Из всех орудий

Скорый путь до набережной был пройден отнюдь без песен и анекдотов, и даже без незапланированных долгих разговоров со старыми армянинами, осевшими неподалеку. Феликс шёл молча. Молчание его персоны говорило знакомым прохожим, бывало, многим больше, чем обычно безудержная болтовня: если Жестяной тих, получается, он держит себя из последних сил. На едва успокоившемся его лице резко и секундно вспыхивала тут же подавляемая нервная и очень широкая улыбка, пока он сам делал последние, заключительно медленные шаги в сторону метрового в высоте "плетеного" металлического ограждения. Под мышкой у него держалась, прижатая к боку, свернутая трубой обрезанная под квадратный метр белая обоина. Феликс возбужденно от предвкушения грядущих событий осмотрелся, поправляя одной рукой тёмно-серые вельветовые штаны, малость промокшие по низу, и рыжую с немного коричневым оттенком рубашку с французскими манжетами, заправленную под брюки. Рукой он взялся за цепь с кольцом, висевшую на резко выделявшейся из стального кружева ограждения сосновой калитке, и слабо потряс. От этой махинации цепочка задребезжала, многократно с гулом ударяясь о дерево дверцы. На такой выдумчатый звонок далеко-далеко от калитки послышалось по-женски сдавленное "Бегу-бегу-бегу!". Феликс ждал. Вскоре дверь ему отворила высокая, хотя чуть сутуловатая худая женщина с вытянутым лицом и впалыми глазницами. Первый ей тепло улыбнулся: -Ну, здравствуй, мать!- выпалил он решительно и ярко ещё не прокуренным и не успевшим сломаться голосом. -Да держись ты... Мать я ему, а как же?- с выскочившим румянцем ответила ему женщина, пуская боковой взгляд в завязанный по-бабьи платочек. -Так-то оно и будь. Как сами, как хозяйство? Вы ж прощайте - не прихожу, но и свои дела делать надо.- с некоторой не скрытой печалью Феликс продолжил диалог. -Ой, милый, надо... Надо-надо. Да когда уж? А ты проходи, чай с сахаром нальём, поговорим. Совсем из дому не выхожу, хоть скажешь старой, что в городе творится.- кокетливо заметила та, пригибаясь над Феликсом и шире раскрывая дверь калитки. -А Вам, мама, только сплетни нынче и собирать! Негоже оно, ещё ухлестывать за Вами можно, а Вы себя на лавку садите. Собирайтесь, и прогуляемся...- с отцовской строгостью сказал обычно тюфяковый, нежный до приторности на выражениях юный Феликс. Женщина, которую он назвал матерью, приходилась ему приёмной тёткой, по имени Глафирой Анатольевной. Та во время войны и революции выходила и вскормила его, брошенного матерью по причине безденежья, сама потерявшая недавно рожденного ребёнка. Жестяной часто наведывался в родимый дом, но однако покинул его, сделавшись местным культурологом и репетитором по арифметике, ещё в двенадцать лет. -До куда ж прогуляемся?- в глазах Глаши поселился интерес, хотя и небольшой страх тоже был: так давно она не высовывала носа в люди, и тут такое... -До Лавры, матушка, Александро-Невской протопчемся. И до рынка, если угодно - пакеты Вам потаскаю уж. - с доброй сыновьей ухмылкой закончил Феликс. На том они и решили: Глафира в попыхах убежала наводить марафет, который, впрочем, названный сын считал на её не старом лице вовсе необязательным, а сам последний, оперевшись на калитку, достал и развернул принесенную обоину внутренней стороной наружу. На листе была выполнена в красках композиция к последнему звонку для воспитанников сформировавшегося хулиганского притона в здании той самой Александро-Невской Лавры, куда он собирался направиться с мачехой. Были нарисованы нежные цветы, в сердцевину каждого из которых вкрапились теплые послания и короткие шепотки, напутствия. Над ними по-банальному сияло яркое солнце, в лучах которого красиво выводились названия самых престижных профессий, самых больших и светлых целей. Убедившись, что краски не поплыли, листок был свернут Жестяным и уложен обратно под руку. Феликс сам вызвался помочь с убранством для торжества, пускай и многие культурные мероприятия и организации не оказывали такой душевной поддержки стекшимся со всего Союза маленьким бандитам. Потому он и молчал в дороге, весь на иголках и в мечтах: Жестяной по-детски верил в их возможность быть лучше, теплее и образованнее, и никак не мог пройти мимо шанса поучаствовать в их культурном и моральном воспитании. Возможно, потому, что никогда не сталкивался с ними, с этими мальчишками, лично, правда, до определенного случая.