По ту сторону Английского пролива

*       Отец Филипп Гольц знал, посылая своих людей в Драйшткригер, что те не вернутся живыми. Такова была природа ордена Красных паладинов — под эгидой очищения вести захватническую, бессмысленную кровавую войну, при этом абсолютно обесценивая жизни своих воинов. В общем-то, сами паладины пусть и не во всей своей численности были хорошими воинами, но все они были фанатиками, оружием в руках Великой Католической Церкви. И принять пытки и смерть от рук врага для них означало стать мучениками.       Ойген Гюнтер это знал. Пугать расправой Красного паладина — практически бессмысленно. А вот угрожать непосредственно бессмертной душе церковника — в этом была вся суть. В конце концов, на то он и старый бирюк.       Зал с родовым древом Гюнтеров в этот раз был освещен факелами так, чтобы орудия пыток были хорошенько видны пленникам даже из самых дальних углов. Гюнтеры сколько угодно могут терзать преступников, причиняя физические страдания, но зачем, если пленников можно сломать психологически?       Ладислаус, Ксандр и Михаэль с помощью стражи надежно сковали одной цепью лже-Пепельного с двумя его товарищами у стены. Под ногами хрустели обгнившие суставы чьих-то ранее отрубленных — или откушенных — пальцев, Ксандр ухмыльнулся: — Пора прислать сюда пару горничных! — Боюсь, братец, — Михаэль проверил, достаточно ли туго натянута общая на всех цепь, — за этими кренделями прибирать придется нам.       Ксандр хотел что-то в ответ съязвить, но старший Ладислаус шикнул на братьев, и те послушно умолкли: в пыточную вошел фрайгерр Гюнтер. — Оставьте меня с сыновьями, — коротко приказал оборотень страже, солдаты послушно покинули зал. Гюнтер-старший неспешно прошелся вдоль стены с пленниками, выпустил когти — демонстративно, медленно, — и вытащил тряпку изо рта одного из допрашиваемых, того самого, который притворялся Пепельным. Пленник тут же зашипел: — Можешь пытать нас сколько влезет, ты и твои щенки, можете нас убить, наше дело есть, кому продолжить и воспеть наш подвиг веры! Ойген зловеще улыбнулся в ответ, закладывая руки за спину и медленно прохаживаясь туда-сюда: — Мы, конечно, вас убьем, тем более, раз вы так просите. Но для начала ты со своими дружками расскажешь нам все, что знаешь, вы назовете нам все имена и места, и вот тогда можно будет прощаться. Сынок, — оборотень обратился к старшему сыну, — какая нынче луна? — Сегодня вторые сутки полнолуния, отец, — отозвался Ладислаус. — Чудесно. Полная луна во всем своем великолепии, — Гюнтер-старший позволил звериным чертам расползтись по собственному бородатому лицу, за считанные секунды человеческий лик фрайгерра обернулся волчьей головой. — Для того, чтобы вывернуть ваши сознания наизнанку, мне не нужны будут ни огонь, ни железо, — волчья зубастая пасть выговаривала слова чуть медленнее, но от этого было только страшнее, чтобы сделать вам больно и обречь вас на адские муки мне нужны лишь мои собственные зубы и ваша живая кровь, — фрайгерр остановился, в упор глядя на лже-Пепельного. — Как твое имя?       Переодетый паладин побелевшими от ужаса губами прошептал: — Годрик… — Начнем с тебя, Годрик, а другие пусть посмотрят! Пленник, собрав в кулак все самообладание, попытался в последний раз не ударить в грязь лицом: — Ты можешь делать со мной все, что хочешь, я ничего тебе не скажу, и буду после смерти вознагражден на небесах! А вы все — сгорите в пекле! — Что ж, — Гюнтер-старший шагнул вплотную к пленнику, одним движением закатал ему рукав и оскалился, — в таком случае, гореть будем все вместе! Полный боли и негодования человеческий крик заставил даже видавших многое троих полукровок содрогнуться. Ойген Гюнтер по-садистски, не спеша, запустил зубы в предплечье лже-Пепельного. Клыки вошли в плоть словно раскаленное железо в масло. Это не ощущалось так, как чувствовался бы укус уличного пса. Это было сопоставимо с укусом змеи — безжалостно, до костей, и с не менее серьёзными последствиями. С этой секунды лже-Пепельный, паладин по имени Годрик, больше не был человеком. И пусть яд оборотня только-только начал свой путь по его жилам к пока ещё человеческому сердцу, лишь только он его достигнет, паладин обратится и покусает своих соратников. Но пока всё, что мог укушенный — захлебываясь собственными криками, осесть, с отчаянием ощущая, как от прокушенной руки по всему телу распространяется жар. — Теперь ваша очередь, — Ойген кивнул сыновьям, вернул собственной голове человеческую форму, и пока юноши освобождали рты остальных пленников от кляпов, чтобы те могли отвечать на вопросы, уточнил, — у вас есть выбор, рассказать нам правду и умереть, как люди, как воины, либо… — Ойген красноречиво поглядел на укушенного. — Мы позволим ему вас искусать, и после вашего обращения, отправим вас в лучшем виде отвечать перед Богом за все ваши грехи. Два оставшихся пленника переглянулись и явно неправильно оценили взгляды друг друга, отозвавшись хором: — Иди к черту! — Я готов отвечать! — Видите? — Ойген обернулся на сыновей, — одному важна его бессмертная душа, другому дорога идея Церкви. Оба в конечном счете погибнут, но нам принесут пользу. — Я знаю, что Бог простит меня и примет мою жертву, — зло сплюнул паладин, отказавшийся сотрудничать, — ты можешь отравить моё тело, но я пожертвую собой ради Великой Церкви!       Фрайгерр не успел ничего на это ответить. Яд достиг своей цели. Укушенный скрючился на полу и закричал. Это был уже не человеческий крик. Каждый из братьев-Гюнтеров ужаснулся, в то время, как старый бирюк за происходящим наблюдал со снисходительным хладнокровием. Одежда лже-Пепельного затрещала по швам, не в силах сдерживать рост массы новообращенного оборотня. Радужки распахнутых в приступе оглушающей боли человеческих глаз вспыхнули зеленоватой желтизной. Лицо исказилось, вытягиваясь в морду. По обнажившейся горбатой спине стремительно стал прорастать мех. — Иногда я даже рад, что мы не умеем превращаться! — украдкой шепнул Ксандр Ладислаусу, так, чтобы не услышал отец. Но тот услышал. — Не бойтесь, дети, умей вы обращаться, делали бы это безболезненно и быстро, как я, а этот… — фрайгерр присел над укушенным, тот вздрогнул несколько раз и теперь уже в облике полузверя-получеловека взглянул на своего палача, — этот теперь обычная проклятая тварь, для которой нет и не будет исцеления. Укушенный, покачиваясь, встал. Кандалы теперь были ему слишком малы, металл оков впивался в лапы со страшной силой. Но стоя перед тем, кто его обратил, новопревращенный не посмел проявить агрессию. Так диктовали ему его собственные обновленные инстинкты. Теперь это была его стая. Против его воли. И ненадолго. — Что я должен сказать? — дрожащий голос сдавшегося паладина заставил укушенного резко повернуться на звук, но Ойген рывком цепи усадил зверя. — Сколько вас здесь? — Десяток, — слова полились из пленника неостановимым потоком, — прошу, когда все закончится, даруйте мне чистую смерть! — Трус! — рявкнул второй пленник, с болью глядя на брата, но тому было все равно. — Если ты солжешь, я пойму это, — Гюнтер-старший театральным жестом погрозил пленнику пальцем, — тебя выдадут твой запах и твое сердцебиение. Поэтому даже не пытайся. Где нам найти остальных? — В том же квартале, — паладин перешел на шепот, словно боясь, что братья по оружию там, на другом конце Драйшткригера, его услышат, — но они наверняка уже узнали, что мы в беде и что-то предпримут! — Стало быть, мы их опередим, — Гюнтер наклонился к говорившему, глядя тому в глаза, и закончил будничным тоном, обращаясь к сыновьям, — снимите цепи со зверя. Пусть он решает, кого обратить первым.       Михаэль и Ксандр сняли кандалы с укушенного, тот, подрагивая, оскалил зубы, предчувствуя свободу. Понадобился один одобрительный кивок Ойгена, и зверь бросился на собственных братьев. Челюсти хватали все подряд без разбору, но ситуацию следовало контролировать. Эти двое не должны были умереть раньше, чем обратятся. Окровавленные, искусанные, оба паладина теперь корчились от боли на грязном каменном полу под стеной так же, как перед этим их брат. — Эй, Годрик! — оклик вожака заставил зверя замереть, затем подойти к Гюнтеру-старшему, — Вот умница. Иди сюда. — Ойген двумя руками взялся за голову обратившегося чуть ниже ушей, — ты всё правильно сделал.       Гюнтеры-младшие уже знали, что сейчас будет. Ксандр с отвращением поспешил отвести взгляд. Ладислаус остался с ухмылкой наблюдать — его восхищала жестокость отца, а Михаэль поджал губы, чувствуя жалость. Укушенный был одним из них, по сути, стоит ли его убивать?..       Ойген со звериной силой рванул голову бывшего брата Годрика на себя. Превратившаяся плоть подалась со зловещим хрустом и чавканьем. Новообращенный не сопротивлялся — вожак его создал, вожак волен и убить его. Позвонки отделились нехотя, с треском, жилы и кожа разошлись, разорвались и повисли в воздухе. Разодранное горло забулькало, толчками выплескивая кровь. Оторванная голова шлепнулась к ногам старого оборотня, обезглавленное тело засучило конечностями, затихая. Ойген вытер руки об одежду одного из корчившихся у стены пленников: — Все, ребята. Ступайте. Я дождусь, пока эти двое превратятся, и закончу тут. — Ты обещал ему человеческую смерть, отец, — Ладислаус сказал это без упрека, просто чтобы понять логику отца. — И ты мне поверил? — Гюнтер-старший усмехнулся, — сынок, это Красные паладины. С ними иначе нельзя. *       Мерлин ждал, что она придет. Должна была прийти.       Она постучала в дверь и тут же вошла, не дожидаясь, пока волшебник отзовется. Их отношения отца и дочери с самого начала не были простыми, и с тех пор, как фэйри заняли заброшенный Гластонбери, проще они не стали. — Опять пил? — Нимуэ поддала носком сапога по пустой бутылке из-под эля. Бутылка волчком отлетела в угол покоев. Друид бессильно поморщился: — Это никому не вредит, дорогая. — Это вредит тебе, — девушка приблизилась к волшебнику: тот сидел за столом над разбросанной колодой египетских гадальных карт. Спустя века фэйри, живущие среди людей, такие гадальные колоды назовут картами Таро и упорядочат знаки, но здесь, в настоящем, накопленные знания друида и без всего этого позволяли Мерлину истолковывать арканы. — Я пьянствую со времен дремучей древности, — друид сгреб карты, перетасовывая их, — и потом, я всегда знаю меру.       Королева села рядом, ощущая, как щемит сердце. Они с отцом знали друг друга лишь несколько месяцев, но их душевная и родственная связь установилась столь скоро, словно они прожили вместе все те годы, которые ходила по этой земле Нимуэ. Этот старый алкоголик, плут и пройдоха — её семья. Этот мудрый, древний, очень хитрый и изворотливый маг — её семья. Великий Мерлин. Прямо сейчас — такой уставший, притихший. И чуть пьяный. — Что говорят карты? — Нимуэ пришла просто побыть с отцом. В последние дни ей это не удавалось. Мерлин тепло улыбнулся, процитировав какое-то песнопение: — Проклятых карт известна масть, хранитель мой, не дай мне пасть, — и тут же серьёзно добавил, — впереди нас ждет кровопролитие. Но ты и так это знаешь, верно? Нимуэ вздохнула, откидываясь на спинку стула и принявшись заплетать пряди на висках в косицы: — Да, только знать бы, с какой стороны нападут… — Где меч сейчас? Этого вопроса королева не ожидала. Ожог на ладони потянул пульсацией. — Знаю, о чем ты думаешь, — девушка нахмурилась, закалывая косы шпильками в виде полумесяцев по бокам головы, — то, что теперь здесь полно Пепельных, которые могут сотворить огонь, не означает, что это твоя судьба. Ты его не уничтожишь. — Но он может уничтожить тебя, — в голосе друида зазвучала искренняя боль, кому, как не Мерлину было знать, что Зуб дьявола способен делать со своими владельцами, — я веками расплачиваюсь за его силу, и не хочу такой участи для тебя!.. — Меч выбрал королеву, — слова Нимуэ прозвучали веско и холодно, — и примешь ты это, или нет, ничего не изменит. Друид снова перетасовал карты и одним движением выложил их на деревянную гладь стола: — На нас нападут и с воды, и с суши. Среди нас есть засланцы, но они нам не навредят, наоборот, встанут на нашу сторону. Картам нельзя верить безоговорочно, просто уточняю. Нимуэ положила руку на плечо отца, Мерлин вздрогнул. — Обиделся на меня? — Нет. — Волшебник вытащил из-под стола очередную бутылку, как показалось фэйрийке — материализовал из воздуха. — Просто дети, порой, бывают весьма противные. Но ты знаешь, — друид словно сам на себя посетовал, — знаешь, что я в любом случае встану на твою сторону, что бы там ни было. Нимуэ знала это. Конечно знала. Да, только что он напророчил ей и её подданным страшную битву. Но он с ней. Могущественный Мерлин, к которому вернулась его магия. Он учился с ней жить заново так, как доселе за все века ни разу не терял её. Он, Мерлин, зачатый волшебником и простой крестьянкой, владел магией с самого своего рождения. И в тот момент, когда на свет было суждено появиться Нимуэ, он потерял силу. Чтобы затем, едва не потеряв дочь, заново обрести и то, и другое. — Когда сыграем королевскую свадьбу? — вопрос отца застал девушку врасплох. — Что? — у фэйрийки вырвался смешок. — Артур планирует узаконить перед народом и богами ваши чувства? — маг ухмыльнулся, — по замку ходит слух, что Плачущий Монах попросил руки своей певички. Артур не желает сделать так же? Я отец, я волнуюсь! — друид отхлебнул из бутылки. — Ты сам-то хоть раз был женат? — подколола его Нимуэ. — Сначала я хочу, чтобы жизни моих людей, наконец-то, были в безопасности. Свадьбы, дети — все потом. — но слова отца заставили её посмотреть на Ланселота в другом свете. Не только воитель, но и будущий глава будущей семьи? Интересно. *       Эльга повернула ключ в замке и толкнула дверь. — В замке есть библиотека, — Ланселот шагнул за девушкой в помещение, оглядываясь, — почему Нимуэ не хочет хранить все там? — В замковую библиотеку доступ будет свободный, а здесь, — рыжая обвела жестом уже сколоченные бивнями шкафы, — будет храниться то, что лучше постороннему глазу не видеть. Плачущий Монах улыбнулся, сгребая ворох ближайших свитков и укладывая их на стол: — Прямо-таки секретный архив Ватикана. — Вот прямо-таки, — шутливо огрызнулась Гюнтер, — ты сейчас разве не должен быть во дворе и тренировать армию фэйри? — Артур пока занят, а без него не так забавно, — съехидничал мужчина, тут же сменив тон на заботливый. — Могу я чем-нибудь тебе здесь помочь? Бардесса хихикнула в кулачок: — Было бы странно просить о помощи с ценными бумагами фэйри, которого по утрам учат контролировать огненную стихию.       Ланселот запрокинул голову, кадык мужчины дернулся вверх-вниз в беззвучном смехе: — Хочешь сказать, я настолько горяч? Разбойничья принцесса фыркнула, запустив в нареченного первым попавшимся свитком. Ланселот его поймал и аккуратно положил на одну из пустых полок: — Ну, вот, и эта взбалмошная женщина ещё что-то будет рассказывать мне о сохранности ценных бумаг! Кажется, моя невеста уже показывает зубки и коготки? Эльга взмолилась уже всерьёз: — Пламя мое, я очень тебе благодарна за твою готовность мне помочь, но это… — девушка запнулась, подбирая слова, — моя зона ответственности, и это важно для меня, понимаешь? Плачущий Монах шагнул к Эльге, обнял её и проговорил: — Понимаю. В конце концов, ты же не встряешь в учебные поединки с криками «Смотрите, чего могу!», — мужчина легонько нажал подушечкой пальца на кончик носа миннезингерши, — хорошо, я не буду путаться под ногами и действительно уже пойду к воинам, но если что-то будет нужно… — Если что-то будет нужно, я крикну прямо из окна, — рыжая поцеловала бывшего инквизитора в щеку и засуетилась над горой свитков, — смотрите там не убейте друг друга. Плачущий Монах кивнул с улыбкой и вдруг спросил: — Милая, ты уверена, что не хочешь приглашать сюда семью? Чуть отложить венчание — не проблема. Рыжая, помрачнев, насупилась. Да, она уверена, что не хочет приглашать — даже братьев, пусть только они и верили в неё все эти годы. — Пламя моё, я ведь не просто так сбежала из дому в свое время, — голос полукровки зазвучал нотками боли, — я для себя все уже давно решила. — Хорошо, моя Леди, — Монах заправил полукровке за ухо выбившуюся медно-рыжую прядь, — но ты в любой момент можешь изменить решение. — Ступай, — бардесса отогнала от себя тень печали, — наверняка Артур и воины тебя уже ждут.       Ланселот усмехнулся и вышел. Рыжая поймала себя на том, что слишком долго смотрит ему вслед. Из задумчивости девушку вывело секундное тянущее ощущение сперва в левой груди, затем в правой. — Что ж, видимо я и впрямь просчиталась с календарем, — сама себе буркнула бардесса, вчитываясь в начертания на печатях свитков и раскладывая их на несколько отдельных стопок. Ей вдруг снова захотелось расплакаться. Но не от грусти, а просто от большого количества эмоций, которые в секунду обрушились на её сознание одновременно. «Боже, Эльга, соберись!», упрекнула девушка мысленно сама себя и сосредоточенно принялась за работу. *       Сир Робин Локсли знал, что скорее всего его письма, адресованные Агравейну Тинтагелю, могут быть перехвачены Красными паладинами. Но так же сир Локсли знал, что Тинтагелю хватит здравого смысла в какой-то момент отступить и спасаться самому. И был прав.       На рассвете Красные паладины пересекли ворота Вестгейтса. Стража только обреченно проводила отряд за отрядом взглядами да тихой руганью — Здесь малолюдно, — отец Филипп Гольц следовал во главе войска, в сопровождении сестры Айрис, конечно. Девочка ответила, сухо констатировав: — Ни рогов, ни крыльев, ни хвостов. Мы были бы идиотами, если бы думали, что демоны не побегут спасать свои шкуры в то время, пока мы стягиваем силы, — в прошлый свой визит в Вестгейтс Айрис запомнила этот город кишащим фэйри. Теперь же на улицах они не встретили никого из них. Гольц спешился у одного из заколоченных домов, несколько паладинов последовали его примеру. Доски на двери со скрипом подались под натиском грубой силы. Айрис вошла в покинутое жилище первой. — Ни сундуков, ничего, — монашка, крестясь, позаглядывала по углам ближайших комнат. — Всё, твари, вывезли, — Гольц ткнул мечом в сторону светлых квадратных пятен на стене над потухшим очагом, — даже портреты забрали. Не думаю, что аббату Уиклоу будет, что привезти в казну Ватикана. Айрис молча направилась вон. Они обшарят каждое фэйрийское логово, и ей важны не золото, а мертвые фэйри. Мертвые демоны. Отец Филипп отдал один-единственный короткий приказ: — Сожгите порт. Они сожгут порт и возьмутся за хозяина города. Плевать, Утер назначит здешним крестьянам нового феодала. А со старым следует поквитаться. Робин Локсли был хорошим, верным другом. И он переживал за своего боевого побратима Тинтагеля. Он знал, что Агравейн не бросит город, не оставит Вестгейтс один на один с воинствующей церковной ордой. Но в любой момент был готов принять друга вместе с его семьей. Сир Тинтагель мог бежать только при одном условии — если Церковь начнет агрессивные действия лично в его адрес. В этом случае он должен спасать свою семью.       Аббат Уиклоу осадил коня, остановившись у ворот замка. В этот раз стража таки преградила путь священнослужителю. — Именем Папы Римского! — аббат соскочил из седла, — как представитель Понтифика, я имею право нанести визит хозяину города без предварительных договоренностей! Ворота замкового двора приотворились, выпуская рыцаря-полукровку. Агравейн знал: уже только за то, что он наполовину фэйри, паладины могут отсечь ему голову на месте. Но также знал, как преданно служит ему его личная охрана. — Святой отец, чем обязан столь неожиданному визиту? — голос рыцаря был спокоен, но сколько же Тинтагелю понадобилось самообладания!.. — Вы желаете говорить здесь? — аббат отозвался насмешливо, и пока он это произносил, за его спиной молчаливой мрачной стеной выстроились воины в золотоликих масках. — Нам не о чем говорить, — Тинтагель осклабился, — вы пришли в мой город с оружием, как враги! — Сир, лично я пришел к вам, — обманчиво-вкрадчивый голос аббата полился ручьем елея, — чтобы узнать, как так вышло, что Вестгейтс на две трети пуст, все фэйри исчезли? Мы никого не убьем здесь, не заберем у людей ни монеты, но сдается мне, это вы, являясь плодом грешного соития человека и нечисти, сделали все, чтобы фэйри сбежали. Я прав? Агравейн плюнул под ноги аббату, приблизившись: — Ни меня, ни мою мать ещё никто так не оскорблял! — Взять его, — Уиклоу коротко кивнул Братьям Троицы.       У стражи Тинтагеля были свои инструкции на этот случай. Агравейн знал, насколько опасны воины в золотых масках. И не видел смысла малым числом сходиться с ними лоб в лоб. Поэтому на адресованный Братьям Троицы приказ аббата, стража Агравейна — солдат было четверо — шустро распахнули ворота, и вместе с рыцарем, быстро заперлись изнутри.       Ни гвардейцы в золотых масках, ни Уиклоу не ожидали такого поворота — аббат был уверен, что Тинтагель даст бой и погибнет. Но сир Робин Локсли не ошибся в своем друге. Аббат уже сказал, что людей не тронут. Всё, что фэйри было дорого, они увезли в Камелот. Значит, пришло время позаботиться о себе. — Проклятье! — мгновенно растеряв всю свою елейность, прорычал аббат, — из замка точно есть подземный ход в лес, демон сбежит! — Святой отец, прикажете поджечь лес? — последовал вопрос от одного из гвардейцев. Аббат кивнул.       Они пойдут на Лоустофт через пепел, который останется от Железного Леса. * — Я вот думаю, отче, — Берлихинген, сидя во главе повозки, подъезжающей к воротам Камелота, оглянулся на своего пассажира, — это мне вас стоит предупредить о том, чтобы вы не боялись, здешние вас не тронут, или местных, мол, не пугайтесь, да, он священник, но он на нашей стороне? Хе-хе! Ксёндз Иоганн Гюнтер собственной персоной, расположившись на обитой кожей лавке внутри повозки, отозвался не без иронии: — Местным не следует бояться того, что я священник. Бояться нужно того, кем этот священник может быть. Железнорукий не успел ответить — из-за ворот выскочил мальчишка, расталкивая стражу: — Сир Гёц! Вы столько пропустили! — Белка потянулся к козлам, со взрослой солидностью пожимая здоровую руку наклонившегося раубриттера, — ого, это тот самый священник? Я помню его! — Персиваль бесцеремонно оглядел отца Иоганна с ног до головы. — Так уж и много пропустил? — Гёц подмигнул пацану и слез с места, — главное, что я не пропущу венчание и привез святого отца вовремя! Стражи у ворот — хмурые фавны и несколько викингов — преградили повозке путь: — Это же церковник! Прочь его! — Господа, — Берлихинген взялся за меч, но скорее демонстративно, нежели реально стремясь начать драку, — я привез его по просьбе вашего брата, Плачущего Монаха. Желаете выяснить этот вопрос с ним?       Фавны переглянулись, и вместе с людьми Красного Копья уступили дорогу. Гёц повел лошадь под уздцы, колёса телеги заскрипели по каменистой дороге. Да, Ланселот попросил Гёца привезти священника, который обвенчает их с леди Гюнтер. А ещё попросил привезти из Драйшткригера освященные обручальные кольца — Монаху было все равно, какие, но Берлихинген не зря был другом семьи Гюнтеров. Потому приготовил для крестницы и её избранника красное золото вандалов. Белка, шагая рядом с разбойником, шепнул ему: — Нимуэ хочет преподнести сюрприз Ланселоту и Эльге. — Какой? — Гёц скопировал заговорщический тон мальчика. — Провести настоящую фэйрийскую свадьбу! Берлихинген ухмыльнулся. На это стоит посмотреть.       Ворота замка так и не закрылись. Вслед за повозкой с пассажиром Берлихингена, во двор одна за одной стали заезжать подводы, груженные тем, ради чего затевалась поездка старого раубриттера       Мечи, щиты, копья, стрелы, доспехи, моргенштерны, секиры.       Королеве очень понравится то, что она увидит. *       Алисия Блэк была из дальних потомков тех самых лангобардов, которые в свое время разграбили и сожгли Рим во имя своей железной короны. Завоеватели в те времена оставили после себя не только разрушения, но и свое наследие в лице родившихся полукровок. От своих смешанных предков Алисия унаследовала упрямство, недоверчивость, темные кудри и карие глаза. В какой именно момент прошлого её предки получили дар обращения, она не знала. Они с мужем — отцом Виктора — жили в общине до начала гонений на фэйри. Разгоревшиеся костры Красных паладинов стали причиной её вдовства и гибели большей части их стаи. Чтобы выжить, Алисия не чуралась никакой работы, нанимаясь всюду, где требовались руки — стирала, готовила, сидела с чужими детьми, убирала, работала в поле, прибирала за скотом. Единственной важной для неё работой было воспитание сына. Сына, который сейчас был в плену у Айрис.       Девушка встала у окна, бессильно бросив швабру. Стук деревянной ручки о каменный пол гулко разнесся по коридору замка. Из окна открывался вид на холмы и заброшенное Гластонберийское аббатство вдалеке. Тряпка в ведре медленно тонула в мыльной воде, пуская пузыри. — Эй, волчица, одна тут отдыхаешь? — окликнувший её мужской голос был негромкий и приятный, но в голове сразу пронеслись мысли: как он так бесшумно подобрался? Откуда он знает, что она — оборотень, если она пока ещё ничем себя не выдала? Алисия оглянулась на незнакомца. Худощавый, высокий, черноволосый, остролицый. Человек. Одет по германской моде, крой рубахи характерный. Германец оперся плечом о стену, приняв картинную позу, которая, наверное, должна была показать его во всей красе, но единственное, что пришло на ум девушке — из такой позы неудобно атаковать. Значит, он это делать не собирается. Видимо. Но это не помешало Алисии схватить швабру, подцепив из ведра тряпку, и выставить её, как копье, прицелившись тряпкой в грудь незнакомцу: — Тебе чего? — Полегче, леди, — молодой мужчина развел руки, чуть отстраняясь от тряпки, с которой капало, — я уйду, если скажешь, просто… Не смог пройти мимо, увидев, что такая красивая девушка так грустно выглядит. Вдруг я могу чем-нибудь помочь? Алисия убрала швабру в ведро, хорошенько помесила тряпку в воде и пене, вытащила и снова протянула швабру, на этот раз незнакомцу в руки: — Думаешь, со мной пройдут глупые мужские фокусы? Брюнет, к удивлению леди Блэк, взял швабру и принялся мыть пол там, где он был истоптан: — Меня зовут Михаэль, — он сдул челку со лба, на удивление шустро справляясь с уборкой, — Не видел тебя тут раньше. — Моё имя Алисия, — Блэк сменила гнев на милость, — прибыла на корабле вчера. Пим сказала, что в замке нужны горничные. И как это никто не заметил твоих талантов в этом? — тон девушки был откровенно насмешливый, но решив подойти познакомиться, Циммерберг знал, на что подписывается. — Я во многом хорош, леди Алисия, — конокрад улыбнулся, как ему показалось, обольстительно. Блэк фыркнула, скрестив руки на груди и наблюдая, как он моет пол: — Тебе, что, заняться нечем? — Ну, Плачущий Монах сказал всем пойти на перерыв, тренировка возобновится через пол часа, так что у меня есть тридцать минут, чтобы тебя очаровать, если ты, конечно, не прогонишь меня раньше, — Михаэль присел над ведром, закатывая рукава и выполаскивая тряпку, — Ты здесь сама, или с семьёй?       Блэк хотела было ответить очередной колкостью, но в горле встал ком. Циммерберг, правда, застал её в неподходящий момент. Но сбегать прямо сейчас было некуда. Слёзы побежали из больших карих глаз девушки, она закусила губу и опустила голову. Конокрад тут же понял, что спросил лишнего. И ситуацию если исправить было нельзя, то хотя бы можно было попытаться не сделать ещё хуже. - Эй-эй-эй, — Циммерберг бросил швабру и подскочил к девушке, которая уже закрыла лицо руками в попытке спрятать плач, — Ну? Скажи, что случилось? Чем тебе помочь? Кто тебя обидел?       Алисия прежде всего была женщиной, живой женщиной, а уже потом — оборотнем, потомком лангобардов-завоевателей. Женщиной, которая оказалась одна и которой так нужна была поддержка. Брюнетка, тихо всхлипнув, повиновалась минутной слабости и ткнулась в грудь новому знакомому, чувствуя, какой он теплый, как от него пахнет пылью и гарью, и как громко бьется его человеческое сердце. — Расскажи мне, что случилось? — Циммерберг понизил голос, словно боясь спугнуть леди. Она об этом, возможно, пожалеет, но она расскажет. Правда, Алисия ещё не решила, расскажет ли она ему всё. * — А я все думал, когда ты решишься явиться ко мне за советом? — друид наклонился к земле, сорвал клочок мха, растер между пальцами и понюхал, — Я тебя слушаю.       На противоположном конце опушки Броселиандского леса из зарослей папоротника выпорхнул дикий голубь. Хлопанье крыльев громким эхом протянулось по округе. Ланселот переступил с ноги на ногу, не убирая ладони с рукояти меча. Мерлин ему не нравился. Пепельному, мягко говоря, было некомфортно, но делать было нечего. — Ну? — Расскажи мне о Барбароссе. — Голос Плачущего прозвучал холодно как никогда. Друид ухмыльнулся. Им не нужна была взаимная дружеская симпатия. Достаточно того, что они сражаются на одной стороне. — Император хитрый, самовлюбленный, амбициозный, не лишен гордыни и умения влиять на людей, — Мерлин сорвал пару травинок какого-то мелкого сорняка и отправил в сумку, закатал штанину, обобрал с неё репья, спустил ткань назад, — но если ты ему понравишься, и он примет твою сторону, успех гарантирован. И самое главное, — волшебник криво улыбнулся, — он терпеть не может Папу Римского. Императору плевать на различия людей и фэйри, он хочет править всеми. А ещё он точно так же, как и Утер Пендрагон, хочет меч Первых королей. Подумай над этим. Плачущий Монах ничего не ответил. Значит, нужно для начала просто понравиться императору? Забавно. — Теперь моя очередь спрашивать, — друид преградил посохом путь Монаху, лишь только тот сделал шаг, чтобы покинуть компанию колдуна, — когда я залез в твою голову и вывернул наизнанку твои мысли, как бы ужасно это ни звучало, я видел, что ты по-прежнему ревностный христианин. Это не станет проблемой? Плачущий одарил друида ледяным взглядом: — Ну, ты же до сих пор жив, поэтому будь уверен, не станет. — Угрожаешь мне? — осведомился Мерлин, впрочем, без претензии в тоне. — Пока нет, — Ланселот пожал плечами и упрямо сделал шаг в сторону замка, — но если ты будешь представлять угрозу, тебя не спасет даже тот факт, что ты отец королевы. — Воитель развернулся и зашагал прочь.       Мерлин хмыкнул. Плачущий Монах был на стороне фэйри без остатка. Но стоит ли ему, друиду, опасаться? Пепельный осознал свою силу и вовсю учится ею пользоваться. Не станет и он когда-нибудь тем, по чьей воле погибнет друид?       Ланселот, приближаясь к стенам Камелота, ругнулся сквозь зубы. Старый плут разговаривал с ним, как с салагой каким-нибудь. Нет, Монаху было все равно, будет ли он иметь авторитет в глазах Мерлина-волшебника. Друид не нравился бывшему инквизитору оттого, то Ланселот, в отличие от большинства местных фэйри, знал о прошлых злодеяниях волшебника. Плачущий Монах в свое время прочел предостаточно книг, и не только о Пепельных. Знал, что всему виной был меч. И Ланселот одолжил бы друиду пламя, чтобы расплавить, уничтожить колдовской клинок. Вот только это было решать не ему. Патрульный бивень у восточных ворот первый заговорил с Плачущим Монахом: — Что там колдун? Ланселот лениво махнул рукой в сторону леса: — Думаю, в этот раз вернется трезвый. Лес отозвался задумчивым тягучим шелестом. *