В золотой полдень

      Му Цин болеет тихо. Молча, не отрываясь от работы; всё так же стирая-зашивая-гладя одеяния Его Высочества, всё так же убираясь; всё так же практикуясь с мечом; всё так же допоздна сидя над трактатами о философии, войне, мире; всё так же совершенствуясь. Он слишком ответственный, чтобы отказаться от своих обязанностей, слишком гордый, чтобы признаться, и слишком мнительный, чтобы показывать слабость. Он зависим от распорядка – жизнь своенравна, а так есть хоть что-то стабильное и надёжное, что-то понятное и близкое. Мир вокруг будто становится громче и вместе с тем слух будто ухудшается, словно на голову накинули тяжёлый покров. Тело отзывается тянущим ломким чувством на привычные движения, на выпады – жарким и болезненным. Холодно и жарко. И есть не хочется – совсем. Спать хочется постоянно. Се Лянь посматривает растерянно, не понимая; кажется, подозревает, что опять замешаны другие послушники, и ждёт, пока Му Цин признается, чтобы вмешаться. Участливый, добрый и уважающий его границы. Хороший человек, прекрасный... д-друг?.. Наивный принц, но, несомненно, лучший. Фэн Синь косится с подозрением; привык ожидать от него подвоха? Вечно это подозрение, эта опаска. Что, Его Светлости не нравится этот простолюдин с мутным взором? Придурок. (О том, что Фэн Синь в нём врага не видит, он не думает – не может поверить. Не хочет обманываться.) Однако всегда всё приходит к одному и тому же, и вот – они снова стоят в разных углах комнаты Его Высочества и "играют", перебрасываясь великими фразами, пока сам Его Высочество где-то пропадает, чуть сердитый за их перепалку. Му Цин всегда выигрывает. ...но что-то идёт не так. Он... клонится. Куда-то он клонится, хотя явно стоит ровно; куда-то он падает, хотя ничего не происходит и он даже не покачивается. Это чувство не вокруг – внутри; его мутит. Он почти не ел два дня. Одна лепёшка этим утром, чтобы живот не забыл о еде. Этого мало для юноши. И он спотыкается; он о ш и б а е т с я. Неверно разбирает последний слог, хоть и знает саму фразу (дурак Фэн Синь сказал неверно, это всё сбило, но они привыкли к этой его особенности и встроили в "игру"); неверно отвечает. Сам осознаёт свою ошибку, пытается исправиться; шипит. Чуть качает головой, сводит брови; бормочет под нос – мысли громкие, мысли звенят в голове, лучше вслух, тихонько; бормочет, пытаясь вспомнить фразу в интерпретации этой нелепой, пытаясь вычленить слог, пытаясь взять себя в руки. Руки, скрещенные на груди, напрягаются. Он неосознанно обнимает себя за плечи: холодно, холодно – жжжарко, очень жарко. На языке сухо, в глазах сухо, кожа горит, ткань одеяний, грубая, царапает. Он не видит, как дрожит его тело: от озноба ли, от злости на себя, от тревоги, которая всё усиливается. Он не бесполезный!.. — ...на меня! – через дымку, через собственное заполошное дыхание, через тянущую ломкую боль. Плечи – больно. Он шипит зло, по-детски зло и обиженно, поднимает неожиданно-мокрые глаза; понимает. Он что – плачет?! Фэн Синь его держит крепко, смотрит сердито. Придурок. Дурак. Что-то говорит. Му Цин не хочет слушать. Этот голос его раздражает; бьёт по мозгам, всё там перемешивает. Кавардак, беспредел; безобразие. И Фэн Синь его встряхивает; пожалуй, даже слишком сильно – вырывается позорный всхлип и трещит одежда (благо, не рвётся; нет сил зашивать). Телохранитель видит – говорить с ним бесполезно: взгляд плывёт, губы, в полоску сжатые, дрожат. И слёзы – слёзы льются медленно, тяжёлыми каплями, оставляя следы на бледной коже. Этот придурок даже с лихорадкой, кажется, не краснеет – едва-едва румянится. Стискивает собственные плечи так, что, пытаясь его пальцы разжать, чуть ткань не порвал. И что-то шепчет едва слышно – бредовое: то слова подбирает, то жалуется, то плачется непонятно на что: «прогонит, точно прогонит за бесполезность, и придурок этот доволен будет...». Ладно, хотя бы понятно, кого он придурком окрестил. Оскорбляться глупо – Му Цин не в себе; Му Цин болен. Му Цин плачет в его руках, смотрит потерянно и плачет, как дитя, упрямо пытаясь слёзы сдержать. Му Цину плохо. — Тебя никто не прогонит, – пытается снова дозваться Фэн Синь. Его вряд ли слышат и вряд ли слушают, но во влажно-сухом болезненном взгляде что-то проясняется; прекращается невнятное шепчущее бормотание, дёргается чужой кадык. Фэн Синь не знает, что в таких ситуациях делают – без Принца он этого обидчивого и мнительного к лекарю не поведёт. Он не представляет, что происходит в этой светлой (и глупой вместе с тем) голове, но уверен, что этот жест истрактуют не очень-то хорошо. Значит, надо решать здесь. Надо успокоить и дождаться. Му Цин смотрит грустно и зло. И глубоко дышит – увы, в неровном ритме; болеет, идиот. Болеет и молчит. Пылает в гордом молчании и почти бредит. Фэн Синь прижимается лбом ко лбу, опасаясь отпускать узкие плечи – упадёт ещё, чего доброго; стойкий оловянный солдатик не такой уж крепкий, каким кажется на первый взгляд. В конце концов, он ещё так юн. Все они. Му Цин горит, и он сквозь сжатые зубы чертыхается. Дурак, ну дурак же! Тот шугается – отступает в свой злосчастный угол, и Фэн Синь, раньше пошедший в рост, выше сейчас на полголовы, непроизвольно заваливается – наваливается, вжимая в стену; едва успевает руку выставить, чтобы не раздавить ненароком. Он сейчас мощнее, мышцы тяжелее, вес больше. А Му Цин – он тонкий; он изящный; он летучий. Он наверняка вырастет красивым, будто вишня в цвету, тогда как Фэн Синь будет подобен скале. (Му Цин красив уже сейчас, но нет времени об этом думать.) Слышится недовольное жаркое пыхтение в шею, влажное сопение – а Фэн Синь, злой, обнимает это недоразумение за плечи одной рукой, встаёт поровнее и не отходит; они остаются в этом углу, и второй рукой он упирается в стену у лица товарища, и тот смотрит... ну, как кот. Странно. — Тебя никто не прогонит, – повторяет Фэн Синь, глядя в эти мокрые умные глаза. – Ни он, ни я. Никто никуда не прогонит. Он повторяет одно и то же, потому что кроме этого Му Цин, кажется, ничего не слышит. Болезное недоразумение смотрит с сомнением, с неуверенностью; с растерянностью, с недоверием; с отчаянием; со слабой надеждой. Снова катятся слёзы. А Фэн Синь лелеет надежду увидеть однажды его искреннюю улыбку. И со вздохом целует недоразумение в нос. Горячий, зараза. Недоразумение забавно икает и расслабляется, наконец-то, в его руках.       И не мешает лечить его следующие несколько дней. Недовольно зыркает на телохранителя, когда тот выполняет его обязанности, ворчит и указывает, как правильнее; Се Лянь смеётся, Фэн Синь ворчит в ответ. Му Цин боится остаться не у дел, так что очень уж старательно чистит сапоги Его Высочества. А Его Высочество, чтобы друг не так тревожился, постоянно подсовывает ему какую-то работку – несерьёзную, не выматывающую; и много беседует – чтение сейчас выматывает тоже. Он нужен им. И Му Цин постепенно смиряется: с шёлковым одеянием, которое вручил ему Принц вместо его, грубого, с лекарствами; с их заботой. Му Цин много спит – засыпает порой прямо так, в комнате Его Высочества, пока тот ему что-то зачитывает. Му Цин доверяется им. И он... счастлив.