Если бы он и правда хотел чувствовать этот мир намного меньше, он бы избавился в первую очередь от страха. Увы, он этого не мог. Именно страх был фактически единственным чувством, которое в других читалось безошибочно. Неудивительно, ведь инстинкт охотника всегда пребывал в ожидании, и инстинкт жертвы, её судорожное напряжение, тревога, проявлялись перед ним задолго до того, как она сама распознала бы их, но так было очень давно, ещё до службы Мораксу. Ныне он защитник, и тоже не имеет права забывать про страх, ведь теперь он приводит к страждущим. Теперь дело его жизни — избавлять от страха, а не приносить, и потому нельзя сойти с пути и перестать видеть в других искомое отчаяние. Страх для Якши — неотъемлемая часть долга.
Свой собственный страх ощущается им до того редко, что каждый такой раз неумолимо отравляет жизнь. Наличие самих поводов бояться за что-то, за кого-то, отдаляет от независимости, к которой он так стремится. Страх был и будет уделом слабаков, и потому Сяо не терпит себя, когда руки безвольно опускают древко, когда свобода тела уходит, и её место заполняет тревога.
Первое, что он делает, слыша зов, — пронзает каждый подвижный объект вокруг маленького белого пятна. Пятно неровное, оборванное, его очертания вблизи так сильно размыты, что он не видит деталей, даже форма искажается от подрагивающего взгляда. Оно проясняется только от тихого всхлипа. Сначала Сяо слышит голос Люмин, потом на белом пятне проступают контуры тела, лишь затем он замечает пятно красное. Еë шея залита кровью.
Он заслоняет её собой; в руки возвращается сила, и копьё продолжает свистеть. Она подползает ближе и тянет рукав к земле.
— Ты мешаешь двигаться.
Ладно. Пусть мешает. Он меняет стойку и присаживается ниже, лишь бы она продолжала его тянуть. Светлые волосы розовые от крови и липнут к лицу. Её страх пробуждает собственный, однако у него нет сейчас времени на чувства.
— Почему раньше не позвала?!
Должно быть, у неё нет сил ответить, потому что всё, что Люмин делает — это обхватывает его бедро и жмётся всем телом к сапогу, к колену. Его долг это прекратить. Руки подхватывают, тянут — ему почти больно заставить её разжать свои и выпустить его, но она тут же обнимает его снова, когда он поднимает её вверх. Хватка вялая, рыхлая — из прежде цепких рук уходит упругость. Раньше она обхватывала совершенно иначе: крепко, уверенно; даже хотелось избавиться от воротника, чтобы Люмин взялась ещё крепче, чтобы на её коже отпечатался жемчуг от того, как тесен между ними миг объятий, даже вынужденных, но сейчас… Сейчас её пальцы едва держатся на шее, и их мертвенная прохлада только разжигает тревожный жар тела.
— Ты что, бесстрашная?
Ему не нравится, как она весела в ответ, но он списывает это на облегчение.
— Пытаюсь быть как ты.
Сяо не по себе от её смешка. Он сразу натягивает на себя маску строгости, лишь бы не напугать Люмин тревогой ещё больше.
— Очень зря.
Оценив её рану, он почти приходит в состояние отрицания. Тот факт, что прямо перед лицом пульсирует её разорванная шея, пробивает вздрогнуть от бессилия. Левой рукой Сяо меняет хватку в попытке зажать её края, и то, как Люмин совершенно не морщится от боли, как медленно набираются на ресницах слëзы, приводит его в ужас. Силы покидают её. Приходится отпустить шею и взяться покрепче, ускорить и без того почти молниеносный бег.
Паймон с трудом поспевает за ним. Её тревога ещё больше окисляет его тревогу.
— Используй маску, — подсказывает она.
— Нельзя, — сокрушается он, и ему неприятно слышать воздух своего прерывистого голоса, — Сейчас это может убить. Найди людей.
Паймон летит за помощью так быстро, как только может, но едва ли значительно быстрее его. Тем не менее, её маленький силуэт растворяется в светлом крае неба, и Сяо надеется, что она сумеет помочь. Жизнь Люмин — не шутка, они оба это знают. Что-то подсказывает ему, что Люмин позвала его, лишь когда шансов уйти совсем не осталось, но всë, что он может сейчас из-за этого ощутить, заблокировано страхом, от которого невозможно избавиться.
— Держись крепче. Сейчас шею защиплет.
— А? — она поднимает голову от его плеча. — Вода?
Шаг за шагом он приближается к реке и собирается прыгать. До моста непозволительно далеко.
— Я же тебя утоплю.
— Не утопишь. Просто держись.
Сяо спрыгивает с обрыва, глуша удар об воду ногами, насколько это возможно, плавно опускает Люмин, придерживая одной рукой.
— Лезь на спину.
Она послушно перебирается назад, и её прерывистое дыхание вбивается ему в ухо. Вода немного успокаивает, ей нравится лежать на его горячей спине и чувствовать выверенные рывки плеч. Намного лучше, чем на земле.
Он плывёт очень плавно и осторожно, и, возможно, в этом его ошибка. Люмин расслабляется, отпускает сознание блуждать по краю пропасти, больше не держится за рассудок: вода мерно плещет её тело, бёдра чуть жмут ткань его пояса, грудь вбирает быстрый стук его сердца где-то внизу, под кожей и костями. Кажется, оно бьётся так сильно, что вибрация проходит через неё и перестраивает её ритм, даже если на три его удара у неё приходится один. Она думает, какое оно горячее, это сердце, как его переполняют неистовство и отвага. Она бы всё отдала, чтобы таким владеть.
— Сяо…
В её руке находится сила, чтобы нежно погладить его шею. Люмин знобит, но она принимает это как волну липких мурашек от его близости. Кажется, её вовсе не заботит, что сознание начинает меркнуть. Она чуть тянется, прижимается грудью теснее и оставляет за ухом мягкий влажный поцелуй, на что он вздрагивает, шея напрягается, плечи срываются плыть быстрее.
— Помолчи.
Ему тошно и совершенно не хочется думать, что её кровь сейчас льет ему на спину, но раз за разом мысли возвращаются только к этому. Каждая капля горячая, каждый рывок размывает её перед собой — она впитывается в тунику, которая тут же вымывает из себя розовый цвет с грудным вдохом и плеском воды. Хватка Люмин неожиданно слабеет, и Сяо стискивает зубы.
— Держись, умоляю.
Она не держится. Её разум иссяк.
Он пытается удержать её руки на себе, но теперь совершенно не может плыть. Люмин легчает, расползается по воде — её бёдра тоже больше не стискивают бока. Он притягивает её, поднимает над водой, смотрит снизу вверх в побледневшее бескровное лицо — голова безвольно сваливается к плечу. Он обнимает её, невесомо прикасается губами к виску, принимая решение, дающееся болезненно тяжело.
— Только не умирай на руках.
Маска скрывает тьмой окружающую действительность, и это первый раз, когда под маской мир кажется ему лучше, чем без.
***
Моракс смотрит с молчаливым укором, но в этом нет никакого смысла. Как будто он не знает, что Сяо сжирает себя заживо за каждую оплошность, а
настолько больших ошибок он раньше не совершал. Люмин требуется помощь совершенно каждого адепта, и они по очереди проводят время у её постели. Все, кроме него.
Сяо старается не приближаться, с опаской обходит даже мысли об этом: перед его разумом до сих пор мелькают бледные окровавленные руки, протянувшиеся от шеи к груди. Он рад, что успел, но по поведению Люмин не мог сказать, что она рада. Да, её страх был самым натуральным страхом из всех, но не он зажёг в нём такую горечь, а то, как она выразила этот страх. Вода не помешала ощутить её дрожь, а все липкие слои ткани совершенно не смогли скрыть рельеф её тела, когда она надавила всем своим хлипким весом ему на плечи. Как выгнулись рёбра, как мягкий наплыв груди отдал остатки тепла, как судорожно стиснули колени. Как она потянулась целовать его, и как сразу его отравило тем тягостным чувством чужого последнего вздоха. Его поразило, что свои последние мгновения она захотела провести именно так. Это были именно они, чутьë не могло его подвести: Люмин явно представила, что сейчас умрёт, и последнюю силу отдала на ласку, как будто всегда хотела исключительно её.
Сяо стало так горько, что он сплюнул в траву и вырвал тонкий колос осоки, чтобы зажевать им вкус.
Моракс приблизился — спина сама напряглась, вздыбилась, когда древний строгий взгляд смерил его, как раба. Длилось это, впрочем, всего миг, и затем Властелин Камня снова стал всего лишь Чжун Ли.
— Я виноват, знаю.
В ответ только тишина. Гнев и сожаление поднимаются волной и рвутся наружу. Люмин учила не прятать их в себе, считая их такой же полноправной частью его, как и всё другое, и потому протест в нём сродни дани уважения. Исполнение последней воли.
— Что я мог сделать?!
Чжун Ли сначала только тихо вздохнул, но когда заговорил, в его голосе отразилось странное, незнакомое прежде Сяо волнение.
Что это? Порицание? Предупреждение?
— Общение с ней пошло тебе на пользу. Вы даже стали… достаточно близки, чтобы ты мог предотвратить… Но ты не стал.
— Она сама меня не звала.
Моракс изумился вдруг, но вида не подал. Ему показалось удивительным, что при всём расположении Люмин он не стремится вечно быть подле неё. Другие бы на его месте больше не выпустили её из рук, если б хоть раз коснулись, дотронулись до крупинок души звёздной скиталицы, но Сяо держал дистанцию. Держал причём не упрямо и отрицающе, а осознанно и терпеливо. Моракс подумал, что сам бы не выдержал на его месте.
Он снова вздохнул, полноценно подводя себя к пониманию, что выбор Люмин остановился именно на Якше. Всё говорило об этом. Была в этом какая-то тёплая грусть — осознавать, что из всех она предпочла того, кто мог дать ей меньше других. Уж не в этом ли суть любви? Он не знал. Гуй Чжун была совершенно другой, но её созидающий свет был подобен свету Люмин. Он беззлобно позавидовал Сяо, что ему одному удастся попробовать этот свет, если он не будет глуп и жесток.
— Она очнулась и просит тебя.
Сяо осёкся, собрался возразить, но Моракс не захотел слушать. Он уже медленно брëл по полю в сторону гавани.
***
Веки Люмин трепещут, поднимаются, когда она слышит знакомые шаги. Сяо сосредоточен — ни один мускул на лице не смеет дрогнуть, пока он присаживается рядом, — но тут же оказывается втянут в кольцо рук. Они всё такие же вялые и слабые, но в этот раз тёплые: срывают каждую маску, привлекают ближе. Неловкость естественным образом покидает его — ладони сами скользят за спину, локти стискивают хрупкость поясницы, пальцы ласкающе обводят плечи. Люмин жмётся близко-близко и оставляет за ухом такой же мягкий поцелуй, в этот раз дольше и нежнее.
Как же сложно ему это принять. Как робкое прикосновение влажных губ лишает его любых протестов и мешает высказать весь тот укор, который он принёс сюда на плечах.
— Никогда так больше не делай, — отстранившись, серьёзно глядит на неё. — Ты не бессмертная. У тебя есть цель, и ты к ней идёшь, ты помнишь это?
— А ты? У тебя же тоже есть цель.
— Мне можно. Мне нечего терять.
— Вообще-то, есть, — хихикает она.
К ней возвращается жизнь, и Сяо не может не порадоваться этим теплым глазам, снова наполненным обаянием и приглашением разделить какое-нибудь сладкое чувство на двоих. Он притягивает её ладони ближе и перехватывает запястья.
— Хорошо, — соглашается он, — Есть. И если я что-то из этого потеряю… Пусть это будешь не ты, ладно?
Она кивает ему торжественно и чинно; в груди всё трепещет от его взгляда, покидающего глаза и ускользающего ниже. Как же она этого ждёт. Явно не меньше его, ведь он облизывается и сокращает расстояние: его дыхание опаляет,
оплавляет, танцует на нервных окончаниях губ, высушивает их влагу.
Сяо кажется, что после всего он обязан, наконец, попробовать на вкус её губы. Она сама отдала их за миг до смерти. Кто же знал, что она так серьёзна, кто же знал, что для неё его сердце — не игрушка? Кто же знал, что это взаимно? Когда он почти дотрагивается до неё — не губами, а сразу языком, в дверь отчаянно стучат. Люмин хихикает, и момент оказывается безвозвратно потерян.
Весь красный, Сяо открывает дверь, и Паймон пикирует прямо в объятия Люмин. Он остаётся в дверях, деля с ними этот миг, пока Паймон не поворачивается к нему с ухмылкой.
— Что встал-то? Иди к нам!
Люмин вновь смотрит на него приглашающе-тепло, и он не может сопротивляться. Обхватывая их одной рукой, второй он мягко сжимает пальцы Люмин, ловя давлением большого пальца пульс в центре ладони.
Паймон глядит на то, как довольные морщинки пролегают у Люмин в уголках глаз, и думает, насколько же хорошо, что он не ест. На него не придётся готовить.
Ну, разве что тофу.
