Песни жизни и смерти

В деревне было тихо — слишком тихо даже для зимней ночи. Дышать в этом густом, могильном безмолвии было сложно, как высоко в горах, где воздух рассеивается и от него начинает кружиться голова; стараясь сохранять внешнее спокойствие, Хуайсан обратился к Вэй Усяню: — Какой план? — Планы — это по твоей части, — хмыкнул тот, спрыгивая на укутанную снегом землю; его довез до места один из подручных Шэнь Бояна, в то время как Хуайсан летел вместе с самим главой гарнизона. — Я предпочитаю действовать по обстоятельствам. Подобрав ханьфу и проваливаясь в снег по щиколотку, он решительно направился вперед, к еле виднеющимся в окружившей их тьме домам. Хуайсан, запалив огненный талисман, поспешил за ним. — Вообще-то, — пояснил он, неловко взмахивая свободной рукой, чтобы сохранить равновесие — под снегом обнаруживались ямы и кочки, о которые было чрезвычайно легко оступиться, — в моем, как ты говоришь, плане тоже было много того, что я совершал по наитию. Невозможно, в самом деле, предугадать все… — Например? Худо-бедно они выбрались на дорогу — развороченную, превратившуюся в месиво из земли и камней; Шэнь Боян и другие адепты, рассредоточившись, следовали за ними. — Первоначально я полагал, что все закончится в Башне Золотого Карпа, — сказал Хуайсан, внимательно глядя себе под ноги и выбирая, куда ступить. — Я давно подозревал, что Цзинь Гуанъяо держит в своем тайнике что-то, что выдаст его истинные намерения. Например, Тигриную печать. Думал, что ты сумеешь отыскать ее, чтобы все увидели, что она вовсе не уничтожена, что глава Цзинь солгал. А затем, когда первое семя сомнения будет заронено, выложить и то, что я успел приберечь. — Ну, — Вэй Усянь неопределенно пожал плечами, — получилось даже лучше, чем ты думал, разве не так? Хуайсан хотел было ответить что-то утвердительное, но заготовленные слова в один миг исчезли, вырвались наружу невнятным вздохом, полном горечи и потрясения — Вэй Усянь зажег еще один талисман, и вспыхнувший свет выхватил из темноты вереницу окровавленных тел. Должно быть, их было не меньше десятка — мужчин, женщин, детей, тех, кто не успел сбежать. — О, проклятие, — яростно проговорил Вэй Усянь, приближаясь к ним. Последние сомнения были отринуты — зияющие глубокие раны на каждом из трупов нанесла, несомненно, та же рука, что и ранила самого Вэй Усяня; тот, очевидно, подумал о том же самом и машинально провел по груди ладонью, будто боль все еще продолжала донимать его. — Я знаю их, - вдруг произнес он, вглядевшись в лица мертвецов. — Они попросили меня им помочь. Дело было простое - парочка убитых разбойников, которых не смогли захоронить должным образом… но они довольно долго бродили по округе и здорово успели всех напугать. Местные неплохо мне заплатили за них… и даже попросили сделать несколько оберегов на случай, если мертвецы все-таки вернутся. — И ты исполнил просьбу? — Конечно, - пожал плечами Вэй Усянь, указывая на ближайший к нему труп - тот все еще сжимал в кулаке расписанную кровью бумагу, - вот только похоже, что талисманы им не помогли. Хуайсан быстро вдохнул и выдохнул, отгоняя подобравшийся к нему страх. Темнота вокруг них с Вэй Усянем будто бы сгущалась с каждой секундой, становясь все более враждебной и непроглядной, готовой выпустить из себя неведомую опасность, от которой не будет спасения. — Это не рогатый демон, — вымолвил Хуайсан беспомощно, останавливаясь возле одного из тел — совсем юной девушки, направившей к небу остекленевший взгляд. — Нет, нет, — Вэй Усянь качнул головой. — Это что-то другое. — Но что? Вэй Усянь долго, изучающе смотрел на него, прежде чем отозваться с чуть заметной усмешкой: — Не знаю, Не-сюн. Не знаю. Хуайсан хотел сказать, что сейчас не время подтрунивать, но в этот момент до них обоих донесся резкий окрик: — Глава Не! Голос принадлежал Шэнь Бояну, и звучало в нем нечто такое, что заставило Хуайсана и Вэй Усяня, не сговариваясь, помчаться на зов со всех ног. Адепты Цинхэ Не и глава гарнизона ждали на соседней улице, построившись в боевой порядок; сабли их, подрагивающие от пульсирующей в них силы, были направлены в одном направлении — туда, где снег, кровь и ночь будто слились воедино, чтобы соткаться в приземистую темную тень. На первый взгляд, она не таила в себе угрозы — можно было решить, что она принадлежит заплутавшему в дороге путнику. Существо, опустошившее деревню, действительно было похоже на человека — очертаниями, манерой передвигаться, — но всего пары мгновений хватило Хуайсану, чтобы понять, что перед ним _не человек_, ни живой, ни мертвый, что это создание лишь изображает людские повадки забавы ради, но на деле состоит из чего-то нездешнего и чужеродного, тем более ужасного в своей неумелой, фальшивой попытке подражать жителям этого мира. Вэй Усянь, хмурясь, сделал шаг вперед, но Хуайсан удержал его, схватив за руку. — Нет. И, прежде чем тот успел что-нибудь спросить (например, не свихнулся ли он), крикнул адептам, собрав все свои силы для того, чтобы повелительно повысить голос: — Что вы стоите? Уничтожьте его! У него не было ни одной причины сомневаться в адептах Цинхэ Не, да и посмотрел бы он в глаза тому несчастному, кто осмелился бы открыто сделать это. Своих подчиненных Шэнь Боян обучал не за страх, а за совесть, и мало кто мог бы состязаться с ними на ночной охоте — понимая друг друга без слов, они не отступали перед самым опасным врагом, обрушиваясь на него всей своей мощью, единым неотразимым ударом. Ни один темный дух, демон или лютый мертвец не устоял бы в схватке с ними — в этом Хуайсан был уверен, как в написании собственного имени. Они и теперь не изменили своей слаженности — окружили тень в одно мгновение, готовясь изрубить ее на мелкие части ударами сабель, но никто из них не успел даже дотронуться до нее: резким, слишком быстрым для человеческого глаза движением тварь раскинула руки в стороны, и адептов расшвыряло по воздуху, будто детские игрушки, наскучившие своему капризному хозяину; даже Шэнь Боян, могучий Шэнь Боян, на спор поднимавший двумя руками груженые телеги, отлетел в стену одного из домов, отчего тот содрогнулся от самой крыши и до основания. Хуайсан глухо вскрикнул, но крик, сорвавшийся с его губ, стих так быстро, будто оказался кем-то проглочен — какой-то хищной, жадной пастью, стремящейся пожрать все, в чем виден был хоть крошечный след жизни, движения и звука. Несколько мгновений Хуайсан оцепенело стоял на месте, а пришел в себя от того, что Вэй Усянь с силой толкнул его в сторону. — Уходи! Уходи, скорее! И шагнул вперед, навстречу неведомому врагу, доставая Чэньцин из-за пояса. Воздух вокруг него задрожал, наполняясь мелодией флейты, одной из тех, что он играл сегодня за ужином, шутя и дурачась — теперь она звучала совсем по-иному, низко и угрожающе, и с рук Вэй Усяня срывались один за другим темные всполохи, устремляясь вперед, опутывая неизвестную тварь по рукам и ногам. Она не сопротивлялась, будто вовсе не замечала их или выжидала подходящий момент; Хуайсан хотел было предостерегающе крикнуть: «Не подходи ближе!», но опоздал — в руке твари сверкнуло, разбивая оказавшиеся непрочными путы, что-то металлическое, остро наточенное, и Вэй Усянь еле успел отшатнуться, спасаясь от удара, метившего ему в грудь. В следующий момент его тоже смело и отшвырнуло, будто не заклинателем он был, а гонимым ветром осенним листком. Чэньцин замолчала, сдаваясь безмолвию; Вэй Усянь попытался подняться, но тень уже была рядом с ним, вновь занося свое оружие над его головой. Хуайсан сам не знал, что подтолкнуло его. Первым намерением его было схватить саблю из тех, что выронили адепты, но эту мысль он быстро отмел как глупую и ничтожную; сунул руку за пояс, скорее инстинктивно, нежели желая действительно что-то найти, и нащупал свою собственную флейту, которую так и не оставил, зачем-то забрал с собой из Нечистой Юдоли, хотя ему в последнюю очередь могло прийти в голову использовать ее как оружие. Но выбора не было — и времени размышлять тоже. Живи. В этом не было никакого смысла — он просто играл первое, что пришло ему в голову, — но тварь замерла за миг до того, как острие вонзилось бы Вэй Усяню в голову. Похоже, звук привлек ее, как обученное животное, с которым на потеху зевакам выступают уличные артисты; забывая о своей первой жертве, она двинулась к Хуайсану — неторопливо, чуть вразвалку, будто точно знала, что ему, неуклюжему Незнайке, никогда от нее не сбежать. «Отвлек, — пронеслось в его голове, пока он пятился, стараясь ни на миг не прерывать игру, — но что дальше?». Вэй Усянь, лишенный сил, все еще не мог встать на ноги; Хуайсан остался с тварью один на один, а она была все ближе и ближе, и он чувствовал, как в нутре его все холодеет и сжимается от ясной, слепящей мысли: это конец. — Глава Не, в сторону! Чжунъи! Откуда она здесь взялась — спрашивать не было времени; едва спрыгнув с меча, она притянула рукоять себе в ладонь и встретила удар тени, так, что в воздухе рассыпались искры. Тень, кажется, не до конца осознала появление еще одной противницы — замерла, как будто не прилагая никаких усилий к тому, чтобы продолжить схватку, но Хуайсан видел, как страшно исказилось лицо Чжунъи, как задрожала ее рука в попытке сдержать направленное на нее острие. — Бегите! — крикнула она звеняще и отчаянно; Хуайсан отступил, но тут ему под ноги подвернулась проклятая кочка, и он шумно упал, роняя флейту, чувствуя, как немеют ноги и руки. Он не убежал бы — и куда ему было бежать здесь, посреди снежной пустоши? Скорее всего, Чжунъи тоже это поняла — и с гортанным криком, полным одновременно боли и ярости, выхватила кинжал, вогнала его тени в брюхо по самую рукоять. Несколько мгновений Хуайсан не мог поверить в то, что видит. «Неужели удалось?» — мелькнуло у него в голове, но, как оказалось, слишком рано; даже не подав виду, что страшный, наотмашь удар мог чем-то навредить ей, тень едва шевельнулась, и Чжунъи, обезоруженная, зажимающая ладонью расцветшую на лице рану, оказалась на земле. Кинжал со звоном упал с ней рядом — от него было не больше пользы, чем от обычного куска железа. «Не может быть», — вот единственное, о чем Хуайсан мог думать. Что же это за тварь, которую не может одолеть ни заклинательство, ни темное колдовство? Может, сама смерть явилась на землю, разъяренная тем, как он, Хуайсан, дважды сбежал от нее, дешево откупившись? Может, для него настало время расплатиться сполна, и тогда она исчезнет, больше никого не тронув? Он хотел что-то выкрикнуть, чтобы она оставила Чжунъи, адептов Цинхэ Не и Вэй Усяня, чтобы шла за ним, Не Хуайсаном, забирала его, если он ей нужен, и не вредила тем, кому не повезло в этот роковой час оказаться с ним рядом; даже приподнялся на локтях и набрал в грудь воздуху, но в этот момент перед глазами его стало непроглядно темно, будто погасла и луна, и звезды, и все островки света в мире. Нет, он не ослеп и не лишился сознания — это пронесся возле него, ударив в тело чудовища, поток темной энергии столь плотный, гигантский, сокрушающий все на своем пути, что Хуайсан от одного его вида забыл, как надо дышать. Прежде в своей жизни он не видел ничего подобного — должно быть, даже штормовые волны, уничтожающие поселения на берегу Бохай, не несли в себе силы столь всеобъемлющей и разрушительной. Воздуха будто не осталось во всей округе — только бурлящее, воющее, бушующее; потерявшись, почти захлебнувшись, Хуайсан припал к земле, закрывая руками голову, и от того не сразу понял, когда все кончилось. Снова стало тихо, но эта тишина была иной — в ней слышались стоны раненых, чьи-то голоса, скрип снега. В этой тишине была жизнь. — Не-сюн! Ты жив? С трудом заставив себя открыть глаза, Хуайсан увидел, что к нему бредет, пошатываясь, Вэй Усянь. В руке он продолжал сжимать Чэньцин, а по подбородку его стекала кровь, окропляя его одежду и снег у него под ногами. — Да, я… — Хуайсан не мог подняться сам, его не слушались руки и ноги, и Вэй Усяню пришлось поддержать его. — Ты… ты убил эту тварь? — Не думаю, — процедил Вэй Усянь, обводя взглядом разрушенную улицу. — Просто отогнал. Но она может вернуться в любой момент. Хуайсан хотел что-то ему ответить, но тут же забыл, что именно — услышал короткий болезненный стон, больше похожий на подавляемое рыдание, и сердце его на миг застыло, а кровь в жилах обратилась в лед. — Чжунъи! Она сидела на земле, пытаясь зажать ладонью рану на лице, но кровь продолжала литься, сочилась сквозь ее бледные сжатые пальцы. Ее кинжал валялся рядом, но она едва смотрела в его сторону, и в этом Хуайсану почудилась какая-то невысказанная обида. — Глава Не, — завидев его приближение, Чжунъи опустила взгляд, отвернулась, будто пытаясь спрятать от него свою рану, — вы живы… — Только благодаря тебе, — сказал Хуайсан, не раздумывая. — Если бы ты не подоспела, я был бы уже мертв. Его слова могли бы воодушевить ее, но на деле лишь больше смутили; по-прежнему не решаясь поднять на Хуайсана взгляд, будто в случившемся могла быть часть ее вины, Чжунъи нашарила на земле кинжал, торопливо спрятала его, как улику. — Я… я никогда не думала, что это возможно, — с трудом проговорила она, — мы заклинаем наше оружие так, чтобы духи, лютые мертвецы и демоны погибали или слабели от одного удара… вы сами видели, глава Не, я попала в него! Но он этого будто и не заметил! Что это значит? — Что это не дух, не лютый мертвец и не демон, — вместо Хуайсана ответил Вэй Усянь, оказываясь рядом; вид у него по-прежнему был измученный, но решительный. — Нам нужно немедленно уходить отсюда. И предупредить всех, кто живет в округе, о том, что здесь произошло. Хуайсан с сомнением покосился туда, где на снегу еле шевелились силуэты адептов, которых источаемая тварью сила разбросала по земле. Наверняка среди них есть те, кто не сможет передвигаться самостоятельно — и хорошо, если нет убитых… — Нужно вызвать подмогу. — Я вызову, глава Не, — тихо сказала Чжунъи, поднимаясь; ее качало из стороны в сторону, как пьяную, но она непреклонно отказалась браться за руку, протянутую ей Вэй Усянем. — Сигнальный огонь у меня с собой. Зверь Цинхэ Не воссиял высоко в небе, расцвел посреди ночи, как гигантский составленный из света цветок; Хуайсан стоял, повернув лицо навстречу этому свету, и быстро-быстро моргал, чтобы глаза не заволокло слезами — то ли растерянности, то ли бессильной злости. *** Ночь подходила к концу, но никто и не думал ложиться спать. К счастью, все адепты остались живы, но некоторые из них с трудом приходили в сознание — их поместили под надзор знахарей, как и Чжунъи, которой перед этим пришлось вынести хорошую трепку от брата. Никогда прежде Хуайсан не видел Хань Чжэнсиня в такой ярости — тот всегда был прямодушен и смел в выражении своих чувств, но к сестре относился с трепетной нежностью, всегда готовый простить любые огрехи и шалости. Сейчас же он будто с цепи сорвался — едва увидев Чжунъи, ее изувеченное лицо, залитую кровью одежду, напустился на нее с такой руганью, что Хуайсан поневоле опешил. — Я говорил тебе оставаться здесь! О чем только думала твоя дурная голова? Сумасшедшая! Как ты посмела улететь в одиночку? Чжунъи не отвечала, только ребячески шмыгала носом, по-прежнему держа ладонь крепко прижатой к продолжающей кровоточить ране. Чжэнсинь распалялся все больше, и в какой-то момент Хуайсану почудилось, что он, забывшись, сейчас отвесит сестре затрещину или, по крайней мере, встряхнет, крепко схватив за плечи. Этого Хуайсан уже не мог оставить без своего вмешательства. — Хань Чжэнсинь, — строго сказал он, делая шаг вперед и оказываясь между братом и сестрой, — взываю к твоему разуму и прошу проявить снисхождение. Твоя сестра проявила непослушание, но она спасла мне жизнь. Его заступничество немного охладило ярость Чжэнсиня — больше тот не обрушивался на Чжунъи с упреками, но продолжал хранить красноречивое молчание, пока вокруг нее суетились знахари с порошками и припарками. Впрочем, Хуайсан знал, что эти двое еще помирятся; сам же он, проследив, чтобы за ранеными присмотрели как должно, отказался от любой лекарской помощи и каким-то непостижимым образом оказался вместе с Вэй Усянем в павильоне для особо важных гостей, куда они приказали принести еще выпивки и все то, что осталось от их незаконченного ужина. Руки у Хуайсана дрожали так, что он не мог удержать веер и промахивался горлышком кувшина мимо чаши — тогда Вэй Усянь сам налил ему и, подвинувшись ближе, поднес чашу к его рту, заявил непреклонно: — Пей все сразу. Хуайсан послушно выпил, прикрыл глаза в ожидании столь необходимого ему расслабления, а Вэй Усянь в это время налил еще и ему, и себе. На его лице застыло выражение задумчивости и странного ожесточения, и Хуайсан, едва встретившись с ним взглядом, отчего-то сразу решил, что гость его думает сейчас не только о нападении смертоносного ночного чудовища. — Не-сюн. Хуайсан повернул голову в его сторону. Раньше, встречаясь за ужином, они предпочитали оставлять меж собою преграду в виде уставленного яствами стола, а теперь сидели друг к другу почти вплотную; не нужно было долго приглядываться к Вэй Усяню, чтобы понять, что он подавлен и выбит из колеи, и Хуайсан осторожно протянул к нему руку, коснулся края его рукава кончиками пальцев. — Что такое? — Это ведь был ты, — Вэй Усянь посмотрел ему прямо в лицо — потемневшими, опасно сверкающими глазами. — Ты играл мне ту мелодию. Я слышал ее, когда лежал без сознания. Живи. «Я не просто играл ее, — чуть не брякнул Хуайсан, у которого после бессонной ночи и выпитого начали неотвратимо путаться мысли, — я никогда не сыграл бы ее таким образом, если бы не думал об этом беспрестанно все те годы, что прошли с твоей смерти до твоего возвращения». В груди у него так жгло, будто он проглотил раскаленный уголь, и ему отчаянно хотелось сделать что-нибудь позорное, что выдало бы с головой его слабость, но он держался, собирая для этого последние ускользающие силы. — Да, это был я, — он кивнул через силу, будто ему приходилось признаться в совершенном преступлении. — Почему? Хуайсан вздрогнул, поняв, что уже не он деликатно дотрагивается до руки Вэй Усяня, а сам Вэй Усянь сжимает его запястье, с силой и почти до боли. Любая попытка вырваться из его хватки была бы заранее обречена на поражение, но Хуайсан не хотел вырываться. И притворяться тоже больше не хотел. — Мне нужно было стоять и смотреть на то, как ты умираешь? — спросил он, с трудом выталкивая слова из занемевшего горла. — Я пытался помочь тебе, вот и все. Разве я не должен был? Разве мы не были когда-то друзьями? Вэй Усянь отпустил его. К нему вновь вернулась его обыкновенная легкая полуулыбка. — Ты не устаешь меня удивлять. — Чем? — спросил Хуайсан, стараясь, чтобы голос его звучал так же легкомысленно. — Своими умениями? Что ж, должно быть, мне и близко не сравниться с великолепным Ханьгуан-цзюнем, но… к слову говоря, почему ты сейчас не в Гусу? Вэй Усянь, успевший вновь поднять наполненную чашу, чуть помедлил, прежде чем отпить из нее. — Что ты хочешь узнать, Не-сюн? Все-таки вино брало свое: у Хуайсана перестали ходить ходуном ладони, и он сумел привычно раскрыть веер, обмахнуться им раз, другой. — Всего лишь праздный интерес к тому, что заставляет тебя в такие суровые холода шататься по земле Цинхэ, вступая в схватку с тварями, которые норовят тебя прикончить, а не предаваться отдыху в гораздо более спокойном месте, где тебе, без сомнения, будут сердечно рады. Вэй Усянь ответил, еле заметно хмурясь: — Вот уж не знал, что тебе это будет интересно, Не-сюн. Если хочешь знать, я провожу в Гусу не так уж и мало времени… — …и все же не остаешься там навсегда, как, должно быть, желал бы досточтимый Верховный Заклинатель, — непринужденно заметил Хуайсан. — Впрочем, я могу тебя понять: стоит мне вспомнить благоговейную тишину, что там царит, и тем более все их правила, меня пробирает дрожь. Вас с Лань Ванцзи многое связало, в первую очередь — его чувство, я сам был этому свидетелем… и, несмотря на это, вы не можете просто так отринуть то, что вас отличает. Его дух ищет равновесия и спокойствия, твой — стремится на волю… может, ты понимаешь это так же хорошо и именно от этого стремишься убежать? Наверное, если бы не случившееся этой ночью, Хуайсан бы никогда не решился заговорить об этом; теперь же слова срывались у него с языка быстрее, чем он успевал удержать их, но они не были бредом, порожденным пережитыми испытаниями или винными парами — он носил их в себе уже несколько дней, пока что-то в нем не надломилось, будто слетела с петель дверца клетки, в которую он посадил прелестную, но дикую и непокорную птицу. — Зачем ты это говоришь? — спросил Вэй Усянь с напряжением, будто ему приходилось выдерживать удар. — Чего ты хочешь? — Ничего, — хмыкнул Хуайсан, пожимая плечами. — Но если вдруг тебе нужно остановиться и передохнуть — можешь остаться здесь. В Нечистой Юдоли для тебя найдется место — или ты сможешь поселиться в городе, и я тебя пойму: по утрам, когда начинаются тренировки, у нас ужасно шумно, я сам привык к этому только потому, что живу тут с рождения… «Зачем я это говорю, — тоскливо подумал он, — за каким призраком я пытаюсь гнаться на этот раз?». Они с Вэй Усянем по-прежнему смотрели друг на друга, и Хуайсан мог поклясться, что их одолевает одна и та же беспомощная растерянность. — Почему? — отрывисто спросил Вэй Усянь. Хуайсан усмехнулся — тихо, свистяще, слыша свой голос будто доносящимся со стороны: — Ох, Вэй-сюн, ты всегда был ужасно невнимательным в отношении некоторых вещей. Неужели ты мог подумать, — он подался ближе, и Вэй Усянь не отстранился, позволил случиться мягкому, доверительному объятию, — что только одно чувство в этом мире способно ждать и смиряться? Хуайсан не поцеловал его — просто коротко царапнул губами по губам и остановился, замер, тщетно пытаясь схватить ртом воздух. Их лица еле соприкасались; Вэй Усянь тоже не шевелился и, кажется, от потрясения тоже забыл, как дышать. Только его ладонь, оказавшаяся у Хуайсана на талии, судорожно сжалась, комкая ткань ханьфу — но и только. Хуайсан был не столь наивен, чтобы посчитать это за ответ. — Прошу прощения, — выдохнул он, отстраняясь и ощущая, как стремительно и безнадежно пустеет в груди, — схватка, должно быть, утомила нас обоих. Я тебя оставлю. Вэй Усянь не пытался остановить его, но и не спускал с него широко распахнутых глаз; все тело Хуайсана закаменело, и ему пришлось приложить усилие, чтобы изобразить поклон. — Доброй ночи, Вэй-сюн. — Доброй ночи, — эхом откликнулся Вэй Усянь. Не чувствуя под собой ног, Хуайсан выбрался из павильона, поспешил во внутренний двор в надежде, что царящий снаружи мороз быстрее приведет его в себя. Расстройство, в котором пребывали его чувства, дошло до того, что он не сразу понял, что забыл в павильоне веер; впрочем, возвращаться за ним прямо сейчас было делом немыслимым, и не только из-за нарушения приличий — если бы Хуайсан сейчас вновь столкнулся лицом к лицу с Вэй Усянем, с ними обоими точно случилось бы нечто необратимое. «Кого я обманываю, — подумал Хуайсан, останавливаясь посреди пустующего двора и делая размеренный вдох, не сопротивляясь дыханию зимней ночи, а сдаваясь ему, пропуская его глубже в свои легкие, в само свое существо. — Все, что могло с нами случиться, уже случилось». Он не расслышал ни шагов, ни шевеления, ни шелеста одежд за своей спиной. Просто вокруг стало еще холоднее, а воздух налился тяжестью, как перед грозой. — А, Ханьгуан-цзюнь, — с улыбкой произнес Хуайсан, прежде чем обернуться, — какая честь, что вы почтили Нечистую Юдоль своим присутствием.