Из всех орудий

В обществе старшеклассников около пяти минут с момента убытия Феликса царил беспредел или, говоря терпимее, народовластие. Появление Жестяного теперь никого не удовлетворяло, а некоторых даже подбесило: чуть ли не внеплановый урок! Им приходится тратить своё бесценное время на него, на его глупую культуру и прочие детали. Несмотря на то, что, если бы Феликс не приходил, их всё равно заставили бы заняться чем-то, да ещё и менее приятным, им хотелось поскорее окунуться с головой в свободу и независимость вечернего часа. Увы, этот час был от них так далек, как Феликс был далек от понимания их нетерпения. -Поймите же, мои товарищи!- Опять с прежним воодушевлением повторил он, скрывая усталость и неприятное чувство ненужности. Он старался обратить их внимание на свою идею, на своё искреннее желание приобщить неучей и гуляк к общественной жизни. -Поймите наконец, этот концерт в воинской части откроет всем и каждому новые возможности! На вас обратят внимание, вами заинтересуются. Вам поступят первые предложения самостоятельно показать себя, а значит, сделать из себя настоящую личность! - Но интереса уже никто не проявил. "Дефективным" было приятно слушать похвалу, и их радовало, когда они получали её просто так. Теперь они то ли набивали себе и своему вниманию цену, а то ли считали, что и так смогут воспитать в себе всякую личность, не занимаясь ничем "лишним". Феликс попал впросак. Впервые с прихода он даже не знал, стоит ли ему задержаться и не найдет ли он здесь себе проблем, или пора со стыдом отчалить в комфортное окружение, приняв факт того, что он не готов к работе со сложными детьми. Метод пряника не работал с такими подростками, но он этого не знал. Сейчас Жестяной уже точно осознал, как стоило бы действовать, как надо было зайти к ним и что, и как сказать. Увы, впечатление он о себе уже сложил настоящее и искреннее, и многие, прикинув, поняли - человек он совершенно хороший, хотя, возможно, и не такой простой. Его вполне можно было кинуть через себя и пойти дальше. А всё, что можно, в Лавре обозначалось как обязательное к выполнению. Феликс не привлекал, казалось, ни одного взгляда, и был проигнорирован так грубо, что не только смешался с компанией воспитанников, но и казался теперь мелочнее их всех. С момента, как он отошёл от Вару, прошло не больше трёх минут, но так быстро сбылось каждое его слово, что Жестяной невольно было подумал: "Накаркал..." Тут кто-то загремел в сапогах в сторону ковра, и все сидевшие подняли глаза, боясь увидеть халдея. Феликс не боялся, он на это даже надеялся - хоть кто-то поможет ему взять тишину! Всеобщее опасение и одинокая вера скоро пропали. Пришёл всего лишь Победоносцев, но, отвлечённые от бесед и мыслей, все так и остались на него смотреть. Они даже забыли от волнения, чем только что занимались. Вару взял момент без раздумий: -А вы беспринципные! Сказал бы, даже бессовестные, если бы для вас это оказалось новым словом. Всё, чего желает нам этот человек, так это спасти нас от чахотки в тюрьме и ссылок за Урал! Все, кого устроит и такое будущее - прошу уйти на урок физкультуры.- Шок повис. И никто не встал, ни один человек, ни даже удивленный этой опрометчиво смелой бузой в лице его одного Женя. Никого не разгневали его слова, никто не захотел ударить его, или захотел, но побоялся. Только, казалось, некоторым стало немного стыдно. Вару и сам от себя пришёл в недоумение: ему ведь только того и хотелось, чтобы Феликс их всех оставил, чтобы он занимался только с ним одним. По всей видимости, когда мы начинаем больше думать о ком-то слишком хорошем для нас, не остаётся спокойной совести быть для этого кого-то в той же мере плохим. Мечты его были прежними, но он зачем-то уступил в пользу мечты совершенно чужого человека. Он не увидел ни корыстной идеи получить что-то, ни способа сыграть на свою пользу, и теперь стоял, сложив на груди руки. Взгляд его впервые был действительно свеж: Вару про себя рассуждал о чем-то, видимо, совсем не похотливом, жестоком или мстивом, и ко вдумчивым глазам потому не подключалась обычная его скалистая ухмылка. От неё всем было душно и напряжённо, а теперь её не было, и всё лицо Победоносцева играло по-новому. Сейчас его вид был так преподобен, что его можно было бы изображать на плакатах о важности трудолюбия и прилежной учебы. Качнувшись вперёд, Вару вздохнул, не найдя чем бы в продолжение предложения разбавить тишину. И потому начал новое: -Я рекомендовал бы всем вспомнить, что уже говорил товарищ Феликс. И подумать, хотя бы немного подумать. От этого не слишком болит голова! -Видимо, потому ты так шатаешься!- Ему ответили язвительно. Это сказал мальчик по прозвищу китаеза - лишенный пайки за перепалку на улице воспитанник. Укоризненно на него вдруг взглянул Яшма. Китаеза ожидал, что его поддержат ущемленные в своем самолюбии подростки, но все как будто соглашались со своей неправотой, и не могли позволить никому не делать этого с ними. Бунтарю грозила двойная голодовка, и он резко смолчал, притих, сжался и отполз с глаз долой. -Видимо, ха! Я хотя бы пытаюсь! Я считаю, товарищ Феликс прав... От части. Мы всё ещё делаем то, что мы хотим лично, ибо мы никогда и никому не доверяли своей свободы. Это наше право! Но нам дают возможность получить права настоящие; права, понимаете, гражданские. Что, все вы уже протоптали себе дорожку в беззаконие?! -Не менее длинную, чем твоя...- тут уже сказал против него и Женя Яшма. Он слушал и поддерживал друга, на самом деле, но чувствовал в его голосе возвышенное настроение. -А не думаешь ли ты, что ты не с нами? Что ты можешь быть лучше, а мы - нет? -Вару это поставило в тупик. Да, он считал точно так! И теперь понял, что так считать нельзя. Как минимум, это небезопасно, а к тому же, получается, абсолютно неправильно. Его глаза стали походить на блюдца, а плечи дрогнули. -Я думаю, что... Вы просто меньше меня понимаете важность становиться лучше! И только скажите, что это не так - вы не знаете, насколько эту важность вижу я!- Выпалил он решительно, притопнув ногой. -Но и ты не знаешь, насколько её видим мы.- Добавил Женя. -Я имею волю представлять и судить. Наблюдать и делать выводы о вас не сложно!- Он так часто это делал, что правда угадывал и понимал всё как можно было более действительно. Женя не ответил. Он поднял и опустил брови, решив не продолжать спора, чтобы случайно не упасть в грязь, ведь не умел так виртуозно пользоваться языком. Драться с другом перед гостем он не смел после всей уже проявленной грубости. Остаток времени, на которое договаривались впустить Феликса, прошёл спокойно. Дети думали над предложениями, над своими высказываниями и словами Победоносцева. Жестяной не смел их от этого отвлекать, а лишь сидел и внимал их занятости, с первозданной добротой отвечая на редкие вопросы. Вару думал, казалось, больше всех. Под рокотом его тяжёлых мыслей тряслись чужие, и даже разбивались. Обычно никогда не обеспокоенные чужими проблемами, сверстники даже вроде как из уважения и вежливости спрашивали, всё ли у того хорошо. И он, как полагается, отмахивался от них рукой. На том все разошлись до тех пор, пока не пришёл замдиректора. Он приказал старшеклассникам уйти на обед с учительницей математики, а Феликса от них увёл и провожал до самого входа. Теперь у парней было много тем для разговоров за едой, на прогулке и перед сном аж до следующего дня. Только Победоносцев не желал поддержать ни одной из них - он всё думал, думал о том, как он поступал сегодня. А даже если он хотел отвлечься, что-то его как по щелчку возвращало к этому рассуждению. На обеде он сел чуть дальше ото всех, не желая разговаривать, а когда китаеза громко жаловался на то, что у него отняли и обеденный хлеб, хотя заслуженно, Вару даже не улыбнулся. Он всегда улыбался, когда кто-то ему неприятный огребал за дело. Теперь в нём как нож в земле встала мысль о том, что он считает себя достойным своей мечты абсолютно зря, ведь со стороны наблюдает, что её не достойны его одноклассники. А он, оказалось, такой же, как и все они. Получается, недостойный. Вздохнул. Как оторвав от сердца, он вдруг порвал свою особо щедрую долю хлеба и часть помельче откатил по столу к пустой тарелке наказанного. И все застряли в недоумении. Но он ведь всех судит, он, он! Он чужой рукой управляет тем, кого ущемить, а кого наградить, и он дал своего хлеба первому! А Вару об этом старался не думать. Он смаковал остаток с пресным чаем, а потом даже заулыбался. "И я ведь лучше вас, и вы это теперь понимаете. И беситесь, придурки, как же вы беситесь!" - ладно, он совсем не менялся, но он решился хотя бы казаться другим. Таким, какого себя он мог бы теперь бессовестно подпустить к своей же мечте. Признаться, в нём вообще не появилось ничего нового, кроме совести, которую он умело подкупал видимостью своего исправления. По факту, он таким образом лишь врал самому себе в очередной раз, но до осознания этого было ещё далеко. Только откуда и как он сегодня подцепил эту заразу - совесть - этого он абсолютно не понимал. Без неё жилось легче...