Иллюзия выбора

— Проснулся? Вижу, тебе лучше, — светлые пряди падают на лицо, и он отмахивается, ощущая щекотку. У Люмин уходит буквально секунда на раздумья — целует недолго, но плавно и гладко, отстранившись, чтоб поймать слухом лёгкий стон. — Приятно? — Да.       Он тут же жалеет, что признал это. Что вообще вздумал раскрыть рот — стоит только пожаловаться Люмин на что-то, в чем она особенно сильна, как навязчивые идеи мгновенно затопят её. Разбудят бесоватый огонёк. — Я кое-что почитала, и, кажется, догадываюсь, как могу тебе помочь… Телом? Как демону. Как тебе моя энергия?       Сяо пялится на неё с сомнением, предпочитая держаться независимо. После пробуждения сложно собрать мысли во что-то цельное, но ускользающие инстинкты и пока что не проснувшаяся полноценно мораль шепчут, что вообще-то было бы неплохо согласиться. — Слишком щедрое предложение, — он качает головой, медленно понимая, о чëм она, надеясь, что не заметит неосознанно проступившую жадную в пальцах дрожь, но Люмин явно не собирается отступать и нависает сверху с хитрым взглядом. — Неужели откажешься? — Я бы выжил из ума, если б отказался, — отвечает уклончиво, всё ещё надеясь, что она отступит.       Слишком лестно — предлагает себя вот так, нисколько не смущаясь. Сама хочет накормить собой голод. Откуда только знает, как подношение тела возвращает к жизни? Тем более, этого тела — ему не хочется никакого другого. — Поверь, мне приятно твоё предложение, — рычит в шею, пытаясь отпугнуть, отговорить, — но я слишком слаб, чтобы брать. — Не нужно. Я не отдаюсь, — уже ласкает пальцами лицо, — я отдаю.       Откровенное приглашение на игре слов вгоняет в краску. Люмин предлагает снова, уже беззвучно — прижимается телом, тянет с рук перчатки. Кожей Сяо трогает её кожу, сминает платье, цепляется за кромку чулка, — глупо было спорить, раз всегда делает, что ей хочется. — Но не здесь, мой милый, — упрямо влекут руки, закидывают ладони на себя. — Однажды… мы уйдём в горы. Туда, где колокольчик звенит на ветру, играя твоим именем. Где трепещет от силы твоя демоническая душа, в равной мере держа в себе как закон и контракт… так и ярость и гнев. И, если захочешь, я послужу твоему гневу, отдамся любому порыву, впитаю ветер, раздувающий в нас огонь… Послужу, как тёмному богу. — Не смей. Ты с ума меня сведëшь, — прикрывает глаза, чтоб не искрить закипающей в них похотью. — Уже свела, разве нет? — лукаво смеётся, скользкими губами водя по шее. — Что плохого? Вернуть себе возможность побыть собой, окунуться в голод… — Я не за тем его веками сдерживал, — рычит почти обиженно. — Хочешь обесценить? — Почему же? К себе ты всё так же останешься строг. Развлечёшься немного, только и всего. — Ты соображаешь, что предлагаешь? Отдаться мне, в моём святилище… Ты хоть знаешь, что это за подношение? Кому ты его делаешь? — Надеюсь, оно покроет те тысячи лет, что ты был забыт.       «Не перегни палку. Пользуешься тем, какой я слабый?»       Опять держится насмешливо. — Как же ты умело совращаешь, — отворачивается, поморщившись, — подумай только, как мне стыдно согласиться. И представь… как хочется. Вынуждаешь. — Это пока только предложение… На будущее, — цепляясь пальцами за подбородок, тянет обратно к себе. — Но я жду этого не меньше тебя, мой Якша. Как жду дня, когда прочешу твои перья, как согреюсь твоим первородным жаром. Увижу твои настоящие дикие стремления и заберу те, что по праву мои. Ты — мой, Сяо. Весь мой. И благодари звёзды за то, какой ты правильный и честный… За то, какой невинный. Боги своего никогда не отдадут, ты знаешь это по себе. Раз ты верный и преданный, ты не столкнёшься с моей жадностью. Я всё испепелю, что прикоснётся к тебе — и будь проклят этот турнир, где нельзя, но можно убивать. Знаешь, я бы убила её за тебя, если б не страх. Ты тлел на земле от сжигающего света, а я даже подойти не могла… Я этого больше не допущу. Теперь я буду жечь сама.       Он распахнул глаза, смотря сейчас на бурю из песка, на грозовой ураган двух золотых морей, в которых тонул с самого первого дня, как приручила, подчинила себе, поманив обещанием чего-то, неподвластного воображению. Божественный гнев его больше не пугал — лицо залилось краской, стоило только осознать, что она превратила свою ярость в акт особенной привязанности. Поступила так же, как обычно поступал он, но на уровне… Совершенно другом. Осознанном. Он был диким, потому что дикой была кровь. Она же высвободила в себе ярость, потому что, наконец, нашла ей применение. Душа набралась пламени, сразу зажглась, затлела, задымилась смолой — так приятно оказалось её покровительство.       Хвост быстро убегающей мысли о том, что Люмин не только набрасывается сверху, убеждённая в том, как нужна сейчас, но оставляет решение за ним, рождает в нём мягкую волну тепла. Эмоция греет его сильнее влечения, но сама же это влечение и рождает.       Манящие, уже приоткрытые глянцевые губы заставляют не колебаться. — Никто и никогда, — он целует её обрывчато и влажно, — меня не превозносил. Тем более… так. Тем более… божество. Неужели каждый жалкий человечишка, которому ты позволила… многое, не разглядел в тебе… — Что? — спрашивает, уже ожидая самых искренних его слов. Он всегда искренний, но в такие моменты — особенно. — Правосудие… Предопределëнность. Судьбу? Сущие глупцы… Не признать, что перед ними… — Поэтому крылья вернул мне именно ты, а не кто-то другой, — смеётся она в плечо, зарываясь пальцами в волосы. — Надеюсь, тебе лестно знать, как угодить богине. — Не будь я так слаб, утащил бы тебя в горы прямо сейчас, — вздыхает обречённо, смирившись с тем, как вожделение окончательно забивает разум.       Люмин краснеет, потому как во взгляде явно отражается та его череда движений, что проведёт её по древним каменным склонам, донесёт на крыльях до скрипучих деревянных ступеней и сорвёт прямо на них почти что крик. Ветер подхватит его, перемешает со звоном стекла, засвистит между резных стен, грудь прокатится по замшелому полу, руки вомнут в доски, стиснут поясницу, заглушат собой, зубы закусают плечи, рваный горячий хрип пройдётся от шеи вдоль спины. Он будет быстр и проворен, но не насытится за первые разы. Люмин высвободит в нём спящие силы, вытащит наружу подавляемую энергию, и ему она покажется неиссякаемой.       «Докажи, что совладаешь со мной, — ни разу не мигнëт желтый взгляд. — Заставь меня устать. Истратить всё, что копилось веками, в ожидании… тебя. Одной только тебя.»       Она вложит в тело столько силы звëзд, что солнце на спине засветится золотым контуром. Он залюбуется им, ярким в предночных сумерках, впитает в себя — почувствует, как горит на рисунке руки и под веками белый слепящий свет. Мрак выбежит из головы, хлестнëт себя цепью, брызнет чёрной кровью, поджавшись, отступит в последние углы душевной тени, но не скроется от ярости сжигающей волны. Сяо ощутит себя чище и совершеннее, шеи коснётся губами нежно и благодарно, раскрыв в себе способность уничтожать тьму подобно тому, как Люмин очистила однажды мысли. Что ж, эта форма её очищения… достойна восхищения не меньше звёздного огня. Не только намёков и нескромных шуток. — Ещё успеешь. Обещаю, — отворачивается, вдруг смутившись ладони на бедре, теребящей край белья, и он тоже... смущается себя. — Сейчас тебе нужно отдохнуть.       Миг, и руки влекут в царство золотого света, на песок. Ещё миг, и оставляют ему голую грудь, тянут завязки рукава. В следующий — чертят по спине что-то значащие для неё одной тайные знаки. — Я чувствую, как ты устал. Расслабься… Я помогу тебе.

***

      Сяо густо покраснел, услышав, как дребезжат её амулеты за спиной, и шорох шёлка явно нарисовал ему, как скрещиваются локти, а запястья тянут вверх ткани. Песок сзади промялся, просыпался под коленями от её приближения, бёдра задела сбрасываемая одежда. Он вздрогнул, почти всхлипнул — руки скатились по плечам, а дыхание нарочно сбежало по ключице вниз. Люмин коснулась спины грудью — сначала легонько, но остро, намекнув на собственные желания, потянулась выше, и возбуждающая острота её груди сменилась упругим, чуть давящим мягким и плотным теплом, вынуждая зашипеть, втягивая в себя воздух. Он не мог себе этого объяснить, но в груди она была как будто нежнее и глаже, чем где-то ещё. Чувствуя его смущение, схватилась за подбородок, потянула к плечу — Сяо сразу подался, готовясь поймать давление губ, но Люмин облизнула щеку — от края челюсти до самого виска. Он дёрнулся, и её ехидный смешок жаром обдал ухо. Пальцы задразнили напряжённую шею. — Не торопись. Почувствуй больше, чем первичные порывы тела. Вот… так.       Ей понравилось, как он морщится, стоит потереться грудью теснее — на грани лёгкого касания и крепкого, совершенно однозначного предложения; понравилось, как подрагивают ладони, поглаживающие еë колени, но не стремящиеся дотянуться до бёдер. Однако мгновенно заискрят пером и голубой пылью, если лопатки примут на себя два почти царапающих движения контуров её тела вверх-вниз: мягко, но вместе с тем твёрдо. Он напрягает память — Люмин вынуждает это сделать, лукаво улыбается в затылок, раз ладонь меняет на колене хватку до той самой, осторожной и трепетной. Ей хочется ощутить это снова: как тогда, наверху, где из света были только гаснущий фонарь да подглядывающие через щели крыши неприлично яркие звезды. Она тянет ладони вверх, выкручивая ему локти, льнет к ним сама и отдаёт первый нетерпеливый вдох, пока гибкие пальцы, разгладив, уже стискивают и тянут. Ему неудобно, но невозможность дотянуться до груди в полной мере нужна сейчас больше торопливого удовольствия. Чего только стоит скручивающее движение кистей, словно пропускающих чувствительность сквозь пальцы, захватывающих, теребящих. Ей горячо под руками и в шее, в голове ещё горячее — хочется всхлипнуть уже самой; кажется, что дразнит. Она краснеет, ведь хотела заставить чувствовать больше, но вместо этого уже льнет к нему, загораясь от быстрой нужды. Так не пойдёт. Нужно замедлиться. — Ч-ш-ш, — дует в шею, едва себя не выдав, — кому сказала, не торопись.       Он замедляется, послушный, но руки не собирается убирать, и Люмин толкает его вперёд. — Ложись.       Ей сложно сдержать второй нервный вдох — он сваливается на живот, чуть напрягает руки, чтоб опуститься на песок, и мышцы на спине катятся изумительной напряжённой волной. Её ладони тут же накрывают собой — их прикосновение отчасти жадное, требовательное. Люмин трогает спину, пока он не расслабится и не отпустит напряжение: она гладкая и прохладная, прекрасно подойдёт для игры контрастов. — Горячо? — спрашивает, касаясь горстью песка, и он качает головой, — хорошо. Тогда сначала… прислушайся.       Лёгкое трение песка рождает шорох и скрип — он слышал его много раз: то ревущий в золотом столбе вихря, то мирный и спокойный под рукой. Тонкий шелест струй. Течение времени. Звук истëртых в пыль миров. — Как звучит твоя душа? — спрашивает она, осторожно зачерпывая песка возле плеч. — Свист ущелья, — сразу отзывается он, — может, что-то ещё. — Ястребиный крик? — она наклоняется, чтоб прошептать прямо в ухо, впитывает его томление и жажду близости тела, но не торопится их утолять.       Он снова кивает и меняется в дыхании. Песок начинает струиться сквозь пальцы, накрывает горячим теплом лопатки, и Люмин медленно втирает его в кожу. Она делает это каждый раз, стоит им остаться здесь вдвоём, но он до сих пор не привыкнет. Боится привыкать — не хочет, чтоб поток её чувства и его ответов стал обыденным и рутинным. Люмин знает об этом — догадалась уже давно и посчитала сладким, восхитительным на вкус. Наверное, хорошие сны тоже сладкие, как он и говорил, но это… Это не сон. Это бескрайняя взаимная благодарность, обоюдная, дикая в стремлении стереть преграды сила, но вблизи смирная и хрупкая. Требующая к себе отношения более трепетного, чем простая любовь. Люмин хочется засмеяться — никогда не думала, что назовёт любовь простой, но он, сотканный из противоречий, заслуживает куда больше, чем всего лишь обычной любви. И пусть будут благословенны звëзды за то, что она может дать ему больше, чем кто-либо другой. Впервые так приятно быть богиней. — Что ты делаешь? Эти прикосновения… — Сяо всхлипывает, и горка песка скатывается с рёбер, оставляя за собой фантомное ощущение тепла. — Это слишком интимно. Это какой-то ритуал? — У тебя талант видеть скрытый смысл там, где его нет, — рассмеялась она. — Но отчасти ты прав. Для нас с тобой… близость действительно похожа на ритуал.       Он улыбнулся и покраснел, уткнувшись лицом в локоть. Она бы не заметила, но он случайно со вдохом наелся песка и теперь отплевывался от него, тихонько смеясь. Она улыбнулась ему сама, — Сяо чуть повернулся и из-под чёлки посмотрел тепло и нежно, но прикрыл глаза, опять залившись краской, когда она придавила к песку плечи, уселась сверху и продолжила интенсивнее ласкать спину. — И ты абсолютно прав, когда считаешь, что для людей это слишком просто. Тривиально… даже грубо.       Поцелуй в затылок заставил его тихонько застонать, и она повторила его, смахнув с шеи золотые крупинки, отряхнув руку и скользнув в волосы. Не удержавшись, потянула на себя, развернула лицо сильнее и накрыла собой быстро и голодно. Он явно не ожидал и растерялся ответить, отвернулся, смутившись, ещё чувствуя липкие мягкие губы. Слишком требовательно; показалось, что хочет в один миг сломить окончательно — стиснул зубы, чтобы не вырвать желания наружу, не выглядеть падким.... Как же это сложно, когда пальцы мнут плечи, а грудь снова трётся о лопатки, то упруго-мягкая, то заманчиво острая. Нежная, гладкая. Прямо сквозь шершавый песок. — Для людей это зачастую всего лишь обыкновенное желание, иногда — потребность. Иногда — бесконтрольный поток эмоций в поисках разрядки. Было бы странно ожидать от тебя того же, когда эмоции — самое простое, что ты вынужден контролировать. Скажи, — она вспоминает мельком кошмары, — падшие Архонты… Что чувствуют они?       Сяо усмехается, снова ощущая силу управлять своим голодом. — Тебя — жаждут. Не знаю, что ты хочешь услышать. Тебе льстит, что вой призраков нашёптывает мне, как к тебе должно быть приятно прикоснуться? — А если они завидуют тебе? — снова дразнит ухо то дыханием, то смехом. — Я сам себе завидую. — Ой, — она улыбается, — это было слишком. Мне такое уже говорили, но… от тебя звучит совсем иначе. — Я не хотел льстить. Продолжай, — усмешка снова трогает его губы, — бесстыжая.       «Нравится? Чудесно.»       Она с готовностью заëрзала сверху, ожидая очевидных порывов, потёрлась излишне настойчиво, довольная тем, как доволен он, но усмирила себя, решив, что отступать от прелюдий пока рано, продолжила снимать напряжение плеч. От рук он вскоре расслабился настолько, что перестал вздрагивать от щекочущих касаний и даже как будто отвлёкся, загрустив. — Прости, я всё ещё слаб, чтоб ответить тебе с нужной страстью. Реинкарнация не даётся так легко. — Не волнуйся, Сяо, — сладким вдохом ласкает ухо, умышленно играя именем. — Я верну тебе чувствительность… На уровне чувственности. Не сомневайся, ты способен к ней не меньше других. Временами даже больше. И я не прошу ничего взамен. — Это нечестно. Взаимность обязательна для меня. — Рада слышать, но сейчас расслабься. Впитывай влечение. Насыщайся эмоциями, а не расходуй их.       Люмин переходит к рукам, и его шаткое спокойствие снова сходит на нет — опять трогает локти, царапает плечи. Дотрагивается там, где начинает в венах пульсировать кровь. Возбуждение прошивает его ещё сильнее, стоит телу над ним стиснуть бедрами бока. Она, конечно, в юбке, но шёлк только мучает его прохладой, струясь и щекоча. Кожа под ним, наоборот, горяча — чуть прикасается к спине. Рельеф расшитых по краю звенящих монет втирается в поясницу. — На самом деле, это скучно, — продолжает она. — Бесполезная, ничем разумным не подкреплённая трата времени. Совершенно бездарный механический процесс. Он ничего не стоит, если не вызывает эмоций. Кто-то стремится к нему, чтобы освободить голову, кому-то нравится сводить других с ума, но это бессмысленно, если не колышет душу. — А ты? Зачем тебе? — Так хочешь узнать? — мнет плечи, пальцами очерчивая контур мышц. — Что ж, я люблю то, в чем хороша. Мы все любим то, что делаем хорошо.       Она смеётся, ведь Сяо напрягает спину и моментально выдаёт этим смущение. Сопит чуть обиженно в руки и опять теряет дыхание. Люмин снова тянет за волосы властно и крепко, и поцелуй в этот раз дольше и откровеннее, но Сяо всё же не торопится явно отвечать: на его вкус, страсть должна быть медленной. — Не злись, мой милый. Так было до тебя. С тобой всё совсем по-другому. Не только демонам приятна невинность. Поражает, как ты противишься — до сих пор. Что, если я тебе скажу, что плотские желания — тоже часть моего влияния? — Насчёт влияния — я мог узнать другие твои имена, но не решился. — Вот как? Интересно… Они бы рассказали тебе много нового. Почему нет? — Я хочу сам узнать, — прохрипел он, впитывая то, как нежные руки стали ещё нежнее. — Похвально, и всё же… — С другими ты не была такой? — Какой? — смеётся Люмин, — я всегда даю только то, что хочу сама. — Я сгорю от злости, если кого-то ты касалась так же. — О, вот в чëм дело, — отсмеявшись, наклоняется к уху, — нет, только тебя. Ты особенный. — Приятно знать, если не лжёшь, — цедит сквозь зубы, когда ей хочется вновь прижаться животом. — Ты всё ещё обижен? Прости. — Прощу, если ты… Да…       Она заставляет перевернуться, и Сяо набирает спиной тепла: не может решить, что приятнее — равномерный горячий жар под собой или же её грудь по его груди, растирающая остатки налипшего песка. Губы виноватые, но соблазнительные, а их писк излишне скромный в отличие от других движений тела. Внизу ëрзает, вверху — подаётся назад, чтоб тянущие пальцы потянули сильнее, защипали, напитав чувствительной, но с приятным томлением болью. Хорошо, но слишком мало. Ей хочется сделать что-то особенное. Научить ещё чему-нибудь. — Чувствуй не только кожу. Касайся не оболочек, а душ, и тогда будет интереснее. — Но ты…       Стонет, кусая губы — горячим от света пальцем Люмин прожигает на груди узоры, что-то рисует и пишет. Первые мгновения больно, но щиплет затем приятно, по самой кромке души. — Касания есть не только у наших тел. Ткани, перья, текстуры — я попробую с тобой всё, если позволишь. — Разве не я должен просить о таком? — Ты слишком хорош, — улыбается она тепло, — я горжусь тобой и связью с тобой. Восхищаюсь тобой. Никто и никогда не даст мне столько. Безвозмездно… Безрассудно. Я мечтала о фанатичной преданности тысяч, но оказалось, что мне нужен всего-то последний на свете Якша. Единственный. Неповторимый — свой Чертог я доверю только тебе. Всё это твоё, до последней песчинки. И знаешь, — нежно водит пёрышком по щеке, — невероятная удача, что ты такой мнительный, когда дело доходит до любви. Поэтому прошу сама.       Сяо умеет терпеть, но чувствовать сейчас важнее. Чутьë говорит ему, что у него тоже есть особенные, необычные для неё оттенки чувств. Не только простых. Подчинившись её желаниям, он собирает из осколков маску, расслабляется, позволяя падшему мраку разбросать вокруг призрачные копья, не сдерживает голоса. — Слушай, что они говорят о тебе.       «Звёздная… На ней след Бездны? Прикоснись. Сколько силы… Древняя, как время. Повинуйся ей! Разорви её. Оставь. Такая хрупкая. Не трожь! В каких мирах ты была? Так выглядят Сошедшие?.. Она бы сразила любого Архонта. Какая женственная… Давай коснемся её? Поцелуй её. Не приближайся. Сейчас же! Я боюсь её. Она предаст нас. Не слушай её. Внимай ей… Попроси рассказать ещё. Она знает дороги Судеб! Прочти её сны. Беги… Смотри. Слушай. Терпи… Дыши, как она. Она восхитительна. Как еë зовут? Люмин… Лю-мин… Люмин, Люмин, Люмин. Дотронешься — сгоришь. Светлая, белая. Тёмная, мрачная. Она подходит тебе. Она любит тебя. Не слушай их — она ненавидит тебя. Молчите, когда она говорит! Видит суть вещей, но держит в секрете? Сколько в ней тайн? Я хочу послушать ещё. Ты можешь обладать ей? Что? Я бы всё отдал за это. У тебя ничего нет. Ты и так мертв. Замолчите… Иди к ней. Бери. Больше… Она — моя. Наша...» — Молчать! — рявкнул, разбивая усилием копья. — Наслушалась? — Ч-ш-ш, — раскрасневшись, сладко успокаивает Люмин, — какие они шумные. Неудивительно, что ты так любишь тишину. — В моей… душе они молчат. Оглушительно тихо, — скалится, смерив её мнительным взглядом. — Когда ты согласишься? — Всему своё время, — блестят хитрой искрой её добрые глаза. — Когда-нибудь… Обязательно. А пока что ты в моей власти, не наоборот.       Он смотрит на её стройное гибкое тело и снова слышит, как роятся в голове разрозненные архонтовы крики. Что ж, она нравится им, хоть Сяо согласен с ними бывает крайне редко. Жаль, что нельзя заставить их хотя бы перестать таращиться на то, что вообще-то принадлежит ему. — Продолжай, — Сяо проскальзывает пальцами под все слои ткани, мнёт гладкую кожу, скатывает на себя упруго и без возражений. Она тëплая, как и всё вокруг, но кое-чем отличается. Единственное влажное место в пустыне — между её бёдер, и он бессовестно трогает его руками.       Одно за другим просыпаются чувства. Постепенно он понимает, что всё имеет значение: цвет, запах, окружение, шум на фоне. А на вкус? — Какая твоя душа на вкус? — Дать тебе попробовать?       Это ответ тела к телу.       Она права. Для них это, определëнно, ритуал.