Иллюзия выбора

      Люмин нравилось, что в некоторые места она могла завалиться без приглашения, и что ей будут рады ровно в той пропорции, что ей нужна. Инадзума ей сначала понравилась, путешествовать по островам было интересно: кроме моментов сборов, постоянной качки, запаха доков и поиска кровати. Последнее напрягало её сильнее всего. Проклятие занятых гостиниц преследовало её всюду — как и проклятие слишком заботливых друзей, тут же предлагающих своё уютное гнездо. О, нет, этого Люмин не хотелось по ряду деликатных причин. Если сначала она соглашалась, то вскоре от подобных предложений стала бежать как от огня.       Чего стоил тот треклятый день, когда Дилюк предложил — совершенно без задней мысли, как Люмин надеялась, — незанятую спальню из своих, и она сдуру согласилась, даже не думая, что утром Донна закатит скандал, а виной всему станет слишком болтливая прислуга. Донне хватило лишь факта, что Люмин вышла из хозяйской спальни, и плевать, что Дилюка в ней не было — его тогда вообще ни в городе, ни на винокурне не оказалось. Когда Люмин посоветовала ей меньше нервничать и побольше отдыхать, она и вовсе взорвалась гневом и сказала, что ненавидит всех симпатичных чужестранок.       Люмин бы это позабавило, если бы не одно но — при их следующей встрече это дало Дилюку возможность завязать разговор об этой сущей ерунде, а не в сотый раз спрашивать, как у неё дела. Кроме того, извиняться за других он решительно не умел, и она вымученно слушала все его «хм-м», «гм-м-м», покашливания и затянувшееся молчание, на ходу выдумывая план побега. — Почему тебе не нравится господин Дилюк? Паймон думает, что он хороший человек.       Люмин старалась не обсуждать ни с кем свой выбор — особенно с Паймон, но Паймон была наивным дитём только тогда, когда хотела им быть. Взгляд со стороны Люмин терпела лишь от тех, кто не был знаком с объектом сплетен. В какой-то степени она боялась, что чужое субъективное мнение может повлиять на её выбор, и никогда не прислушивалась к нему, даже если оно совпадало с её собственным. С другой стороны, она была подвержена тому бессознательному страху случайно обидеть другого человека и часто сносила чужое фамильярное или даже пренебрежительное высказывание или действие в свой адрес. Иногда это оборачивалось для неë лишней работой, от которой было неудобно отказаться, иногда — неожиданным и от того неловким подарком, но довольно часто — чаще, чем ей бы того хотелось — очередной романтической авантюрой. В этих авантюрах, несомненно, были плюсы, но… Впрочем, раз в них всё же были плюсы, они имели право существовать в её жизни, и как бы Люмин ни напоминала себе, что пора бы перестать в них ввязываться, они с некоторой периодичностью повторялись снова. И снова.       То Люмин хотелось проверить, не забыла ли она, как управлять мужчиной, чтоб он того не заметил, то просто хотелось услышать между поцелуями что-нибудь сладкое, но по обыкновению это были очередные клятвы и обещания помочь и быть вместе до конца. От таких разговоров она качала головой, её клонило в сон, и её путешествие, больше похожее на скитания неприкаянного духа, продолжалось в одном и том же ключе. Не ответив ничего определëнного, она исчезала, оставляя томиться и ждать, никогда не писала ответные письма и почти в самый момент разочарования умудрялась появиться снова, чтобы ввязаться в очередную кратковременную интрижку.       По возможности она избегала свидетелей. Слухи, однако, всё же проскакивали, но Люмин легко оправдывала себя в чужих глазах: образ загадочной иноземки без прошлого, сами понимаете. И дивная красота её оттуда, и героические подвиги, и то, что сердца она любит привязать к себе и медленно томить — скажете тоже, пустая болтовня. И ей верили, а покуда ей верили, она могла вертеть людьми, как ей вздумается, пока они были ей полезны. Однако в поиске ночлега Люмин привыкла полагаться только на себя.       Идею обратиться в комиссию Яширо она отметала сразу: клан Камисато хоть и был крайне радушен, уставала она от них моментально. Гостеприимство Томы настолько не знало границ, что её внимание рассеивалось на всё что угодно другое кроме него, когда он начинал болтать. Тома занимал её всем самым лучшим, что только могли предложить его благородные господа, и Люмин вынужденно уходила спать, даже если не хотела спать. А уж если подолгу не выходило заснуть, он предлагал ей свою помощь — в любом из смыслов, которые тут только можно было усмотреть. Люмин отказывалась, Тома отшучивался, но уходил подавленный. Утром она собирала всех дурацких бумажных журавликов и лягушек, которых он наскладывал ей за ночь, и с раздражением запихивала под ширму комнаты кого-то из Камисато — она так и не разобрала, кого именно. Пусть не распыляет свою заботу на неё, когда под боком есть кое-кто, кто оценит старания лучше.       В Мондштадте было проще всего: смущённо переминаясь с ноги на ногу, она напрашивалась куда угодно — да хоть в казарму — и этого было достаточно, чтобы тут же находилось хоть какое-нибудь другое место, подобающее молодой девушке. Если при этом по документам оно принадлежало рыцарям, то на денёк Люмин могла себя почувствовать почти что принцессой: когда она приходила под вечер, её ждали ужин, сверкающие полы и ароматное постельное бельё. Прибрав у неё, Ноэлль оставляла в вазе букет цветов — неизменно, львиных зевов. Он был небольшим, но всегда составленным со вкусом — это было даже лучше комнаты в аренду, где на ночь она оставалась полноправной хозяйкой. Но так было не всегда.       Наибольшие трудности возникали у неë в Ли Юэ. В самой гавани свободной комнаты не бывало ещё никогда. Люди стекались сюда такой бурной рекой, что удивляться было нечему. Услышав отовсюду «мест нет», Люмин выходила на пристань и уже в течение получаса получала с десяток предложений крова от сомнительных личностей, не очень-то желающих показываться в местах светлее доков.       Впрочем, иногда она принимала подобного рода предложения, если под капюшоном замечала хорошо знакомую ей серьгу. Чайлд всегда сначала поворачивался к ней левым боком, наблюдая, как успокаивается еë тревога, когда в ломанном углу подбородка она замечает знакомые черты, как тянется пальцами под капюшон, чтобы смахнуть рыжие вихры, проследить контур уха сверху вниз и легонько потянуть за серьгу. В любой ситуации это моментально возвращало ему уверенность — порой хватало одной только мысли, чтобы кровь снова кипела как раньше. Чайлд тоже избегал свидетелей, и, договариваясь с ним, сначала она должна была избавиться от Паймон — минимум на час. Подсовывая ей очередную сладость, Люмин мысленно просила прощения и злилась: и на себя, и на этого выскочку, думающего, что он окажет ей услугу — его откровенный, по-хамски блуждающий взгляд почти неприкрыто разглядывал золотую кромку чулков, перетянувших бедра, но как только Люмин собиралась уличить его в этом, он начинал смеяться и неотрывно смотреть ей исключительно в глаза, пока его рука с плеча потихоньку сползала на талию.       Справедливости ради, комната у него всегда была: всегда в разных местах, и Люмин даже могла в ней оставаться одна столько, сколько пожелает. Она даже думала, что он снимает её исключительно с целью «предложить помощь», и потому всегда ведёт к ней очень долгой и запутанной дорогой по самым малоосвещëнным переулкам. И чем ближе, тем медленнее шёл Чайлд, но тем крепче его широкая ладонь сжимала поясницу. Заталкивая Люмин внутрь, он не принимал возражений, каждый раз повторяя, что польщён её вниманием, и что драгоценное время, отведённое на побег, уже вышло. Потом начинался настоящий шторм, в котором не было места для чего-то кроме звуков, взглядов и движений, и пока в полумраке сверкали его ровные белые зубы, пока Люмин срывала с его губ хищную улыбку, ей это нравилось. Но редко когда это длилось хотя бы час — обычно и того меньше: большего он не мог себе позволить, спешно одевался и убегал, на прощание неизменно целуя её чуть ниже правого уха. Она вздрагивала, когда холодная серьга царапала при этом шею.       Растерянная, Люмин оставалась сидеть на простыне, размышляя, стоило ли это того и поступила ли она честно. Не с ним — он, кажется, как-то осознавал, что это только маленькая обоюдная игра, пусть далеко не невинная, — а с собой. Потом она думала, что до Ваньшу в любом случае было слишком далеко, а спать хотелось здесь и сейчас… Потом её настроение портилось, когда она думала, что спокойно могла бы напроситься в гости к кому-то, кто взял бы от неё что-нибудь другое, а потом и вовсе не смыкала глаз — и злилась на себя, что всё по факту было зря.       Затем в двери стучали — очень тихо и вежливо. Люмин куталась в приготовленный для неё халат и застенчиво открывала дверь. Некто из Фатуи — по форме и в маске — передавал ей спящую на руках Паймон и пакет, в котором всегда было горячее местное блюдо и обязательно сладости из Снежной.       И если в это время она обычно думала, что не купится на это снова, то пакет её всё же радовал. Однажды она даже сказала Чайлду, что хотела бы увидеть в нём в следующий раз, и он развернулся прямо на пороге. Его рубашка опять полетела на пол, и ближайшие полчаса Люмин оставалось только беспомощно покусывать его плечи.       Слово он всё же сдержал, но помимо еды в пакете теперь всегда лежала маленькая похабная открытка, подписанная его рукой какой-нибудь шутливой непристойностью. — Вот козёл, — комкала она её каждый раз, — А если кто-нибудь узнает?

***

      Иногда Паймон всё же не спала и встревоженно кружила вокруг посыльного. Из уважения к ней Люмин не стала ничего отрицать, когда сыпались вопросы, но и решила, что прямо соглашаться тоже не следует. Думая, что Паймон её осудит, она судила себя сама, с неловкостью прерывая все деликатные разговоры и переводя тему на что-нибудь ещё. Потом Паймон смотрела, как отрешëнно Люмин ест и как совершенно того не желая ложится в кровать. Она понимала больше, чем говорила вслух. — Может, лучше в чайник, чем так?       Люмин не отвечала.       В чайнике она никогда не спала — какими бы словами ни завлекала та странная бабулька, её поддельный мир был только подделкой, и если находиться в нём было ещë нормально, то глаз невозможно было сомкнуть. Все, кого Люмин туда приглашала — из интереса, из любопытства, как эта снаружи маленькая, а внутри большая коробочка подействует на них — жаловались на странное, неестественное состояние. Но спали гости в отличие от неё нормально, и это тревожило её сильнее всего.       Кроме того, именно здесь она почувствовала то, что уже успела позабыть: удивительную странность, фоновую рябь, близкую к искре творца, то, что они с Итэром так стремились найти.       Безусловно, причина была только в рукотворности мира — находиться внутри чего-то столь малого было абсурдно, а абсурд не вязался с логическим порядком сотворения всех других известных ей миров.       Спать здесь её тело отказывалось — Люмин чувствовала, что его как будто сжимают невидимые тиски, что ещё немного, стоит только потерять бдительность, как мир стиснет её и вытолкнет за свои пределы в межпространственное ничто. Это пугало её до того сильно, что она совершенно не могла расслабиться, ходила, то и дело беспокойно проверяя те мелкие хозяйственные постройки, что успела создать, пока думала, что сможет обустроить тут логово.       Люди не говорили ничего особенного, местные духи вовсе отказались раскрывать секреты карманного дома, но ей очень хотелось услышать, что об этом думают те, у кого несколько иной взгляд на мир. — Поможешь мне? — С чем? — Сяо услышал, как она роется в сумке, и как на перилах справа от него бряцнула керамика.       Он смотрел вниз, в реку, где сетка ручьёв терялась где-то в долине Гуйли. — Просто советом, ничего такого, — Люмин пододвинула к нему чайник и сама подошла поближе, — Мне нужно знать, что думаешь именно ты.       Он удивился, но не подал виду: — Говори.       Вместо ответа она неожиданно схватила его предплечье, он вздрогнул, захотел вырваться, но Люмин не отпустила. Быстро она подняла крышку чайника, и их на какое-то очень короткое время окружил туман. Когда он развеялся, Люмин выпустила его; он выдернул руку, прошёлся по идеальной, травинка к травинке осоке, глянул на неё подозрительно и беспокойно. — Как ты это сделала? Это неизвестное мне колдовство. — Прости, — она виновато поморщилась, — Не хотела напугать. Я верну всё обратно, не волнуйся. Это…       Она хотела сказать «мой карманный дом», но решила, что такие слова не подойдут. Их человеческая окраска, их связь с натуральными для смертной жизни понятиями вроде отдыха и семьи могли повлиять на его…отношение. Люмин же интересовало его мнение, как существа, к таким вещам совершенно не привязанного и даже избегающего. Вдобавок ей хотелось услышать, что подскажет ему чутьё.       Чайник заинтересовал её — та короткая рябь пространства, что разделяла Тейват и карманный дом, была ей очень знакома — она сопровождала её всегда, в каждом портале между первым миром и вторым, вторым и третьим, первым — и самым последним. Знакомое ощущение возбудило в ней острую необходимость экспериментировать с ним — любыми способами попробовать извлечь нить, тянущуюся через подпространство, но, увы, как только она цепляла её кончиком пальца, нить тут же рвалась, только отдаляя разгадку тайны. — …Это мир внутри мира, — закончила Люмин. — Не знал, что ты так умеешь. — Не совсем я, мне его подарили, — она замолчала, когда Сяо глянул на неё проницательно, изучающе. В нём что-то ядовито затлело, когда он подумал, что существуют такие девушки, которым дарят миры.       Это было даже похоже на отвращение, на змею зависти, мгновенно обернувшую его сердце в несколько колец, но он тут же усмирил её, а затем и вовсе раздавил руками, когда Люмин продолжила: — Тут страшно находиться. Нет, не надо, — она удержала его руку, в которой уже зашелестели искрами очертания копья, — Здесь безопасно, но я всё равно боюсь. Он не принимает меня… Мне просто хочется услышать, что ты скажешь. Это необычный мир, наверняка заметил.       Сяо кивнул, подчинился, рассеивая под пальцами нарастающую дрожь копья. Люмин пригласила его пройтись по тропинке, виляющей среди непримятой высокой травы. — Здесь есть и другие гости, но мы к ним не пойдём, — мрачновато выдавила она, — Лучше кое-что другое посмотрим. Это место подойдёт.       Они остановились посреди всё той же травы, и тут Люмин сжала что-то в кулаке — Сяо ощутил, как рядом с ним накапливается энергия, сжался сам, снова приготовился выхватить из воздуха Коршун, но энергия исчезла так же быстро, как и появилась. Вращая рукой, Люмин как будто бы из неба выудила небольшой домишко в мондштадском стиле, покрутила его в воздухе и плавно опустила на траву. — Это… — Поразительно, правда? — улыбка тронула её губы. — Но это всё фальшивка.       Они подошли ближе, и Сяо потрогал стены и покачал головой: — Не знаю, что и сказать. — Хочешь сам попробовать? Если правильно понимаю, это не сложно.       Он обернулся к ней — его глаза чуть расширились, скользнули по её лицу нечитаемо, но близко к тому, чтобы быть прочтëнными. Она повторила жест, вложив шарик энергии ему в ладонь и зажала пальцы. — Теперь представь что-нибудь хорошо знакомое… Ну вот, отлично.       Она улыбнулась — ей понравилось, как его энергия резонирует с её. Он создал…круглый стол с тремя стульями, где всё было накрыто к обеду, и сердце её упало, кольнув сочувствием. Она вздохнула, проводя пальцем по столешнице: — Я хотела сделать здесь музей… Чтобы не забыть про Тейват и всех вас. Если, конечно, я смогу оставить этот мир себе.       Сяо ничего не ответил. Он присел на край стола и, подцепив пальцем кусочек тофу с тарелки, отправил в рот: — Безвкусно. — Даже тофу? — удивилась она. — И правда, мир фальшивок. — Это ты и сама знала, — нехотя вырвался из него грубоватый комментарий, — Так что хотела спросить? — Скажи, что ты здесь ощущаешь? — Ничего, — быстро ответил он. — Нет, я не про это. Что, если я тебя здесь…оставлю? Вроде как запру.       Он поëжился вдруг, не дав прошлому вырваться наружу, но отмёл его мрак и сосредоточился на другом. Когда его лицо переменилось, она щëлкнула пальцами, указав на него: — Вот оно! Не отпускай это чувство. Какое оно?       Сяо прикрыл веки и прислушался к себе. Потихоньку он подобрался к сути ощущений: — Не уверен, но… Похоже на…вынужденную радость? Отчаяние и одновременно…навязанный восторг? Утомительный отдых? — Да-да, ты понимаешь, — закивала Люмин, хоть он и не видел, — А спать? Ты можешь здесь спать?       Он распахнул глаза и подался назад, когда она потрясла его за одежду: — Никогда. — И я тоже, — сконфуженно призналась она.       Они разделили один сочувственный взгляд на двоих. В Сяо что-то заворочалось, шелохнулось: чувство схожести с ней раньше не возникало; он распознал его не без труда и сразу прогнал прочь, сочтя совершенно глупым и неуместным. Вернув себе невозмутимое лицо, отодвинулся, покрутив шеей. — Всё спросила? — Да... — растерялась она. — Тогда верни обратно. — Сейчас, — Люмин кивнула и неловко потянулась взять его за локоть. Он откинул рукав, и её маленькая ладонь прижалась чуть повыше.       Туман снова нахлынул в глаза, и Сяо потерялся на минуту от странного будоражащего потока, что пробежал через него, когда она переносила их, связывая и обрывая междумирную нить. Люмин уже выпустила его, а он всё ещё чувствовал её немного тревожную хватку, скрытую сверху тканью рукава.