***
Ну, теперь ты все знаешь. Надеюсь, это никак не повлияет на нашу дружбу. Гарри***
Следующие два дня я каждый час проверяю шкатулку и медленно схожу с ума. Я не хожу на занятия и сижу с Роном в спальне. Рон тоже прогуливает. Я очень благодарен ему за поддержку. Мы объедаемся кексами, которые он таскает с кухни. Это слегка поднимает настроение, хоть от Нуара нет вестей. Он, наверное, занят, успокаиваю я себя. В глубине души я подозреваю, что это не так, но все равно отгоняю любые плохие мысли. Мы с Роном как раз думаем, не пойти ли нам сыграть в шахматы, когда с громким хлопком распахивается дверь, и в гостиную врывается разгневанная Джинни. Она направляется прямо к тому месту, где сидят слизеринцы. — Забини! — кричит она, и все дружно поднимают головы: Малфой, Паркинсон, Нотт и сам виновник. — Ну-ка оторви свою задницу и подойди сюда. Нотт аж подсвистывает. Забини встает и неторопливо идет к Джинни. Как только он оказывается в зоне ее досягаемости, ему в нос прилетает кулак. — Твою мать! — кричит он, хватаясь за лицо. Никто не говорит ни слова. Все в шоке. Тогда Джинни как следует бьет его своим портфелем. Забини падает прямо на пол. — Ты рехнулась? — Паркинсон вскакивает со своего кресла. — О, так ты не знаешь? — почти кричит Джинни. — Это за Гарри. Спроси своего дружка. Она разворачивается — рыжая копна волос, подобно ореолу, окружает ее — и выходит за дверь. Забини тяжело встает на ноги; Малфой, наклонившись, что-то говорит ему. Паркинсон шлепает Малфоя по заднице. Я отворачиваюсь, чтобы взглянуть на Рона. — Ну, извини, — говорит он. — Я ей все рассказал.***
Нуар, пожалуйста, напиши что-нибудь. Ты и так знаешь, что у меня все дерьмово. Не добивай меня совсем.***
Я отправлю письмо и жду, жду. Уже полночь; я лежу в кровати. Если он не спит, то должен найти минутку проверить шкатулку. Не мог же он просто забыть, когда вся школа только и говорит обо мне. Я открываю и закрываю крышку. Клик-клик-клик, отзывается механизм. Я щелкаю крышкой раз сто, и когда на сто первый внутри вдруг появляется записка, я по инерции закрываю шкатулку. Сердце уходит в пятки. Я скорее открываю крышку и хватаю пергамент. Гарри, прости меня. Я не могу. ~~ Почему?! Ты можешь хотя бы объяснить?! Я пишу прямо под его словами и быстро засовываю записку обратно. Когда я открываю крышку, записка все еще там. Я щелкаю крышкой несколько раз, но пергамент не исчезает. Я пытаюсь еще и еще. Все тщетно. Шкатулка больше не работает. Нуар закрыл связь. Я сижу в кровати и тупо смотрю на записку. Кажется, будто из меня высосали все соки. В какой-то момент зрение совсем туманится, я моргаю и лишь тогда понимаю, что плачу.***
— Пойдешь с нами в Хогсмид? — спрашивает Рон субботним утром. Они с Гермионой изо всех сил стараются меня приободрить. Я рассказал им про Нуара. — Идите без меня. — Гарри, ну давай! Так и будешь хандрить целый день? Рон не говорит: “Кончай страдать по тому, кого ты ни разу не видел и кто даже не хочет с тобой разговаривать”. Он этого не говорит, но мы оба все понимаем. — Погода хорошая, ну давай. Погода и впрямь очень хорошая. Сейчас конец ноября: небо ясное-ясное, а в воздухе уже по-зимнему морозно. — Я все же останусь тут, — отвечаю я. — Может быть полетаю немного. Может, мне и правда стоит полетать. — Ну ладно, — Рон вздыхает. — Как хочешь. Спасибо Мерлину за такого друга, как Рон.***
В тот вечер, когда Гермиона сказала ему, что я гей, Рон сел в изножье моей кровати. — Гермиона мне рассказала, — серьезно произнес он, — все, как ты просил. Это, конечно, твое дело, Гарри, и я не хочу перетягивать одеяло на себя, но… — он тогда посмотрел мне прямо в глаза, — ты что, правда, блять, думал, что я посмеюсь над тобой или еще что-то, если ты сам мне расскажешь?! По его глазам я понял, что Рон очень обижен. Он подумал, что я ему не доверяю. — Прости. Я идиот. Это не новость. Как я вообще мог усомниться в Роне? — Не извиняйся, просто… просто знай, что ты всегда можешь на меня рассчитывать, ладно? — он сжал мои ноги, укрытые одеялом. — Прости, Рон, — все же повторил я. — Я доверяю тебе, просто… иногда бывает сложно сказать вслух… то, что никто от тебя не ожидает услышать. — Это да, — Рон кивнул, схватил меня за руку и потянул, пока я не оказался неловко прижатым к его груди. — Спасибо, — прошептал я. Рон ведь даже не представлял, что значило для меня его безусловное принятие. С Роном, плечом к плечу, мне весь мир был по зубам. — Да без проблем, чувак. Я люблю тебя, знаешь? — он отстранился, чтобы посмотреть на меня. — Только не по-гейски. — Совершенно не по-гейски, — серьезно повторил я, и мы оба прыснули со смеху.***
Вчера после ужина Гермиона затащила меня в библиотеку. — Давай, Гарри, пора уже заняться твоей успеваемостью. Я послушно последовал за ней. — Ты права, — сказал я, хотя мы оба знали, что дело было не в оценках: Гермиона просто не хотела оставлять меня в одиночестве. — Слышно что-нибудь от Нуара? — спросила она, внимательно листая учебник. — Нет, — я опустил подбородок на руки. — Ни слова. — Знаю, Гарри, что ты расстроен, но, может быть, у его молчания есть причины? — И я даже знаю эту причину. Он струсил, когда узнал, кто я такой. Ему очень нравилась наша анонимность, — мне горько от своих же слов. — Не знаю, что конкретно его отталкивает, но проблема именно во мне. Гермиона сжала мою руку. Конечно, она знала, что я прав. Я влюбился в того, кого даже ни разу не видел; в того, кто теперь не хочет иметь со мной никакого дела.***
На поле никого нет — отлично. Мне не хочется сейчас никого видеть. Я глубоко вдыхаю морозный воздух. Хорошо все же, что я вышел полетать. Я уже подхожу к сараю с метлами, когда замечаю, что дверь распахнута и там кто-то возится. — Твою мать! Я замираю в дверях. Малфой стоит ко мне спиной. Одну метлу он уже швырнул на пол, теперь тянется за другой. Я прочищаю горло. Малфой подпрыгивает от неожиданности и резко поворачивается. — Поттер, — раздраженно говорит он. Я наклоняюсь, чтобы подобрать метлу, которую он отшвырнул. — Что с ней не так? — Все не так, Поттер! Особенно по сравнению с твоей Молнией Делюкс. Это правда. Компания отправила мне их новинку на день рождения этим летом, но я так ее и не развернул. Метла лежит на Гриммо. Я думаю подарить ее Тедди, когда он немного подрастет. — Ты слишком много значения придаешь вещам, Малфой. В последнее время мы почти не общались. Ну, после всей этой истории с Пророком. Я специально старался его избегать: боялся, наверное, что Малфой отпустит какую-нибудь сальную шуточку. И в целом… когда один слизеринец раструбил всем твою тайну, глупо общаться с его другом, ведь так? Но сейчас, глядя на него, я вдруг понимаю, что скучал. — Совершенно нормальная метла, — я закидываю ее на плечо и разворачиваюсь, — Кончай ныть и присоединяйся, — киваю в сторону поля. Малфой бормочет что-то о том, что у меня абсолютно нет вкуса, но все же идет за мной. Не знаю, какая муха укусила его сегодня, но из него и слова не вытянешь. Только “да” или “нет”. Он даже не смотрит на меня. Когда мы встречаемся в воздухе, Малфой резко разворачивается и летит в другую сторону. А я… я не могу перестать глазеть на то, как его волосы блестят в лучах солнца, как элегантно он закладывает виражи. На то, как он красив на метле. Я боюсь, как бы он не заметил моего взгляда. Теперь, когда он знает про меня… ему все станет очевидно. Малфой дважды ловит снитч. На третий раз я все же решаю побороться. Мы вместе ныряем к земле, наши плечи почти соприкасаются, а руки тянутся за золотой вспышкой, мелькающей то тут, то там. Земля все ближе. Кто же сдастся первым? За секунду до столкновения я выправляю метлу и взмываю вверх. А Малфой — нет. Я скорее слышу, чем вижу то мгновение, когда он врезается в землю. Воздух разрезает его крик. Я тут же разворачиваю метлу. “Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста”, — бьется в моей голове. Я вижу, что он сворачивается в клубок, и меня накрывает облегчение. Живой. Я спрыгиваю с метлы и склоняюсь над ним. — Малфой! Он смотрит на меня из-под растрепанной челки. — Что болит? Он кивает на свою левую руку: она зажата под телом. Видны только кончики пальцев, и мне совсем не нравится их цвет. — Кажется, я сломал руку, — его голос дрожит от боли. — Можешь сесть? Он кивает. Я помогаю ему сесть; он морщится. Кажется, только мое присутствие заставляет его не расплакаться. — Блять, — стонет он, когда пытается поднять руку. — Мерлиновы сиськи! Очевидно, что рука сломана. Запястье вывернуто под углом и пальцы тоже… они отвратительно-синюшного цвета, боже, лучше не смотреть… Но я все равно смотрю. К горлу поднимается тошнота. — Давай отведем тебя в Больничное крыло. Я осторожно помогаю ему встать. — Блять, — снова стонет он, когда я обхватываю его под грудью. — Не могу дышать. — Зато можешь стоять, значит, позвоночник цел. Я забрасываю его здоровую руку себе на плечо. — Обопрись на меня. Медленно мы бредем по полю. Проходит целая вечность, прежде чем мы оказываемся в Больничном крыле. — Поттер, почему вы не применили чары левитации? — спрашивает Помфри и машет палочкой в сторону лежащего на кушетке Малфоя. Его свитер и рубашка исчезают, и я торопливо отворачиваюсь. — Это я запретил ему, — говорит Малфой в потолок. Даже думать забудь, Поттер, — прошипел он мне тогда. — Я тебе не какой—нибудь воздушный шар. — Очень глупо с вашей стороны, — Помфри явно зла, — ваши сломанные ребра сместились в процессе. Теперь лежите, не двигайтесь. Она взмахивает палочкой: Малфой кричит от боли. С леденящим душу звуком сломанные ребра встают на место. — Теперь глубоко вдохните, — приказывает Помфри. — Чувствуете боль, давление или тяжесть в груди? Малфой дышит, и я смотрю, как вздымается его грудь и живот. Мне становится неловко, и я перевожу взгляд на его покалеченную руку: она безвольно лежит на матрасе, а на предплечье чернеет Темная метка. — Нет, все в порядке, — отвечает Малфой. — Хорошо. Теперь займемся рукой. Я, конечно, знал, что у Малфоя есть метка, — просто никогда не задумывался, что она прямо здесь, на его руке. И теперь, когда я смотрю на нее, на это уродливое доказательство того, кем раньше был Малфой, то понимаю, что она останется с ним. Навсегда. Мне кажется, что Малфой изменился. Может, он даже не был достоин метки. Я видел его той ночью, когда умер Дамблдор; я знаю. Когда Малфой наставил на него палочку, я видел страх и отчаяние на его лице: точь-в-точь загнанный зверь. И хотя что-то подсказывает мне, что, если человек сделал выбор в пользу зла, он не может не быть злым, я не могу его судить. Я не знаю, что бы сделал я, угрожай кто-то моей семье. — Не двигайтесь, — Помфри накладывает сеть заклинаний на запястье. — Очень плохой перелом. Интересно, что она думает о метке? Помфри ничем себя не выдает: ее рука не дрожит, на лице — сосредоточенное выражение. Кости срастаются с тихим звуком. Я не могу не восхищаться мадам Помфри. У нее железные нервы. Наверное, у всех целителей так. Малфой держит глаза закрытыми; все его лицо перекосило от боли. Наверное, мне стоит уйти, но вместо этого я сажусь на свободную кушетку и жду. Я вдруг понимаю, что никогда раньше не видел рук Малфоя. Не то, чтобы я сильно приглядывался, но все равно… Я стараюсь вспомнить все те разы с начала года, когда мы встречались. Когда я давал показания в пользу Малфоя и его матери, — это было впервые после войны, когда я увидел его, — я уже знал, что Малфой изменился. Потом он вернулся в Хогвартс, чтобы закончить обучение. Он никогда не поднимал головы и ходил либо один, либо с Паркинсон, которая тоже заслужила недобрую славу. Теперь я понимаю, что он никогда не надевал одежду с коротким рукавом, даже в первых числах сентября, когда солнце еще припекало. Его рубашки всегда были наглухо застегнуты. Даже в душевую кабину он заходил в одежде — и выходил тоже полностью одетым или завернутым в полотенце. Когда суды закончились, Нарцисса написала мне письмо. Она рассыпалась в благодарностях и уверяла, что Драко присоединяется к ее словам и что он обязательно поблагодарит меня лично. Конечно, он даже не попытался подойти ко мне в школе. Я особо и не ждал. Гермиона рассказала мне, что Малфой однажды подошел к ней и попытался извиниться, но она ответила ему, что некоторые вещи простить нельзя. Можно только смириться и жить дальше. Уверен, Малфой ни за что бы не захотел об этом поговорить. Я бы и сам никогда не поднял эту тему. И хоть мы и начали немного общаться, и пусть Малфой был мне даже симпатичен… все равно между нами оставалось наше прошлое, и я совершенно не представлял, что мне с этим делать. — Ну вот, почти все. Не вставайте пока. Я принесу кое-какие зелья. Малфой открывает глаза и смотрит на меня. — Спасибо, Поттер. — За что? Это я тебя спровоцировал. Малфой пожимает плечами. Я смотрю на его предплечье: теперь, когда кости не сломаны, Темная метка едва доходит до запястья. Наверное, он замечает мой взгляд, потому что быстро хватает свой свитер и натягивает его на себя. — Блейз говнюк, — говорит он, не глядя на меня. — Мы с Панси вправили ему мозги. Это было низко даже для него. Сердце замирает. Я даже не думал, что Малфой поднимет эту тему. — Он поступил отвратительно, — говорю я. — Но это же у слизеринцев в крови. На меня вдруг наваливаются события последних недель. Унижение, беспомощность… предательство. Малфой, хмурясь, смотрит на меня. — Если ты думаешь, что я удивлен, то нет, — я качаю головой. — Странно, почему тебя вообще удивила его выходка. Малфой морщится, но ничего не говорит. — Что? — во мне бурлит гнев, — разве не ты мне говорил недавно, что это просто шутки? Когда твои друзья повесили эту дурацкую фотографию? — Это не то же самое. — Для вас все одно. Малфой крепко сжимает челюсти. У него на скуле горит румянец. Я знаю, что я жесток. Но я хочу быть жестоким. — Ты не можешь себе представить, что такое быть посмешищем для всех. — Я не виноват в этом, Поттер, — шипит он. Я знаю, что он не виноват. Но я говорю не только про этот случай. Я говорю про все те неправильные выборы, которые он совершил, которые создали между нами пропасть и которые нельзя повернуть вспять. Я хочу, чтобы он услышал. — Ты ведь его друг! И его шутки никогда не казались тебе жестокими! — я почти кричу. — Раз ты дружишь с ним, ты такой же! Малфой открывает рот, но не говорит ни слова. — Мои друзья бы в жизни такого не сделали. Никогда. Вот, что отличает вас от нас! — Уходи, Поттер. Убирайся, — лицо Малфоя перекошено. — Убирайся к чертям! Я вскакиваю. — Что тут происходит? — мадам Помфри входит с коробкой лекарств. — Мне пора, — говорю я, не глядя на Малфоя. Я выхожу и еле сдерживаюсь, чтобы как следует не хлопнуть дверью. Я иду по коридору, злюсь и проигрываю в голове наш разговор. Нет, никогда в жизни я не подружусь с Малфоем и такими, как он — с этими мерзкими слизеринцами, которые не побрезгуют и ударят даже лежачего. “Это было низко даже для него”, — эхом отдаются у меня в голове слова Малфоя. “Я не виноват”. “Мы с Панси вправили ему мозги”. Ладно, может быть, я был не прав. Я все еще злюсь, но сбавляю темп, а потом и вовсе останавливаюсь и иду обратно. Подойдя к Больничному крылу, я тихонько заглядываю внутрь. Малфой уже совсем одет; стоит спиной ко мне. Помфри дает ему какой-то пузырек. Я закрываю дверь и жду. Когда он выходит, то даже не смотрит на меня. Я бегу за ним по коридору. — Малфой, — я пытаюсь идти в ногу с ним. Он молчит. — Малфой, прости, я был неправ. Он оглядывается. — Ты был прав. — Ты не Забини. Я не должен был такого говорить. — Ты совсем не знаешь меня, Поттер. Я хуже Забини. — Да остановись ты на секунду, — я хватаю его за рукав. — Прости меня, хорошо? Прости, пожалуйста. Он выдыхает, медленно, и смотрит куда-то в сторону. — Ты был прав насчет многих вещей. — А насчет многих — нет, — я отпускаю его рукав. — Послушай… я не хочу снова возвращаться к вражде. Я наговорил глупостей, и мне очень жаль. Он смотрит на меня долгим взглядом, а потом качает головой. — Ну хорошо, Поттер. Теперь Малфой идет не так быстро, и я подстраиваюсь под его шаги. — Хорошо? — переспрашиваю я. Он все еще хмурится, но повторяет: — Хорошо. И почему-то мне становится лучше.