные псы Робина Локсли оставили её живой, упустив в самый неподходящий момент. Зря Берлихинген не позволил своим людям казнить её там, в застенках штаба при Лоустофте.
Ноги сами привели её сюда. Айрис сбросила с плеча сумку, колчан со стрелами и лук. Между расступившихся деревьев на мрачной осенней поляне чья-то фэйрийская рука вытесала из ствола огромного дерева капище какому-то крылатому божеству. Резьба, изображавшая переплетение спиралей, венчалась фигуркой этого самого божества — распахнутые крылья, женские голова и грудь, длинные остроконечные уши. Капище Лунокрылых.
Айрис присела над взявшейся пятнами крови сумкой, из бокового кармана достала кусочек кремния и кресало, приблизилась к капищу. Ночью был дождь, но за день древесина успела высохнуть.
Сноп искр, другой — листва, нападавшая на алтарь, вспыхнула и задымилась. Дерево занялось медленно, нехотя. Горький дым тут же въелся в глаза юной воительнице.
— Проклятое племя, — Айрис подожгла фигурку лунокрылого божества, — вас настигнет огонь очищения. Всех вас.
Языки огня поползли в стороны, съедая листья, шипя и извиваясь. Как завороженная, сестра Айрис не то просто любуясь, не то безмолвно празднуя маленькую победу, смотрела, как сгорает алтарь.
Нет, она не сожжет Железный лес. Не сегодня.
Когда то, что ранее было алтарем фэйриского божества, обуглилось до неузнаваемости, Айрис забросала згарище землей. Железный лес ещё пригодится Красным паладинам в качестве укрытия.
*
Пим, в общем-то, сразу понравилась Эльге. Во всяком случае, в первую их встречу — пусть девушки и не взаимодействовали напрямую, — полукровка не ощутила ни капли исходящего негатива от фэйрийки. Поэтому сейчас, следуя за деловито топающей пшенично-рыжей большеглазой девчонкой, Гюнтер пребывала в умиротворении: все будет хорошо, её тут не обидят, и даже если у неё что-то не получится — тут за это не казнят.
Пим вела разбойничью принцессу туда, где Королева намеревалась создать архив. Коридоры замка, облицованные грубым песочного цвета кирпичом, выглядели все так похожи друг на друга, что певичке подумалось на момент, что первое время она точно не будет ходить тут без сопровождения — чтобы не заблудиться.
Девушки остановились у неприметной двери с висячим замком.
— Здесь, — Пим вытащила из кармана потрепанных холщовых штанов связку ключей, отсчитала нужный и вставила в скважину. Замок — старый и ржавый — со скрипом подался. Пим толкнула дверь. Эльга шагнула вслед за ней, поднимая факел повыше.
— Аккуратней с огнем, ладно? — Пим неспроста сделала это предостережение, — тут слегка беспорядок.
— Слегка? — бардесса ахнула, то ли от масштабов этого самого беспорядка, то ли от того, что тут действительно было с чем работать.
— Мы свалили это в спешке, — тон Пим зазвучал виновато, фэйрийка жалобно взглянула на полукровку, — ты только скажи, что тебе нужно, я все дам, любую помощь, любую… — Пим повела руками, — не знаю, мебель, писчие предметы, все, что скажешь.
Гюнтер внимательно оглядела помещение. Да уж, то, что бумаги были свалены в спешке, читалось весьма с лету. Ворохи и ворохи свитков хаотичными пирамидами красовались по всему периметру будущего хранилища, узкий стол от стены до стены практически не был виден из-за разбросанных на нем книг и таких же свитков. Что из этого было действиельно важными документами, а что — просто бытовухой, ещё предстояло выяснить. Выяснить ей, Эльге.
— Что ж, - певичка нагнулась и подобрала с пола ближайший свиток, повертела в руках, разглядывая рисунок на скрепляющей его печати, — мне понадобится помощник и … — она помолчала, прикидывая, — …пять-шесть шкафов с полками. Это не срочно, но…
— Без проблем, — Пим повеселела, — Нимуэ хочет, чтобы летописи, метрики и прочие бумажки каждого рода хранились по отдельности, ты сможешь, ну, — девушка помялась, формулируя, — создать систему?
Певичка усмехнулась, аккуратно шагая вперед, чтобы пробраться к окну, придерживая подол платья и стараясь не наступать на свитки:
— Смогу. Меня этому учили, и в моем родном доме это было организовано похожим образом. — Эльга подошла к окну и внимательно оглядела раму, — ага, и окно надо будет хорошенько законопатить. Бумаги не терпят как сырости, так и чрезмерного тепла.
Пим кивнула, отцепляя ключ от связки, чтобы отдать его Эльге:
— В одной из замковых кладовых я видела сломанные шкафы. Скажу бивням, чтобы принесли их сюда и собрали.
Эльга выглянула из окна. Вид открывался на центральные ворота замка. Что ж, она, конечно, соскучилась по работе в таверне, но петь песни сейчас вряд ли бы ей позволило собственное настроение. А сидеть без дела не хотелось совершенно. И пока Ланселот осваивается по-своему, Гюнтер тоже сделает это на свой лад.
*
Ладислаус Гюнтер знал одну простую вещь: хочешь узнать настроение народа — послушай, что говорят в церкви и что говорят в таверне. И пока Ксандр с Михаэлем, выполняя задание отца, в сопровождении стражи обыскивали бордель и допрашивали торговцев на рынке, старший из трех братьев-Гюнтеров отправился прямиком в Дыру — самую излюбленную публикой таверну Драйшткригера. Не один, в компании нескольких переодетых в обыкновенную свою повседневную одежду патрульных воинов.
Миннезингером-любимцем публики тут, в Дыре, был тоже фэйри — Вольдмар Раурайф, долговязый, крепко сложенный и молодой на первый взгляд мужчина, с неизменно собранными в низкий длинный хвост каштановыми волосами, серо-зелеными по-волчьи холодными глазами и с угловатыми, грубыми линиями лица. Отличительной чертой его принадлежности к нечеловеческому роду были пёстрые крылья, не перепончато-пушистые, как у Лунокрылых, а перьевые, красновато-бурые, разукрашенные черными полосами. Равно как и Эльга, этот певец предпочитал лютню, которая особенно эффектно смотрелась в его когтистых руках. Про миннезингера Дыры ходили разные слухи — что он тоже оборотень, но из другого мира, что на самом деле ему уже далеко не первая сотня лет, что он замечен в греховных связях и с женщинами и с мужчинами, что… Да много чего о нем говорили. По правде сказать, сам Вольдмар Раурайф был из тех, кого когда-то выплюнул кромлех, тот самый, но кем заинтересовались обитатели Цитадели, решив оставить пришельца в живых.
Во-первых, потому, что портал выбросил в круг кромлеха огромную крылатую собаку, которая уже позже, обернувшись человеком, оказалась оборотнем-наоборот. Во-вторых, потому, что Вольдмар Раурайф стал глазами и ушами чародеев, хоть и весьма избирательно. Миннезингер Дыры был симураном, уже в какой-то мере уставшим от человеческой жизни, но и без особого желания вернуться в свои миры. Гюнтеры ему нравились, Драйшткригер тоже.
Ладислаус Гюнтер был уверен, что Раурайф может что-то знать. В таверне пьяные гости не думают о том, что танцующий и поющий миннезингер, вообще-то, внимательно следит за происходящим.
Старший из братьев-Гюнтеров уселся за ближайший свободный столик, рядом разместились патрульные. Гостей с каждой минутой становилось все больше, полумрак таверны гудел их голосами.
— …У меня хороший товар, зуб даю. Завтра выгружаем в Бремергафене…
— …И потом я ему говорю: «Твою мать, Джордж! Иди блевать в другую сторону!»…
— …А сиськи у неё — во! Я таких огромных не то, что не щупал, не видал ни разу!..
— …Золота в том сплаве — тьфу да обчелся, вот на той седмице на пробирных камнях проверяли их монеты…
Струны лютни в руках миннезингера отозвались мелодичным перебором, сегодня Вольдмар-симуран выступал в полностью черном наряде, только на груди красовался католический массивный четырехконечный крест без распятия. Ладислаус про себя отметил, как сразу стихли все разговоры.
Голос у миннезингера был мягкий, обволакивающий сознание, низкий. Песня, в общем-то, не навеивала мысли об отдыхе и веселье, но крылатый оборотень был из тех певцов, которые исполняли на свой вкус, а не вкус публики.
С меньшей угрозой братания неизбежны, *
Если себя заставить идти вперед.
Я кричал «Волки!», но мир оставался прежним:
Травля до дна, естественный плавный взлет,
Рухнувший дом, отражение в плошке чая,
Бледное солнце, вывернутый карниз…
Я обратился, святой отче, не замечая,
Что ухожу по скользким ступенькам вниз.
Гюнтер ухмыльнулся. Он уже давно где-то слышал эту песню. Но плохой это её не делало, конечно. Парень украдкой заозирался. Притихшая публика вела себя словно бы как всегда: кто-то подпевал, кто-то в такт качал кружкой пива, кто-то продолжал вести разговоры.
…Словно мозаика девять десятков суток,
Вместо спасения — девственно чистый лист.
День полнолуния, вымотанный рассудок,
Пыль на столе, напрасный нелепый риск.
Мир не менялся, менялись цепочкой ночи,
От самого себя не уберегли.
Я так устал надрываться за что-то, отче.
Я кричал «Волки!»
И волки за мной пришли.
Гюнтер с патрульными сидел недалеко от подмостков. Ладислаус встретился взглядом с миннезингером. Старшему из братьев при других обстоятельствах было бы интересно задать певцу вопрос: почему именно эта песня? Но сейчас было не до скрытых смыслов.
Завершив выступление минорным пробирающим до костей аккордом, Вольдмар соскочил со сцены и уселся за стол к Гюнтеру, кивая патрульным.
— Юный сир пришел отдохнуть, или у него особый интерес?
Ладислаус кашлянул в кулак:
— Странного ничего не замечал, крылатый?
Миннезингер потер переносицу кончиком когтя, а затем, кивнув на кого-то из толпы, шепнул юному полукровке:
— Раньше видел вон того парня в городе, он рыскал недалеко от рынка, искал кого-то. Я решил было, что он Пепельный, на лице были метки.
— Который из? — Ладислаус постарался незаметно повернуться и найти взглядом того, на кого показал Раурайф, — Пепельный? Но ведь… — Гюнтер нахмурился, — ты уверен, что я верно тебя понял?
— Да, — Вольдмар побарабанил пальцами по столу, не скрывая, что и сам нервничает, — Пепельные не могут заставлять свои отметины исчезать. Но тем не менее, сейчас у него чистое лицо, как видишь. Да и не пахнет он, как Пепельный, раз уж на то пошло. Сперва думал, что обознался, но нет. В Драйшткригере нет молодых мужчин их племени, все уплыли с Плачущим Монахом. Оттого я и обратил на него внимание.
Ладислаус кивнул патрульным:
— Не спускайте с него глаз.
Из переодетых стражников никто не успел отреагировать — в глубине зала кто-то вскрикнул, послышалась грязная брань, на пол полетела посуда.
— Прекратить! — тавернщик рявкнул так зычно, что старший из волчат вздрогнул. Вольдмар подмигнул ему, вскакивая:
— Кажется, сейчас что-то будет. Не упустите своего клиента!
И не обманул. Невзирая на предупреждающий окрик тавернщика, трое верзил, достаточно пьяных и очевидно что-то не поделивших, опрокинули стол и сцепились.
— Глаз не спускать с парня! — прошипел Гюнтер, — Если рыпнется, идите за ним первые!
Расчет Ладислауса был на то, что следовало перестраховаться: чтобы лже-Пепельный не узнал Гюнтера и не понял, что его преследуют, он, Ладислаус, пойдет по следу своих людей.
Даром, что он был полукровкой — обоняние у старшего из братьев было в принципе оборотничьим.
Лже-Пепельный устремился к выходу, проскочив мимо пары вышибал. Драки в Дыре были обычным явлением, сразу пресекаемым, но пьяный разбойничьей породы контингент был в общем и целом неисправим. И чтобы не дать ввязать себя в драку, часть гостей поспешила покинуть таверну.
Патрульные устремились за лже-Пепельным.
Ладислаус выскользнул вслед за ними, стараясь держаться вне поля зрения даже своих людей, ориентируясь лишь на запах.
Лже-Пепельный устремился по фахверковым улочкам — правда, вовсе не по направлению к тому кварталу, где расселилась часть Пепельных фэйри. Пройдя пару улиц, он замедлился, несколько раз оглянувшись на четверых патрульных — он обратил внимание на них только сейчас, благо, те сообразили притвориться пьяными друзями, возвращающимися с душевных посиделок. Однако, в какой-то момент они его потеряли. Четверо свернули за угол какой-то мастерской, тут их и нагнал Ладислаус.
— Куда он подевался?
— Сир, — один из патрульных положил ладонь на рукоять меча, — Похоже он скрылся в одном из домов. Будет лучше, если вы поглядите.
Говоря «поглядите» солдат имел в виду конечно все то же взятие следа по запаху. Гюнтер, стараясь выглядеть как можно менее подозрительно, прошелся сперва по одной стороне улицы, потом по другой, и уже идя в обратную сторону, обоняние оборотня-полукровки уцепилось за знакомую ноту.
Через несколько мгновений патрульные и Гюнтер высадили дубовую дверь.
Лже-Пепельный в своём логове был не один.
*
Прежде, чем их пригласят на королевский ужин, Плачущий Монах должен был отыскать Эльгу и сделать одно важное дело. Нет, вопрос, конечно, был вовсе не в том, чтобы успеть до ужина. А в том, чтобы ему никто не помешал внезапным визитом. И ещё воитель чувствовал, что если не разберется с этим вопросом сегодня, сейчас, это будет буквально
болеть.
Полукровка только-только возвратилась из будущего архивного хранищила, и сейчас, прикрыв глаза, лежала в наполненной ванне — чугунная посудина была меньше, чем она привыкла в Драйшткригере или Вестгейтсе, но тащивший её в покои Плачущего и певички Бивень ругался так, словно ванн было десять.
Эльга вздрогнула от неожиданности и открыла глаза, когда Пепельный отворил дверь.
— Милая, — увидев, чем занимается девушка, Монах улыбнулся, — все-таки нашла, у кого можно выцыганить ванну?
— Ага, — Гюнтер со сладким стоном потянулась в горячей воде, — Пим может отыскать все, что угодно, если по-доброму попросить. Как твои успехи, Пламя моё?
Ланселот снял плащ и куртку, устраивая их на крутых крюках вешалки и ощущая в глубине души, как подступает непрошеное волнение:
— Кузнец с близнецами совсем меня загоняли, — Плачущий опустился в кресло, вытягивая ноги, — идя туда, я был уверен, что это займет от силы пару-тройку часов, — мужчина украдкой залюбовался тем, как его любимая плавными движениями смывает с себя мыльную пену, — но отпустили только сейчас.
— Лес цел? — Гюнтер усмехнулась, заметив, что Ланселот наблюдает, — Учителя не придирались?
Ланселот покачал головой:
— Нет. Тренировали, как обыкновенного подростка, но моментами казалось, что за эти полдня в меня вбили то, чему обычно Пепельные учатся месяц-другой.
Эльга перегнулась через чугунный борт, позволяя воде капать на лежащую на полу шкуру:
— Все потому, что все они знают, какой ты способный?
Ланселот усмехнулся, ничего на это не ответив, враз посерьезнел и заговорил о другом:
— Милая, Берлихинген вернется уже очень скоро. И очень скоро мне придется оказаться среди своих врагов, ведь в Ахене найдутся те, кому близки идеи отца Кардена…
— Не смей сейчас говорить о том, что что-то может случиться! — рыжая, на миг сама удивившись своей эмоциональности, едва не сорвалась на слезы, — Ланселот, пожалуйста!
Плачущий Монах подался вперед, вставая и тут же опускаясь на колени возле ванны:
— Нет, моя Леди, я хочу, чтобы ты дослушала, — и поймав дрогнувшую руку рыжей, Монах продолжил, — ты знаешь, что я всегда сделаю все, чтобы вернуться к тебе, как бы ни было тяжело. И я сделаю это снова, и ради тебя, и ради нас, и ради народа фэйри, — волнение снова ноюще царапнуло грудь мужчины изнутри, — но для своего собственного спокойствия и для своей душевной уверенности я должен знать, что не запятнаю твою честь и не оставлю на тебе грехов. Поэтому хоть сейчас, быть может, не время и не место, я все равно спрошу. Эльга Гюнтер, ты дашь согласие стать моей женой, моей супругой, единственной любимой женщиной на весь оставшийся мне век и матерью моих детей, потому, что я люблю тебя, горжусь тобой, горжусь быть с тобой и вижу свое будущее только создав с тобой семью?
Ланселот был прав, место действительно не было подходящим. В юности Эльга иногда представляла, как это будет — как в будущем тот, кто покорит её сердце, попросит её руки на глазах у родителей, встанет на одно колено, наденет помолвочный перстень на её руку. Как она, счастливо улыбаясь, ответит согласием и пойдет принимать поздравления семьи.
Но то было в прошлом. И сейчас тот, кто покорил её сердце, действительно стоял перед ней на коленях и просил её руки. Плевать, что её родная семья это не видела, пусть здесь и сейчас это было только между ними двоими. Все ушло на задний план.
Эльга отозвалась шепотом, едва слышно. Но Ланселот услышал бы её ответ даже находясь на другом конце мироздания.
— Да, Пламя моё!..
Все тогда же, в юности, Гюнтер недоумевала, почему новоиспеченные невесты плачут. Ведь это же радостное событие — начало нового, начало пути. Но теперь слезы сами побежали по белокожим щекам и острым скулам, позволяя Монаху сцеловывать их.
*
Сенешаль загремел ключами, отпирая дверь пыточной. То самой, дверь в которую находилась под парадной лестницей замка. Михаэль Гюнтер подоспел первым, за ним уже бежал Ксандр.
— Где вы их нашли? — Михаэль оглядел старшего брата, и убедившись, что тот цел, мотнул головой в сторону пленников, — хочешь допросить сейчас?
— А когда ещё? — Ладислаус толкнул одного из пленников первым, чтобы тот шагал, — пока горяченькие, пока память свежая!
Всего удалось взять троих заговорщиков. Значит, совету старейшин Ойген Гюнтер подаст три отрубленные головы. Или отгрызенные. Но прежде, чем их казнят, их допросят.
И Гюнтеры-младшие в совершенстве владели искусством общения с пленными и с врагами. Как минимум, склеп с четырьмя скелетами посреди леса, запечатанный огнем фэйри, был тому подтверждением.
— Позову отца, — Ксандр усмехнулся, — думаю, он захочет послушать то, о чем они поют.
— Поторопись, — Ладислаус бросил через плечо, — это обычные люди, до прихода отца могут не дожить.
Пленники отозвались трехголосым мычанием. Патрульные, помогавшие Ладислаусу Гюнтеру в его охоте, предусмотрительно позатыкали рты своей добыче ещё там, в их доме, чтобы когда телега с живым грузом поедет улицами Драйшткригера, этот самый живой — пока что — груз не поставил всю округу на уши.
Дверь пыточной захлопнулась.
*
