***
Готовиться к праздникам вместе со всеми было для Люмин в новинку: ветер странствий всегда переносил её в гущу событий, в самый их центр — все приготовления, все старания обходили её стороной, и наслаждалась ими она лишь поверхностно, не вдаваясь никогда в суть фестивалей и не находя отклика среди общей радости людей. Она оставалась только гостем, пусть и была любима каждым, пусть внимание лилось на неё рекой, от которой увиливать было сложнее, чем от противника в бою, но в этот год всё казалось другим. Угасающий треск портала освободил её от бега сквозь расстояния и события — когда она осознала, что больше не ищет брата, что эта, казалось бы, гнетущая обязанность растворилась в её искреннем желании пожить для себя, вкус этой самой жизни неожиданно оказался для неё терпким и пряным, и это было удивительно — и восхитительно одновременно. Пусть раньше она всегда поступала эгоистично, сейчас она видела в этом не извечную пользу или выгоду, не дорожку, которой вымощен путь к новым удобным для неё знакомствам и связям, а простое, немного сумасшедшее желание побыть чуточку счастливей всех других. Небо казалось ей выше — и его чудесная утренняя лазурь, и тёмная чернильная ночь; слух различал в толпе смех, и голова сама поворачивалась ему вслед, а губы помнили вкус осторожной настойчивости, с которой встречал её Сяо, когда ей хватало наглости иногда тревожить его зовом в рассветный час. Несомненно, она любила и раньше, но в том не было ощущения жизни и свободы её проявлений, но теперь Люмин казалось, что она всесильна, что никакая преграда не способна остановить бьющую в ней тягу делиться с окружением частичкой своего маленького личного счастья. Осознав, что может быть счастливой, она стала счастливой — и этого было достаточно, чтобы забыть про всё другое. — Как тебе? Побольше складку заложить, или оставим? Паймон покрутилась перед небольшим настольным зеркалом — благо, его высоты хватало, чтобы уместить весь её рост, и подлетела обратно к Люмин. — Сделай побольше. — Хочешь пышнее? — рука отколола булавку из одного места и воткнула в другое. — А теперь? — Вроде неплохо… Но я хочу как у тебя. — Попробую, — закусила губу Люмин, — но ничего не обещаю. Я никогда не шила такие маленькие вещи. — Я в тебя верю. — Я знаю, — засмеялась она, — Повернись-ка. Места в комнате не хватало ни на что — Люмин ютилась на самом краешке кровати, всë иное пространство которой было завалено обрезками ткани, рулонами писчей бумаги, корзинами пряжи, коробками пуговиц, мотками рыболовной сети, одеялом с подушкой — как бы между прочим тут примостившимися, — мятой её одеждой, гирляндами фонариков, искусственными цветами, картонными вертушками, запалами фейерверков и совершенно необъятным воздушным змеем. Чтобы продвинуться к выходу, ей нужно было сделать невероятной сложности пируэт, пробивая себе путь среди огромных картинных рам, стола, портновского манекена, стула, до самой спинки заваленного бельём и корзинами, постараться не угодить в ловушку свисающего с потолка пучка лент змея и не наступить на разостланные на полу свитки, покрытые пятнами от убежавших из чернильницы кистей. Каждый раз она сносила то стул, то манекен, и что-нибудь со стола обязательно сваливалось от порыва ветра, толкающего то занавеску, то оконную раму, и места становилось ещё меньше. Привыкшую к идеальному порядку среди своих скудных пожитков Люмин это нисколько не заботило — улыбаясь себе, она надеялась, что разберёт весь хлам, как только фестиваль закончится. Раз так, можно было не думать об этом ни сегодня, ни завтра. И, слава Архонтам, ещё целую неделю. Люмин тянула едва открывающуюся из-за бардака дверь, выскальзывала за порог и пролетала, пропрыгивала ступени, стремительно спускаясь к большому гостиничному зеркалу в общем зале. Она крутилась, кривя отражению гримасы, и ничуть не смущалась, что из-под махрового сыпучего края сколотых тканей проглядывают то белый подъюбник, то чёрный край бюстье. Каждый мимо идущий постоялец то одаривал её улыбкой в ответ на её улыбку, то поднимал вылетевшие булавки, то приветливо махал рукой, когда она проносилась мимо вверх-вниз, звонко стуча золотыми каблучками. Восхищённые, очарованные взгляды не трогали её, ведь среди них не было того самого, а до остальных ей было всё равно. Люмин невероятно забавляло, что с Сяо их разделяло всего лишь несколько лестничных пролётов, но она так ни разу и не увидела его за всю неделю, что оставалась в Ваньшу. Когда Верр Голдетт ненавязчиво намекнула снять вторую комнату, чтобы хоть немного освободить место, Паймон предложила половину хлама вынести к Сяо и с потрохами выдала их маленькую тайну, которая, впрочем, давно уже тайной не была. Люмин, краснея, отказалась, но подумала, что у него намного лучше получилось бы лавировать среди всего подвижного хаоса фестивальных атрибутов. Тем не менее, распоряжаться его комнатой было бы крайне невежливо, даже если он в ней и не нуждался, и про эту заманчивую идею она почти сразу благополучно забыла. Она даже не заметила его, когда вернулась обратно — света в комнате было до того мало, что он не доходил до предметов в глубине, которые поглощали и прятали между собой те редкие лучи, что дотягивались от окна. Он кашлянул и деликатно отвернулся к стене, предупреждая не оголяться в его присутствии, когда она расколола на плече крой и собралась стянуть платье. — Тьфу, напугал. И давно ты здесь? — Заметила, наконец. Не дольше, чем тебя не было. — Зачем пришёл? — Люмин подлетела ближе, сгораемая от нескрываемой радости, и тут же схватила его шею. — Подожди, не говори. Неужели приглашаешь на фестиваль? Он обречённо вздохнул, позволяя другой её руке бегать по спине вверх-вниз. — Я предполагал, что ты захочешь провести его… вместе. Но я не смогу. — Но в прошлом году, — поджались её губы, — ты смог. И мы вместе смотрели на фонари… И даже… — У меня всё ещё есть обязанности, Люмин. В голосе прошлась обида — то ли на её слишком яркое предвкушение, то ли на его собственную невозможность ответить согласием. — Вряд ли они займут весь праздник. — Наивно полагать. — А ещё ты мне обещала, — откликнулась с подоконника Паймон, — что проведешь его со мной. И никаких Сяо! — Видишь, — усмехнулся он, — тебе есть с кем пойти. Люмин вздёрнула нос, ловя в его усмешке спрятанное тепло: — Крайне вежливо с твоей стороны предупредить настолько заранее. — Было бы лучше ничего не сказать? — А если я позову? По имени. Он моргнул, возвращая себе серьёзность, и ничего не ответил. Тогда Люмин потянулась пальцами к лицу, намереваясь хотя бы ненадолго завладеть им, но с досадой сжала только трескающийся воздух. — Сбежал, — вырвался из неё насмешливый вздох. — Ну и ладно. И так дел невпроворот. — Да вон он, за окном, — хихикнула Паймон. — Далеко не убежал. Тоже, кажется, скучал. Люмин подошла к ней ближе, освобождаясь от булавочного плена, и они обменялись ехидными взглядами. — На праздник он весь твой. Иначе он бы вообще не пришёл. — Думаешь? — довольная улыбка цветит румянцем щеки. — Абсолютно. Но сначала ты гуляешь со мной. — Хорошо. Я же обещала, в конце концов.***
Она порхала, как бабочка — жёлтая кристальная гео бабочка, — и края её платья нарочно были подрезаны именно так: острые фалды крутились и трепетали в воздухе, как крылья, и скромный лимонный цвет был ей к лицу. На площади вокруг толпились зеваки, многочисленные друзья кружили её в танце, обычно ушлые торгаши протягивали в обмен на улыбку сладости — Сяо думал, что не только он может оценить её прелесть, но теперь не ощущал на это злость. Непостижимым образом его блуждающая мысль каждый раз возвращалась к тому дивному обещанию, спрятанному где-то в ярких бликах золотых глаз, и он справедливо полагал, что получал такое обещание один — исключительно один. Это льстило, даже больше, это захватывало, возвышало над всеми другими: когда Люмин смотрела на него так, он понимал, что существуют на свете вещи, которые священны, сокровенны, даже если раньше они казались ему несусветной глупостью и сущим бредом. Как может быть умным с его стороны вверять себя томной звёздной обманщице? Краснея, он вспоминал, как она сама признавалась ему в чувствах: всегда завуалированно и никогда прямо, но как же ярко горело это признание в её душе. Как тонкие шифоновые ткани отражали блеск крыльев; как мягка и обоюдна была её любовь. Во всей необъятной пустыне они были одни — и всё по негласному уговору собирались поделить на двоих. Он побоялся, что надоест ей, если разрешит себе сгореть от любви — сгореть до тла, беспощадно и быстро. Боялся, что её сумрачное развлечение привязывать к себе других однажды станет ему угрозой, но зря, совершенно зря — Люмин даже не хотелось больше сравнивать его с другими. Ей просто хотелось обладать им одним и в целости сохранить, сберечь этот драгоценный камешек под всей защитой когда-то жестокого сердца. Было бы правильным сказать, что он чувствовал, как нечто свыше благоволит им обоим — нечто совершенно неподвластное ни его, ни даже её пониманию. Люмин торжественно обещала ему, что однажды раскроет этот божественный секрет, а Сяо хотелось, чтобы он так и остался секретом — по его мнению, та чудесная тайна настоящей любви и не должна была иметь разгадку. С крыши он видел, как она легко увернулась от чужих объятий, танцуя на базарной площади, потом её ловкая рука подсунула кому-то в толпе кошелёк, и Паймон сразу подняла крик. Толпа смешалась, всколыхнулась, разыскивая мнимого вора, а Люмин, виляя среди цветных пятен и бумажных фонарей, скрылась в тени навесов и подворотен. На краткий миг он и сам потерял её, забыв, что сегодня она в жёлтом, а не в белом, но быстро нашёл, доверившись интуиции. — Сяо, — позвала она, оставшись в переулке одна, затем выждала минуту и позвала снова, закрыв глаза. — Я вижу тебя. Иди сюда. Он поймал её взгляд по вершинам крыш и покачал головой. Тогда она подмигнула ему и снова скрылась в бурной праздничной толпе.***
— Ты уверена, что мы его запустим? — Фонари уже далеко отнесло, — отозвалась Паймон. — Значит, ветер есть, и змей полетит. — Ты же и так летаешь, почему именно на нём? — Не спрашивай. У тебя тоже есть крылья, но ты всё равно достаёшь планер. — Справедливо, — хмыкнула Люмин. — Ну, тогда хватайся. Паймон вцепилась в змея, и он оторвался от земли, когда леска натянулась; взмыла вместе с ним ввысь и повисла, паря над полем. Праздник, в целом, удался — фонари разлетелись и фейерверки уже отгремели, и песни, и танцы стихли, и красочные гирлянды погасли прямо посреди ночи. Вдвоём они остались на поле, и Люмин катала Паймон на воздушном змее, смакуя одинокую грусть — Сяо так и не пришёл. Она надеялась, что он слышал её молитву — маленький листочек с ней сейчас трепетал где-то над морской водой, привязанный к фонарю и гонимый пассатом далеко за границы владений Властелина Камня. Даже если не слышал… Ну и что? Всё равно она предназначалась ему и дойдёт до него рано или поздно. — Ветер меняется, — раздался рядом голос. Люмин обернулась, сверкнула во взгляде озорным светом: — Думала, уже не придёшь. — Праздник закончен, — заметил Сяо. — И фейерверки распугали нечисть на мили окрест. — И теперь ты весь мой? — улыбнулась она. — Выходит, так. Люмин подтянула леску, и Паймон на змее помахала им рукой, но порыв ветра колыхнул змея, рейки в нём сдвинулись, вылетели из пазов, и он накрыл собой Паймон и обвалился вниз. Сяо рванул, поймал их рукой, и затем добрых полчаса они распутывали леску вокруг Паймон, сидя в траве и злясь на маленькие узелки, мешающие ей свободно скользить в пальцах. — Я же предупреждал. — А я не послушала. — А я платье порвала, — надулась фея. — Главное, что не ушиблась. А платье я новое сошью. — Васильковое? — Васильковое, — фыркнула Люмин. Паймон улыбнулась им и подумала, как, должно быть, сильно Люмин ждала возможности снова побыть с ним. Пусть побудет, раз обещание сдержала. — Пусти в чайник, спать уже хочется. — А ты? — спросил Сяо, когда Паймон исчезла в тумане, ни на что особо не рассчитывая. — Проспать лучшую ночь года? — Люмин засмеялась, — Ну уж нет. Даже если я об этом пожалею, это будет потом. — Как знаешь. Они сели в траве, касаясь друг друга плечами, и некоторое время молча смотрели в небо. Его кобальтовые всполохи уходящих за горизонт предрассветных облаков размазывались где-то на самом краю мира. Он светился мягким персиковым светом, тонкой полосой над тающей границей неба и отсюда не видного, но вблизи шелестящего моря. Глухой рокот прибрежных скал и ворчливый разговор гальки были так кстати после шумного и суетного дня. — Жаль, звёзд не видно, — едва слышно посетовал Сяо. Люмин посмотрела на его ровно горящие глаза, выискивающие в небе яркие точки, и захотела разжечь их сильнее. — У меня есть свои. Он глянул с тем самым нескромным, жадным интересом, когда она раскрыла в пальцах звëздную карту и развернула над ними голубой купол, приковала всё внимание, завладела каждым чувством с новой силой. Её голос вновь подплавил слух, налился мёдом в уши и застыл в них, и звенел весь следующий час, когда Сяо указывал на чужие, бесконечно далёкие отсюда светила, и она рассказывала о них во всех чудесных подробностях и невероятных красках. Она показывала ему другие галактики и те удивительные явления астрономии вроде парных звëзд, даже не догадываясь, какой удивительной представлялась ему сама: Сяо смотрел сквозь пространство и видел ни с чем не сравнимый астральный огонь, завладевший его рассудком... Подаривший ему изумительную драгоценную надежду. Опять очаровав его, Люмин придвинулась, повинуясь порыву, захотела поцеловать, но, помедлив, не решилась — тогда отпустить, отстраниться пришлось бы нескоро, а ей хотелось говорить с ним — говорить бесконечно долго, до самого конца времён. Ей хотелось объединить с ним не только чувства, но и разум, и тогда она попросила его: — Теперь сам расскажи мне что-нибудь. Он задумался, подбирая подходящую историю. Вряд ли её удивишь местными легендами, да и все книги, что только попадались, Люмин зачитывала вдоль и поперёк. Нет, она ждала чего-то сокровенного, совершенно уникальной истории его прошлого, или, может быть, размышлений о будущем… Впрочем, она сама подсказала, как начать. — Каким ты был рождён? — Ты имеешь в виду, был ли у меня создатель? Или… был ли я разумен? Хах, может и был, но точно не осознавал. Но с рождения всем правили инстинкты, потом уже оформилось сознание, появились стремления, и я начал желать что-то кроме бессмысленного продолжения жизни. — Неужели? — хитрый блеск её глаз промелькнул и спрятался под веками, — Значит, не всю жизнь служил кому-то? — Не всю, — уклончиво согласился он. — А другие Якши... — То немногое, что помню — как мы дурачились и жгли поля веселья ради, и я раздувал огонь со всеми. Люди тогда вообще ничего не значили для нас. Он вдруг хрипло засмеялся, и Люмин осознала, что в первый раз слышит его смех. Улыбаясь, она придвинулась ближе и горячо шепнула ему в ухо: — Хочешь, подожжëм поле? Он фыркнул и посмотрел на неё с укоризной, на что она ответила озорным взглядом и дразнящим поцелуем в плечо. — Не стоит. — Значит, в тебя это никто не вложил? Ни стойкость, ни отвагу? Я думала, ты вышел из них, а не наоборот, — Люмин обняла его руку, прижавшись ближе, и Сяо улыбнулся ей смущённо. — Не думаю. Во всяком случае, я знаю, что один из нас родился из горсти вулканического пепла и золы, и до поры до времени никаких чувств в нём не было. Они появились много позже. — А ты? Из чего сделан ты? — Хотел бы я знать. Можешь придумать сама, если хочешь. Она просияла и потянулась растрепать и пригладить волосы, тихо зашептала: — Для тебя я взяла бы… Самые высокие и тонкие облака. И чистые прозрачные росинки. Он зажмурился от удовольствия, благословляя миг встречи с ней. Люмин засмеялась вдруг: — Скажи, как горный луг смог полюбить пустыню? Сяо не смог думать дальше. Форма его души, озвученная ею — не увиденная за сетью из некогда тревожных и жестоких страхов, но прочувствованная — даже не осозналась сперва им самим. Но он принял её как данность, потому как невозможно было противиться небесной воле, говорившей устами Люмин. Повинуясь этой воле, он тут же усмирил последние сомнения, отдался бьющему в грудь порыву и поцеловал эти уста, наслаждаясь вместе с Люмин милостью угасающих её голубых звёзд и первым лучом солнца, мягким теплом согревающим щёку.