Иллюзия выбора

      Если на площади было шумно, то на рынке, казалось, не слышно было даже мысли, и Люмин быстро оставила попытки что-то рассказать. Сяо шел, смотря в основном под ноги, а ей ужасно хотелось снова привлечь его внимание, и она трясла то и дело рукав, глазами показывала на что-то интересное, а он пожимал плечами и качал головой, изо всех сил стараясь держать лицо равнодушным и не разевать рот на все удивительные штуки, которыми тут словно сорили на каждом шагу. Она это быстро поняла и теперь глупо улыбалась, раздумывая, оставить ли его в покое или пристать ещё сильнее, но потом решила, что ещё успеет надоесть, и отпустила рукав, уйдя вперёд. Сяо глянул в спину возмущённо, явно недовольный её выбором, и ускорил шаг, стараясь не потерять её из виду.       Постепенно окружение перестало его смущать — чужие взгляды не задерживались на нём, предпочитая лёгкую и стройную фигуру Люмин, и он был благодарен ей за столь манящий внешний вид… и вместе с тем чуть злился, когда смотрели на неё дольше, чем следовало бы, а она, замечая это, нарочно будто играла волосами и расправляла юбку. Впрочем, сразу после этого она оборачивалась на него и подмигивала, хлопнув пушистыми ресницами, потом её платье чуть кружилось, насколько позволяло пространство в толпе, красивые колени и худые лодыжки, обтянутые тканью, зачаровывали как будто своим движением, и он невольно отворачивался, по-прежнему продолжая косить на них глаза.       Она пролетела мимо всякого рода магического барахла, не стала смотреть на ткани, чуть задержала взгляд на картах и астролябиях, потом заглянула в телескоп, направив его на Сяо, только чтобы услышать, как он устало вздохнет, потом ей прямо в руки насыпали амулетов и колец, всяких камешков и стекляшек, и она долго объясняла, что покупать их не хочет. Потом к ней пристали страждущие еë внимания торговцы какими-то сомнительными зельями, вынуждая Сяо быстро обхватить за круглые плечи и увести подальше. Стойки с оружием привлекли уже его, но он разглядывал их без особого интереса, пока Люмин любовалась красивыми, пусть и баснословно дорогими кристальными туфельками. Она снова что-то сказала, но он не услышал, а когда зашёл следом в шатёр, куда она скользнула с какой-то расшитой одеждой в руках, то мигом вылетел красный и злой на себя. Люмин же только хмыкнула равнодушно, нисколько не смутившись и продолжая шнуровать на себе корсет.       Потом Сяо потерял её, разминувшись буквально на мгновения — шёл в толпе растерянный и напряжённый, вглядываясь, но не различая никого, и вздрогнул, когда её мягкие руки коснулись спины и скрестились спереди, а горячее дыхание сбежало по шее. — Нашла! — шепнула Люмин прямо в ухо, даже не догадываясь, как смутила этим. — Хочешь на животных посмотреть?       Не то чтобы у него был выбор, но на животных посмотреть ему действительно хотелось, а она как будто знала это… Хотя почему «как», когда правда знала? Он уже перестал в этом сомневаться — если и было что-то в любом мире такое, что Люмин не увлекало, значит, её внимания это попросту не стоило. Он надеялся только, что не каждая его эмоция для неё очевидна и ясна — секреты души стоило поберечь напоследок.       К животным они всё же не попали — зевак у клеток было столько, что даже Люмин расхотелось их расталкивать: она постояла, подумала и в этот момент поняла, как сильно устала. Ноги повели обратно к рыночным рядам. — Он попросил сувенир. Что возьмëм? — Не знаю. Выбери сама. — Думаю, цена не имеет значения… Хотя… Видела, тут есть мешочек, в котором каждый день появляются деньги. Может, его?       Сяо покачал головой. Деньги, действительно, были бы самым бесполезным подарком из всех. Он прикрыл глаза и вспомнил то, что видел, по меньшей мере, несколько раз: как господин снимает перчатку, и как с его золотой руки слетает мелкая каменная крошка… Она звенит и падает на пол уже не крошкой, а чистой морой — чеканной и переливчатой, похожей на крупные чешуйки… Хотя, может это и были чешуйки? Впрочем, теперь это уже не имело значения. — Ну, тогда очередные памятные безделушки… Что-нибудь с философским смыслом, как он любит. — Его таким не удивишь. — Мне и не надо удивлять. Он попросил что-то… Как он сказал, на память. Что-то просто из другого мира или с намёком? Не понимаю… — Ты хочешь, чтобы я выбрал? — Не обязательно. Просто дай подсказку. Ты знаешь его лучше, чем я. — А ты проницательнее, чем я.       Люмин улыбнулась, довольная прямым, но ненавязчивым комплиментом. — Подари ему что-то, связанное с собой, — вздохнул он, косвенно намекая ей и принимая для себя тот факт, что Люмин оставалась для лорда по-прежнему привлекательной, даже несмотря на то, что тот сам оказался свидетелем их медленного, но неотвратимого сближения. — Что-нибудь… неопределённое.       Он хотел бы запомнить её ответ, но она не сказала ничего — только кивнула, сглотнув, и провела его туда, где раньше видела кое-что подходящее.       Это были две игральные кости — но не с шестью гранями, а с двадцатью — из тёмного янтаря, с тонкими бурыми жилками. — Почему кости? — спросил он. — Потому что есть миры, где всё решает бросок костей. Представляешь, судьба умещается вот в таком кубике. И моя, и твоя, и его — любая судьба. А сам кубик помещается на ладони, маленький такой… Пусть подумает над этим. Мне кажется, подойдёт, а тебе?       Сяо потемнел в лице, но его мысли без какого-то начала и конца оборвал вопрос. — Возьмёшь себе что-нибудь? — Зачем? — Ты разве не хочешь симпатичное барахлишко на память? — удивилась она. — Чтобы потом разбрасывать его, как ты? — он усмехнулся, но решил, что звучал слишком грубо. — Ладно, что-нибудь можно. — Хочешь… — Люмин прищурилась, — серьгу? — Не очень оригинально. — Ну и что? Пойдём выберем, тут столько всего. А ещё я очень долго охочусь за шляпой, из которой можно достать бесконечно много кексиков… И, кажется, в этот раз повезло! Видела её, по-моему, во-он там. — Зачем она тебе? — Раньше просто так хотелось, — хмыкнула, нахмурившись, — для коллекции. А сейчас… подарю Паймон.

***

      Он сразу перехотел всё другое кроме серьги — не когда её пальцы касаются вот так, проскальзывают в волосы, гладят ухо, примеряют то одну, то другую; дыхание льёт вниз мерно и слегка жарко, ухо болит, повышая чувствительность, прокол сочится свежей кровью, и салфетка промакивает кровь — чтобы губы опустились сверху, облизнули мочку, язык прошёлся по контуру, двинулся выше, глубже, щекотнул, задразнил, — и всё тайком, украдкой и прикрыв рукой, пока никто не видит. Сяо тихо всхлипывает, пересилив дрожь, отмахивается от неё, прячет лицо — она посмеивается, тоже, впрочем, красная, но не настолько явно, выбирает ту, что понравилась ей больше всех — маленькую аквамариновую каплю на чёрном кольце. — Ты с ума сошла? — тянет за платье к себе, пока она привычно виляет бёдрами в толпе. — Нет, но ты, кажется, не был против… — Прекрати, — рычит, пока острый кончик ногтя царапает руку, — хотя бы не на людях. — Да всем наплевать, — хихикнула она. — Знаешь, сколько тут любителей развлечься и пощекотать нервишки? Половина так точно. — Только не говори, что тоже из них. И вообще, откуда такая настойчивость? Разве я не должен злиться, что ты в таких вещах свободнее меня? — Так сложно наслаждаться тем, как мне тебя хочется?       Он покраснел так густо, что забыл всë давление, с которым хотел нажать на её нескромный аппетит. — Ну и ну. Кто бы мог подумать — гроза любых тейватских демонов смущается влечения к себе. — Люмин… — М-м-м? — Честно, я удивлëн. Я еле разрешил себе тебя коснуться, а ты… Не надо. Пожалуйста.       Она посмотрела то ли игриво, то ли хмуро. — Ч-ш-ш! — приложила палец к губам. — Сначала найдём, где будем спать, а потом поговорим.       Нашла она, впрочем, молниеносно — толкнула буквально следующую по улице дверь с вывеской, бросила на стойку кошелёк и, не глядя, зашагала к лестнице. Потрогала дверные ручки, нашла ту, где ключ торчал снаружи, вынула его, завела Сяо за собой и провернула уже внутри на два оборота. — А теперь что скажешь? — сбросила обувь и стянула с локтя перчатку. — То же, что и раньше. — Неужели? Может, хочешь сказать ещё что-нибудь?       Вторая перчатка полетела на пол, и он нахмурился, не собираясь сдаваться. Может, потому что не хотелось казаться слишком падким до простых и очевидных вещей… А может, потому что хотелось оценить её изобретательность: и так понятно, своего всё равно добьётся, ведь добивается всегда. — Скажу, что слишком держусь приличий. — Как всегда, слишком честный, — усмехнулась она, смеряя глазами те несколько шагов между ними.       Ноги сами захотели их пройти. А к рукам было невозможно привыкнуть — всегда разные, но всегда приятные: обвились, прижались, пообещали не только тепла, но и жара. — Как можно бояться простых человеческих вещей?       Он заглядывает в глаза чуть зло, по привычке размешивая в себе гнев — понимает, однако, что ей нравится: опять кормит собой проклятый демонический огонь, смеётся, подчиняет себе. — Это ты ничего не боишься… глупая. Видела же, на что способна моя тьма. — Видела, — улыбается, на языке перекатывая предвкушение, — и сожгла. Интересно же, что тобой движет без неё. — Ха… — любуется мягким скатом плеч и тонкой шеей, — предложи я тебе, ты откажешься. Ты знаешь, о чëм я. — О чём? — косит глаза, притворяясь, что не догадывается, пока ладонь внутри по бедру движется вверх, прерывисто скользя и проминая кожу. — О чëм?.. Вместо песка там трава по пояс, — мнёт грудью, вынуждая отступать по шагам, — ты вся пропахнешь ей… Хотя ты и так пахнешь просто превосходно.       Хочется достать наружу запах — не только сорвать с кожи, на вкус попробовать, окунуть в него язык: три движения рукой, и одежда уже бесстыже летит на пол, зубы сдавливают, проверяют глубину желания. Запах действительно становится крепче, интенсивнее, пальцы методичны, настойчивы, с нажимом — легко добиваются хаоса в теле. Язык быстро снимает с неё стоны — один, другой, третий, пока бедро, изогнувшись, давит на шею. — Мне нравится, как ты пискнешь, если я сделаю… так.       Рука вращается, разгоняет в ней кровь, гонит к лицу, больше не задерживаясь нигде — только снизу и сверху. — И зачем только дразнишь? Хватит и одного слова… — Сяо… — она поджимает ногу, меняет, выгнувшись, ритм рук, и он снова чувствует голод до вкуса, накрывая губами. — Да, — усмехается, наслаждаясь почти перерастающим в боль натяжением мышц, — именно этого.       В конце концов, думать становится сложно, просто наблюдать за подвижностью её откликов ещё сложнее; ещё ряд прерывистых вдохов, жалкая сдержанность стонов, и шаткое спокойствие стремительно ускользает. Пока что держится, но Люмин начинает хрипеть, и терпению приходит конец. Он накрывает собой жадно, ищуще, тянет в темноту ещё незнакомых ей желаний: становится трудно дышать и разум как будто щипет и скручивает от липкой горячей волны. На остатках сознания усмирив гнетущий голод, Сяо смотрит с ожиданием, с предложением, горячо, но всё же послушно — она слишком хороша, чтоб быть грубым. — Соглашайся, — льёт шёпотом в ухо, стараясь звучать тише, вынуждать прислушиваться, — и я покажу тебе, как любят птицы.       Люмин, кажется, и так согласна на всё — лишь бы не останавливался. Ему нравится — затылок почти плавит от её давящей руки. В ней столько нужды и желания, столько прямого ответа на вопрос, чьей же ей хочется быть, что он сразу прощает ей жеманство и хитрость, прощает заигрывание с чужим голосом и глазом — такой, как сейчас, её больше не видит никто. — Туман на тебе останется росой, колени сотрут траву в зелень и сок… Ты хочешь дикости, знаю… Соглашайся, и получишь. Я знаю, что тебе снится… Соглашайся, Люмин, и я исполню все твои сны.       Она смирна и взволнована, и всё же некоторые касания продолжают им править — ногти чуть царапают шею, ненавязчиво щекочут плечи, а снизу, под грудью, тело хрупкое и влекущее — сразу хочется обессиленно сдаться… Выдать все тайные к сердцу тропы. — А ещё? — играет на ней улыбка, и Сяо еле сдерживается, набираясь трепета. — Ты точно сумасшедшая. Чтоб так хотеть нырнуть во тьму… — Это не страшно. Это всего лишь ты. — Хорошо, — он мнёт бëдра, скатывает на себе их подвижный жар, толкает вверх и сваливает вниз, — я отнесу тебя в горы… Сброшу в снег — он пахнет весной, а ты пропахнешь им, перебьёшь траву и смоляной дым… Замёрзнешь, попросишь тепла… Знаешь, что дальше? — Не знаю, — смеётся, позволяя себе снова быть смелее и хитрее, — скажи. — Гнездо… — выдыхает сквозь зубы, сдерживая уж слишком свободное и торопливое в желаниях тело, — ждёт тебя. — Какое оно?       Ей хочется услышать больше — о тайнах, о желаниях, к которым ещё не успела подлезть, найти новую причину крепко держать то близко, то далеко… Показывать, как нравится так держать. Его обожание как будто чересчур естественное, умопомрачительное, навязчивое — невыразимо сильно хочется больше. В нём нет ни единой зацепки, опошляющей, очерняющей откровенную связь: все, кто касались еë раньше, делали это по-другому. Не так… интенсивно. Без ожидания такой же сдержанной, но увлекающей силы эмоций в ответ. — Недосягаемое.       Его смех то хриплый, то звонкий, с каждым отдельным словом срывается в ухо. Она больше не отвечает — слишком смущена, даже рукой тянется прикрыть лицо. — Не закрывайся, — перехватывает руку и тянет к плечу, — обычно ты забываешь про скромность. Раз освобождаешь… от любых оков, тебе они тоже не нужны. — Ты слишком, м-н-н-х… — сдаётся её горло, — смелый… так разговаривать с богами. — Тебя волнуют только разговоры? — ладони мнут рëбра, сталкивая тела ближе. Движения приятны, но обрывать с неё слова ещё приятнее. — Сама позволила… не только говорить. — Сяо… — скулит тихонько, накрываемая грудью.       Он снова посмеивается: что-то внутри яростно ждёт, когда же она воспротивится дерзости и заставит молчать, и вместе с тем хочется говорить, хочется клясться этому телу в вечной жажде, собирать с него милость и зной… Править им. Подчиняться его правлению. Это немыслимо. Это окрыляет. — Что же ты за божество? Кому я обязан служить?       Она показывает зубы, сминая до боли губу: — Попробуй, угадай. — Ха, так и знал, что не скажешь. Хорошо, — сбивается в дыхании, заваливает под себя, — песок, значит… слепящая… солнечная буря… Да ты древнее любого мира. — Хорошо… Ещё!       Он рвёт с неё поцелуй, смеясь над её жаждой — то ли мыслей ещё требует, то ли движений. Ещё — так ещё. — Власть… Сила? Обычно силу приписывают мужчинам, но ты… — он стонет сквозь зубы от слишком нежного трения, — тебе она подходит лучше всего… — Теплее, — намекает, развернув бедро, чтоб прижался ближе, — ещё… — Ещё? Этого… мало? Ладно… Ты, — смотрит, пожирая взглядом влажный блеск, — очевидно, любить умеешь лучше прочих. — Да, — за шею тянет вниз, запрещая обрывать поцелуй, — но и это не всё. — Ещё? Сколько же у тебя личин? — Больше, чем у тебя. — Ха! Верю. Ты… Рядом с тобой любые боги жалки и ничтожны. Агрх, постой…       Люмин не выпускает, меняет темп на самый приятный ему, жмëт к себе, срывая за хрипом почти плач, шеей ловя нарушенный бег крови, забирая остаток воздуха из груди, ища нажим горла, выбивающий из связок низкий стон; стискивает ногами, продлевает бьющий по телу остывающий раж. — Так кто ты ещё? — целует ей мочку, возвращаясь будто к тому, с чего всё началось. — А ты разве не видишь? Взгляни.       Она поднимается на локте, смотрит снизу вверх, блестя взглядом строго, с ожиданием, и веком прикрывается почти что торжественно. Он теряется чуть, вспоминая путь от врат — знамёна рваные, реющие в небе ярким ветхим тряпьëм, груды мечей и щитов, ржавых и забытых, украшающих могильники древних времён… В золотых глазах не только путь звёзд, но и путь крушений и клятв, в них бегут реки, брызги которых на песке остаются красными камешками, в них лязг и звон, и запах тлеющего угля, и соль от крови во рту — и крики, и треск от пламени горящих крыш… — Ты же воин, Сяо, — тянется под рукой, выгибая впалый живот, — вот тебе и ответ.