Из всех орудий

Лавра медленно пробуждалась. Теперь во дворе можно было услышать кроме шелеста прошлогодней и молодой нынешней травы шаги воспитанников, в основном старшеклассников, кто шёл на утреннее умывание в корпус столовой. Вару тогда только вышел из предбанника, ведь до этого поджидал момент, когда его наверняка вряд-ли кто-то увидит снаружи. Он хотел пройти от бани как можно дальше, прежде чем его засекут знакомые юные лица. Если бы все узнали, что он самолично пошёл мыться, да ещё куда - напрямую к халдеям, то все точно бы признали в нём чужака. Он и сам хотел быть чужим для этой компании: мы знаем, как Вару желал оказаться неоднородным с их "безмозглой толпой", но пока не успел прийти тот самый момент, когда сделать это получится без опаски за себя. Сейчас ему нужно было лишь выделиться на общем фоне, а не обособиться от него, чтобы не потерять верных подражателей и не превратить их в своих врагов и завистников. Он мечтательно и восхищённо своим воображаемым будущим образом думал, что когда-нибудь свысока скажет им: "спасибо, огромное спасибо за всё ваше жалкое ничего, которое вы из себя рядом со мной поедставляли!", но только так, чтобы Феликс ни за что этого не услышал. Что странно, с каждой новой мыслью о нём оскорбить кого-то Победоносцеву хотелось всё меньше. Последнего эта закономерность и самого напрягала, ведь если он изменится и станет хорошим по-настоящему, то наверняка не сможет дать стоящий отпор, а затем размякнет до абсолютного бессилия перед людской злобой! А что его волновало ещё сильней - это то, что он тогда не сможет быть защитником интересов как раз такого демократичного Феликса, роль которого отыграл вчера и которая ему, говоря откровенно, понравилась. Он считал, что это только потому, что интересы его и Жестяного исключительно точно совпадают, и никакого излишне особенного отношения этим он не выражал. Ему, если спросить, не хотелось бы сейчас делать Феликса даже своим другом, не то что симпатией, так как он четко разделял себя и его линией престижа. Феликс учит, помогает, созидает, а Вару... Вару учится, просит о помощи, творит проблемы на ровном месте. Какая дружба, а тем более романтика может быть между наставником и преемником? И тут Победоносцев, чисто морально, был прав. Единственное, чего он не уловил, так это того, что лишь он держит на себе и Феликсе ярлыки с этими ролями и позициями, которые им никто не присуждал. Только он сам считал себя ничтожнее и неопытнее Жестяного, способным лишь принимать информацию и не имеющим возможности поделиться чем-то в ответ. Вару шёл по земле босой, потому что его пару обуви изъяли и отнесли прямо замдиректора, чтобы он позвонил управскладом и нашел ему примерно по размеру новую пару. Победоносцева теперь всюду хвалили, купали в лучах обожания и провожали не дерзкими комплиментами персонал и педагоги. Дети решались сделать это тоже, но в борзой и привычной им манере, как сейчас: со спины на Вару налетел Китаеза, роняя его с собой вместе на траву и громко поздравляя с "отличием". Вару ещё свежо помнил его выходки, а к тому же был зол, ведь недавно помылся, но подражал своей анкете доброго парня. Он с задором открестился от "напрасных похвал", поднимаясь на ноги и наблюдая за Китаезой. Руку подавать Победоносцев не решился - навязался бы на спор и драку. -А от тебя чем несёт?!- Сладкий, но лёгкий запах различался хорошо. Все знали, что так пахнут здесь женщины-педагоги, вышедшие после водных процедур, и Китаеза пришел в ошарашенный вид. -Ничем... ничем, иди! Вынюхивает, поглядите тут.- Вару покачал головой, а потом взмахнул рукой вверх, будто перед ударом, припугивая товарища. Потом он засмеялся, но лицо одноклассника лишь секундно держало страх, а потом уже точно выдавало мечтательную ехидную ухмылочку. -Что ты смеешь себе обо мне думать, узкоглазый?- Победоносцев насупился и сказал это потише, не желая давать огласку предстоящему разговору. -Ничего-с, наш Великий Вару, ничего особенного! Ха-ха, но ведь ты мне скажи: кого ты из них поймал к себе на удочку?! Молодуху же, ну? Ну я не поверю, если ты повязался с какой-нибудь мымрой! Это Изольда Мирославовна?- Обычно все подростки тут бывали временами романтичны, но не извращены. Китаеза сейчас поверг Вару в шок своей грязной гипотезой, и Победоносцев не находил чем отгородиться от хищного и точно испытывающего на прочность взгляда. Он, всплеснув руками перед собой и отталкивая второго, вскрикнул уже так, что слышно было всем проходившим: -Я даже не понимаю о ком ты, но ты урод! За такие слова надо, чтоб тебе вместо самокруток однажды продали петарды! Так обозвать педагога... А как - меня. Осёл, чтоб гнить тебе в навозе и очистках на каторге!- На него, так обозленно причитающего, обратились в миг множество любопытных взглядов. Учителя и сотрудники хотели знать, что повлекло такой скандал и чью сейчас отстаивает честь прогремевший своими совестными поступками воспитанник Победоносцев. В свою очередь, детям было интересно, будет ли драка, и если да - кого им в ней поддержать. Пока все склонялись к тому, что выбрать нужно Вару. Тут, как гром среди и так не самого ясного неба, резко засветившийся какой-то идеей Китаеза заорал, опрокинув голову назад, будто так всем будет слышно лучше, хотя на деле его голос от этого лишь отдавал болезненной хрипотцой: -Победоносцев наврал мне, что встречается с нашей учительницей географии и природоведения! И вот почему ему столько всего можно! Я спросил, может ли он поделиться чем-то со мной, раз он так много получает, и ничего большего, ничего большего!- И сокрушительно все вокруг посмотрели вниз от смущения. Персонал встал в ужасе, оставив приготовительную утреннюю суету, а педагоги с ярко выраженным презрением пилили ставший почти хрустальным от изумления образ Вару, теперь предательский для них, возмущенными и оскорбленными взглядами. Китаеза пожал плечами, будто ничего не сделал дурного, а потом дал задний ход в кучку своих одноклассников. Они все как один шли неподалёку в столовую. Впереди всех стоял Яшма... Вару хотел броситься на него, на названного друга, чтобы он рассказал всем правду! Вот кто бы точно доказал, что Победоносцев так не мог сказать, и что он, даже если заврется до наглости, не позволит такого себе. Но Яшма стоял особняком. Он скрестил руки на груди, опустив голову так, что было видно лишь верхушки щёк и пышные брови, и неодобрительно, якобы удрученно такими известиями кивал. Вару вглядывался в его так тщательно и неестественно спрятанную физиономию в этот миг как никогда раньше, ведь искал в убогом подмогу, но нашёл лишь скверно поднятые уголочки губ, от чего ощетинелые щеки его заплыли на глаза. Ах, так он улыбается! Всё ясно как день, и это было, возможно, даже ожидаемо. Победоносцев ко всей ситуации хмыкнул, уверенный в том, как просто будет доказать обратное. Вару не терял в бдительности последнего шанса что-то сказать: -Ни в коем случае! Наша учительница географии приехала два дня назад, а я прогулял все её уроки и не знаю, как она выглядит. Вдруг это вообще мужчина?! Я не смог бы и никогда прежде позволить себе такого соврать! Так несообразно. Они оба: он... И Женя хотят мне зла. Я уверяю вас!- Напоследок Вару уже срывался на высокие тона, ведь аргумент точно не производил никакого впечатления, помимо того, что Женя положил руку на лоб, весь из себя выказывая жертву глупости. Наверное, эти слова показали его лишь ещё более жалким, чем после лжи Китаезы, и обнажили его безответственность, халатность и самолюбие. А ведь этого в нём уже было не так много! Известно точно стало одно, и то, когда из толкучки высунулся и гордо расправил плечи директор, подходя к Вару ближе с парой казённой обуви: -Ты сегодня отправишься домой с повозкой. Да, к себе домой, откуда тебя забирали. Ты уже не так мал, ты сможешь поддержать хозяйство и... Наворовать себе чего-нибудь, как ты привык. Мы - самое авторитетное и строгое исправительное детское учреждение... Мы не справились. Мы обманулись. Гордись! Ты для нас слишком плох. По-вашему это, наверное, всё равно что слишком хорош. Завтраком тебя будут потчевать на вокзале двумя часами позже. Собирай пожитки, Победоносцев, хотя я уже думал провожать тебя в совсем другую жизнь... - Голос директора был строг, а потом вдумчив и печален. Неужели он верит?! Верит какому-то там Китаезе! Но есть и логика в этом: не может же ничего не скрывать так резко изменившийся ученик. Все схватились за первое, за что смогли, и теперь Вару действительно хотел уехать... уехать дальше от этой лжи, от паршивого чувства предательства, от злобы и оскорбленной товарищем совести. После того, как Победоносцева пробило до едва заметных слезинок приговором директора, он не смел пойти в корпус и схватился за щеки мелко дрожащими ладонями. Ему стало в минуту тяжело даже стоять, и он сел на траву, не находя теперь смысла стараться остаться чистым, раз его облили грязью со всех сторон. Мир не стоял и двинулся с места: все рассосались по своим делам, но он остался сидеть. Теперь Победоносцева навещали разные мысли, цепи из представленных дальнейших событий и выводы о случившемся. Он пытался понять, а что вообще случилось за эти полчаса, и может ли это всё оказаться сном и резко закончиться. Конечно! Так ужасно и безосновательно всё только в кошмарах. Веря в это, Вару поджал к груди колени, утыкаясь в них почти заплаканным лицом, а сжатым от раздражения кулаком левой руки отбивая землю. -Очнись, очнись, придурок! Очни-и-ись. Почему нет, это же не может быть наяву? Пожалуйста... Я очень прошу, я ведь, я! Я... гхах.- Он говорил сам себе невнятно и заплаканно, на черте срыва, и дай Бог чтобы сам разбирал то, что старается сказать. Прикусив нижнюю губу, он чуть оторвал голову от коленей, пытаясь за пеленой наплывшей воды увидеть прежнюю и нетронутую горем реальность, которая закончилась не так давно. Победоносцев отчаянно отказывался в это верить. Спустя немножественные попытки вразумиться, ситуация всё же не оставила сомнений в своей подлинности... На смену громкому сопротивлению с промедлением пришло смирение. Приходящие мысли стали чётче и яснее, и Вару наконец решился с ними разобраться. Первое, о чем он трезво подумал, было то, что все вокруг предатели и уроды. Потом он задумался, как с ним жестоко поступили, а при этом совсем не заслуженно. Только из зависти он остался без всего, из-за чужого желания быть лучше! Лучше... Вот и то, о чём ему действительно стоило пораскинуть, наконец наведалось с большой тягой на подорванные нервы: Вару медленно, но верно осознавал, что он планировал сделать почти то же самое со всеми этими детьми: он точно так хотел их опрокинуть через себя, заставив поскользнуться на его лжи, и потом долго над ними глумиться, лишив всех прежних товарищей шанса на то, чтобы найти лучшую стезю. Вару за миг был теперь подавлен этой самоиронией, пришедшей в истеричную и загроможденную проблемами голову. Он понял, как собирался поступить, а теперь был разбит своими козырями... Нашёл свой образ в чужом, хотя никогда не искал его в таких низких поступках, и как раз потому не находил. Желание мстить из-за этого не пришло, а только некоторое философское снисхождение, ведь он открыл ситуацию с другой, неизвестной раньше ему стороны - из-под чужой шкуры. Тем не менее, мысли извиняться перед преподавательским составом он отвергнул безжалостно: его репутация здесь безвыходно испорчена! Все эти люди верят не ему, слушать будут не его, не его проводят в большой мир, каким бы он не старался теперь быть хорошим. Казалось бы: не страшно и уйти, если все вокруг породили о тебе грязные стереотипы, тем более, что ему в этом даже помогут... В Лавре Победоносцеву всё равно не нравилось, и сам по себе он бы точно выжил и справился с хозяйством, но прощаться было ещё рано: здесь остался человек, далеко для него не последний, который наверняка выше этой всеобщей предвзятости и слухов - Феликс. Он не может встать за них! Нет, он не такой, он точно не такой. Словив эту мысль, Вару торопливо, но тщетно поднялся, тут же свалившись на ватных ногах набок в траву. Он промычал от протянувшейся боли в бедре, и стенание его в тот момент точно слилось со скрипом открывающихся ворот. От них отошёл Яшма, открывший их гостю и теперь отправившийся в столовую, деловито улыбаясь и как бы намеренно проходя по улице к Вару вплотную, словно Женя его совсем не заметил. Победоносцев ему даже не огрызнулся, наплевав на эти формальности, а только круглыми как блюдца глазами устремился к воротам. На фоне серого масла уже подсохшего после дождей, но до сих пор не самого опрятного у своих окраин Петербурга вдруг живо и бодро заиграл оранжевый воротничок рубашки, на который сваливались, задорно поблескивая своей искренней чистотой, блондинистые жидкие локоны. Победоносцев точно знал их владельца! И вот, он только-только хотел бы подняться и подойти к нему, чтобы поприветствовать и нелепо поулыбаться в дурацкой манере, не находя что ещё сказать, как тут же оказался перебит и отвлечен от этих намерений и окружавшего его сейчас мира в целом своей собственной мыслью, оставшейся теперь для него одинокой и какой-то размытой, больше походившей на замыленный поток сознания: "Он такой ответственный и честный: успел точно к завтраку. Хотя мне очень жаль, что Феликс пришёл как раз к нему, а не ко мне. Наверное, ко мне он больше никогда не успеет, как бы я не старался в свою очередь теперь поспевать за ним. Но я усвоил урок, я всё понял, и он бы тоже понял это, как понял бы и меня! Я знаю, он очень понимающий. Жаль, что от этого ничего не изменится. Надо собирать вещи."