Песни жизни и смерти

Хань Чжэнсинь явился утром, чтобы забрать письма, но, вопреки своему обыкновению, ушел не сразу; почувствовав на себе его пристальный взгляд, Хуайсан нашел в себе силы поднять гудящую, как налитую свинцом голову и посмотреть на него. — Что-то еще? — Глава Не, — произнес Чжэнсинь резко и звеняще, будто ему приходилось выбивать из себя каждое слово, — я хотел спросить у вас… спросить о Вэй Усяне. Хуайсан, вздохнув, отложил свиток, который держал в руках. — Что с ним опять? Что он еще умудрился натворить за ночь, что я его не видел? — Ничего, глава Не. Вопрос этого адепта о другом. — О чем же? Несколько мгновений провели в молчании, пока Чжэнсинь не решался заговорить. Смотрел он при этом на Хуайсана как-то странно — и горько, и с примесью странной отчаянной обиды. — Вэй Усянь известен своими злодеяниями и теми несчастьями, которые он принес миру заклинателей, — произнес он так, будто защищался перед судом. — Глава Не не придает этому значения? Или полагает, что человек, нарушивший все возможные законы и клятвы, достоин его гостеприимства? Что ему можно доверять настолько, чтобы давать ему кров под собственной крышей? Подобная несдержанность в суждениях должна была не на шутку разозлить Хуайсана, но отчего-то он не ощутил ничего, кроме мягкого снисходительного сочувствия. Вместе с Чжэнсинем они прошли огонь и воду — наверное, в этом крылась причина того, что Хуайсан подчас забывал, насколько тот молод. Когда Старейшина Илин погиб, наследник Хань еще не вышел из детского возраста, а затем рос и мужал, слушая легенды о величайшем темном заклинателе, причине всех бедствий и катастроф на земле — от бойни в Безночном Городе до чьих-то украденных кур. Чего, кроме страха и отвращения, можно было ждать от него после того, как ему довелось столкнуться с героем страшных сказок лицом к лицу? — Мы с тобой знаем Вэй Усяня по-разному, — проговорил Хуайсан примирительно и веско, давая понять, что он не желает спорить, — и я — намного дольше и ближе. Впрочем, знахари говорят, что он уже почти поправился и восстановил силы. Через день-два он покинет Нечистую Юдоль и перестанет раздражать тебя своим присутствием. Полагая, что разговор окончен, он потянулся к оставленному свитку, но Чжэнсинь неожиданно не дал ему этого сделать. — Вы с ним друзья? Назойливая, колющая боль с новой силой вонзилась Хуайсану в висок. Чтобы не позволить себе слабину, он крепче сдавил свиток в ладонях — дощечки жалобно затрещали, но выдержали, — и ответил равнодушно, больше не поднимая на Чжэнсиня взгляда: — Когда-то были. Когда могли позволить себе такую роскошь, как иметь друзей. Чжэнсинь молчал, будто ждал от Хуайсана чего-то еще; Хуайсан не знал, почему продолжает говорить с ним об этом, но все равно продолжил, будто слова вырывались из его рта сами по себе, без всякого его участия: — Я не собираюсь его судить за то, что он сотворил в прошлом. Пусть судят другие. За окном, во дворе, не звенели сабли и не грохотали боевые выкрики — утренняя тренировка кончилась, а время для полуденной еще не наступило. Наверное, можно было услышать, как прогорает благовонная палочка, которую Хуайсан, пытаясь спастись от головной боли, зажег в курильнице на столе, когда приступал к делам. Чжэнсинь, кланяясь, отступил. — Глава Не. Хуайсан изобразил поклон. Что-то в этой короткой стычке, пусть он еще и не осознавал что именно, возмутило его, взбаламутило, будто над неколебимой водной гладью разыгралась буря, поднимая со дна муть из песка и ила. Хуайсан не умел плавать и редко решался зайти в воду на глубину выше его колена; Вэй Усянь как-то пытался учить его, когда они прогуливали уроки в Облачных Глубинах и забавлялись на горной реке, то ловя рыбу, то плескаясь и пытаясь повалить друг друга, но Хуайсан неизменно робел перед силой, что казалась обманчиво мирной и даже послушной — течением, которое легко унесло бы его, не успей он даже моргнуть. На миг утратишь равновесие и потеряешь контроль — сгинешь бесследно в пучине; никто не говорил ему этого, но Хуайсан чувствовал каким-то слепым инстинктом, что лучше ему держаться от воды подальше — он слишком неопытен, слишком неповоротлив, ему не удастся удержать себя на плаву. Вот и сейчас он чувствовал себя так, будто его пытались столкнуть в воду, откуда он с таким трудом выбрался только что, но в последний миг ему удалось устоять на ногах; может, дело было в другом разговоре с Чжэнсинем — том, который произошел между ними два года назад, после того, как Мо Сюаньюй рассказал Хуайсану о Тигриной печати. — Призвать Вэй Усяня? — Чжэнсинь вскинулся тут же, будто отражая удар, который ему пытались нанести со спины. — Чтобы он, ведомый местью, вновь пошел сеять зло? — Он убил сам себя или, по крайней мере, имел такое намерение, — ответил Хуайсан немного рассеянно; ему все еще стоило труда свыкнуться с тем, насколько на самом деле высока ставка в игре, которую он намерен затеять. — Кому же он будет мстить? Себе самому? — Все его ненавидят, и он это знает! — запальчиво воскликнул Чжэнсинь, метнувшись к Хуайсану, оказавшись рядом с ним на коленях. — Глава Не, одумайтесь! Он — преступник! Убийца! — Тише, — прошипел Хуайсан, жалея, что не попросил в свое время Сичэня обучить его ланьскому заклятию молчания: они все еще были в гостинице, деревня Мо давно погрузилась в тяжелый послепраздничный сон, и голос Чжэнсиня некому и нечему было заглушить. — Хочешь навлечь на нас беду? — Беду навлечет на нас возвращение к жизни Старейшины Илин! — Чжэнсинь продолжал упорствовать, но, слава Небесам, все же шепотом. — Глава Не, подумайте, чем это может обернуться… — Я уже подумал, чем обернется для нас то, что Цзинь Гуанъяо владеет Тигриной печатью, — отрезал Хуайсан, ощущая невероятное желание ударить по столу кулаком, как непременно сделал бы дагэ, осмелься кто-то из подчиненных проявить непослушание в его присутствии. — Кто сможет одолеть его? Никто, кроме Вэй Усяня! — Но разве это возможно? Разве возможно победить одно зло другим? Хуайсан не сразу подобрал ответ. Для того, чтобы обстоятельно размышлять, он был слишком выбит из колеи, слишком сосредоточен на том, чтобы не сдаться тому, что металось и выло внутри него. — Может, это не лучший выбор, — проговорил он, предчувствуя, что ставит последнее — единственное способное перебить то, что уже выложил на стол его вездесущий противник. — Но другого у нас нет и не будет. Он предложил тогда Чжэнсиню его оставить, но тот, не изменяя своей прямоте, ответил резким отказом. Хуайсан был ему благодарен — остаться в разгар игры без верного помощника было все равно что отрубить себе руку перед поединком. Спустя несколько недель Чжэнсинь и несколько адептов его ордена отправились на поиски Сы-Сы; о Вэй Усяне они с Хуайсаном больше не заговаривали — до сегодняшнего дня, пока у Чжэнсиня, очевидно, не кончилось терпение. Переубеждать его Хуайсан не собирался, полагая, что воевать с чужими предрассудками так же утомительно и бесполезно, как пытаться с саблей охотиться на комара. Пусть думает про себя, что хочет; в конце концов, Вэй Усянь действительно скоро оставит эти места… Хуайсан поморщился — боль наконец бросила терзать его голову, зато принялась колоть изнутри грудь и горло, — и, подозвав слугу, приказал подать чай. *** Ужинали снова вдвоем с Вэй Усянем, на этот раз — прощаясь. Специально для гостя подали свинину в соусе столь остром, что Хуайсан закашлялся и несколько раз сморгнул выступившие на глазах слезы, едва попробовав миниатюрный кусок; Вэй Усянь, как ни в чем не бывало, съел почти все, что лежало на блюде, и с аппетитом запил несколькими чашами «Улыбки». Быстрое выздоровление и предвкушение скорого странствия, очевидно, настроили его на еще более веселый лад, чем обычно — заметив, что он вытаскивает из-за пояса Чэньцин и готовится поднести ее к губам, Хуайсан поспешил напомнить ему: — Не вздумай никого призывать, помнишь? Если сабли адептов учуют нечисть, здесь будет погром. — Помню, помню, Не-сюн, — в скучающем тоне Вэй Усяня отчетливо слышалось «И когда ты успел стать таким занудой?». — Я всего-то хочу поиграть… Ужин приобретал занятный оборот: решив не ударять лицом в грязь перед гостем, Хуайсан повелел принести и его собственную флейту, и следующий час они с Вэй Усянем провели, смеясь и поочередно наигрывая то один, то другой мотив, что приходил им в головы. Правда, Хуайсану быстро пришлось признать, что Вэй Усянь намного искуснее его самого; одну мелодию, легкомысленную и замысловатую, Хуайсан так и не сумел повторить за ним, хоть и сделал три или четыре попытки. — Как же ты это делаешь, — сказал он с ноткой беззлобной зависти. — Как она называется? Вэй Усянь пожал плечами. — Никак. Я недавно ее придумал. — Ты придумал? — протянул Хуайсан в изумлении. — И даже не дал ей названия? — Нет. Зачем? Простой вопрос оказался неожиданно обескураживающим. — Но… — Хуайсан ненадолго замялся, — записать на будущее… Вэй Усянь коротко скривился, будто ему предложили съесть не немыслимо острое, а невыносимо кислое. — Будущее… каким, ты думаешь, оно будет, Не-сюн? Хуайсан схватил кувшин, чтобы налить себе еще — а, вернее, заполнить чем-нибудь мгновения обоюдного молчания, не дать Вэй Усяню понять, сколь разящими, ранящими оказались его невзначай брошенные слова. — Будущее, — повторил он омертвело, пытаясь придумать, что можно соврать — и против собственной воли начиная говорить чистейшую правду. — Знаешь, я помню, как когда-то давно сбежал с утренней тренировки… дагэ послал Мэн Яо, чтобы тот нашел меня. Он, конечно, нашел — от него нигде нельзя было скрыться, сколько ни плутай, сколько ни путай следы… Правда, в тот день мне удалось уговорить его не тащить меня обратно сразу, дать мне еще немного времени — весна была в разгаре, и я убежал туда, где не слышно всего этого шума, просто чтобы послушать, как поют птицы. Мэн Яо тогда вздохнул — о, так вздыхать только он умел, — «не больше двух палочек, второй молодой господин Не». Я послушался. И он сидел рядом со мной, а я положил голову ему на колени и закрыл глаза, потому что меня слепило солнце, и слушал щебетание и шорох трав, и свист ветра, и даже, кажется, дыхание своего верного, такого заботливого А-Яо. А потом он спросил у меня, что я думаю о будущем. Вэй Усянь смотрел на него пронзительно, с малопонятным Хуайсану состраданием. — И что ты ему ответил? — Какую-то чушь, — отозвался Хуайсан презрительно. — Если бы я мог сказать правду и посмотреть на его лицо. Если бы мог сказать: «Ты убьешь моего брата, подло и хладнокровно, и я почти полжизни потрачу на то, чтобы тебе воздалось. Чтобы все узнали, кто ты на самом деле. Чтобы твой самый близкий и доверенный друг Цзэу-цзюнь пронзил тебя мечом, потому что я скажу ему сделать это». Выпив, он с интересом воззрился на Вэй Усяня, но тот ничего не говорил, только глаза его будто бы потемнели, а ладонь, с силой сжимавшая Чэньцин, ослабла. Снаружи ревел ветер, гоняя по воздуху крошечные снежные искры, и Хуайсан запоздало вспомнил об уговоре не говорить о неприятном — что ж, похоже, это обещание оказалось из породы невыполнимых. — Пытаться предугадать будущее всегда было заведомо пропащей идеей, — вдруг произнес Вэй Усянь чуть сдавленно. — Для всех нас. Ловя его взгляд, Хуайсан склонил голову набок и подмигнул ему. — Ты как никогда прав. Но раз уж мы заговорили о будущем, я хочу тебе кое-что показать. Про недействующие талисманы, оставленные патрульными заклинателями, он, поглощенный хлопотами последних дней, совсем забыл; теперь они оказались разложенными перед Вэй Усянем, который, почуяв очередную требующую разрешения загадку, разом оживился и потянулся рассмотреть их. — Что это? — Всего лишь боевые талисманы, — ответил Хуайсан лениво. — Что скажешь о них? Вэй Усянь покрутил в руке один листок. Затем другой. — Неплохо сработаны, — признал он, одобрительно кивнув. — У вас в Цинхэ Не знают в этом толк. — Такая похвала от Старейшины Илин многого стоит, — улыбнулся ему Хуайсан. — Теперь попробуй применить на мне хоть один. Вэй Усянь недоверчиво уставился на него. — На тебе? Хуайсан выпрямился, сложил на коленях руки, чтобы придать себе и стойкий, и беззащитный вид. — Попробуй. Может, Вэй Усянь и решил, что он перепил, но вопросов больше задавать не стал — схватил попавшийся обездвиживающий талисман, готовясь метнуть его прямо в своего сотрапезника, но сразу же вздрогнул и опустил руку, несомненно поняв, что что-то идет не так. — Что за… Хуайсан уставился, как зачарованный, на жутковатое зрелище, что открылось ему: энергия, которой Вэй Усянь пытался напитать талисман в своей ладони, беспомощно рассеивалась в воздухе, едва сорвавшись с его пальцев. Талисман не откликнулся, даже не шелохнулся — мертвый, неподвижный, бессловесный. — Не могу понять, — озадаченно пробормотал Вэй Усянь, поняв, что его попытки не возымеют успеха. — Как это происходит? — Ты впервые сталкиваешься с чем-то подобным, Вэй-сюн? — спросил Хуайсан. — Я — нет. Я не говорил с главами других великих орденов об этом, но многие адепты Цинхэ Не и соседних кланов приносят беспокойные вести. Талисманы перестают работать, как должно. Мертвые реже встают из могил. И я думаю, — добавил он, стараясь, чтобы не дрогнул голос, — это только начало. — Что ты имеешь в виду? Хуайсан сделал размеренный, глубокий вдох, успокаивая растревоженную ци и взволнованно забившееся в такт с ней сердце. Он никому не говорил об этом до сих пор — даже не пытался представить, каково будет сказать. Наверное, было к лучшему, что именно Вэй Усянь стал первым, кому предстояло выслушать. — Я думаю, что мир изменяется. Что у нас, тех, кто называет себя заклинателями, был в этом мире отмеренный срок, и он подходит к концу. И то, что составляло нашу суть и наше существование, постепенно уходит, чтобы быть вытесненным чем-то другим, что пока еще недоступно нашему пониманию. Что все, ради чего мы жили, убивали и умирали, скоро сохранится лишь в историях, которые матери рассказывают на ночь детям. А мы — отважные герои, парящие на мечах и защищающие людей от зла, — останемся не более чем героями этих сказок. Вэй Усянь, конечно же, не поверил ему. Отложил бесполезный талисман к его собратьям, с усмешкой покачал головой. — Ты рисуешь передо мной исключительно мрачное будущее. — Мрачное ли? — глухо уточнил Хуайсан. — Пусть оно приходит. Я встречу его с радостью. Все равно заклинательство не принесло мне ничего, кроме печалей, бед и смертей. Наверное, это и значило — сдаться. Признать, что твои силы, да и ты сам — исчерпан, разрушен, разнесен до самого основания. Хуайсан почти что видел, как Не Минцзюэ отворачивается от него, брезгливо бросив: «Слабак». Пусть. — Ты скажешь, что я разочаровался в Пути, — тяжело добавил он, мутно глядя на то, как посверкивают на поверхности стола отраженные огни жаровни. — Только мне теперь кажется, что я никогда в него и не верил. Он ждал, что Вэй Усянь рассмеется — своим излюбленным смехом, который он каким-то непостижимым образом сохранил с тех пор, когда они были юны и им все было нипочем, пронес с собой через годы, вынес даже из цепкой лапы смерти. Когда-то у Хуайсана при одном звуке этого смеха, легкого, как дуновение ветра весной, натягивались и пели в груди невидимые тонкие струны; в Облачных Глубинах их было так легко перепутать с теми, на которых то тут, то там играли адепты Гусу Лань, что Хуайсан перестал всерьез думать об этом, а потом произошло слишком многое, чтобы задумываться, а теперь он был слишком опустошен и измучен, чтобы делать это. — Не-сюн, — позвал вдруг Вэй Усянь, протягивая к нему руку; Хуайсан обмер, будто увидел направленный на себя удар и не нашел в себе сил уклониться, и тут за дверью загрохотали шаги, тишина взорвалась гомоном сразу нескольких голосов, потом послышалось предупреждающее «Тише!» Чжунъи, и дверь открылась. — Глава Не, господин Вэй, — Чжунъи поклонилась им, не забыв смерить оценивающим взглядом стол, опустошенные блюда, опорожненные кувшины, — прошу прощения, что нарушаю ваше уединение… — Что, — проговорил Хуайсан почти сонно, с трудом заставляя себя возвратиться в действительность, — что случилось? — Наши адепты… наш западный патруль, — заговорила она, едва дыша; метнув взгляд ей за спину, Хуайсан увидел, что с той стороны столпились и внимательно смотрят ей в спину по крайней мере с полдесятка человек. — Они подали сигнал бедствия. Один из них только что прибыл сюда. На одно из поселений кто-то напал. — Кто-то? — нахмурился Хуайсан. — Кто? — Он… он не знает, кто именно, — ответила Чжунъи, виновато склоняя голову. — Несколько домов разрушено. Многим удалось убежать, но дорога… от дороги почти ничего не осталось. — Убитые? — Несколько жителей поселения, глава Не. И они… — она коротко закусила губу, собираясь с духом, — на их телах раны, похожие на те, от которых наши знахари лечили господина Вэя… Хуайсан и Вэй Усянь переглянулись. Хмель, похоже, слетел с них обоих разом. — Не может быть, — воскликнул Вэй Усянь, подскакивая на ноги, — я был уверен, что уничтожил эту тварь! — Может, она была не одна? — предположил Хуайсан и тут же, увидев, как Вэй Усянь делает шаг к двери, бросился ему наперерез. — Ты куда? Вэй Усянь наградил его взглядом, не предвещающим ничего хорошего любому, кто попытается помешать ему. — Покончить с ней. Кто знает, кого еще она могла убить, пока я здесь прохлаждался! «Сумасшедший», — вот первое, что возникло у Хуайсана в голове, но сейчас было не время размениваться на разглагольствования. Пользуясь тем, что ему удалось на несколько мгновений задержать Вэй Усяня, он обратился к Чжунъи: — Объяви тревогу. Пусть Шэнь Боян соберет своих лучших заклинателей и отправляется с нами. Чжунъи, быстро кивнув, испарилась. Вэй Усянь, приготовившийся уже было обогнуть Хуайсана и выбежать в коридор, вновь замер, на этот раз — без всякой посторонней помехи. — С нами? — Именно, — подтвердил Хуайсан и, вытащив заколку из растрепавшихся за время их скромной пирушки волос, принялся вслепую завязывать на затылке простой узел. — А ты хотел пойти туда один? После того, что уже случилось с тобой? — А ты? — спросил Вэй Усянь язвительно. — Что ты хочешь делать? Ты хотя бы можешь встать на меч? — А ты что, можешь? — ответил Хуайсан с точно таким же выражением. — Напомню тебе, Вэй-сюн: из нас двоих спасать пришлось пока что только тебя. И ты все еще находишься в Цинхэ Не, поэтому не мне спрашивать у тебя разрешения отправиться на охоту за тварью, которая бродит по моим землям, нападает на моих людей, — решительно вонзив заколку в наспех собранные волосы, он обернулся к Вэй Усяню, не скрывая своего гнева, — разрушает мои дороги! «И я не отпущу тебя одного», — хотел прибавить он, но не стал — просто первым сделал шаг к двери, и Вэй Усянь пропустил его.