Песни жизни и смерти

Посреди заснеженного двора Лань Ванцзи, молчаливый и неприступный, смотрелся ожившим божеством, сошедшим с картины или гравюры; Хуайсан даже невольно залюбовался им. — Прошу прощения, что вас не встречают как должно, Верховный Заклинатель, — проговорил он, старательно кланяясь гостю. — Если бы вы предупредили о своем прибытии, я бы непременно распорядился… — Где Вэй Ин? Слова, теснившиеся у Хуайсана на языке, застыли, свернулись во что-то плотное, вяжуще горькое, как перезревший плод, постепенно сдающийся гниению. Выпрямившись, Хуайсан посмотрел на своего собеседника — тот не менялся в лице, одну руку держал заведенной за спину, в другой крепко (пожалуй, слишком крепко для человека, которому нечего опасаться) сжимал Бичэнь. Хуайсан поспешил изобразить ласковую, успокаивающую улыбку: — Он здесь. Жив и в добром здравии. Недавно он вступил в схватку с неведомым существом и был серьезно ранен, но наши лекари помогли ему быстро встать на ноги. Я предложил ему остаться в Нечистой Юдоли, пока его раны не затянутся, и он любезно принял мое приглашение. Лань Ванцзи оставался холоден и недвижим, но его взглядом, должно быть, можно было плавить крепчайший металл. — Что произошло? Я видел сигнал бедствия. Хуайсан скрипнул зубами, стараясь при этом не упускать с лица улыбки. «Ты выбрал самое неподходящее время, чтобы появиться здесь, гуй бы тебя побрал». — Маленькая неприятность, Ханьгуан-цзюнь. Монстр, нанесший раны Вэй Усяню, вернулся, и мы вступили с ним в схватку. — Вы? — коротко уточнил Лань Ванцзи. В его голосе Хуайсан различил слабую, чуть слышную нотку удивления — похоже, Верховный заклинатель был потрясен до глубины души. — Мы, — повторил он с легким нажимом, отчаянно жалея, что забыл веер в павильоне — не имя возможности спрятаться от пристального взгляда своего собеседника, Хуайсан чувствовал себя застигнутым врасплох любовником, обнаженным, неуклюжим и беззащитным, — мы сразились с чудовищем недалеко отсюда, но оказались не в силах ему противостоять. Впрочем, Вэй Усянь в порядке. Ему просто надо восстановить силы… — Я хочу видеть его. Хуайсан вновь изобразил короткий поклон и сделал приглашающий жест рукой — со спокойным, выверенным бесстрастием, которого сам от себя не ожидал после всего, случившегося этой ночью. — Если вы считаете благоразумным прерывать его отдохновение, которому он, без сомнения, сейчас предается, то я мог бы… — Не-сюн! Вэй Усянь, следуя своей привычке, просто не мог все не испортить. Чуть не сбиваясь с ног, он выбежал из галереи во внутренний двор, сделал шаг к Хуайсану, но потом неизбежно увидел Лань Ванцзи и замер, будто перед ним неожиданно возникла невидимая стена. — Лань Чжань? Верховный Заклинатель преобразился. Может быть, это не было бы заметно со стороны человеку постороннему, но Хуайсан достаточно хорошо знал Лань Ванцзи и достаточно приучил себя обращать внимание на любую мелочь, чтобы заметить, как ледяная статуя, с коей можно было бы с легкостью перепутать Ханьгуан-цзюня до этого момента, оттаивает: исчезает болезненное напряжение, на щеках расцветает слабый румянец, а в уголках губ — облегченная, наполненная теплом улыбка. Хуайсан поспешил отвести взгляд. Это зрелище не было предназначено для его глаз — но он и не хотел видеть. И тем более не хотел видеть, как смотрит Вэй Усянь в ответ - с той же невысказанной, но всепоглощающей нежностью. — Если вы меня извините, то я вас оставлю, — приглушенно произнес он, делая шаг в сторону, чтобы скорее уйти. — Прикажу слугам, чтобы они пригото… — Я знаю, кто напал на вас. Хуайсан мелко, свистяще закашлялся. — Что? — вскинулся Вэй Усянь, едва не подпрыгнув на месте. — Ты знаешь? Но откуда? — Видел сигнал бедствия. И тела, — коротко пояснил Лань Ванцзи. — Только одно существо могло оставить такие раны. Нужно поговорить. Последняя фраза, очевидно, относилась не только к Вэй Усяню, но и к Хуайсану равным образом; что до самого Хуайсана, то он подумал с тоской, как хотел бы оказаться подальше отсюда, от этих двоих, от проклятой зимы, которой, как показалось ему в тот миг, никогда не будет конца. — Конечно, — вздохнул он, покоряясь и делая гостям знак, чтобы те следовали за ним. *** — Почему ты здесь? — Вэй Усянь не замолкал ни на секунду. — Почему покинул Гусу? Как ты узнал, что тут происходит? — Искал тебя, — терпеливо отвечал Лань Ванцзи. — Ты не посылал писем. — Я… а, да, — Вэй Усянь состроил виноватую гримасу, — я же пару дней не мог даже встать после того, как эта тварь меня чуть не убила. Гуй меня задери, я никогда не видел ничего подобного! — Это не тварь, — с тем же непреходящим спокойствием заметил его спутник. — А кто? Или что? — вмешался в их разговор Хуайсан, отпивая принесенный чай и чуть морщась — тот был так крепок, что мог бы и мертвого поднять, а не просто отогнать сонливость и усталость. Лань Ванцзи, не притронувшийся к стоящей перед ним чаше, ответил не сразу. — Шу. Хуайсан непонимающе уставился на него. — Кто? — Шу, — повторил Вэй Усянь с таким видом, будто сам не верил в то, что ему приходится произносить вслух. — Бог Южного моря? Сотворитель мира? Лань Ванцзи коротко кивнул. — Бог? — переспросил Хуайсан растерянно. — Я не понимаю… — Нужно было тебе меньше прогуливать уроки, Не-сюн, — не преминул поддеть его Вэй Усянь. — Шу вместе со своим собратом создал все — и небо, и землю, и все, что мы видим вокруг себя, — из тела Хуньдуня, пробив в нем семь отверстий… при помощи сверла! Так вот что такое было у него в руках! Теперь все сходится! Но как возможно, чтобы он сюда явился? Да и зачем ему это? Лань Чжань! Лань Ванцзи подождал, пока тот умолкнет, и заговорил негромко, прикрывая глаза: — Мир не всегда был таким, каким мы его знаем, Вэй Ин. На заре заклинательства первые из нас пытались добиться покровительства многих… существ не отсюда. Шу — один из них. Ритуал его призыва считался утерянным. Я сам видел его описание всего один раз. Очень давно. До войны. — Но почему он напал на меня? И на тех людей в деревне? Что стало причиной его злобы? — Дело не в злобе, — Лань Ванцзи качнул головой. — Мир изменился, Вэй Ин. Шу видит его иначе. Для него все, чем мы живем — хаос. Какофония. Она ему чужда, неприятна и, может быть, пугает его. Он пытается изменить это единственным известным ему способом. — Но он не стремится уничтожить всех, кто попадается ему на пути, - произнес Хуайсан задумчиво. - Ни один из адептов Цинхэ Не не погиб в схватке с ним. Он атаковал только Вэй Усяня и тех несчастных из деревни. Почему? Он посмотрел на Вэй Усяня, Вэй Усянь посмотрел на него - и они выпалили одновременно, будто прочитав мысли друг друга: — Талисманы! — Ты раздал их крестьянам, которые просили тебя о помощи, так? — проговорил Хуайсан. — На них твоя кровь и часть твоей силы. Поэтому Шу решил убить тех, кто носил их с собой. — Может, он даже принял этих бедняг за меня, - продолжил Вэй Усянь с досадой. — Лань Чжань, ты же говорил, что он видит мир по-другому? Мог он учуять талисманы и решить, что это я? — Скорее всего, ты прав, - кивнул Лань Ванцзи. — Кто бы ни был причиной появления Шу в этом мире, он охотится за тобой. Хуайсан еще не слышал, чтобы Верховный Заклинатель произносил так много слов за один раз; интересно, придется ли ему после этого молчать месяцами, дабы восстановить утраченное равновесие? Догадка была забавной, и Хуайсан непременно бы посмеялся над ней про себя, но тут вспомнил страшные, сочащиеся черным раны на теле Вэй Усяня, трупы несчастных поселян, раскиданные по разрушенной деревне — и спросил отрывисто и жестко, с интонацией, которую неизмеримо давно не раз слышал в голосе дагэ: — Как его убить? Лань Ванцзи не шелохнулся. — Мы не можем его убить. Он едва почувствует удар меча. Наше оружие против него — ничто. — Но как тогда избавиться от него? — воскликнул Вэй Усянь; с кончика Чэньцин, торчащей у него из-за пояса, сорвалось несколько лепестков темноты, и Хуайсан, заметив это, нервно сглотнул. — Должен же быть хоть какой-то способ! — Мы не можем его убить, — повторил Лань Ванцзи. — Но мы можем изгнать его туда, откуда его призвали. «А ведь кто-то призвал его», — мимолетно подумал Хуайсан; Вэй Усяня посетила та же самая мысль, судя по встревоженному и озадаченному выражению, мелькнувшему на его лице. Но некогда было предаваться размышлениям и подозрениям, пока сохранялась главная опасность, и Хуайсан позволил себе лишь одно небольшое замечание: — Вы говорили, Ханьгуан-цзюнь, что ритуал призыва считается утерянным. — Это так. Кто и каким образом узнал о нем — я не могу сказать. Но я знаю, как его повторить, чтобы вновь открыть двери между нашими мирами. Потом мы заманим туда Шу. — Что для этого нужно? — спросил Вэй Усянь. — Кровь, — ответил Лань Ванцзи недрогнувшим голосом. — Кровь троих. Первый — тот, кто переборол смерть. Вэй Усянь взбудораженно прервал его: — Это можешь быть ты! Немногие бы выжили после того, что сотворили с тобой в Гусу Лань! — Второй — тот, кто обманул смерть, — продолжал Лань Ванцзи, будто не слыша его. Вэй Усянь быстро о чем-то задумался и заявил непререкаемым тоном: — Я могу подойти! В конце концов, именно это я и сделал, вернувшись с того света, разве нет? А кто третий? — Третий, — произнес Лань Ванцзи, — тот, кто умер дважды. Хуайсан крепче сжал пальцы вокруг чаши, поднес ее к пересохшим губам, но отчего-то не нашел в себе силы сделать глоток. Нет, он не ощущал страха — все чувства как будто вырезали из сердца, ничего на их месте не оставив. Может, нечто похожее и представлял из себя мир, откуда был призван Шу — полное и абсолютное ничего. — Если у вас нет никого на примете, — проговорил Хуайсан медленно, будто крошечная отсрочка могла ему помочь, — то я предлагаю себя. *** К Нечистой Юдоли подкрадывался рассвет. Первые отсветы солнца невесомо щекотнули землю, понемногу разгоняя темноту; уже можно было, не прибегая к помощи талисмана, разглядеть вытоптанные во дворе дорожки и очертания высохших, ломких стеблей, пробивающихся из-под снега у самого входа в покои Хуайсана. Он хорошо знал эти цветы, ведь высадил их сам, когда был подростком, сразу после того, как вернулся домой с обучения в Облачных Глубинах. Старый садовник пытался увещевать его, что ростки астильбы, привезенные из Гусу, не приживутся на земле Цинхэ, но они прижились — может быть, потому, что Хуайсан ухаживал за ними собственноручно, не скупился на удобрения и не забывал в засушливые дни поливать точно по часам. Первые распустившиеся стебли оказались бледными и неказистыми, но Хуайсан отобрал самые крепкие, сильнее прочих налившиеся красным, и высадил их вновь, безжалостно выполов все остальные — и повторял это следующие несколько лет, пока они не разрослись вдосталь, высокие, пышные, алые, как кровь или закат; летом, расцветая в полную силу, они сияли на солнце ярче огня. Сейчас от их великолепия не осталось, конечно, и следа, но кому, как не Хуайсану, было знать, что это — лишь вопрос времени? Тело Хуньдуня, пробитое сверлом Шу, дало жизнь целому миру; душа Мо Сюаньюя сгинула в небытие, но позволила жить Вэй Усяню; погибшие ветви астильбы успели рассеять вокруг себя семена, которые взойдут вновь, едва придет пора. Из смерти — жизнь; должно быть, никто не сумел бы пойти наперекор этому закону, что был главнее и древнее всего. Но ведь он, Хуайсан, не думал об этом, когда заботился об астильбе самозабвеннее, чем мать о своем ребенке? О чем он тогда думал? Чем были для него эти цветы — воспоминанием? Юношеской мечтой, тронувшей сердце? Так и не сбывшимся сном? — Глава Не… Хуайсан обернулся. Хань Чжэнсинь спешил к нему, побледневший, изрядно спавший с лица за эту слишком долгую ночь. — Для того, чтобы немного разнообразить наше существование, — вздохнул Хуайсан, завидев его, — скажи, что принес хорошие новости. — Если можно сказать так, то да, — подтвердил тот. — Наши адепты оцепили округу. Вывели жителей двух ближайших деревень, которым небезопасно было оставаться у себя. Сейчас они в Цинхэ. О них позаботятся, пока они не смогут вернуться к своим домам. — Хорошо. Адепты обо всем предупреждены? — Да, глава. Они не будут вступать с ним в схватку, но сопроводят с безопасного расстояния, загодя предупреждая всех, кто может оказаться на его пути. — Хорошо, — повторил Хуайсан оцепенело, все еще не в состоянии убедить какую-то часть себя самого, что все, с чем ему пришлось столкнуться в последние сутки — не кошмар, не видение, не следствие настигнувшего его искажения ци. — Вэй Усяню и мне нужно восстановить силы. После этого мы и Ханьгуан-цзюнь отправимся ему навстречу и попробуем изгнать Шу. Он слишком поздно сообразил, что сказал «попробуем», а не изгоним, но не стал поправлять себя. Напускная уверенность выглядела бы жалко, особенно в его устах; Чжэнсинь, похоже, понимал это. — Вы уверены, что вам стоит идти с ними, глава? — Нет, не уверен, — отозвался Хуайсан почти безразлично, — но я пойду. — Тогда позвольте пойти и мне! — вдруг заявил Чжэнсинь, делая резкий шаг вперед, оказываясь совсем близко. — Я могу помочь! Разве я подводил вас когда-нибудь? Хуайсан вспомнил их первую встречу — когда Чжэнсинь сказал во всеуслышание то, что думал, не испугавшись остаться в одиночестве против всех. Эту способность никого не бояться он сохранил, подобно Вэй Усяню, вопреки всему — и встретившимся ему испытаниям, и прошедшим годам, и Хуайсан, глядя на него, подчас не знал, испытывать ли ему восхищение или зависть. — Никогда, — легко признал он, улыбаясь мягко и утомленно. — Именно поэтому я не хочу, чтобы ты подвергал себя лишней опасности. Мне достаточно и того, что пострадала твоя сестра. Чжэнсинь, уязвленный, закусил губу. Должно быть, недавняя ссора с Чжунъи все еще не давала ему покоя; Хуайсан поспешил спросить: — Как она? — Она пойдет на поправку, — откликнулся Чжэнсинь, мрачнея на глазах. — Но знахари… она тревожится, что на лице останется шрам. Что она не будет достойна даже того, чтобы взглянуть на нее. Боль, прозвеневшая в его голосе, странным образом передалась и Хуайсану, неприятно кольнула его в грудь; он закрыл на мгновение глаза, принуждая себя к спокойствию, и ответил сочувственно: — Она всегда будет достойна того, чтобы смотреть на нее. И восхищаться ее смелостью. — Возможно, мне не стоит говорить об этом, — сказал Чжэнсинь после недолгого нерешительного молчания, — но она… она… — Не стоит говорить, если ты не уверен, — почти кротко напомнил ему Хуайсан, и его собеседник замолчал, несомненно устыдившись собственного порыва. — Сейчас не лучшее время. Нам всем требуется отдых. Чжэнсинь не стал его останавливать. Уже не глядя на мертвые, съежившиеся под снегом цветы у своих ног, Хуайсан поднялся по ступеням и скрылся за дверьми. *** Несмотря на все потрясения минувшей ночи, Хуайсан засыпал с трудом: мысли его были беспорядочны и тяжелы, картины из прошлого, приходящие на ум - одна болезненнее, мучительнее другой. В конце концов он запретил себе думать и о Вэй Усяне, и о брате, и тогда в его сознание бесцеремонно вторгнулся Цзинь Гуанъяо, а вернее - их последний разговор в Башне Золотого Карпа. Хуайсан тогда почти час жаловался ему, не скупясь на горестные вздохи и всхлипы, как тяжело складываются его отношения с главами вассальных кланов: они окончательно утратили всякое уважение к главе Цинхэ Не, того и гляди, кто-нибудь из них поднимет бунт… — Думаю, что мне удастся призвать их к порядку, — успокоил его Цзинь Гуанъяо, убедившись, что беда его собеседника не стоит выеденного яйца. — Тем более, отнюдь не все главы кланов настроены к тебе столь враждебно, как ты говоришь. Разве я не прав? То, как было произнесено все это, Хуайсану совсем не понравилось, но он не подал виду. — Я… я не понимаю, о чем ты… - протянул он растерянно. Цзинь Гуанъяо смотрел на него строго и сочувственно, будто был учителем, готовящимся отчитать любимого, но совершившего ошибку ученика. — Я говорю тебе о главе клана Хань. Мне рассказали, что в последние годы вы стали довольно близки. “Чтоб вас всех", — выругался Хуайсан мысленно, понимая, что ступает на скользкую почву. Из своей дружбы с Чжэнсинем он, разумеется, не делал секрета, крепко памятуя о том, что любая тайна, как ни храни ее, обязательно выплывет наружу — а в раскрытии чужих тайн Цзинь Гуанъяо никогда не было равных. Чем больше бы от него пытались что-то скрыть, тем сильнее это могло вызвать его подозрения, поэтому Хуайсан не стеснялся появляться с Чжэнсинем на советах кланов и высказывать тому свое расположение — что может быть странного в том, что глава Хань, всегда отличавшийся веселым нравом, приятельствует с главой Не, таким же любителем легкомысленных развлечений? И все же где-то Хуайсан просчитался — не могло быть другого объяснения тому, что Цзинь Гуанъяо решил заговорить о Чжэнсине, еще и подобным неприязненным тоном. — Я думаю, что должен рассказать тебе об этом, — скромно произнес он, словно заранее готовясь приносить извинения. - Клан Бохай Хань давно обладает дурной репутацией. Разве ты не знал об этом? — Н-нет, саньгэ, — промямлил Хуайсан, — конечно, я не знал… — Тебе даже не говорили, кто основал этот клан? Кем он был? — Нет, нет… Цзинь Гуанъяо тяжело вздохнул, будто не мог поверить в то, с какой легкостью Хуайсан позволил себя обмануть. — Хань Цзао был пиратом. Самым опасным и безжалостным морским разбойником. Он убил многих чудовищ, но не гнушался нападать на всех, с кого можно было получить богатую добычу. Он почти не брал пленных и редко оставлял живых — даже те, кто после стычки с ним были лишь ранены, могли умереть через несколько дней, и никто не мог им помочь. Только заклинателям Ланьлин Цзинь удалось одолеть его, и семь лет он провел в тюрьме, пока его жена не захватила в плен молодого наследника ордена, чтобы выменять его на своего мужа. После этого Хань Цзао обосновался на побережье Бохай — в отдалении от прочих кланов, ибо другие заклинатели боялись его и ненавидели… я всего лишь хочу предупредить тебя, Хуайсан: твой друг может быть опасен. Ты уверен, что знаешь, что может быть у него на уме? Хуайсан вытаращился на него, изображая неверие и ужас. — Нет! Я не… я совсем не знал об этом… я не думал, что… В чем-то он, впрочем, вовсе не играл: то, что рассказал Цзинь Гуанъяо, Хуайсану приходилось слышать впервые, а из уст Хань Чжэнсиня и Хань Чжунъи история их предка звучала совсем по-иному… кто же из них солгал? Глава Хань и его сестра, желая заполучить доверие главы Не, или Цзинь Гуанъяо, стремясь это доверие разрушить? — Все в порядке, — произнес тем временем Цзинь Гуанъяо, не сводя с лица Хуайсана обеспокоенного взгляда. — Теперь ты знаешь правду, и это главное. Ты можешь решить, достоин ли этот человек твоей дружбы. Конечно, он не говорил все это из одной лишь заботы о Хуайсане - скорее всего, решил, что Хань Чжэнсинь может заполучить слишком много влияния в Цинхэ Не, и решил загодя убрать его с дороги. Несомненно, если бы Хуайсан решил “простить” своего приближенного и не стал отсылать того от себя, Цзинь Гуанъяо выдумал бы что-нибудь еще — при том условии, что ему самому не оставалось бы жить считанные дни. — Благодарю за то, что рассказал мне, - сказал Хуайсан огорченно, давая понять, что принял все сказанное крайне близко к сердцу. — Я сделаю все, чтобы глава Хань не сумел навредить мне. — Лучше ему будет вернуться в Бохай сразу после совета, — рассудительно заметил Цзинь Гуанъяо, — так будет спокойнее всем. Больше они не возвращались к этому разговору, хотя Хуайсан не забыл о нем — просто Хань Чжэнсинь не дал ему ни одной причины сомневаться в себе, и Хуайсан надеялся, что так будет и впредь. Верный, самоотверженный Чжэнсинь, готовый защитить своего покровителя от любой грозящей опасности — стоило ли оскорблять его сомнениями и обвинениями, поверив в наветы врага? Поступать с ним подобным образом после всего, что он сделал, было бы по меньшей мере неблагодарно даже на взгляд Хуайсана, никогда не считавшего себя излишне великодушным. И все же он так никогда и не спросил у Чжэнсиня, какова же истинная история основателя клана Хань — и теперь, лежа с закрытыми глазами в рассветных сумерках, Хуайсан подумал отчего-то, что промолчал зря.