Из всех орудий

В воздухе повисло молчание. Со стороны Вару оно давило пугающим самозабвением, а от Феликса скорее наоборот - абсолютно осознанным беспокойством. Наклонив вопрошающе голову и глядя исподлобья, Жестяной не делал шагов навстречу, вроде как стесняясь нарушить пространство первого. Победоносцев громко вздохнул, проморгавшись. Он посмотрел на второго тогда, когда стал уже отрезвевший от мыслей, но с такой читаемой безысходностью, что Феликсу менять выражение лица не приходилось. Тот решился подступить ближе. Вару встречно поднял на него голову, а потом со стыдом, но бледнея, отвернулся, потирая одной рукой переносицу и подняв брови в попытке снова прийти в себя. Феликс не сразу понял, что стало сейчас не так, но быстро пришёл в осознание, что тот не может даже встать и достойно поприветствовать его, как легко сделал сейчас он сам. Чувство своих слабости и бессилия очень печально. В ответ этому он, не дав ухмылки, чтобы не обидеть и без того озабоченного тяжелыми мыслями Победоносцева, сам сел на траву подле него. Они переглянулись, и возможно это значило что-то вроде: -"Ого, так ты решил посидеть со мной? Ты меня послушаешь?" -"Я не то чтобы переживаю, но ты выглядишь слишком жалостливо." Так, во всяком случае, мог думать Вару. Феликсу казалось, что между ними пробежал немой диалог чуть другого содержания: -"И чего ты тут сел? Без тебя я, думаешь, не справлюсь?" -"Извини, я очень хочу помочь..." Наверное, так случилось потому, что оба были не уверены в себе даже больше, чем друг в друге, но всё равно чего-то ожидали. Молчание очень запутывает дело. Впрочем, многие умудряются не так понять мыслей собеседника и в нормальном разговоре. Взгляды обоих потом задумчиво опустились вниз. Феликс неловко водил пальцами по примятой траве, потому как под тяжкий звон размышлений Вару нельзя было чувствовать себя иначе. Последний едва дышал. Сам про себя он думал, стоит ли рассказывать всё этому человеку, и если стоит, то как лучше начать. Пришёл к выводу, что лучше, чтобы Жестяной всё узнал от него, чем от интриганов и сплетников. Феликс тогда уже толкнул локтями землю, думая подняться и оставить Вару в покое, как тут Победоносцев сам повернулся к нему: -Я готов,- он отрезал решительно, но смято, ведь долго не говорил, а в последнее время был в слезах. Феликс удивлённо на него посмотрел, а потом мягко и так по-матерински улыбнулся. -Я тем более готов. Я тебя выслушаю, честно, и постараюсь понять, так что говори без зазрения совести!- И это было так приятно слышать. Перед ним первый и теперь уже последний человек, который точно знает, что у Вару есть совесть. Он наверняка верил, что она живая и настоящая, даже когда Победоносцев сам это отвергал и считал себя хитрым и лживым притворщиком. Ему точно можно рассказать что угодно, и Вару, конечно, начал без промедления: -Случилось что-то ужасное. Со вчера вообще случилось очень много. Я не хочу говорить всего, но ты скажи, ты мне точно поверишь?..- Вопрос был излишним. Победоносцев не имел ни малейшего сомнения, что Феликс ему поверит. Ему казалось, что Феликс всегда точно определяет, кому нужно верить, а кому не стоит, хотя сам почти его не знал. Тот был ему почти ровесником, но какой-то монашеской мудрости в Жестяном даже с виду кипело в разы больше. Вару хорошо определял ублюдков и проходимцев, ведь вязался с ними так долго, а Феликс - доброжелательных и искренних людей, даже если его окружение ими не кишило. Многое ещё оставалось для Вару в нём загадкой, но точно не то, что на Жестяного можно понадеяться. -Да так же, Вару, я не могу не поверить правде! Возможно, вчера ты мне ещё в чём-то и врал, но сейчас же я точно вижу, что не будешь.- И в эту минуту Победоносцеву стало стыдно. Так всякий раз, когда мы узнаём, что наши плохие поступки и слова ещё давно дошли до того, до кого, мы думали, что они никогда не доберутся. Вару всё же взял себя в руки, начиная рассказывать всё то, что мог бы рассказать без неловкости: -Я здесь на днях очень понравился учителям. Я казался им, наверное, лучше всех, и меня должны были даже направить на перевод в школу социально-трудового воспитания в области!- Здесь Феликс его как-то слишком взволнованно перебил: -Так ты уезжаешь?- Его глаза так по-щенячьи округлились, что выдавали с потрохами его не меньшей тоски по Победоносцеву после их личного знакомства, чем та, которую испытывал он сам. Феликс скучал по всему классу от своей сердобольности, но получал особенное удовлетворение именно во время общения с ним. Наверняка, ведь ему было приятно слышать и видеть внимание к себе и своему труду, да ещё в таком сложном и немного дурном обществе, а этого внимания было не так много; в основном инициатива шла как раз от Вару. Потому он особенно врезался Жестяному в память на фоне многих прочих. -Нет, я больше туда не уезжаю! Я и не хотел уезжать, тут всё-таки...- Вару стал сминать рукой штанину от волнения и смущения после понимания того, какие откровенности он сказал, пускай ему очень хотелось договорить. Феликс терялся от его робости, потому что боялся дать на рассуждение неприятную тему, хотя ему и очень хотелось услышать всё до конца. Он решился спросить: -Так что же тут?- Тихо-тихо он выдавил, чтобы Вару мог сделать вид, что не услышал, если вдруг вопрос ему не понравится. -Да, компания вся тут... И газеты там уже не будет.- Победоносцев почесал затылок, точно недоговаривая. -А она тебе разве нравится?- Феликс про себя пришёл в восторг, но видом не блистал: сторонился того, что может спугнуть настрой на беседу. -Да! Очень нравится! То есть, она правда хорошая. Я давно её читаю, с третьего выпуска. Так в чём же дело: меня отсылают домой. По поведению, наверное. Лавра многих берётся перевоспитать, любых грешников, а меня, как видишь... Не смогли.- тут Феликс снова перенял слово, дав проход эмоциям: -Тебя?! Но ты ведь совсем не плохой! Теперь уже точно нет... Мне рассказывали, какие есть тут кадры, и я ни во сне не поверю, что ты хуже. Они лгут?- Энтузиазм Жестяного так лился, что давил теперь на Вару с огромной силой. С такой, что он весь в минуту вдруг затрещал по швам в широкой улыбке, порываясь мыслью кинуться в объятия, но все равно держась принципов. -Лгут, ещё как лгут! Меня выставили таким негодяем, что мне при любом раскладе стыдно здесь остаться. Очень стыдно. Ты знаешь!-... -И их уже искреннюю и громкую беседу прервал подошедший как-то неожиданно директор. Он высоко поднял голову, когда заметил, как он думал, совсем не раскаявшегося Вару, и цокнул, решив, что он теперь нагло врёт их гостю, стараясь взять напоследок его доверие. -Товарищ Феликс, я Вас прошу пройти со мной и оставить дефективного... Ему скоро уезжать, пускай соберёт вещи. Нам с Вами есть теперь что обсудить до дел о газете и культурном развитии. Пожалуйста.- Как известно, должностным лицам перечить могут только те, кто их уважает меньше самого себя или наравне. Феликс был не из таких, и потому, пожав плечами и глянув на Вару, поднялся с земли. Наконец он словил ответный взгляд Победоносцева, очень расстроенный и резко уставший, а потом двинулся с директором в жилой "халдейский" корпус, по пути отряхиваясь от песка. -"Ты что-то знаешь?" -"Да, пожалуйста, не верь никому." - Так звучали их последние не сказанные слова для Вару, но Феликс всё равно понял всё немного не так: -"Я вернусь, и ты мне всё доскажешь?" -"Он доскажет больше." И, фактически, всё это действительно могло прозвучать, будь у них больше времени, потому что являлось правдой. Наверное, в одном взгляде всегда на порядок больше мыслей и слов, чем в одном предложении, даже если хочется сказать что-то одно.