***
Сны давно не обходились с ним так жестоко: ледяной пот взмылил спину, от ощущения невообразимого холода сковало тело ниже шеи. Тем не менее, он мигом вылез из кровати и попятился, прижался к стене, не сводя с неё глаз. Люмин мирно спала, ногами сжав одеяло в комок. Вдохнув, услышав свой вдох, чуть успокоился, подошёл ближе. «Её сны… Пусты? Не может быть… Это… Мои?» Он осторожно коснулся её щеки, пробираясь под плен сна, но не находя в нём ничего тревожного и дурного. Ему давно уже ничего не снилось, с тех самых пор, как Люмин отказалась уходить… Или повременила с уходом. Раньше он не связывал это с ней, но всё же… Звук бьющегося об песок звёздного стекла теперь заменял собой каждый мрачный сон. Люмин проснулась, распахнула глаза — совершенно внезапно, без всякого на то повода — поняла, что лежит одна, что Сяо рядом нет, но всё же… Обернулась, схватила его уже тающую на кровати ладонь и сразу заметила испуг, тревогу. Он вырвался, отшатнулся, маска с него мгновенно свалилась; как был, раздетый, выскользнул наружу, примяв спиной дверь. Она попробовала открыть, но в бессилии опустилась на пол и прижалась к ней лбом. — Сяо, что случилось? Он не ответил. Она ударила кулаком в дверь, не понимая, но перенимая его тревогу — несомненно, важную, колеблющую даже самый стойкий разум, — не распознала причины, но распознала суть и потребовала открыть снова. Спина опять впитала глухой стук и слабое дрожание досок. — Открой немедленно. Иначе пожалеешь. Молчание. — Что тебя так напугало? Проглотив первичный шок, метнувшись к привычному чтению аур, Сяо не ощутил в ней угрозу — только пустой звук, но ощутил уже свою собственную панику, захлестывающую её, находящую отражение в тех проявлениях эмоций, что были недоступны ему. Её забила дрожь, затрясла мелкая истерика — он снова почувствовал толчок двери где-то повыше колен, догадался, что она опять прижалась лбом, и напускное спокойствие покинуло его. Сяо сполз по стене вниз, рухнул, ударившись бёдрами об протëртый ногами пол, прижал затылком дверь и скорее засвистел, чем заговорил. — Если бы ты… ушла… Я… Люмин терпеливо молчала, но больше он ничего не сказал — слушал, как по ту сторону двери она сотрясается от рыданий. — Ты ведь хочешь этим поделиться. — Хочу, — честно отвечает он, — но не могу подобрать слов. — Знаешь же, что не уйду. Мне хорошо с тобой… Лучше, чем с кем-то. Он проглотил ком и отодвинулся, помедлив открывать. Дверь сама распахнулась, и Люмин втащила его обратно из ночной тьмы во тьму комнатную, вцепившись в колени, как была, на полу. Её светлая макушка прижалась к ногам; не выдержав, Сяо подхватил её и кинул на кровать, оборачиваясь одеялом, собрал плечом отпечатки мокрых губ и щëк, сцепил вокруг руки. Страх с него сразу схлынул, но накатила вина, смешанная с безграничным, всеобъемлющим укором. Такая искренняя жалость только лишний раз доказала, как он недостоин её, и это вмиг отрезвило, заставило отбросить сам кошмар и причины кошмара. Успокоившись, он потянулся успокоить её, но осёкся, поняв, что она не позволит: её внимательный, хоть и переполненный солёной слезой глаз всматривается, ища объяснений и причин. — Что с тобой? — Люмин спрашивает по-прежнему ласково, но он уже может различить оттенок настойчивости и пока что мягкой суровости. — Сны тревожат, — сознался он, — Не самые приятные. Её лицо изменилось, нахмурилось — в нём сквознуло непонимание, недоверие. Подозрение. — Я же выжгла твои сны. — Так и знал, — отвернулся он, мимолëтно злясь, — что это ты. — Не нравится? — она рассердилась и схватила его щеку, намереваясь притянуть к себе. — Вернуть, как было? — Нет, просто… Сначала казалось, будто лишился большой части себя. Но быстро привык. И вот… опять. — Приснилось расставание? — она понимающе улыбнулась, заглянув в глаза уже добрее и слаще. — Как мило, что я тебе снюсь. — Не очень-то этим гордись, — проворчал он, смутившись. — Мои кошмары боятся тебя. Да что там, я и сам боюсь. «Боятся, говоришь? Значит, снилась не я?» Люмин нахмурилась, всмотрелась в него, прощупала руками рëбра, и он пропустил в груди удар за ударом, не смог справиться, сдержаться — тут же сердце забилось быстро-быстро, глаза спешно пришлось спрятать, но было уже поздно. Она уже обо всём догадалась. — Ты солгал мне. Он медленно кивнул, зажмурившись, ощутил, что она отстранилась, дыхание её перестроилось, изменилось. Досада, с которой звучали дробные слова, сменилась холодным гневом. — Говори. Прямо — и тогда пощажу. Вздрогнул, но не сказал ни слова. Только посмотрел жалобно, выискивая снисходительность, и нашёл. — Сяо, откуда снова кошмары? Я сожгла каждый, слышишь, каждый. Потому что они мешали тебе нормально жить. И я не пропустила ни один — не могла пропустить. Они откуда-то извне? Распознав, как всё же мягчает под конец голос, Сяо обхватывает её, снова влечёт в объятия, пересохшими губами шепчет в ухо: — Прости. Прости, прости, во всём сознаюсь, только... Умоляю, скажи, каким будет наш конец? Люмин вздрогнула, потом закрыла глаза, медленно вдохнула и выдохнула — его кожа пахла яблочной пастилой, которую она вчера катала по кухонному столу весь вечер. Гнев мгновенно отпустил её, сменился каким-то стойким чувством покровительства, естественной бережностью к нему. Она вспомнила, как робок, несмел и тревожен был их первый поцелуй, и как второй подарил над ним безграничную власть — потом Люмин вспомнила, как прижалась к нему, когда он уже спал, и как его сны были теплы и чисты. Она не видела их, но прочла по лицу и всё поняла — так же, как и сейчас, только глянув в эти жёлтые глаза, только-только осознав его вопрос… И то, откуда он мог взяться. Люмин улыбнулась ему, чувствуя прилив нежности в груди. — Это Итэр показал тебе? Я не провидец, а вот он… Возможно, да. — Показать — нет, но говорил. Люмин усмехнулась, поймав его на лжи: — Вот ты и попался. Ну и… Ты правда его видел? Какой он? — Совсем другой.***
— Её судьбу не остановишь, как ни старайся. — Я не держу её. — Держишь, — протянул Итэр, поигрывая перьями на косе. — Вы все такие болтуны? — Сяо фыркнул, отвернувшись. — Полчаса трещишь, и ничего определённого. — Предпочитаешь действовать? — он подошёл на расстояние руки и нахально заглянул в глаза. — Ну да, конечно же. Оно и видно. — Сразимся? — Очевидно, проиграешь, и всё равно предлагаешь? — Итэр улыбнулся. — Не люблю бесполезные смерти. — Тебе меня не убить. — А это и не я сделаю… Как думаешь, — он заговорил вкрадчиво, почти ядовито, но всё же искренне — и потому слух не смог заглушить его голос, — сколько Архонтов успеешь убить? Пять? Десять? Ладно, прибавим твою дикость, и будет двадцать. О, какая злость в глазах, — он снова хохотнул, пройдясь кругом, — допустим, выдержишь ещё пятерых… А знаешь, сколько их восстанет? Сотни, если не тысячи. Да, я не такой книголюб, как Люмин, но историю вашего мирка всё же прочитал. И вижу ваш конец. То-то она не раскрывает крыльев. Сяо глянул на него с тревогой, и Итэр отрешённо продолжил: — Я всего лишь открыл портал, а их уже высыпалась тьма-тьмущая. Они так давно не видели свет солнца… Представь, что будет, когда она или я воспользуемся силой. Земля разверзнется, не в состоянии сдержать всех ваших падших божков. А ты… Ты слабак. Да и Архонты твои слабаки. Что поделившийся с тобой силой комок слизи, что твой хозяин, старая рухлядь. А что до любви… Хоть здесь тебе повезло. Кто знает, бросит она тебя через пару веков, или всю вечность проведёте вдвоём. Что у неё на уме, неизвестно никому. Сяо снёс оскорбления на удивление легко — даже не задумался над ними, однако задумался над тем, что Люмин действительно не раскрывала крыльев нигде, кроме чертогов души. Этого хватило, чтобы сделалось страшно.***
— И ты поверил? — Как верю тебе. — Клянусь, — она расхохоталась, — он врёт лучше меня, и полуправда — самая опасная ложь. — Тогда я хочу, — он пристально посмотрел на неё, — услышать твою версию конца. — Ты разве не слышал? Я не провидец. Среди нас есть и такие, но они очень… несчастны. — Не надо быть ясновидящим, чтоб говорить, что на уме. — Настаиваешь? — Люмин потянула за подбородок и коснулась солёными губами. — Ну, хорошо. Наш конец будет самым горьким из всех. — Звучит неправильно. — Что такого? — она подняла бровь, блеснув ехидством, — Слишком мрачно? От тебя научилась. Думаешь, стоит мыслить иначе? — Разочаровываешь ты так же хорошо, как окрыляешь, — пробурчал Сяо, уронив подбородок ей на плечо. — Но я бы хотел погибнуть, пожертвуя собой… ради тебя. — Это я собой пожертвую, а ты просто не вынесешь этого, — невозмутимо ответила она, повернув лицо. — Это… наш конец? — Сяо поймал губами её смешок и посмотрел слишком серьёзно, чтобы Люмин кольнуло укором — принял как правду. — Один из возможных, — кивнула она. Испытав в ней нужду, он срывает с неё поцелуй, и ожидание на этот раз обманывает — губы вовсе не горькие, и даже не солёные. Наоборот — как сладкая, крайне сладкая яблочная пастила, которую она вчера заставила попробовать. Неопределённость в ней так манит — ему хочется ещё. Он быстро перестаёт владеть собой, но владеет ею — от тревоги Люмин может отвлечь тысячей способов, и в этот раз он осознанно выбирает тело. Она всё ещё пытается что-то говорить, про судьбу, про будущее, но он слышит лишь отрывками, глуша еë бессвязное бормотание собой. Отдать её кому-то кажется кощунственным — так же, как когда-то казалось взять. Ни брату, ни Вселенной — никому и ничему. Пусть лучше в конце времён она будет одна, ну а пока он не наступил… Побудет его. Она закрывает глаза, наслаждаясь его силой над собой, и думает, как же много он перенял у людей, если ищет спокойствия, опустив разум до желаний тела. Он даже засыпает после, как человек — от усталости, от напряжения. Люмин гладит острое лицо, беззастенчиво тревожит касаниями, пока он спит, но не может проснуться — он видит искусственные сны, где вязкие кошмары Итэра соперничают с её видениями. Она не шлёт слишком сладких грёз — тогда он попросту в них не поверит, но изменить их, облечь в иную форму, исказить до той реальности, что кажется не такой тревожной, ей вполне по силам.***
— Так что, сразимся? Или только рот открывать умеешь? Итэр засмеялся — чисто, как колокольчик: — В этом нет нужды. Обернись. Люмин выплыла из серого смога — дым расступился перед ней, расползся, лишь бы не пачкать платье, развеялся сзади воздушным шлейфом, — как призрак проплыла сквозь поле сверженных богов, остановилась возле Сяо и прохладными пальцами сняла напряжение плеч, освободила от цепкого гипноза. Он тут же припал перед ней на колено, и её рука погладила его щëки не как рука власти, а как рука любви. — Поразительное невежество, — покачал головой Итэр, продолжая улыбаться. — И я рада тебя видеть. Люмин улыбнулась ему в ответ, склонила голову набок, потом улыбнулась ещё шире; ноги пришли в движение, разбежались, и они обнялись — крепко и сильно, как брат и сестра, вместе преодолевшие бесконечно много дорог. — Чуть живот не надорвал, когда тот мутный тип сказал, что ты влюбилась. Серьёзно? — Как видишь. — В который раз? — поинтересовался он иронично. — Ты такого числа не знаешь. Ты же тупенький. — Опять начинаешь, — зевнул он, уводя её в сторону, — толку от твоих книг? Ты ж, вон, не с книгами милуешься. — Я просто хочу, чтобы у тебя хоть немного прибавилось мозгов. Всё от необразованности. Смотри на мир шире — смотри и увидишь, как много на свете мест, где кроются настоящие чувства. Может, перестанешь осуждать всех, кто не ты. Он поднял светлую лохматую бровь, не соглашаясь с ней. — Неужели так сильна связь с этим… — он глянул на Сяо презрительно, — существом? Неужели мало нашей кровной любви? Очернить своё призвание, живя, как человек… Ещё и с ним. Не понимаю. — Я просто люблю жизнь во всех еë проявлениях. А ты ненавидишь. Он усмехнулся, и в Сяо снова наросла тревога — Люмин начала терять контроль над его сном. Всё смазалось, сдвинулось: разговоры затянулись, издёвки близнецов умножились, угрозой вдруг повеяло и от самой Люмин. Он занервничал, всего лишь наблюдая в стороне, а спустя какие-то мгновения уже в своей голове услышал гневный крик. — Что она тебе сказала? Чем завлекла? Обещала, что уведёт от войны, от судьбы, от страха и тьмы? Назовёт в твою честь звëзды? Покажет будущее, полное пустых, но красивых слов? Предложила путь звёздного скитальца? Ха, спорим, что нет? Ничего она тебе не предложила. Но я… Я могу. Итэр глянул такими знакомыми золотыми глазами, и так же печально, по-древнему торжественно протянул руку, как всегда протягивала она. Люмин не позволила Сяо ответить: — Пусть я не всегда была честной, но никогда не давала ложных обещаний. А мне их давал каждый. И ты сейчас говоришь так же. Ты завидуешь, Итэр. И всегда завидовал. Недаром твоей силой стала дурная слава. В ней медленно поднялось осознание, что их дороги на этих словах разошлись. Сяо напрягся, различил в ней злость — настоящую ревнивую злость, доселе ему незнакомую — он думал, что она лишена таких чувств, но сейчас реальная Люмин захотела дать ему хоть какой-то определённости и полностью завладела его сном. Вылила в него естественные, никаким лоском не наделённые неприглядные чувства. Она смотрела в его спящее, нахмуренное лицо, и злилась на белобрысую бестолочь, что звалась её братом — как он посмел напугать его? Как хватило ему наглости потревожить святая святых — чистые, прогретые самым горячим светом сны, с отпечатком её солнца? Может, потому он и выбрал именно их? Очевидно, порочность Бездны не прошла для него даром — Итэра захватила жадность, как и всех других, и первым он пожелал забрать себе всё то, что берегли иные искатели миров. Мгновенно Люмин вспылила, поняла, что не отдаст Сяо, что в Бездну сейчас покатится брат… И потому… — Ты пренебрег моим счастьем, и думаешь, что я не поступлю так с твоим? Да мне плевать, Итэр. — Тогда я разрушу этот убогий мир и всё другое, что тебе дорого. — Попробуй. Сяо отшатнулся назад — его затрясло от нагнетаемой вокруг солнечной бури, но Люмин пресекла попытку к ней приблизиться. — Сяо, — негромко сказала, из золотых искр вытягивая меч, — с этого мига ты мне больше не служишь. Отныне... контракт не связывает нас. Застыв, он опустил копьё, не веря — не желая верить. — А теперь беги. Беги к своему Архонту. Беги! Итэр улыбнулся, показав зубы: — Советую послушаться, если не хочешь смотреть, как мир превращается в могильник.***
Ей стоило невероятных усилий продолжить его сон — она и представить не могла, каким сильным бывает неприятие кошмаров. Милосердная её часть содрогнулась, вообразив, какими снами он жил раньше, если умеет делать из них такое. Люмин не понимала, то ли он вяз глубже, то ли отчаянно требовал от себя проснуться — в любом случае, от его сопротивления управлять сном стало тяжело, и ей перестало хватать концентрации на собственный образ внутри грёз и одновременно оберегать Сяо. Он отделился, зажил своей жизнью — Люмин заметалась, выбирая, чьим рассудком продолжит править, и выбрала свой, здраво рассудив, что Сяо вцепится в себя. Отпустив его, она вернула себе самообладание, запоздало надеясь не наделать глупостей.***
Двенадцать золотых треугольников и два одинаковых меча — вот и всё, что он видел сквозь солнечную бурю, укрывшую близнецов цветным сиянием. Шесть пар крыльев во сне казались гротескно-большими — и с земли их видел каждый, кто наблюдал за схваткой. Сознание Сяо почему-то нарисовало всех известных ему адептов и людей, и он оказался среди них, по-привычке сторонясь и держась в тени, но вместе со всеми вглядываясь в небо. Он понял, почему, когда Люмин сорвалась — шесть еë треугольников-крыльев сложились в три, и белая искра летящей вниз юбки выбила из него решимость. Настолько, что ему вновь потребовалось мнение со стороны — и не просто мнение, а прямой приказ вмешаться, несмотря на то, что руками богов вершилось над ним. — Лети! Сяо не знал, чей это приказ — в нём засквозили голоса всех, кто был когда-то дорог и близок, и он оказался так очевиден и прост, что тело уже ушло вперёд разума. Он освободился от оболочки так легко, словно делал это всегда, словно и не существовало никогда другой формы: перья разорвали одежду, вырвались наружу, раскрылись, разогнали воздушный поток быстрее, круто подвернули к ветру. — Сяо… Зачем? Она рухнула на спину, между крыльев — с полными слëз глазами, с мыслями, полными благодарности, со словами обиды, понимания и укора, но он уже не мог ответить: клювом ничего и не скажешь. От прежнего облика в нём остались только глаза. Люмин схватилась за перья, выправила баланс тела, сдёрнула разорванную перчатку и сбросила вниз, села удобнее, и происходящее словно преобразилось. На него нахлынул раж — невероятное, физическое в новом смысле чувство единения: как она становится с ним одним целым, как её вес добавляет импульса, как кратно возрастает скорость, как жмётся к шее хрупкое тело. То ли подлинная свобода так окрыляет, то ли её такая честная благодарность, то ли настоящая оболочка любит её по-своему, иначе. Это не контракт — она разорвала его в пух и прах, это его настоящая воля, притом настолько сильная, что проигнорировала прежние условности души. Следуя интуиции, он развернулся, заметив над собой золотые крылья, ринулся навстречу, охваченный гневом, но крупная белая вспышка обожгла грудь. — Так хочешь драться, птенец? Рискни. — Вниз, — дёрнула за шею Люмин, — живо! Повинуясь, Сяо рухнул вниз, сбавляя высоту, и комета прошла по касательной, подпалив только выпадающие перья. — Он за это поплатится, — гневно задышала в затылок и смягчилась, уже обращаясь к нему, — Ты правда намерен драться? До конца? Сяо не мог ответить, только резче махнул в рывке крылом. «Не вздумай руки разжать.» Спикировал, вынуждая её пригнуться, схватиться за перья сильнее, потянуть их с почти болью, и она всё поняла: сдëрнула с себя шарф, обернула вокруг шеи и, насколько хватило длины, крепко привязала себя к нему. «Не спасёт, — подумал Сяо, — Но лучше, чем ничего.» Он был быстр, но звезды сыпались быстрее — уворачиваться от них позволяли лишь воздушные потоки. Люмин не выпускала — от страха она стискивала коленями грудь, когда он круто пикировал вниз, и всю силу рук отдавала на то, чтоб не свалиться, пока тяжёлые сизые крылья разрезали толщу облаков. Очередной раз комета просвистела мимо и опалила хвост — лавировать стало тяжелее, но он компенсировал это возросшей решимостью — Люмин подумала, что нет предела его неистовству, что есть какая-то особенная, доступная только ему нить мироздания, за которую он тянет и питает себя яростью — иначе невозможно объяснить, почему его не пугает астральный гнев и не мучает усталость. — Попадёт — умрëшь. «Знаю, — злится, — Но не попадëт.» Для Сяо разгадка была проста — он нёс на спине весь мир: и далёкую беззаботную дикую юность, и своё рабское прошлое, и всех тех, кто в настоящем был повязан с ним клятвой долга, и девушку, что принесла с собой будущее — стала им, обратилась в него. Это было сильнее его — это требовало преодолеть грань возможного. — Не покидай Ли Юэ, — шепчет она, вжимаясь в колючие перья, — Здесь ты сильнее всего. Он злится, потому как крылья несут в Мондштадт — к его благосклонной силе ветров, которую легко обратить в свою пользу, но слушается, развернувшись обратно. — Я знаю, почему ты летишь отсюда — тут люди. Твоя земля делает уязвимым, но она же закаляет решимость. Моракс защитит тебя, уверена. И ты не отступишь, защищая святое — я знаю тебя, я сама выбрала тебя! И ты нужен мне. Я слабее его — он черпает силу извне, моя же ограничена этим миром, но с тобой вместе… У нас все шансы. Ты мне нужен до последнего вздоха, Сяо. Прошу, даже если мир сегодня рухнет, не оставляй меня. Рывком он заставляет её нагнуться к шее ниже, обнять крепче — других ответов быть и не может. — Он будет давить на рассудок — как я, только больнее. Цепляться за слабости, подбивать, провоцировать. Выискивать то, что особенно дорого, и мучить этим, травить до последнего. Он думает, что тебе важна лишь я, он не знает, что ты взвалил на себя… И если выдашь ему, как сильно жаждешь защитить всех других, Итэр непременно воспользуется этим, — Люмин придвинулась, легла, обречëнно погладив шею. — И ты выдашь. Ты же не умеешь врать. В ответ он замахал крыльями быстрее. Она не видела его глаз, но знала, что он зол, что хищные зрачки мечутся по земле и по воздуху, ощутила, как птичья грудь нагрелась от обиды на неё, и обняла его с улыбкой — вот теперь не выдаст. Не посмеет. — Что ж, тогда проверим, как хорошо понимаем друг друга. Сила Люмин была разрушительна — раньше он и подумать не мог, что разом увидит пять золотых комет одна за другой, и ни одной она не промахнулась. Они сыпались на Итэра градом, и он раскалывал их мечом, понимая над собой барьер — горящие осколки звёзд обваливались вниз, как догорающий фейерверк, затем летели его собственные, прожигая перья. Сяо повредил крыло, но думать об этом забыл, когда дрожь земли дошла до него даже в небе. Моракс укрыл его щитом, Люмин нагрела своим золотым светом, и подлинное состояние неуязвимости заполнило каждую трещинку нестабильной оболочки. Пролетев через все ловушки, порталы и вихри, он настиг Итэра, проломил грудью его сияющий барьер. Мечи лязгнули друг о друга, Люмин выпустила ряд вспышек, ослепила собой, и шарф не выдержал, оборвался, сбросив её с птичьей спины. Обломки мечей полетели вниз, а следом за ними сцепившиеся в клубок близнецы. Раскрыв крылья, они боролись, и показалось это бесконечно абсурдным. Сяо нырнул вниз, прорывая облака, камнем упал ещё ниже, и Итэр заметил его, размножился, и с десяток его копий приняли облик Люмин, перемешались, зарябили в глазах, затрепетали, не прекращая падать. Настоящая Люмин возмутилась грязному трюку, но все другие безукоризненно скопировали еë движения и повадки, заплясали в отражении глаз. Сяо не смог найти отличий, заметался между ними, судорожно вспомнил первое, что пришло на ум — выпущенный поток ветра прошелестел дуновением кристальной бабочки, и настоящая Люмин выдала себя быстрее всех. Мгновенно подхватив её на спину, Сяо развернулся, разметал крыльями осыпающиеся пылью фальшивки, ринулся следом за улетающим Итэром, прочувствовал в кипении крови первородный гнев, уже стëртую в пыль охотничью жажду. Птичье сердце давно забытым ритмом напомнило, как близок ему этот гнев, как он всегда наполнял его, всегда движил им — сердце человеческой формы было неспособно вмещать весь его поток, но теперь он словно вернулся во времена инстинктов, властвующих над волей, и поразился тому, как скучал по ослепляющей ярости. — Я выронила меч, — процедила Люмин, и Сяо с отчасти ликованием впитал её прерывистое дыхание сквозь зубы — такая решительная. Такая прекрасная. Он горд служить ей и без всякого контракта — если она так кипятит кровь и так горит в нëм настоящей жизнью. «Лови.» Из ветра крыльев отделился Коршун, засвистел, вращаясь, летя вниз, и Сяо поднырнул под него — Люмин, протянув руку, поймала, едва не сорвалась, ухнув вниз от тяжести, но выправилась. Озарила его золотым светом, накрыла сверху ещё одним щитом. «Вот как сражаются боги? Повелевай.» Повинуясь немому приказу, он вложил в крылья всю возможную силу — как лезвия они прорезали небесную твердь, настигая, раскрылись, изогнулись, подвернув под встречный ветер — благословением Люмин рассыпались мимо пролетающие кометы, не задев, не опалив. Она придвинулась, одной рукой держа копьë, вжалась, до боли в пальцах дёрнула перья то ли от решимости, то ли от страха — расстояние сократилось до броска. Коршун нагрелся в ладони — Люмин глянула на растрёпанную косу, на гневные, смердящие Бездной итэровы глаза, и метнула копьё. «Нет!» Перья под руками вздыбились, тугой удар крыльев об воздух затормозил полёт — по первому мигу броска Сяо понял, что она промахнулась. «Конечно… Откуда ей уметь метать копья.» Оно тут же полетело вниз как будто быстрее всего остального, тогда как мир вокруг замедлился, задрожал теми решительными секундами ранее. Стук крови оглушил его, взгляд Итэра сковал. Сяо содрогнулся, подумав, что она захотела промазать, что дрогнули умышленно и рука, и всё её сейчас сотрясающееся тельце, которым она прильнула, сжав в испуганном объятии, что суровость покинула её. Зажмурившись, роняя с высоты слëзы, Люмин всхлипнула в зудящую от ветра кожу, и он пожалел её, вообразив, как, несомненно, трудно быть богом. Хотела ли она конца? Почему заплакала? Он понял, что выбор теперь принадлежит ему — она не смогла, оставила решить судьбу ему, осудить её по-своему, доверилась… или нет? Она решилась же — иначе бы не бросила копья, но вдруг оплакала слезой из жалости? Или слеза всё же предназначалась скорби? Сяо не знал, но в нём горела кровь, которая не терпела ни слабости, ни промедления.***
Очнулся, тяжело дыша, стиснул пальцы, переплел свои, потом только понял, что жмёт ладонь Люмин, вскочил, но она мягко прижала его обратно к постели, успокаивая, пересчитывая пальцами рёбра, настойчиво целуя, оглаживая вздымающуюся грудь, отвлекая от снов. — Тише, тише, мой хороший. Они обнялись; Люмин, оберегая его покой, ласкала его сердце, гулко и часто ударяющее в спину, ловила шеей рваный вдох и мерно дышала вместе с ним, пока он не попросил: — Пожалуйста, покажи… Что будет дальше. — Так хочешь узнать? Хорошо. Только успокойся сначала, а то не заснёшь, — улыбнулась она, целуя лоб. — Вот так. Теперь спи. Спи, Сяо.***
Он сделал выбор, оставшись с ней — нет, это кровь сделала выбор за него, сочтя выродком каждого, кто пожелал ей навредить. Не важно, был он ей братом или нет, Сяо всё решил в момент первой встречи с ним — совершенно безобидной встречи, где не было ещё ни слова о Люмин. Тогда Итэр сказал ему: «Привет. Ты кажешься особенным», — и Сяо запылал холодным гневом, сочтя оскорблением то, как нелепо подобное звучит от тех, кто особеннее всех. Сейчас же гнев в нём был настолько жарок и горяч, что вытеснил рассудок. Он справится и без копья; жизнь словно ради этого мига и кипела так медленно и долго — чтобы нагреться именно здесь и сейчас. Когти раскрылись, клацнули, прорывая кожу, раздирая кость — от света опалило, посыпался ворох перьев, закрошился клюв. Люмин на спине перестала ощущаться весом — остался только вес решения, падающего на плечи. Хватка разжалась, и Итэр рухнул вниз, на жёлтые гладкие скалы. Спустившись, Люмин соскочила со спины, подлетела ближе, тормоша, откидывая с груди косу. Дайнслейф мгновенно выплыл из портала, посмотрев на Сяо с укором и покачав головой. — Поразительное невежество, — повторил он слова Итэра и вздохнул, поднимая его мятое тело. — Где ты раньше был? — Люмин, разозлившись, впечатала ему пощёчину, — Толку от тебя, если ничерта не делаешь. Катитесь в Бездну оба! Он усмехнулся и повернулся к ней другой, тёмной щекой: — Прости, госпожа. Не каждый день боги дерутся за счастье. — Он ведь жив? Мы ещё встретимся? — Да встретитесь когда-нибудь, — вздохнул он, оглядывая разбитую голову, — если он вспомнит твоё имя. А его, — он глянул на Сяо, — я бы на твоём месте опасался. Сяо услышал, оставил их, попятился — прочистив перья, махнул крыльями, тяжело оторвался от земли, но тут же стремительно набрал скорость и полетел в сторону Разлома. — Сяо? Подожди! Люмин злобно зыркнула, сочтя Дайнслейфа последним пройдохой и плутом, наклонилась к Итэру, откинула с лица волосы, вырвала из уха серьгу. Круглый камешек в ней треснул, но Люмин всё равно быстро продела её в своё, ещё раз гневно посмотрела на слугу, раскрыла крылья и ринулась вслед за тенью зелёного орла.***
Он снова проснулся, и Люмин прильнула к нему, тихонько смеясь, когда он стиснул её спину и прижал к себе, как самое дорогое сокровище. — Дальше не надо. — Почему? — удивилась она. — По-моему, у этого сна чудесный конец. — Я уже видел его, — смутился он, — и он не такой уж чудесный. — Разве? Мне кажется необычайно романтичным, что за те шесть с небольшим веков, что я блуждала в Разломе, ты оброс таким количеством легенд, что превзошёл меня, — она заглянула ему в мутные сонные зрачки своим самым солнечным взглядом. — В другом мире я находила книжку… «О Звёздной страннице и Зелёном орле», кажется, так. — Эй, это вообще-то не смешно. — Ты порой слишком серьёзный, — рассмеялась она, — это всего лишь сон. Один из многих других снов… Но это возможно — в каком-то из тысяч других исходов. — Всё равно. Она вдруг догадалась, почему он отворачивается: — Ты что, смущаешься своей формы? По-моему, она прекрасна. — За те шесть веков я совсем одичал. — Ничего подобного. Люмин мечтательно закрыла глаза, вспоминая сон о миге их встречи — ни человечьего, ни птичьего в нём тогда уже не осталось, даже жёлтые глаза и те выцвели и заблестели бельмом. За сотни лет во тьме он ослеп, а душа утратила стабильность и форму, но он всё же вспомнил Люмин и позволил сблизиться снова — и она, любя его уже единожды, полюбила дважды. — Не больно перековывать душу? — Не знаю никого, кому бы понравилось, — фыркнул Сяо, всё же прощая ей любопытство и испытывая мучение от зудящих вопросов внутри. — То, о чëм он говорил… — М-м-м? — О том, что можно сбежать от судьбы… — Удивлён, почему я не предложила тебе этого? Я ведь могу, — сказала она грустно, — но не стану. Знаешь, что я написала на фонаре? Он кивнул. — Паймон подсмотрела? — Ха, вот и нет. Я слышу все молитвы в голове. И уж точно понял, какая из них… — Ч-ш-ш, — шикнула она, смущаясь, — я всего-то спросила, мог ли ты уйти. И не просто из Ли Юэ, а вообще отсюда. И уверена, что мог бы. — Он не мог так сказать. — Он и не говорил, — согласилась она, — Но он сказал, что ты можешь сам решить, какой из твоих контрактов сильнее. — Это не значит, что… — Да, — оборвала она, — что ты можешь взять и уйти, наплевав на долг. И я не зову тебя только потому что знаю, что ты нужен здесь. Уведи я тебя блуждать по неприкаянным мирам, и твоя душа изменится, ожесточится, как когда-то моя. Единственным твоим другом буду я и только я, но однажды ты забудешь всех, кому служил. Ты даже меня забудешь, если на то будет воля звёзд. Да, ты увидишь невероятные красоты, самые удивительные истории из всех миров, наполнишься безграничным пониманием порядков вещей, но опреснеешь от этого так же, как я. Мне надоело это всё, и я решила полюбить. И я счастлива, что люблю… Потому что в тебе так много… «якорей», так много вещей, роднящих тебя с твоим миром. Здесь ты на своём месте. А я хочу занять место рядом с тобой. Он слушал, скрыв лицо руками, и она, посмеиваясь, легонько поцеловала его ладони. — Так что если Итэр тебя запугал, что однажды я махну ручкой и скроюсь в Бездне, он полный придурок. В следующий раз так ему и скажи. — Правда не уйдёшь? — спросил Сяо, скорее желая подразнить и услышать ещё что-нибудь сладкое. — Конечно. Вы тогда Паймон не прокормите. Она поймала пальцем смешок, наслаждаясь мигом его несерьёзности. — Знаешь, почему он так жесток? Он субъективен, как и я, но ненавидит это. Вдвоём мы были созданы, как два правосудия, как две точки зрения, где каждая верна только в чëм-то своём. Я приняла субъективность чувств — осознала, что иначе и быть не может — нельзя во всём быть вечно правым, нельзя всё решать без опоры на чувства. Есть разница между стремиться к беспристрастию и быть беспристрастным. А Итэр никогда не сможет быть объективен в одиночку. Потому и хочет отнять у меня это знание — вернуть всё в прежнее русло. А я не позволю. Теперь это мой мир, а не очередной... такой, как все. Он улыбнулся, принимая её мотивы, говорящие от всего сердца: — Ты так и не ответила. — М-м? — Каким будет наш конец? Славным? — Был бы ты счастлив, познав славу? — улыбнулась она. — Ты даже во сне не хочешь быть героем… Но не говори «нет», говори «возможно», и тогда не прослывëшь глупцом. Если честно, я знаю ровно столько, сколько и ты: те, кто выше и сильнее нас, смотрят свысока и смеются над нами. — Даже над тобой? — О, надо мной они смеются особенно громко. Шучу. Даже если наш конец будет самым горьким из всех, жить до него мы можем самой счастливой жизнью, — она моргнула, в который раз загипнотизировав золотом глаз, и позабавилась его, как всегда, обескураженным видом, — а уж потом в сказочках напишут про «умерли в один день». Вот так. — Теперь больше похоже на тебя. — А что думаешь ты? — Я? — он вздохнул, окончательно распустив убегающие крупицы веселья. — Можешь говорить что угодно, но… Однажды небо над нами обязательно обрушится… И разница лишь в том, встретим мы конец вместе или порознь. По правде, рядом с тобой я был бы рад любому концу. Он отчеканил слова без тени сомнения, и Люмин подумала, что он, определённо, мог бы разделить с ней всё: и этот мир, и любой другой. И к счастью, ей было, что ещё ему предложить.