Учиться жить заново

      А потом был Юрий Степанович, ну вот где ещё бродят Степаны? Серьёзно. Мужик, судя по голосу, очень уверенный в себе и своём деле, но от него исходило такое спокойствие и аура понимания, что мы прекрасно проводили время. Сначала в тишине, а потом я начал рассказывать.       Обо всем, что крутилось в моей голове: о детстве и страхе темноты, что было самым болезненным, о несправедливой участи, бесконечной темноте вокруг и страхе, что я теперь бесполезен. Я выговаривался и рыдал. Это была моя стадия гнева…       Я отлично ориентировался в квартире, почти без ошибок занимаясь элементарными действиями. Походы в ванну и туалет, завтрак — хотя справляться с едой не видя её на тарелке тоже оказалось сложно. Стася с первого дня заставила меня носить тапочки — чтобы цепляясь за что-то я, ни дай всевышний, не поранился.       Вот так и проходили дни, в ощущении бесполезности и отчаяния которое я выплескивал на всех, кто был рядом. На вечно мельтешащую где-то рядом мать. На Марка, который действительно чем-то увлекался и очень много общался с коллегами из заграницы. На Юрия Степаныча, который помог пройти стадию торга и не тонуть в депрессии. На Стасю, которая из всех людей была самой жизнерадостной.       Она мне нравилась. Сильнее чем я этого хотел, но было стыдно, я не мог сказать ей об этом будучи беспомощным инвалидом. Девушка учила меня заниматься с тростью, ходить по улице и по звукам определять где мы и что мы. Тогда я попросился в отдаленный парк. Было стыдно надевать одежду которую не видишь, но и мать и Стася в этом помогали. — Ты мне нравишся, — тихо, в шуме листьев потонул мой голос.       А дальше была тишина — мы остановились и девушка отпустила мою руку. Я ощутил себя единственным человеком в мире — в своей темноте и пустоте. Даже хотел крикнуть — Стася!       Но её ладонь опустилась на моё плечо и мы продолжили идти медленным шагом. — Прости, что напугала тебя. Просто думала как бы тебе объяснить и не обидеть. — Я чувствовал как краска приливает к лицу. Жгучий стыд. — Я тебе не нравлюсь.       На меня словно ушат дерьма вылили. — Всё хорошо. Только как друг. Знаешь, ты так чувствуешь потому что я единственная кого ни капли не смущает твоё состояние, — мы остановились и я вслушался в шум волн, а затем присел на песок. Стася опустилась рядом. — Я работаю с незрячими уже более десяти лет, моя приёмная дочь слепа с рождения, — уверен, на моем лицо было странное выражение, контролировать себя я ещё не научился. — Да, так и есть. Мы с мужем оба работаем с этими проблемами, только он с малышами и теми, кто такой с рождения. А я — с теми, кто свет потерял. И с немыми тоже.       Меня обняли и я почувствовал странную боль в грудной клетке, словно сердце, до сих пор бившееся в отчаянной надежде больше не вырывалось из груди. Клетка рассыпалась, но легче не становилось. — Я — твой друг. Ты действительно думаешь, что я тебе нравлюсь? Хочешь меня обнять-поцеловать-коснуться интимно?       Меня вновь заливала краска стыда и смущения. Обнимать — да, поцеловать и дальше… это было странно и непонятно. — Кажется, нет, — несмело начал я, может поцеловать — да, но… Скажи, я буду один, да? — Ты это к чему, у тебя же есть Диана? — Меня волной накрыло ощущение её непонимания и я постарался объяснить. — Но… с ней мне никогда не хотелось большего. Поцелуи и прикосновения, но…       Я этого никогда не обсуждал. Ни с кем — это было слишком личное и волнующее, но Стасе можно было рассказать всё, так же как и Юрию, но признаться в своей несостоятельности мужчине было высшей степенью позора. — Возможно. Возможно, ты ещё не встретил свою половинку, но это случится. Прости, я не могу сказать когда.       Я чувствовал её улыбку и мягкость в каждом слове, она была единственной кто говорил без жалости, её не мог скрыть даже Степанович, но в словах и чувствах Стаси жалости никогда не было. Только сочувствие… — Вряд-ли кто-то захочет тратить время на слепого, — горько озвучил я. — Вот тут не соглашусь. — её ладонь скользнула по моему лицу. Уверенно, пересекая черты, — ты помнишь как выглядел — ты симпатичный, а то, что ты не видишь сделает тебя для девушек тем, кто не сможет соврать о внешности. Настоящим и искренним. — Они будут, если будут вообще, общаться со мной из-за жалости… — Вот тут я ничем помочь не могу. Тебя будет жалеть каждый встречный-поперечный, но только тебе решать нужна ли тебе их жалость. А девушки… Ох, солнце, всё у тебя будет. Не боись…       А вечером накрывала депрессия, темным покрывалом безысходности и чёрной пеленой бесполезности. Но Стася заставляла что-то делать и оставалась со мной пока я не засыпал.       В мыслях, во снах — в моей реальности мир всё ещё имел краски и с каждым пробуждением мне хотелось со всем покончить. — М-да, — говорила Стася после ухода психолога, — тоска смертная, печаль и уныние, давай что-ли фильм посмотрим?       Я всей кожей ощутил разьяренный взгляд матери направленный на девушку, но сам не мог и слова сказать. Посмотрим. Фильм. — Как ты себе это представляешь? — голос срывался с обрыва. — Ну послушаем, значит. Просто так не говорят. Ты даже в кино можешь ходить, если сильно захочешь. Ты слышишь, — она потянула меня обратно в комнату, — а с твоим воображением и фантазией создашь свое виденье. — Ерунда. — отмахнулся, представляя как иду в кино. Слепым овощем. И как все будут на это реагировать. Смотреть.       Прогуливаясь со Стасей я привык ощущать взгляды — жалостливые, преимущественно, но и любопытные тоже. Мерзко.       А вот мысль о фантазии и воображении больно резанула по всем оставшимся чувствам. Желание творить никуда не исчезло, только теперь я был на это не способен.       Блять. — О, ты не часто материшься? По крайней мере не вслух. О чем задумался? — О писанине… — другим словом теперь это назвать было сложно. И больно. — Погодь, — она села рядом и явно начала что-то делать. А услышав ноготки я понял, что она полезла в интернет. — Только не злись… — её рука повалила нас обоих на кровать.       Если бы я видел, то сейчас смотрел бы на потолок. — Они скучают по тебе. Здесь очень много сообщений. — Я закусил губу, разрыдаться перед ней было последним, что я хотел сделать, но узнать, как же изменились слова от тех, кто раньше меня знал — очень хотелось. — Могу прочитать, хочешь?       Я хотел и не хотел. Было страшно, узнать, что они подумают, а затем вспомнил, что не написал конкретную причину — они не знают. Мерзкое липкое ощущение страха и беспомощности расползалось по телу, но я кивнул и Стася начала читать.       Меня ждали, ждали моего возвращения, комментировали работы и делились впечатлениями. В шутку молились о скорейших продах. — Напиши, — тихо прошептал я, укутываясь в плед. — напиши… — Диктуй, — только попросила она и я начал диктовать.       Это было послание каждому из людей, которые стали моими. Я прощался и скорбел, сожалел обо всем, что случилось и что больше не могу делать то, что было мне дороже всего на свете. Извинялся и просил понять и простить. Долго и медленно мои слова складывались в прощальное послание. А потом я заплакал…       Так наступила стадия принятия.