Scheiße

      Весна неумолимо накатывает на Санкт-Петербург.       Мартовский ветер поднимается на Грибоедовском канале, и Лосяш неловко переступает с ноги на ногу, пока его кости промерзают под тонким слоем весеннего черного пальто. Напряженно всматривается в толпу, выходящую из метро на Невский — он сегодня опаздывает. Лосяш мысленно проклинает дурацкий букет мимоз, сжимая его в окоченевших, побелевших пальцах — желтый, тревожный букет, который ему сегодня вручила однокурсница, покраснев. Что-то в этом было неправильное: то ли букет, то ли то, что по его воспитанию дарить его должен был Лосяш — девушке, но никак не наоборот, то ли то, что стоя с ним на самой оживленной улице Петербурга он ждет совсем не однокурсницу.       Лосяш смотрит на часы и нервно сжимает стебли цветов, переламывая их. Прокручивает в голове первый взгляд на него — переполненный вагон метро на Васильевском, мигающая лампа и неприличное опоздание на пары из-за пропущенных остановок. Чужие пальцы, сжимающие поручень.       Руки у него белые, с въевшимися в кожу темными пятнами. Лосяш не рассмотрел: или паста от протекшей ручки, или какое-то топливо, но это не так важно. Важно, что высокого роста, такого, что возвышается над общей толпой. Важно, что лицо почти правильное, идеальное — с тяжелой челюстью, с благородной горбинкой носа и тонкими, до неприличия алыми обкусанными губами, покрытыми корочкой — у Лосяша точно такая же, потому что в Питере с его вечными ветрами иначе никак не получается. Важно, что переносица тонкая, что глаза темно-серые, с красивым обрамлением ресниц, полуприкрытые, усталые, с тенями под ними от недосыпа.       И Лосяш пялится неприлично долго, откровенно, потому что взгляд оторвать невозможно, и потому что всем вокруг наплевать, и ему тоже наплевать. Он читает что-то в телефоне, морщится и через станцию выходит — Лосяш только и успевает подумать о том, что он, наверное, в СПбГУ учится, не иначе.       Но судьба — сплошная ирония, и когда на следующий день Лосяш тоскливо тащится по Гороховой, приближаясь к Невскому, он замечает знакомую фигуру, и сердце его пропускает удар.       Занятное совпадение — из всего пятимиллионного Питера Лосяш встречает одного конкретного человека, которого видел всего день назад.       Они гуляют — Лосяшу нравится так думать, когда они с одной скоростью бесцельно идут по разным сторонам улицы, доходят до Спаса и сворачивают в Михайловский сад, где сидят некоторое время соседних скамейках. Затем неспешно тем же маршрутом выходят к дворцовой набережной, переходят через темную Неву по длинному Троицкому и выходят на Каменноостровский проспект. Наконец, он сворачивает на улицу *** и скрывается в доме дореволюционной постройки.       Лосяш с тех пор влюбляется в модерн.       На следующий день — Лосяш невольно задерживается у метро — все повторяется. Лосяш ругает себя за то, что следит за незнакомым парнем, что тратит полтора часа на прогулки по Питеру, когда мог бы провести их продуктивнее, но любуется каждый раз закованным в гранит Питером, модерном Каменного острова и шпилем Петропавловки, и еще кое-чем, о чем сам себе признается не сразу, и каждый раз с замиранием сердца следит за тем, как открываются двери метро.       То, что он вляпался, он понимает не сразу, а когда понимает, подойти уже не решается, и только молится, просит мысленно, изнывая: «Заметь! Заметь!», повторяет как мантру, как молитву, сглатывая вязкое волнение, комом оседающее в горле, подтаявшим снегом мешающее идти.       Остаётся две минуты. Когда-то Лосяш пообещал себе, что ждать больше получаса не будет, и, к счастью, не имел возможности сдержать это обещание — он всегда приходит в одно время. К счастью — потому что Лосяш знал, что не сдержит слово и будет ждать и ждать, потому что «Ну, еще десять минут, и точно пойду». Он почти уверен.       Наконец, он появляется, выплывает из толпы, и Лосяш отчаянно цепляет взглядом полы его пальто. Кидается за ним сквозь толпу — лишь бы не упустить, — и натыкается вдруг на ответный, темно-серый взгляд, невольно замирая, но тут же принимаясь еще яростнее продираться к нему.       Сегодня маршрут меняется. Они сразу идут к Дворцовой, сворачивая в какие-то безлюдные, узкие переулки, каких Лосяш до этого и не видел. Придерживаясь старых традиций, они идут по разным сторонам улицы, и Лосяш теперь то и дело ловит на себе взгляды. Молчит, кусая губы, когда пальцы дрожат от ужаса и восторга. Думает отчего-то: «Или сейчас, или никогда!», давит в себе нервозность, сглатывает и говорит наконец: — Вам нравятся мои цветы?       Он быстро переходит на его сторону улицы. — Нет, — Лосяш видит, как он облизывает губы. — Вам вообще не нравятся цветы? — Нет, я люблю розы.       Чертовы совпадения. Лосяш их ненавидит.       Чертовы цветы. Лосяш бросает их в канаву. Он немного неловко топчется на месте и поднимает букет. Они выходят на набережную.       Чужая рука правильно ложится на талию, и Лосяш неотрывно смотрит в серьезные темно-серые глаза напротив. Наконец, он улыбается. — Мне не нравятся ваши цветы, но мне нравитесь вы.       Поцелуй получается смазанным и торопливым. Проклятые тревожно-желтые мимозы падают в темную мартовскую воду Невы.       Весна неумолимо накатывает на Санкт-Петербург.