Песни жизни и смерти

Вместе с вечерними сумерками на Облачные Глубины опустился туман, и это было на руку нарушителям спокойствия: в наполнившей воздух плотной молочно-белой дымке всевидящий глаз Лань Цижэня, бдящего денно и нощно за исполнением правил, переставал быть таким уж всевидящим. Словом, никто не мешал Хуайсану, Вэй Усяню и Цзян Чэну ускользнуть, едва объявили отход ко сну, и пробраться никем не замеченными к давно присмотренному ими убежищу: поросшему травой и мхом гроту, куда вела единственная тропинка, потерявшаяся меж камней и утесов. Никак иначе сюда было не зайти — там, где грот заканчивался, начиналось отвесное ущелье, глубокое настолько, что у Хуайсана начинали подкашиваться колени, даже если он стоял в паре шагов от края. Зато здесь можно было болтать и пить, да что уж там — петь во весь голос, не опасаясь, что хоть один звук будет услышан теми, кому его слышать не следовало; единственная опасность таилась в скользких камнях, ступать по которым надо было очень осторожно, чтобы не упасть самому и, конечно, не разбить свою бесценную ношу. — Закончилось, — нетвердым голосом произнес Вэй Усянь, когда время, должно быть, перевалило за час крысы; в подтверждение своих слов он перевернул донышком кверху свой кувшин, и несколько сиротливых капель сорвались с горлышка, упали ему под ноги — Хуайсан хотел было уже упрекнуть его в святотатстве, как вдруг тот, оживившись, заявил: — У нас в комнате под постелью спрятано еще. Цзян Чэн! Ты можешь сходить за ними и принести сюда. Цзян Чэн вскинулся тут же: — Почему вдруг я? Ты и иди! Почему ты вообще не взял их сразу? — Это мой последний запас, — объяснил Вэй Усянь, — за следующими снова придется выбираться в Цайи. Знаешь, скольких усилий мне стоило не притронуться к ним? Прояви уважение к тому, что я сделал! — И не подумаю! Иди сам. Хуайсан попробовал незаметно отползти вглубь грота, чтобы эти двое ни в коем случае не вспомнили о его присутствии. Выпить еще он, естественно, был бы не прочь, но не спускаться ради этого по гуевым камням в одиночку и уж тем более подниматься обратно — в потемках, с трудом разбирая дорогу, еще и с кувшинами в руках… — Пусть он идет, — заявил Цзян Чэн, все-таки заметив его шевеление. Но Вэй Усянь лишь рассмеялся: — Не-сюн? Ну уж нет! Он выпьет все по пути, не оставит нам даже капли! — Обязательно, — принялся поддакивать ему Хуайсан, — именно так я и поступлю. Свои слова он сопроводил парой энергичных кивков; Цзян Чэн недолго сидел неподвижно, переводя взгляд с него на Вэй Усяня, а потом, пробормотав «Да чтоб вас обоих», направился к тропинке, на ходу отряхивая одежду от налипшего на нее мха. — Захвати какой-нибудь еды! — весело крикнул Вэй Усянь ему вслед. Цзян Чэн даже не обернулся. — Надеюсь, его не поймают, — обеспокоенно заметил Хуайсан, качая головой. — Если будет, как в тот раз, то я… Вэй Усянь беззаботно махнул рукой. — Никто его не поймает. В такое время они все уже спят без задних ног. Пара палочек — и он будет здесь. Ну и душно же тут, а? Хуайсан не успел ответить что-то незначительное, вроде «Да, довольно душно»: поднявшись и потянувшись, будто насытившийся кот, Вэй Усянь сделал то, отчего у Хуайсана разом отнялся язык — решительно направился к выходу из грота, туда, где простиралась пропасть. — Эй, ты что делаешь? — решив, что приятель не помнит себя от выпитого, Хуайсан бросился за ним. — Хочешь сверзиться оттуда? — Да успокойся ты, — рассмеялся Вэй Усянь, легко уворачиваясь от попытки схватить его за рукав. — Просто хочу посидеть, подышать воздухом… Не выказывая и капли боязни, он уселся на самом краю, спустив ноги в затянутую туманом темень; Хуайсан остался стоять чуть невдалеке, не решаясь подойти ближе. — Да ладно тебе, — тут же принялся подначивать его Вэй Усянь, — подойди, садись. — Нет уж, спаси… — начал Хуайсан и чуть не задохнулся, поняв, что вокруг его запястья обвилось что-то тонкое, но крепкое, неумолимо тянущее его к краю. Оказалось — сияющая в полумгле нить, другой конец которой терялся у Вэй Усяня в ладони; не переставая смеяться, он дергал за нее, подтягивая Хуайсана к себе, все равно что упрямившегося мула. — Что… что это? — сабли с собой у Хуайсана, конечно же, не было, а одной силы его рук не хватило, чтобы нить оказалась разорвана; покоряясь, он приблизился к приятелю, опустился подле него на камни. — Я не слышал о таком заклинании… — Конечно, не слышал, потому что я его придумал. Не бойся! Эта штука крепкая. Если вдруг сорвешься — я не дам тебе упасть. Не верить его словам у Хуайсана не было причины, поэтому-то они его и успокоили; забывая о том, что совсем рядом с ним веет холодом расщелина в неизвестно сколько бу глубиной, он поднял руку, чтобы осмотреть свое опутанное нитью запястье. — Как ты это сделал? — Ничего сложного, — ответил Вэй Усянь, пожимая плечами. — Хочешь, научу? Хуайсан кивнул, и тогда Вэй Усянь схватил его свободную руку, показал, как надо сложить пальцы и начертить в воздухе символ. — Просто подумай о том, что хочешь зацепить, — увлеченно твердил он прямо Хуайсану в ухо. — Ну хотя бы вон тот пустой кувшин. Сможешь? Прищурившись, чтобы лучше разглядеть свою цель, Хуайсан провел пальцами по воздуху, выбросил руку вперед — и нить, со свистом сорвавшись с его ладони, подлетела точно к кувшину, зацепилась за самое горлышко. Не ожидавший, что у него получится с первого раза, Хуайсан растерялся, выпустил ее, и нить тут же истаяла, обернувшись мелкими серебристыми искрами. — Неплохо! — Вэй Усянь, глядя на него, развеселился еще больше. — Только отпускать не надо. Держи ее и не отпускай! Все это все больше напоминало Хуайсану какую-то игру, которая, тем не менее, захватила его сильнее, чем он ожидал. Он попробовал еще несколько раз — четыре или пять, — прежде чем ему удалось не только схватить кувшин, но и притянуть его к себе; на дне еще кое-что оставалось, и он сделал глоток, но допил не все — чтобы осталось, что протянуть Вэй Усяню. — Благодарю, Вэй-шифу. — Да хватит тебе, — отмахнулся тот с польщенным видом, но от угощения отказываться не стал: опрокинул в себе в рот все вино, что еще плескалось на дне, а затем, коротко замахнувшись, отправил опорожненный кувшин на дно пропасти. Тот мигом исчез во тьме и тишине; до Хуайсана не донеслось даже отзвука разбившейся глины, и от этого ему снова стало не по себе. — Так боишься высоты? — Вэй Усянь выглядел удивленным. — А я-то думал, у вас в Цинхэ тоже одни горы да ущелья. — Я ведь не хожу по самому краю, — возразил Хуайсан. — Да и кто бы мне позволил, пока я не научусь парению… Вэй Усянь коротко хохотнул: — Глава ордена за тобой присматривает? — Старается, — деликатно ответил Хуайсан, отводя взгляд. — Все же у него много разных забот… Он задумчиво замолчал, увлекаемый мыслями о доме. Как там, в Цинхэ? Солнце норовит испепелить землю или льют целыми днями дожди? Как брат? Письма от него всегда были редки и немногословны, да и состояли из почти одинаковых фраз, но Хуайсан радовался этому — значит, все идет по-прежнему, не случилось никаких неожиданностей и бед. Как, в конце концов, птицы в птичнике — Хуайсан препоручил их заботам Мэн Яо, но опасался, что какая-нибудь из них может зачахнуть от тоски вдали от хозяина… — Эй, ты чего? — Вэй Усянь, которому, видимо, стало скучно, несильно пихнул его в бок. — О чем думаешь с таким видом? — О том, что скоро вернусь домой, — ответил Хуайсан, вглядываясь в небо и пытаясь угадать хоть одну звезду меж нависших над горами облаков. — А ты? Тоже скучаешь по Пристани Лотоса? — Ну, конечно, — отозвался Вэй Усянь, но без сильной уверенности. — Хотя и здесь не так уж плохо. Если бы не все эти дурацкие правила… от одной их ранней побудки любому честному заклинателю можно с ума спятить. — Да уж. Я думал, у нас в Нечистой Юдоли встают рано, пока не оказался здесь. Да и дома, знаешь ли, — похоже, что выпитое вино окончательно взяло над Хуайсаном верх — он подполз к Вэй Усяню, сел с ним плечом к плечу, по его примеру бесстрашно свесил ноги с края пропасти, — просыпаешься от того, что во дворе жуткий шум — крики, лязг сабель… сразу понимаешь, что утреннюю тренировку уже проспал. И дагэ на глаза ближайшие часы лучше не показываться. А это значит что? Можно и поспать до обеда! Вэй Усянь хихикнул, легко толкая его локтем: — А ты хитрец, Не-сюн. У нас бывает и того лучше, особенно весной: просыпаешься от плеска реки… поэтично, если б она не плескалась прямо у тебя над ухом. Когда она разливается, мы ставим магические барьеры, но иногда и они не помогают, несколько раз вода заливалась прямо в дом! Зато завтрак, можно сказать, приплыл к тебе сам собой… ты пробовал когда-нибудь семена лотоса? — Не-а. — Будешь в Юньмэне — обязательно угостись. И про наше вино не забудь — хотя тебя я знаю, об этом-то ты не забудешь точно… — Не забуду, — легко пообещал Хуайсан, приваливаясь к его плечу; от выпитого все тело наливалось тяжестью, но ложиться на камни не хотелось — да и зачем, если рядом есть что-то столь же твердое, но, по крайней мере, чуть более теплое? Вэй Усянь не думал протестовать, но Хуайсан слишком поздно сообразил, что тому непременно должна быть какая-то причина — и, вскрикнув, шатнулся назад, почувствовав, как прохладная, проворная ладонь касается его волос. — Ты что делаешь?! Вэй Усянь покатился со смеху; Хуайсан, вспыхнув от возмущения, принялся поправлять взлохмаченную прическу, но тут же замер, поняв, что держит в руке цветущую ветку астильбы. — Я ее сорвал, пока мы сюда поднимались, — пояснил Вэй Усянь в ответ на его недоуменный взгляд. — Бери себе. — Спасибо, — пробормотал Хуайсан немного растерянно; ничего особенного в этой ветке не было и быть не могло — такие цветы в изобилии росли в окрестностях Гусу, и при желании можно было очень быстро насобирать целый ворох, — но все же что-то заставило его сжать ее в кулаке, а потом бережно убрать за ворот. Вэй Усянь следил за ним с непонятным интересом, и Хуайсан, не отводя глаз, зашарил раскрытыми ладонями по камням за своей спиной. — Приличия требуют сделать ответный подарок, — проговорил он нарочито извиняющимся тоном, — вот только здесь вокруг один мох… — Какая неудача, — Вэй Усянь цокнул языком. — Но мы с тобой вместе справимся как-нибудь, верно, Не-сюн? Хуайсан хотел что-то ответить, но вовремя подумал, что слова, в самом деле, подождут — и молча потянулся к нему, будто что-то толкнуло его в спину, но тут за их спинами послышались шаги, шорох, приглушенные ругательства и наконец резкий голос Цзян Чэна: — Эй, вы что там делаете оба! Хотите, чтобы я ваши кости потом собирал? Хуайсан вздрогнул не хуже птицы, которую спугнула лиса, и неожиданно ощутил, что он почти трезв. Вэй Усянь, раздосадованно морщась, протянул: — Мы просто выбрались воздухом подышать! Где ты был столько времени? — Меня чуть не заметили, пришлось немного выждать, прежде чем идти обратно. Ну а вы что, полетать решили? Ладно ты, у тебя меч, а он? «Он меня держит», — хотел было сказать ему Хуайсан, но посмотрел на свою руку и понял, что сияющей нити вокруг его запястья больше нет; Вэй Усянь перехватил его взгляд и произнес с тихим смешком: — Я ее давно уже убрал. А ты не заметил. Вовсе и не так страшно было, а? Хуайсан не решился даже взглянуть туда, где еще недавно беззаботно болтал ногами — у него засосало под ложечкой, и он отполз вглубь грота, даже не вставая, на четвереньках, навстречу кувшину, который милостиво протянул ему Цзян Чэн. — Да уж, — пробормотал он, почему-то вовсе не чувствуя, как вино обжигает губы, — совсем не страшно. Во второй половине дня в бесконечном потоке дел как будто наметился кое-какой просвет, и Хуайсан позволил себе короткую бездумную прогулку до второго тренировочного поля. Оно не пустовало — там хозяйничала Чжунъи, две ее юные (лет по тринадцать, не больше) помощницы и стайка девчонок, неумело сжимавших в руках учебные деревянные сабли. Выстроившись рядами, они изображали атакующую стойку, пока Чжунъи ходила меж ними и поправляла положение плеч или туловища то одной, то другой. — Нет, это слишком высоко, — доносились до Хуайсана ее терпеливые замечания. — А так низко! Распрямись, иначе силы в твоем ударе будет не больше, чем в укусе комара! Увлеченная своим занятием, она не заметила его появления; подумав, что слишком много пропустил собственных тренировок, чтобы теперь еще и мешать чужим, Хуайсан хотел было уйти, как вдруг услышал рядом с собой голос Вэй Усяня: — Ого. У вас тут есть женщины? Надеяться, что он хотя бы полдня пожелает провести спокойно в постели, значило совсем его не знать. Пытаясь заранее смириться с тем, чем обернется их беседа на этот раз, Хуайсан бесстрастно откликнулся: — Мы, как видишь, все еще не вымерли. Поэтому да, есть. — Никогда бы не подумал, — Вэй Усянь покачал головой, глядя на Чжунъи и ее подопечных, а потом вдруг повернулся к Хуайсану с видом таким, будто сам себя приготовился отдать на расправу. — Я тебя искал. Хуайсан, успевший сложить веер, сжал его до побелевших пальцев. — Зачем? «Вспомнил, что вчера задолжал мне еще одно обвинение и решил не оставлять меня без столь ценного дара?», — хотел ядовито продолжить он, но заготовленные слова разом сгинули у него с языка, когда он увидел, что Вэй Усянь кланяется ему — низко и покаянно. — Я хотел принести извинения. Надеюсь, что глава Не их примет. — Ты хотел… что? — Принести. Извинения, — повторил Вэй Усянь, чуть поднимая голову, чтобы посмотреть на него. — Знаешь, когда люди наговорят грубостей, они приходят, чтобы извиниться. Вчера я вел себя оскорбительно. Подозревал тебя в дурных намерениях и думал вывести на чистую воду. Прости. — А… — от той легкости, с которой он произнес это «прости», Хуайсан опешил еще больше. — Значит… больше ты не подозреваешь меня в дурных намерениях? Вэй Усянь улыбнулся ему бегло и совсем немного — лукаво. — Пожалуй, нет. — Почему? — Заметил кое-что, — ответил он с неожиданной теплотой, от которой Хуайсан, не подозревающий об истоках столь разительной перемены, почувствовал себя неуютно. — То, чего раньше не замечал. Он так и продолжал стоять, согнувшись, и Хуайсану пришлось спешно уверить его: «Извинения приняты», ведь их присутствие больше не было незамеченным — жестом остановив тренировку, Чжунъи направилась в их сторону, чтобы обменяться приветственными поклонами. — Глава ордена. Господин Вэй. — Вы ведь не знакомы лично, я полагаю, — сказал Хуайсан, чтобы предупредить возможное замешательство. — Это… — Нет, мы уже имели честь представиться друг другу, — сказал Вэй Усянь, снова улыбаясь, на сей раз так, будто у них с Чжунъи была какая-то общая тайна. - Молодая госпожа Хань любезно проводила меня, когда я решил прогуляться по Нечистой Юдоли и немного заплутал с непривычки… — Я рада оказаться полезной нашему гостю, — заговорила Чжунъи, — вдобавок ко всему, это большая честь - видеть воочию того, о ком слагают легенды. — Как и видеть воочию адепта Бохай Хань, — заметил Вэй Усянь без малейшей издевки. — Мне рассказывали, что в традициях вашего клана проводить всю жизнь в море, сходя на сушу лишь раз в десять лет… — Мы чтим обычаи предков, господин Вэй, — ответила Чжунъи терпеливо и непреклонно, — но также мы ценим свободу. Традиции клана говорят нам следовать за своим сердцем, куда бы оно ни повело нас — на море или на суше. — Не сомневаюсь, — ответил Вэй Усянь как будто одновременно серьезно и еле сдерживая смех, — тем, кто заложил эти традиции, не в чем вас упрекнуть. Хуайсан следил за их разговором, никак не вмешиваясь в него, только ответил на поклон Чжунъи, когда она отошла, сославшись на необходимость продолжать тренировку; Вэй Усянь недолго провожал ее взглядом, а потом обратился к нему: — Ты видел? — Что именно? — уточнил Хуайсан самым непринужденным тоном. Вэй Усянь ухмылялся уже неприкрыто: — Говорила-то она со мной, а смотрела при этом на тебя. Все равно, что я — пустое место. Только не говори, что не заметил. Хуайсан ответил очень доброжелательно, будто беседуя с больным: — Даже не знаю, о чем ты сейчас, Вэй-сюн. — Не знаешь? — Вэй Усянь притворно вздохнул. — Ну, что ж… я, пожалуй, пойду к вашим знахарям. Они ждут-не дождутся, как бы шкуру с меня спустить. Хуайсан не думал останавливать его, но все равно остановил. — Вэй-сюн. — Да? — Вэй Усянь, успевший сделать шаг в сторону, застыл. — Приходи и сегодня на ужин, — сказал Хуайсан. — Но говорить будем, ради разнообразия, только о приятных вещах. И вновь весь облик Вэй Усяня наполнился этой проклятой теплотой, заставлявшей Хуайсана почувствовать себя так, будто его обвели вокруг пальца. — Согласен. Чжунъи на тренировочном поле продолжала отдавать приказания, и Хуайсан слушал ее голос краем уха, глядя при этом на то, как удаляется Вэй Усянь, пока его фигура не скрылась меж двух построек, в которых хранили оружие. Тогда Хуайсан перестал стоять на одном месте как вкопанный и, возвращаясь мыслями к своим рутинным заботам, двинулся в ту же сторону по вытоптанной в снегу дорожке. *** «Смотрела только на тебя»… Хуайсан не был глупцом и, тем более, не был слепым. То, как Чжунъи на него смотрит, он заметил очень давно — пожалуй, именно в тот день, когда они познакомились. За несколько недель до того Чжэнсинь, уже прочно обосновавшийся подле Хуайсана в роли помощника и доверенного лица, подловил его как-то после собрания и со всей почтительностью спросил, не будет ли у главы ордена для него нескольких минут. — Я слушаю, — ответил Хуайсан, подмечая про себя, что никогда прежде не видел на лице Чжэнсиня такого выражения — будто ему было крайне неловко за то, что он собирается сказать, но его буквально загнали в угол, не оставляя выхода. — Плохие новости? — Нет. Этот недостойный… — теперь Хуайсан насторожился не на шутку: Чжэнсиня нельзя было упрекнуть в незнании правил хорошего тона, но он нечасто выражался о себе подобным образом, — хотел бы обратиться к главе Не с просьбой. — С какой же? — Если вы позволите… моя сестра, — начал Чжэнсинь, и Хуайсан еле сдержал протяжный обреченный вздох. Конечно, ему нужно будет поспособствовать выгодному браку — невыносимо скучная морока, но разве может он отказать верному соратнику, уже не раз доказавшему свою преданность? — Моя четвертая сестра, я хотел сказать… — Четвертая? — переспросил Хуайсан. — Сколько же их всего? — Пятеро, глава ордена. «Неплохо», — подумал Хуайсан, поневоле оказываясь перед необходимостью взглянуть на Чжэнсиня другими глазами. Исполняя Хуайсановы поручения, он разъезжал, когда тайно, а когда явно, по всему цзяньху, выискивая следы нужных людей, подкупая чиновников, подслушивая разговоры в трактирах, добывая бумаги и письма, словом — проделывая все то, что Хуайсан едва бы смог проделать незамеченным в силу своего статуса, и все это время, оказывается, находил время и силы заботиться о целом выводке девиц — это не могло не вызывать уважения. — Продолжай. — Ее зовут Хань Чжунъи, — сказал Чжэнсинь, нервничая все больше, — она была болезненным ребенком, и целители рекомендовали ей укреплять тело и дух при помощи упражнений, которыми пользуются заклинатели. Сейчас ей шестнадцать, и она вовсе не интересуется женскими занятиями, все свое время посвящает медитациям и тренировкам с мечом и уже сейчас превосходит иных юношей своего возраста. Если бы она могла приехать в Нечистую Юдоль и обучаться у здешних мастеров… я знаю, что к женщинам-заклинателям многие адепты относятся с предубеждением, но все же осмеливаюсь просить у главы разрешения пригласить ее сюда. Хуайсан слушал его с нарастающим удивлением — и, когда тот закончил, не сразу решил, что ответить. — С моей стороны было бы глупо относиться с предубеждением к тем, кто… не соответствует устоявшимся представлениям и чужим ожиданиям, — медленно произнес он. — Ты хорошо знаешь порядки в Нечистой Юдоли. Если тебе кажется, что место твоей сестры здесь — пусть она приедет. Чжэнсинь тогда благодарил его так истово, что Хуайсану пришлось его останавливать — а некоторое время спустя представил ему нескладную, донельзя смущенную девчонку в серо-серебристых одеяниях Бохай Хань. Она носила саблю такую же, как у брата — не столь увесистую, как у адептов Цинхэ Не, с более тонким, сильно изогнутым клинком, — и при виде Хуайсана поклонилась ему чуть не до земли. — Эта недостойная приветствует главу Не. — Хань Чжунъи, — Хуайсан старался держаться так, как подобает главе великого ордена, и не смеяться над тем, с каким нескрываемым восхищением девчонка оглядывает его самого и то, во что он одет. — Твой брат сказал, что ты добилась больших успехов в совершенствовании тела и духа. — Мой брат очень привязан ко мне, — еле выговорила она, заливаясь краской до самых ушей, — и от этого бывает нескромен. Прошу простить его. Я в действительности провожу много времени в тренировках, но не думаю, что успехи мои столь значительны. Хуайсан послал ей быструю улыбку, всего-то желая приободрить, но добился этим лишь того, что она покраснела еще больше. — Проверим, кто из вас прав, прямо сейчас. Идем. Втроем с Чжэнсинем, следовавшим за ними молчаливой встревоженной тенью, они добрались до тренировочного поля; там как раз отдыхал кое-кто из адептов, и Хуайсан, окинув их взглядом, подозвал Фэнь Яна — сметливого, но не хватающего звезд с неба парня, который, по его мнению, должен был быть примерно равен девчонке и в возрасте, и в силе. — Вот тебе противник, — сказал он, раскрывая веер и отступая. — Только не убейте друг друга. У Фэнь Яна, что было ожидаемо, вид девицы с саблей не вызвал ничего, кроме пренебрежительной усмешки. — Глава ордена желает, чтобы этот адепт поколотил девчонку? — Глава ордена желает, чтобы вы сошлись в бою один на один и выяснили, кто из вас превосходит другого в мастерстве владения саблей, — поправил его Хуайсан. — Можете приступать. Кого-то из адептов, с любопытством следящих за разворачивающимся на их глазах действом, начал одолевать смех. Конечно же — главе ордена пришла в голову очередная придурь, как пропустить такое? Одно слово — Незнайка… Фэнь Ян, мимолетно закатив глаза — мол, почему именно я, но делать теперь нечего, — поднял саблю, готовясь атаковать. Хань Чжунъи за ним повторять не спешила — осталась стоять как стояла, даже собственное оружие отвела чуть назад, наполовину скрыв его за спиной. — Что такое? — фыркнул Фэнь Ян. — Уже боишься? Она не ответила, глядя на него с застывшей, ничего не выражающей улыбкой. Тогда Фэнь Ян нанес первый удар — такой, что заставил Хуайсана усомнится, а расслышал ли мальчишка его указание избегать смертоубийства, — но лезвие его сабли лишь пусто свистнуло в воздухе, а Хань Чжунъи, вовремя качнувшись назад, тут же вернулась в прежнее положение и продолжила оглядывать противника, будто то был для нее не поединок, а урок арифметики, и она пыталась произвести в уме некое сложное многоступенчатое вычисление. — Эй! Ты драться будешь или нет? Еще один удар оказался таким же безрезультатным, как и предыдущий; тогда, поняв, что девицу нелегко будет достать издалека, Фэнь Ян ринулся прямо на нее. Только теперь Хань Чжунъи подняла саблю, чтобы закрыться — клинки сошлись в воздухе, и удар оказался такой силы, что девчонка кубарем покатилась по земле. Впрочем, Хуайсан не успел сочувственно поморщиться, как она уже была на ногах, готовая защищаться, и следующий удар встретила хладнокровно, уведя его в сторону и едва не заставив самого Фэнь Яна в свою очередь пропахать носом землю. Среди адептов кто-то заулюлюкал. Это становилось занятным. В своей жизни Хуайсан старался избегать любых боев, хоть тренировочных, хоть всамделишных, и едва ли мог оценивать чьи-то умения с полным правом, но даже ему было понятно, что Хань Чжунъи может дать своему противнику фору в быстроте, но не в силе — от прямых ударов она старалась уходить, ибо каждый пропущенный неизменно валил ее на землю, сама же кружила из стороны в сторону, используя против Фэнь Яна его же неповоротливость, пыталась достать его то с одной, то с другой стороны. Сталь, наполненная ци, звенела и сыпала искрами; в какой-то момент Хуайсан не выдержал и вполголоса обратился к Чжэнсиню, который наблюдал за поединком безотрывно, сжав в кулаки руки: — Может быть, ставку? — Что?.. — тот посмотрел на него совершенно бессмысленно, как слепой. — Ставку, — повторил Хуайсан, надеясь пробудить в душе Чжэнсиня азарт, дабы тот чуть развеял одолевшее его напряжение. — Цинхэ Не против Бохай Хань. С проигравшего — двадцать кувшинов «Улыбки императора». Принимаешь? Чжэнсинь метнул быстрый взгляд на дерущихся — как раз в этот момент Хань Чжунъи, ловко пригнувшись от очередного удара, мазнула самым кончиком сабли Фэнь Яну по подбородку. Стирая с лица выступившую кровь, тот отступил. — Да ты… да ты… — от злости он едва справлялся с собственным голосом, — я тебя еще жалел! Теперь не буду! Хань Чжунъи только поманила его к себе быстрым движением ладони. — Принимаю, — выпалил Чжэнсинь, и Хуайсан благодушно ему кивнул. Поединок продолжился. И Фэнь Ян, и Хань Чжунъи понемногу приходили в ожесточение — они как будто забыли, что схватились не по-настоящему, их движения стали размашистыми, почти отчаянными. Фэнь Яна подкрепляла самозабвенная ярость — верный спутник каждого из адептов Цинхэ Не; девчонка старалась быть более осторожной, но ее силы понемногу подходили к концу. Наконец Фэнь Ян все же свалил ее — она зазевалась, пропустила сильнейший удар слева и тут же оказалась на земле. Она едва успела подняться, а Фэнь Ян уже летел на нее, снова занося саблю; Хуайсан хотел было сказать «Довольно», но тут произошло кое-что, что привело всех вокруг в смятенное молчание: уведя руку Фэнь Яна в сторону, так что сабля его поразила лишь воздух, Хань Чжунъи уперла ему в горло кинжал, неуловимо вытащенный ей откуда-то из складок одежды. В том, что тот остер, сомневаться не приходилось — одного легкого касания хватило, чтобы по острию сбежала капля крови, прочертила тонкую красную полосу до самой рукояти. Фэнь Ян подавился собственным дыханием — и то же, как показалось Хуайсану, сделали все остальные. На мгновение стало тише, чем в час быка в Облачных Глубинах. — Ты мертв, — тихо и очень твердо сказала Хань Чжунъи. — Ты был бы мертв, если бы глава Не не запретил мне тебя убивать. Фэнь Ян отступил. Теперь в нем не было ни пренебрежения, ни ярости, но было что-то, похожее на брезгливость. — Ты… ты… бесчестно! Это разбойничий прием! Адепты, сгрудившиеся возле их маленького поля боя, зашумели. Хань Чжунъи, ошеломленная их еднодушием, обернулась к брату, и Хуайсан впервые увидел на ее лице страх. — Мэй-мэй! — крикнул ей Чжэнсинь, и его сестра тут же оказалась возле него; заставив ее зайти себе за спину, он сказал Хуайсану, шевеля побледневшими губами с явным трудом: — Простите, я… этот недостойный может все объяснить… — Бесчестно! — продолжал яриться Фэнь Ян, и остальные адепты вторили ему. — Кто она такая? Это не считается! Что же было делать несчастному Незнайке? Только закрыть лицо веером, чтобы хоть так спастись от одуряющего многоголосого шума, и объявить слабеющим голосом: — Хватит! Хватит! Замолчите все! Все-таки они замолкли: кто-то из чувства долга, кто-то из чувства почтения, но и этого было Хуайсану достаточно, чтобы вернуть себе возможность приказывать: — Вы все, — это было сказано адептам и особенно Фэнь Яну, который все не мог смириться с уязвленным самолюбием, — идите на свою тренировку. А вы, — а это Чжэнсиню и его сестре, испуганно прижавшейся к его плечу, — за мной. Они отошли от тренировочного поля на порядочное расстояние, и все это время Чжэнсинь не уставал повторять, что «может все объяснить». В конце концов Хуайсану это надоело, и он прервал его: — Нет. Я хочу, чтобы объяснила она. Хань Чжунъи, вздрогнув всем телом, беспомощно глянула на брата; Хуайсан, заметив это, тут же осадил ее: — Если будешь во всем полагаться на своего дагэ, когда-нибудь это сослужит тебе очень плохую службу. Я не осуждаю тебя и не собираюсь карать. Расскажи, кто обучил тебя подобным образом. Они несмело переглянулись, и Хуайсан заметил, что на их лицах бродит одинаковое обреченное выражение. В конце концов Чжунъи заговорила, хотя это явно стоило ей немалого усилия: — Это… так учат биться в нашем клане, глава Не. Возможно, вы знаете, что наш основатель Хань Цзао был величайшим покорителем морей. Он видел все существующие уголки воды и земли, нашел невероятные сокровища, победил множество чудовищ на суше и на море… но однажды его захватила банда морских разбойников, и он провел у них в плену семь лет, пока ему не удалось сбежать. Он многому у них научился, глава Не. И когда решил навсегда сойти на сушу — учил своих потомков и последователей всему, что умел сам. Кинжал — это то, что каждый из нас носит при себе. Это и есть наше главное оружие — мы даже даем им имена чаще, чем своим саблям… Хуайсан протянул руку. — Покажи. Хань Чжунъи послушно вложила рукоять кинжала в его ладонь, и Хуайсан прочитал выгравированное у основания: «Кровь и буря». — Впечатляюще, — признал он, возвращая оружие его владелице, а затем обернулся к Чжэнсиню, по-прежнему бледному, как полотно. — Ну, что с тобой? Я, между прочим, должен тебе двадцать кувшинов «Улыбки»! У тебя, как выходит из слов твоей сестры, тоже есть оружие, о котором я не знаю? Спустя мгновение в его руках оказался кинжал Чжэнсиня. «Полночный шторм». — Вы умеете удивлять, — сказал Хуайсан брату и сестре. — Это дорогого стоит. Чжэнсинь, понемногу приходя в себя, мягко сказал ему: — «После того, как увидит нашу истинную силу, враг должен видеть только свою смерть». Хань Цзао оставил преинтереснейшие записки о своих странствиях. Если глава Не пожелает ознакомиться… — Пожелаю, — сказал Хуайсан. — Но ради чего Хань Чжунъи показала свою истинную силу? Неужели бой понарошку того стоил? Теперь она, похоже, была растеряна даже больше, чем прежде: — Но… разве я не прибыла сюда, чтобы пройти испытание за честь обучаться в клане Цинхэ Не? Я… эта недостойная думала, что поединок — и есть испытание… Хуайсан тогда задавил в себе порыв расхохотаться — это было бы слишком жестоко с его стороны, — и чинно сказал ей, что испытание пройдено. С того дня прошло шесть лет; Чжунъи прилежно оттачивала свои умения, взрослела, теряла свою детскую нелепую угловатость — даже те, кто невзлюбил ее тогда после истории с поединком, за последние годы взглянули на деву Хань совершенно другими глазами. Ей дарили цветы, звали на ночные охоты, весенними вечерами предлагали полетать над горными долинами, утопающими в первоцветах, а она неизменно оставляла своих поклонников с носом — и все делали вид, будто не знают, из-за чего она столь упорна в своей недоступности. Вернее — из-за кого. За окнами начал сыпать с небес мелкий и редкий снег. Хуайсан сидел за столом, слушая равномерное потрескивание жаровни и перебирая полученные письма: просьбы, наветы, приглашения — все то же самое, что и вчера, и позавчера, и еще много-много дней до и после. За прошедшие годы Хуайсан уже приобрел умение определять, стоит ли очередное послание внимания, едва взглянув на него; сегодня ничего важного ему не принесли, вот только сообщений о чьих-то грядущих свадьбах было непривычно много — будто весь мир сговорился напомнить главе Не о том, о чем он старался лишний раз не вспоминать. Разумеется, ему нужно было жениться. Он — последний из Не; как он после смерти осмелится встретить взгляд предков, если род прервется на нем? Если бы он пожелал найти невесту, это не составило бы ему труда, и у Хуайсана даже были кое-какие соображения насчет того, как именно это сделать. В свое время он вдосталь поразмышлял о судьбах великих орденов, и в раздумьях своих так или иначе возвращался к выводу, что им необходимо сосуществовать в строго соблюдаемом равновесии — как только один из них слабнет, а другой пытается захватить слишком большую власть, это непременно оборачивается катастрофой. Гусу Лань и Юнмэнь Цзян сейчас на пике своего могущества; Цинхэ Не также возвращает себе былое влияние — не стоит ли протянуть руку помощи ордену Ланьлин Цзинь, ныне подобному птице, которой перебили крыло? Незамужних младших родственниц у них в достатке, вдобавок, никто не ждет от Хуайсана такого хода — пусть займут свои головы гаданиями, какие цели он преследует, сватаясь к деве из клана, к падению которого еще недавно, хоть и опосредованно, приложил руку… И все же что-то заставляло его медлить, сковывало невидимыми цепями каждый раз, когда он всерьез намеревался писать Цзинь Лину и даже начинал сочинять наполненное любезностями письмо. Хуайсан уже и не пытался убедить себя, что не знает, что с ним происходит — он мог выйти победителем из многолетней игры, выпившей его до дна и вывернувшей наизнанку, превратившей во что-то, к чему он сам подчас испытывал отвращение, мог совершить справедливое возмездие чужими руками, мог навсегда покончить с Цзинь Гуанъяо, но это не могло защитить его, спасти от того, что видел он раз за разом в своих темных, холодных снах. Перед ним было лицо брата, залитое кровью; задыхаясь, Не Минцзюэ заносил над Хуайсаном саблю, и изо рта его вырывалось вперемешку с глухим клокотанием: «Мэн Яо». — Нет! — кричал ему Хуайсан, падая на колени. — Узнай меня! Это я! Не Минцзюэ не слышал или не слушал его. Обжигающее, пышущее гневом лезвие Бася обрушивалось на Хуайсана, и тот, поднимая ладони в последней тщетной попытке защититься, понимал вдруг, что его руки — совсем не его; что он одет в бело-золотое одеяние Ланьлин Цзинь, что у него чужое лицо, чужие глаза — все чужое и ненавидимое. Все, чем он стал, не заметив этого так же, как другие не заметили, как один Не Хуайсан умер и его заменил другой. Просыпаясь после таких снов, он долго не мог отдышаться, до рассвета сидел возле зеркала, вглядываясь в него, пытаясь понять, кого же отражает блестящая бронза. Может, так для него проявлялось искажение ци? Невозможно убежать от того, что предначертано свыше — еще ни один живущий не смог. Попытайся обмануть судьбу — она придет за тобой, когда ты меньше всего ожидаешь, и занесет над тобою меч, а ты не сможешь ничего, кроме как подставить под удар свою мятежную голову. Все главы Не погибли от искажения — и Хуайсана, и его детей ждет то же самое. Спасти себя он уже не думал. Но в его силах было, по крайней мере, не вовлекать в этот круговорот кошмара тех, кто никогда не попросил бы об этом. А предки… что ж. Хуайсан никогда не был достойным сыном Не. *** — Давно хотел спросить, — Вэй Усянь был на порядок более расслаблен, чем вчера, и от того более пьян, но Хуайсан и не думал отставать от него и наполнял свою чашу раз за разом, — а где твоя сабля? «Точно все сговорились». Хуайсан хотел напомнить ему об уговоре беседовать только о приятном, но в конце концов просто махнул рукой: — Последний раз я видел ее в главном зале. Лет семь назад. Должно быть, она там до сих пор. — А имя у нее есть? — Конечно, есть. Любому духовному оружию дают имя. Даже такая бездарность, как я. — Ну-ну-ну, — Вэй Усянь недоверчиво покачал головой. — И какое оно? Скажешь? Хуайсан наклонился за следующим кувшином — предыдущие три уже были пусты. — Не сегодня. — Опять тайны, — хмыкнул Вэй Усянь, набирая полную пригоршню ягод из стоявшего на столе блюда и начиная по одной закидывать их себе в рот. — Ну ладно. Не хочешь — не говори. Больше он к этому не возвращался — скорее всего, и сам вспомнил про уговор. Разговаривали о каких-то незначительных вещах, преимущественно — вспоминали былое: Облачные Глубины, полные всеобъемлющей тоски уроки Лань Цижэня, тайные ночные похождения и мечты, которые тогда выглядели до умопомрачения близкими: только потянись к ним — и легко сумеешь поймать. — Я тогда думал о том, как Цзян Чэн встанет во главе ордена, — говорил Вэй Усянь, хотя шевелить языком ему явно было все сложнее и сложнее, — а я буду с ним рядом. Будем разить врагов вместе, неразлучные… а потом про нас сложат какую-нибудь поэму. Может, даже две или три. — Глядя на вас, можно было представить, что так и будет, — ответил Хуайсан. — Я в этом и не сомневался. Как и в том, что Цзинь Цзысюань никогда не поумнеет, а Лань Ванцзи станет каким-нибудь просветленным отшельником и все будут равняться на него в веках… Второго Ланя он помянул совершенно непреднамеренно — просто не успел ухватить себя за язык, но этого было довольно, чтобы на лицо Вэй Усяня набежала неясная тень. Хуайсан хотел уже было спросить, раз о том зашла речь, что вообще Старейшина Илин делает в Цинхэ в самые суровые недели зимы, если его должны с распростертыми объятиями ждать в Гусу, но вовремя осадил себя — не нужно было быть чрезмерно проницательным, чтобы понять, что подобный вопрос будет прямым нарушением уговора. — Ну, а ты? — Вэй Усянь, конечно, не желал сидеть в тишине. — А про себя ты что думал? — Про себя… — повторил Хуайсан рассеянно, стараясь не показывать, что вопрос застал его врасплох. — Не знаю. Всякую ерунду. Вроде того, что буду заниматься живописью и няньчиться с племянниками — знаешь, буду тем самым смешным дядюшкой, который дарит подарки, знает все игры и прощает любую шалость. Что… «Что не случится войны. Предательства. Смерти. Что мы не станем теми, кем стали, ради того, чтобы выжить и победить». Отважный и благородный Вэй Усянь, никогда не поступившийся бы путем меча — отступник, предатель, величайший темный заклинатель из тех, кого знает история. Изнеженный, нерешительный, искренне любящий жизнь Не Хуайсан — хладнокровный и хитроумный игрок, а еще дважды мертвец. — Как думаешь, — выговорил Хуайсан, осушая чашу — девятую или десятую по счету, — что-то осталось? Вэй Усянь, с трудом приподнявшись со своего места, схватил кувшин, быстро поболтал его в воздухе. — Да, тут еще половина. — Я не об этом, — сказал Хуайсан с досадой. — Я о нас с тобой, Вэй-сюн. Что-то осталось — от нас? Вэй Усянь поставил кувшин обратно и долго смотрел на него помутившимся взглядом, будто мог найти в нем ответ. Хуайсан ему не мешал. — Должно было остаться, — произнес Вэй Усянь в конце концов, но без крепкой уверенности. — Хоть что-то должно было. Да, это было на него похоже. Он всегда старался видеть сначала хорошее, а затем дурное — именно поэтому, должно быть, мир и оказался к нему так жесток. — Тебе, наверное, проще говорить, — вздохнул Хуайсан смиренно. — Но я попробую тебе поверить. Выпьем же за это.