Иллюзия выбора

      Начало застало их довольно скоро — стоило только заскучать, как в колено Люмин уткнулся мокрый холодный нос. Она удивлённо подняла голову, прекратив читать первый попавшийся в кармане том, — собака; и собака тоже подняла голову, нетерпеливо потрясла коротким хвостом, потянула зубами за подол. — Отпусти, — пригрозила Люмин пальцем, — порвëшь. Сяо?       Он раскрыл глаза, моментально перестав дремать, сел ровнее, нехотя поднявшись с её плеча. Люмин коснулась ладоней по очереди: сначала левой, потом правой, схватилась покрепче, не выпуская, намекнув, что время пришло. — Пора. Вот и наш проводник.       Он посмотрел под ноги, уже ничуть не удивившись — чуть не выдал, где был, потому как статую этой собаки уже видел и запомнил: — Веди.       Свет узорчатых замковых галерей быстро сошёл на нет — лестница за лестницей они спустились куда-то глубоко вниз, и стало по-подземному тихо и темно. Редкие свечи на стенах и длинный, камнем мощеный коридор заканчивались у тяжёлых железных врат. Собака развернулась и побежала обратно, оставив их вдвоём. — Позовут? — Должны, — нервно ответила Люмин, — хотя… Теперь уже не уверена. Может, зайдëм, когда посчитаем нужным?       Сяо подошёл поближе к вратам и прислушался: — Там как будто ничего нет. — Но мы их и не откроем… Я ручку не вижу, цепь тоже. Лебёдка? — она задрала голову, щурясь, — тоже нет. Видимо, откроют сами. — Опять ждать? Ладно. — Он прислонился плечом к стене, — как-то… угнетает. — Здесь так мрачно. Там, наверху… — Люмин прижалась к стене напротив, — совсем всë по-другому. В последний раз я тут с Итэром была, почти что ностальгия. Цветы, флаги, горячие головы повсюду. Шумно, весело — приятно быть везде своей. Он с себя венок всегда снимал и надевал мне — тяжёлый, но душистый. А я просилась в следующий раз с ним… Мечтала, что на арену попаду, а он, дурачьё, думал, я желание себе захочу, и придётся уступить — как девочке. Ха, — она фыркнула, — вот ещё. Ещё и обзывался, что меч не тем концом держу. Зубы б выбила.       Сяо улыбнулся чуть, но совсем слегка: — С кем тогда вместе шёл? — Он? — она нахмурилась, — вообще-то всегда один.       О том, что поединок он обычно выбирал летальный, она решила умолчать. И не просто решила — какое-то яростное здравомыслие отрезало сразу даже попытку сказать об этом Сяо — она помнила, чем кончались его сны, и меньше всего на свете захотела приблизить их. Спустя столько лет — и спустя такие в сравнении крохи времени, что провела с Сяо, было страшно сознавать, как от Итэра на самом деле всегда смердило Бездной. Сам факт того подкрался к ней так незаметно и тихо, что ошеломил однажды — но, слава звëздам, не сейчас. Если б сейчас, она б не смогла драться и шага сделать была б не в силах. Стойкость принять подобное обычно приходит не сразу. — Нервничаешь? — подошла поближе, пока от мыслей не стало совсем зябко. — Скорее, взволнован, — тихо ответил Сяо, разрешая коснуться спины, — странное предчувствие. — Плохое? — Люмин погладила лопатки и дотянулась ладонями до плеч, — ты весь напряжён. — Нет. Не могу сказать, — он подтянул перчатки и щитки на них, — но нехорошее. Как будто не знаю, чего ожидать. — Я тоже не знаю, — она попыталась звучать непринуждённо, но вышло не очень убедительно, — но раз беспокоишься ты, я тоже начинаю. — Как люди называют это? Я забыл. — Сопереживание? — По-другому. Когда перенимаешь эмоции, а не… — Эмпатия? Почему ты спрашиваешь? — Хочу ощутить её к тебе, а не наоборот. Оно и раньше бывало, но приятного было мало.       Она удивилась — не столько желанию, сколько странному порыву рассказать об этом вслух. Она вовсе не считала его неспособным на эмоции, но иногда он говорил о них так, словно это не были всего лишь обыкновенные и отчасти бессмысленные реакции тела. Словно это было что-то табуированное и чуждое: как будто недопустимо находиться в одном состоянии, в единстве переживаний с кем-либо другим. Словно бы весь гнëт тяжёлого — если оно тяжёлое — чувства предназначен рухнуть только на него… И когда кто-то принимал его вес на себя, то… — Ты думаешь, что делиться чувством с другими делает тебя слабее? — спросила она, вдруг разрезав повисшую тишину. — Дело не в слабости. Сегодня это только эмоции, завтра — уже решения. Ещё дальше, и… — И что? — отозвалась она резко, — я любую долю с тобой разделю. И скажу это ещё много раз. Недостаточно подтверждений? — Знаю. Но я однажды ощутил от тебя… что-то очень странное. Что-то печальное, такое, что все голоса в голове это переняли. Я тогда понял, что чувствую… Нет, не так — сверхчувствую. Представь себе, каждый падший дух, вместо того чтоб выть и стонать…       Он прижался к каменной стене и потер лоб. Люмин сразу поняла, что ему нехорошо, и вопросительно заглянула в глаза, на что он только покачал головой, вытирая веки. — Слова сложно сложить, извини. Голоса… Они то сводят с ума, то так в голове тихо, что начинает звенеть. Но стоит тебе загрустить, — он нахмурился и наклонился над ней, смотря серьёзно и отчасти зло, — как они все до одного повторяют за тобой. И поток этой грусти я не могу вместить. Это невозможно. Не под силу никому — даже тебе, я думаю. О чём ты таком печалишься, что даже тысячелетний мрак заставишь прислушаться?       Она чуть покраснела, не желая сейчас полной серьёзности — хотелось, конечно, расшевелить его, поговорить, как всегда, о чем-нибудь уже привычно-волнующем, но настроить на совсем другие мысли, и краснота эта сначала напоминала смущение, но быстро переросла в негодование. Что за упрёки? Винить вздумал за свои проснувшиеся чувства? — А тебе кто разрешал таращиться на этот поток? Впитывать его в себя, и всё такое? Он не твой. Он мой — вон, мне сколько в любви наклялись, на целую пустыню хватило. И ты, — она ткнула пальцем в шею, — только из-за своей осторожности не посыпался как все. Можешь считать это комплиментом, а можешь — удачей.       Сяо усмехнулся, ощутил, как свирепеет её дух — подумала она совсем не о том, глянул по сторонам и приник к ней губами — недолго, но достаточно, чтобы её колыхнуло обратно в сторону смущения. — Ты что делаешь? — отстранилась испуганно. — Перестаю быть осторожным, — он заглянул ей в глаза тепло и чуть насмешливо, но скользкие, неоформленные ещё во что-то цельное мысли снова пробились через блок разума, который он старательно выстраивал с ночи.       Лёгкий, дрожащий усталостью выдох Люмин всё же уловила и едва не пошатнулась. — Успокой меня, — произнёс он тихо-тихо, наконец, опустив глаза. — Пытаюсь, — она обняла его и прижала к себе, чтоб не посмотрел опять в лицо. Вздохнуть вышло слишком, на её взгляд, тяжело — осталось надеяться, что Сяо не понял причин.       Причин, отчего же сердце ударило гулко и едва не остановилось.       Еë снова накрыло чувство глубочайшего непонимания — такого же сильного, как то, что заставило выплакать в подушку все слëзы. Она искренне надеялась, что совсем-совсем скоро сможет подобрать к нему ключ, но один единственный случай, это чертово желание, обоюдное решение добиться победы, но отдать еë друг другу, столкнуло их до того сильно, что обнажились страхи, относящиеся только к нему одному. Она осознала, что потеряла над ним контроль — что больше не властна над его эмоциями, что не понимает мотивов в той мере, что была для уверенности нужна… И больше не поймёт — точно он ушёл, перерос и интерес к ней, и собственную нужду быть понятым. А поцеловав её сейчас, Сяо будто бы и вовсе толкнул её обратно на дорожку исключительно тактильности — той примитивной формы общения, которую позволил использовать только ей, и это показалось до того очевидным шагом, неприглядным, почти презрительным намёком в её сторону, что она чуть не разрыдалась снова.       «Ты не слышишь меня. Не понимаешь, — сказал ей этот шаг, — тогда утешай так, как умеешь.»       За тысячи прожитых лет это чувство было новым, и у Люмин совершенно не было опыта, чтобы оценить последствия. За секунды её загрызло такое саморазрушение, что тело перестало ощущаться, а мысли ушли глубоко, ещё глубже под землю, и в голове остался только их низкий и протяжный гул. Она испугалась — бледный контур его одежды возле окна, глаза за столом напротив, совершенно пустые, чуть ли не равнодушные, всплыли в памяти мучительно и больно. Теперь слëзы сдержать не вышло, и она снова заплакала, не имея ни возможности, ни слов сказать о том, как пугает её эта пропасть.       Не сумев утешить однажды, она не сумеет и снова, когда действительно придётся, понадобится: понимание этого пришло к душе резко и удручающе и разделило их ещё сильнее. Сяо стиснул чуть — Люмин захотелось вырваться, выкрикнуть, что у неë больше нет душевной силы, усмиряющей страхи, что власть над чужим разумом только что треснула и разбилась, рассыпалась по полу. Он не спросил, почему плачет — не попытался стереть слëз, и её забила дрожь слабости. Неужели понял причины? Почему именно сейчас, когда ему самому нужны поддержка и очередное внушение правильности выбора? За один этот миг он превзошёл её эмоционально в десятки или даже сотни раз, а теперь как будто покровительствовал желанию маленькой ещё девочки быть мудрее и взрослее, быть выше всех прочих.       Эмпатия… Зачем только было про неё спрашивать? Он захотел её понять, на ощупь прочувствовал душевный слом до того, как Люмин выдала его сама, а это значило куда больше, чем способность к эмпатии, но на самом деле…       Всё было куда проще: она надумала себе слишком много, а он — слишком прямо.       Сяо всего лишь просил её быть честной, а ей уже казалось, что раз понял каким-то образом, как движется её пока что ничем не выданный план, как ей грустно от того, как обстоятельства вынуждают в скором времени обмануть его, то её любовь лишается силы и не стоит больше ничего. Сяо словно раскусил обман до того, как она его задумала, и быстрота, с которой навалилось это душашее чувство несовершенства своих идей и чистоты его и создало эту самую пропасть. Как он это понял, для неё так и осталось загадкой, ответы на которую искать было ещё страшнее. — Ну-ка, смотри на меня… — задрал ей подбородок и мягко заглянул в заплаканные глаза, — и признавайся, за что будем драться.       Она всхлипнула, и Сяо чуть нахмурился ей, не дав ни опомниться, ни отвести взгляд. — Не утаивай, — потребовал всё так же мягко. — Недоговариваешь, я чую. Ты обычно слëзы не льёшь. — За твою свободу, — всхлипнула Люмин снова, закусив щеку, руки за спиной свела, ощутив нежные губы на лбу. — Так и знал, — прошептал он в лоб, — но ты слишком хитрая, чтоб это было так просто.       Он усмехнулся, не давая однозначно понять, поверил или нет. — Хорошо. Я согласен. Иди сюда.       Вжавшись спиной в стену, вжал её в себя, заставил надавить жалкой, дрожащей силой тела, целуя и захватывая рукой плечи. Она подалась, как ивовая ветвь, завалилась на него гибко, схватилась за одежду, почти подкосилась от того, как мокрую щеку трогает перчатка, перестала дышать — настолько нежным показался глядящий губы язык. Медленный, ласковый как кошка, словно бы нелепый человеческий контакт начал вдруг значить что-то большее: Сяо предложил решить это ей, а что сам… Суметь наделить губы невыраженной словами тоской, жалостью, сожалением и в ответ получить губы, почти молящие о прощении — если бы в Люмин ещё остались мысли, она бы поразилась тому, как быстро поменялись их роли.       «Не обманывай меня, — касается его язык, — Не используй. Я прощу тебя, если… всё же, но лучше не надо. Я же верю тебе, — гладит кромку зубов, подминает под них самый мягкий край губ. — Верю, Люмин.»       «До последней капли крови твой — забирай, если хочешь. Будь со мной, будь моей, милая… Яркая моя звёздочка, тёмная трава у тихой реки, скрип снега под ногой, треск вековых сосен, шелест спелого колоса, хрупкий осенний лëд. Мельчайший, в пыль истёртый песок. Я люблю тебя, мой свет, повелевающий тенью, мой дождь на растресканной земле… — гладит ладонь шею, — моя надежда, моё отчаяние. Сама же пришла и сказала, назвалась моей судьбой, а теперь как будто отрекаешься, сторонишься… О чём-то неумело пытаешься солгать. Не лги. Не надо.» — Ближе, — он жмёт к себе крепче, и она подаётся сильнее, — ещё… ближе.       Их поцелуй долог, нежен, обескураживающе, безумно жесток для них обоих — это что-то, срывающее кожу, покалывающее под ней беззвучным, но откровенным признанием — Люмин целует его, стряхивая с щёк слëзы, лишь бы не портили вкус, и в полутьме пустых каменных галерей они остаются один на один с тем, что прячут в себе, касаются этого мысленно, эмпатически: давлением губ вращают бесконечный поток обещаний друг другу. — Сяо, — она сдаётся первой, ощутив, как безгранична привязанность к нему, как нужны, необходимы в жизни и его плечи, и слова, и взгляды, и губы, и желания. Безмерное стремление к честности в который раз оставляет её поистине безоружной, — Сяо… — Это моё тебе благословение адепта, — не моргая, гладит пальцем щëки, — пойдём. Выбьем мне свободу, раз так этого хочешь.       Он коснулся холодного железа, уже зная, что делать: развернулся, схватил руку Люмин, не принимая возражений, сжал в своей и придавил к вратам. Лязг за лязгом, и они медленно поднялись вверх. Впереди был знакомый уже белый свет.