А истина где-то около

      Ноябрь закончился. Наступил декабрь и принес с собой мокрый снег и промозглые северные ветры.       Барти отчаянно хандрил…       Оказалось, что в отсутствие необходимости обманывать Кубок Огня, выворачивать себе мозг на тему того, как помочь балбесу-Поттеренышу пережить первое испытание, изыскивать подходящую возможность незаметно выбраться из замка, заняться в Хогвартсе оказалось почти что нечем. Возможно, дело было не в школе. Возможно, дело было в нем. После двенадцати лет, проведенных взаперти (сначала в Азкабане, а затем и в доме родного отца), необходимость постоянного пребывания на ограниченной стенами территории (пусть даже это был огромный замок с теплицами, лесом и озером рядом) повергала Рыцаря в уныние. Можно было, конечно, наведаться в очередной раз к мадам Одри, но Крауч решил не привлекать внимание к своим вылазкам, отлучаясь из школы слишком уж часто, оставив этот вариант на тот момент, когда совсем уже начнет лезть на хогвартские стены от тоски или раздражения.       Следующее испытание было намечено лишь на конец февраля, так что интересоваться успехами Поттера с яйцом было рано. Мальчишка не был совсем глупым, мог счесть подобное любопытство подозрительным.       Еще в первые дни после своего визита к Господину Барти использовал половину привезенного с собой Веритасерума, чтобы повторно допросить старика Грюма. Увы, о приключениях мальчишки на втором курсе отставной аврор знал ничтожно мало. Зато подтвердилась теория Крауча о том, что Грозный Глаз вел дело предателя Каркарова. Дело Снейпа старик не вел, но пару раз с усердием допрашивал, и это вполне объясняло очевидную (для Барти, разумеется) боязнь Ужаса Подземелий и его не менее сильную неприязнь к увечному другу директора.       Повторный сбор сплетен среди учителей тоже не дал особого результата. Будь мужчина силен в легилименции, давно бы выпотрошил сознание мальчика-героя или младшей Уизли. Увы, особых способностей к ментальной магии Рыцарь никогда не имел. Он и окклюменцию-то освоил лишь на чистом упрямстве. Потому что не хотел в чем-то еще помимо магической силы и таланта к зельеварению уступать бесячему полукровке Снейпи-Снейпу. Да и то, щиты вышли у младшего Крауча довольно корявенькие. Прочные, конечно (Господин проверял), зато будто знамя кричаще: «Тут есть что-то, что я от тебя скрываю». Поэтому настоящим грюмовским глазом мужчина старался прямо не смотреть ни на Дамблдора, ни на Снейпа.       Иногда Барти развлекал себя тем, что подсовывал мальчишкиной грязнокровке новое чтиво и, спрятавшись где-нибудь за стеллажом, подслушивал, как та обсуждала прочитанное с Поттером, и как оба затем гадали, кто же был их тайным просветителем. Книгу о магических существах спустя неделю постоянного пребывания на библиотечном столе гриффиндорцев сменила книга об этикете волшебников, раскрытая на главе, посвященной высказываниям, которые маги считали оскорбительными. В том числе в тексте приводились история происхождения и то, как менялось с течением времени значение такого понятия, как «грязнокровка».       Реакция Грейнджер на предложенную к прочтению тему оказалась ожидаемо бурной, разбавив скучающему за стеллажами мужчине похожие точно однояйцевые братья друг на друга дни. Возмущение и недоверие, впрочем, довольно скоро пересилило врожденное любопытство девчонки, и, начав читать главу с лицом, полным явного скептицизма с толикой отвращения, заканчивала ее Грейнджер, будучи хмурой и очень задумчивой. С этим же выражением гриффиндорка пересказывала все Золотому мальчику, обеспокоенному состоянием подруги. С этим же выражением сделала первое и единственное верное предположение о том, кому была обязана навязчиво предлагаемой к прочтению литературой.       — Он чистокровный. Или она. И, очевидно, поддерживает Темную сторону.       — И, предполагая это, ты тем не менее собираешься продолжить читать, что бы этот некто тебе ни предложил, — недоверчиво поднял брови Поттереныш, наблюдая за тем, как подруга, быстро пролистав, открывает книгу на первой главе. — Гермиона?       — Разумеется, Гарри! — глядя на того, как на несмышленыша, ответила Грейнджер. — Это же книги из чьей-то частной библиотеки. Ты хоть представляешь, насколько мала была вероятность, что хотя бы одна из них оказалась когда-либо в моих руках, не объявись вдруг этот анонимный просветитель? Эта книга датирована 1900-м годом. В библиотеке Хогвартса самое раннее издание об этикете волшебников — то, что пустили в печать в 51-м. Я читала его на первом курсе и совершенно уверена, что в нем не было и абзаца, посвященного грязнокровкам.       Произнеся вслух, очевидно, успевшее уже изрядно поцарапать грейджерово самолюбие слово, девочка скривилась. Избранный же в ответ на так свободно слетевшее с языка гриффиндорки ругательство вытаращился на ту удивленно и теперь еще более недоверчиво.       — Ты ведь понимаешь, что эта самая «чья-то частная библиотека», с учетом твоих предположений, находится в доме какого-то Темного мага? Неизвестного нам. С неизвестными намерениями.       — Я не знаю, хочет ли наш инкогнито искренне заполнить мои и, возможно, твои пробелы в образовании, Гарри, или оставляет эти книги, просто чтобы потыкать глупую маглорожденную носом в прописные магические истины, но, независимо от его мотивов, я эту возможность упускать не собираюсь. Попадись мне раньше книга о существах, я не стала бы выставлять себя на посмешище с этим Г.А.В.Н.Э. А если правда то, что написано вот в этой книге, — Грейнджер постучала по желтоватой странице тонким пальчиком, — то получается, что или Малфой идиот, или грязнокровкой меня называют вовсе не из-за происхождения. Не только. Я хочу узнать, из-за чего тогда.       — Я думал, то, что Малфой идиот, — это… как ты там говорила? Точно! Аксиома, — фыркнул лохматый гриффиндорец, на что девочка напротив страдальчески вздохнула и закатила глаза.       — Это не значит, что второе утверждение автоматически становится ложным.       — Как скажешь, Гермиона, — мальчишка поднял руки, сдаваясь. — Просто будь осторожна…       — Я их при тебе, вообще-то, всегда проверяю. И читаю тоже, — пришел черед Грейнджер весело фыркать. — И Гарри…       Дождавшись, пока Поттереныш поднимет голову, которую успел опустить к своему домашнему заданию, девочка наставительно произнесла:       — Если хочешь кого-то победить, ты должен сперва его понять.       — О, отлично! Когда следующий учитель с Волдемортом на затылке попытается меня придушить или натравит огромную змею, я обязательно спрошу сначала, зачем он это делает, — проворчал подросток, возвращая свое внимание недописанному эссе.       Девчонка еще раз страдальчески вздохнула и покачала головой. А вот Барти задумался. Змей ни в одном из поттеровских приключений не было. Во всяком случае, он о них не слышал. Тогда как же стоило расценивать слова мальчишки? Было ли в его злоключениях нечто большее, чем то, что знали окружающие? Или же пацан просто так сказанул про змей, для большей образности? Выяснить сейчас не представлялось возможным.       Всю последовавшую за этим неделю гриффиндорочка читала оставленную Рыцарем книгу, пересказывая мальчику-герою отдельные главы. Оба ходили тихими и задумчивыми, а потом Грейнджер вдруг перестала тянуть на уроках руку, будто одержимая. Стала тише в коридорах, перестав поучать не просивших ее об этом учеников. Вчера же, проверяя грейнджеровское эссе по Защите, Барти с удивлением насчитал в том ровно заданные 12 дюймов. Не 24. Не 15. Не 13 даже. Мужчина дважды пересчитал, не сразу поверив в собственный педагогический успех. Надо же! Барти Крауч — укротитель маленьких грязнокровок…       Поняв, правда, что литературу неизвестный «чистокровный волшебник, поддерживающий Темную сторону» действительно оставляет в библиотеке для нее, подруга Избранного осмелела и следующий предложенный к прочтению фолиант (о магическом праве, архаичных, но не утративших силу законах, современных, но идущих вразрез с основами волшебства, об интересных прецедентах, в которых совершенно неожиданным образом использовались лазейки в существующем законодательстве) утащила к себе в башню, вернув на место через 6 дней, а потом так же поступила со следующим.       Итак, младшему Краучу пришлось выдумывать себе новое занятие, чтобы коротать вечера. Следить за прилежно пишущими свои эссе гриффиндорцами ему было неинтересно.       С этим, впрочем, вопрос решился довольно скоро. Оставшихся у Барти запасов Оборотного должно было хватить только на месяц-полтора, так что пора уже было бы заняться варкой следующей его партии. Мужчина не питал большого энтузиазма по отношению к тому, что в его покоях целый месяц будет готовиться не самое приятное в плане распространяемых вокруг ароматов зелье, поэтому варить Оборотное решил в Выручай-комнате.       В первый же вечер, еще до того, как большой котел для большой партии зелья был поставлен на огонь, волшебника ждало огромное разочарование. И почти императивное желание придушить, к Мордреду, Червехвоста, собиравшего для него ингредиенты. Была, конечно, и его собственная вина в том, что не посмотрел сразу притащенное крысенышем со своей вылазки по торговцам и аптекарям. Но так уж вышло, что случилось это уже перед самым отбытием Барти, голова мужчины была занята другим, а для первой партии Оборотного, которую волшебник варил за несколько дней до этого, все принесенные толстяком ингредиенты были в худшем случае довольно сносного качества. Поэтому какой-либо подставы в этом плане он от своего невольного подельника не ожидал. Следовало вспомнить, что ТРИТОН по зельеварению Питер никогда не сдавал, а СОВ, если память Рыцарю не изменяла, едва вытянул на удовлетворительно.       Шкура бумсланга к использованию оказалась непригодна. Была слишком старой, буквально крошилась в руках. Поэтому тем же вечером, кроя про себя Петтигрю отборной руганью, Барти пришлось наведаться в хранилище Подземельного Ужаса.       Защита на том была неплохой. В конце концов, Снейпи-Снейп в свое время лишь немногим уступал ему в оценках и, в отличие от Крауча-младшего, не был последние 13 лет заперт сперва на холодном северном острове, а затем и вовсе в своей собственной голове, имел возможность отточить собственные знания, приобрести немало новых. Положа руку на сердце, мужчина вынужден был признать, что этот раздражающий полукровка на данный момент мог быть куда как эрудированнее его в вопросах волшебства. Снейп не привык сидеть на своей заднице и довольствоваться тем, что знал. Это было ясно еще, когда, будучи сопливым первокурсником, Крауч впервые увидел в библиотеке мрачного третьекурсника в поношенной мантии с гербом Слизерина на груди и серебристо-зеленым галстуком на шее. Он и не обратил бы, наверно, внимания, если бы не явные признаки бедности в облике старшего ученика. Все же на Слизерине учились почти что исключительно отпрыски аристократов. Неудивительно, что Барти стало любопытно, и он иногда поглядывал на Снейпа. Это было не сложно, учитывая, что они оба кучу времени проводили в библиотеке.       Конечно, имени-фамилии слизеринца он тогда не знал и, вообще-то, не видел необходимости ими интересоваться. Зато мальчик быстро уяснил, что тот был любимой мишенью для розыгрышей четырех гриффиндорских идиотов, которые к тому времени успели и над самим когтевранским первокурсником обидно подшутить, и что звали те слизеринца Нюниусом, хотя за все то время, что Снейпи-Снейп проучился с ним в Хогвартсе, Крауч ни разу не видел, чтобы тот когда-либо плакал. Зато огрызался так, что можно было только восхищаться, насколько хорошо ядовитый змей владел языком, а на шутки придурков отвечал всегда жестоко и изобретательно.       Еще Барти заметил, как после пятого курса из облика Снейпа постепенно исчезли и поношенные мантии, и стоптанная обувь. Все чаще того можно было заметить в слизеринской гостиной с дорогими фолиантами из чьих-либо частных библиотек. К тому времени Крауч регулярно зависал в подземельях вместе с Басти и знал, что слизеринский книжный червь был хотя и полукровкой, зато талантливым в зельеварении, «как сам Салазар». Поэтому, как только кому-то необходимо оказывалось что-то сварить (законное или нет), шли обязательно к Снейпу. Разумеется, с вознаграждением. Возможности выкарабкаться с социального дна куда-нибудь повыше тот, конечно же, не упустил, что было вполне в духе Слизерина. Так что до тех пор, пока судьба не свела их обоих в качестве учеников Господина, к Снейпу Барти питал в основном уважение и вполне себе благожелательное любопытство. Может, даже попытался бы подружиться, если бы тот не выглядел все время так, будто готов был напасть на любого, кто осмелится подойти слишком близко. Кроме грязнокровки Эванс, разумеется. Помимо нее полукровный слизеринец из всех почему-то общался только с Малфоем. Ну и Регулус еще за ним хвостом таскался с первых лет обучения, так что к старшим курсам тоже мог назвать себя снейповским приятелем. Краучу всегда казалось, что сошлись они в итоге на почве общей неприязни к Сириусу Блэку. Барти же в то время был еще слишком робким, чтобы навязывать свое общение человеку, который всем видом показывал, что общаться, вообще-то, он ни с кем не хочет. Это потом уже пришли ревность и выросшая из нее неприязнь. А теперь Рыцарь и вовсе не знал, что о бывшем сопернике-товарище думать.       Мужчина следил за Снейпом со времени первого испытания, но больше тот ни разу не проявлял никакого волнения за Поттереныша. Напротив, стал еще более ожесточенным к подростку, еще гуще плевался ядом на преподавательских собраниях, когда речь заходила о гриффиндорце. Тем не менее Барти знал, что тогда увидел. Знал, что за всей этой показываемой окружающим ненавистью зельевар трясется за жизнь подростка, как давешняя драконица-наседка. Возможно, где-то там глубоко в своем предвзятом мозгу понимал, что, помимо отца, у Поттера была еще и мать — его обожаемая грязнокровка Эванс? Вопрос был в том, как данное обстоятельство влияло на его верность. Крауч злился на Снейпа, как и на всех других Рыцарей, которые, избежав заключения, не сделали ровным счетом ничего, чтобы отыскать их Господина и помочь ему восстановиться, хотя знали о его экспериментах с бессмертием. Тем не менее это обстоятельство не позволяло разом списать зельевара со счетов, определив в предатели. А вот его защитное отношение к мальчишке и формулировка, с которой Снейп был отпущен из заключения, могли. Хотя и это было не точно. В конце концов, Рыцарю самому не нравилось думать о неизбежной смерти ребенка Поттеров. Так что Барти решил продолжить следить за мужчиной и просто рассказать потом обо всех наблюдениях Темному Лорду. Господину должно быть виднее, кто его предал, а кто лишь мимикрировал, чтобы затеряться среди врагов, избежать карающей руки Министерства.       Как бы то ни было, защита на личном хранилище Снейпа была неплохой. Однако, даже имея преимущество в знаниях, Мастер Зелий, будучи магически, вероятно, самым одаренным волшебником после Лорда и Дамблдора из тех, что знал Крауч, слишком на эту самую силу надеялся. Барти же, которого в обычном его состоянии сильным можно было назвать в основном по отношению к середнячку, со школы привык хитрить, использовать возможности, о которых другие как-то не подумали, выискивать слабые места и лазейки в чужих чарах и заклинаниях. Так что уже спустя 20 минут Рыцарь шел к Выручай-комнате, довольный собой и с небольшим запасом шкурки бумсланга за пазухой. Много мужчина решил не брать. Не хотел, чтобы зельевар обнаружил пропажу раньше времени. По этой же причине защиту он постарался обойти, а не сломать.       По дороге из подземелий Барти встретился директор Дурмстранга, споткнувшийся на ровном месте, когда увидел его, и нервно скользнувший глазами из одного края, на удивление, пустынного коридора в другой.       — Я слежу за тобой, Каркаров, имей это в виду, — расплылся в неприятной ухмылке Лжегрюм, вращая своим волшебным глазом, отчего бледный предатель отступил на шаг. Затем серб сжал кулаки и заставил себя шагнуть вперед, внимательно следя за руками ненастоящего аврора.       — Отвали, Грюм! Меня оправдали, ясно?       — О, да, конечно. Потому что ты как хороший маленький раскаявшийся Пожиратель заложил Краучу своих товарищей, и теперь ублюдки наслаждаются комфортабельным пребыванием в уединенных апартаментах с видом на море, — протянул хриплым грюмовским басом Рыцарь. — Как хорошо для тебя, что кроме Сириуса Блэка из Азкабана пока никто не убегал. Не так ли, Каркаров?       Предатель Игорь побледнел, снова отступив на шаг. Глаза его растерянно остановились на Крауче-младшем. Ну да, он не удержался и выделил интонацией слово «пока». Замечание, определенно, звучало как угроза. Странная угроза, учитывая, что исходила из уст отставного аврора. Впрочем, Рыцарь совершенно не волновался о том, что директор Дурмстранга его узнает. У того просто фантазии не хватило бы на такое — маленькие плюсы того, что люди считали тебя мертвым. Да и Грозный Глаз никогда не отличался особой адекватностью. В любом случае, возникни даже у предателя какие-либо опасения, поделиться ими в Хогвартсе ублюдку было не с кем. Разве что с Дамблдором или Снейпом. Но Барти сомневался, что те придали бы словам бывшего Пожирателя какое-то особое значение. У старика под носом целый год находился одержимый его Господином учитель, и ничего-то у бородатого при этом не екнуло. Снейп же отчего-то изначально Каркарова недолюбливал, а когда уже стал протеже Темного Лорда, серб вовсе умудрился учудить нечто такое, из-за чего иначе, чем на слизня-переростка, на мужчину Мастер Зелий больше не смотрел. Впрочем, нет, на слизня ввиду выбранной профессии волшебник смотрел, вообще-то, в разы теплее, в конце концов, тот был каким-никаким, но ингредиентом.       Барти снова ухмыльнулся испуганному лицу предателя, полюбовался им несколько секунд и бодро заковылял по коридору прочь, оставляя директора Дурмстранга справляться с эмоциями позади. Волшебный глаз видел, как тот, постояв немного без какого бы то ни было движения, обессиленно привалился к стене.       «Боишься, Игорь? — зло подумал младший Крауч, сжимая до побелевших костяшек кулаки. — Правильно, бойся, бойся. Это чувство тебе следовало бы испытывать перманентно, ублюдок. Дышать им. Жить. Ничего иного ты не заслужил!»       В иной ситуации Барти мог бы пожалеть слабохарактерного серба. Аластор Грюм в своем желании «воздать по заслугам» всем Темным волшебникам действительно был отбитой на голову тварью. От того, что тот творил с Каркаровым во время их допросов, да и со Снейпом тоже (и это при том, что у аврора к тому времени было прямое распоряжение от Дамблдора зельевара не трогать), Рыцарь, слушая спровоцированную зельем исповедь старика, почувствовал сильнейшее желание блевануть. К счастью или нет, желудок у младшего Крауча был крепким.       Барти мог бы пожалеть волшебника…       Если бы ублюдок не запел птицей-соловьем через жалких двое суток тесного общения с Грюмом, топя одного за другим своих товарищей-Рыцарей, перечеркивая жизнь десятку молодых парней, чтобы выбраться из того дерьма, в которое попался. Крауч не знал, выдержал бы он то, что пережил предатель в застенках аврората, сам. Но в чем мужчина был уверен совершенно точно, так это в том, что ни слова не сказал бы долбаному одноглазому садисту. Во всяком случае, по делу. В том, что не рыдал и не вопил бы, как девчонка, не обложил бы матом всех авроров в общем и Грюма в частности, не помянул при этом 10 поколений его предков, мужчина не ручался. Он не питал иллюзий насчет собственной выдержки. Барти и под Круцио Лорда, кажется, орал. Не то чтобы маг отчетливо это помнил, но горло после, определенно, саднило. А если бы терпеть аврорские издевательства у Крауча не осталось больше сил, то он мог так навскидку выдумать пяток способов оборвать свое бренное существование в камере или даже на допросе.       Магия не терпела самоубийц. Барти Крауч не знал, что с ними происходило после смерти, но видел, какие следы та оставляла на самоубийцах неудавшихся — на теле их, на способности колдовать, на сознании. Но он готов был рискнуть, готов принять ту кару, которая была бы уготована за его слабость, лишь бы только унести с собой и имена товарищей.       Потому что, не считая матери, Вальпургиевы Рыцари и Господин были единственной семьей, какая у него была. Даже если Крауч там кого-то недолюбливал. Даже если ревновал. Волшебник не согласен был их болью и кровью покупать себе свободу.       Каркаров был трусливым, но не глупым. Он тоже должен был понять, что из его ситуации был другой выход. Но мужчина выбрал жить предателем.       Придя, наконец, в Выручай-комнату, прежде чем поставить котел варить Оборотное, Барти в бешенстве разнес несколько куч какого-то хлама. Мысли об оставшихся в Азкабане товарищах никогда не добавляли ему спокойствия.       Иногда волшебник развлекался тем, что нервировал Сивиллу Трелони. Его бесила малоадекватная алкоголичка, чье чертово пророчество — истинное или нет — стало причиной падения его Лорда. А теперь у мордредовой женщины, очевидно, появилось новое хобби — предрекать каждодневно мучительную смерть мальчишке Поттеру. И хотя в этот раз херессозависимая прорицательница была в своих предположениях права, он знал, что та стала так делать с тех самых пор, как герой переступил порог этой школы, и это не имело никакого отношения к прорицанию. И да, подобное кликушество тоже мужчину неимоверно бесило.       Еще одним развлечением в унылой череде осенне-зимних дней стало пожалованное одной из его учениц чтиво.       Луна Лавгуд. Третий курс, Когтевран. На самом деле, Барти небезосновательно побаивался девчонки. Блондиночка была явно не от мира сего. И все же не так проста, как, очевидно, считали однокурсники, регулярно прятавшие принадлежавшие ей вещи.       Лавгуд была тихой девочкой. Не тянула руку сама, отвечала лишь, когда спрашивали. И поскольку в своих опросах Крауч ее на первых уроках как-то миновал, из общей массы балбесов, которых ему приходилось в этом году обучать, лицо девчонки ничем не выделялось, пока в конце второго на первой неделе обучения урока та не остановилась вдруг перед его столом и не опустила на столешницу маленький флакон с зельем. Не дожидаясь, пока Барти как-то среагирует на это, что-то спросит, блондиночка странно мечтательным голосом выдала:       — Вам бы следовало это выпить, профессор. Вокруг головы мистера Грюма сегодня слишком много мозгошмыгов.       И вновь Крауч не успел ничего на это ответить, пораженный на мгновение настолько же нелепой, насколько и тревожной фразой. Так же внезапно, как оказалась перед его столом, когтевранка выскользнула в коридор под смех тех своих сокурсников, что все еще не покинули класс.       — Шибче, шибче, малышня! — раздраженно рявкнул Рыцарь, обрывая разом смешки, и нахмурил брови. — С такой скоростью сборов никого из вас в Аврорат никогда не возьмут.       Последнее замечание волшебник проворчал, как это вполне мог сделать Грюм. После того, как дверь класса закрылась за последним учеником, мужчина еще некоторое время тревожно смотрел на дверь. Какие еще, нахрен, мозгошмыги? Рыцарь, может, и не обратил бы на слова явно поехавшей девочки внимания, если бы та отчего-то не заговорила о его личине в третьем лице. Будто знала, что под ней находится кто-то другой. Это было, конечно, нелепое предположение. За прошедшую неделю Крауч не сделал ничего, что могло бы его выдать. Но от его миссии слишком многое зависело, чтобы просто отмахнуться от подобного предположения, насколько бы правдоподобным то ни было.       Флакон на столе Барти проверил всеми чарами обнаружения и идентификации, которые знал, но ничего особенного не обнаружил. Ни на емкости, ни на жидкости не было волшебства, кроме заводских еще чар Неразбиваемости на стекле. Не было никаких вредных примесей, а само зелье определялось как лечебное, что было не удивительно — цвет и консистенцию Умиротворяющего бальзама мужчина перекрасно помнил. Запах, когда Крауч решился вытянуть пробку, это только подтвердил.       Это делало поведение девчонки только подозрительней. Потому что, пораскинув мозгами, волшебник пришел к выводу, что ему действительно стоило бы успокоиться. Всю эту первую учебную неделю Барти пытался наложить на мелкого Поттера образ врага, которого заранее нарисовал в собственной голове, и жуть как бесился от того, что ничего-то у него не получалось. К концу недели это все, наверное, достигло апогея. Младший Крауч уже подумывал использовать Выручай-комнату, когда к нему подошла эта нелепая Лавгуд со своими тревожными замечаниями.       Если девчонка действительно что-то знала, почему не сообщила никому из взрослых? Или сообщила? Или только думала над этим? Почему принесла ему зелье? Конечно, Рыцарь не стал его пить, взял из медпункта другое, пока Помфри отсутствовала. На всякий случай.       Барти не горел желанием что-то делать с когтевранкой. Во-первых, пропажа или смерть ученицы привлекла бы к себе слишком много внимания. Во-вторых, Лавгуд была таким же ребенком, как и Поттер, и марать руки в детской крови мужчина не хотел. Замарал бы, конечно, если бы не осталось другого выхода, но не иначе.       Поэтому за девчонкой он следил, нервно ожидая разоблачения. Следил всю следующую неделю. За Поттером и за ней. Вот только ничего интересного с когтевранкой не происходило, кроме того, что кто-то однажды украл ее туфли и повесил на доспехи в коридоре второго этажа.       А в конце четвертого урока волшебник не выдержал. Ожидание и постоянное нервное напряжение подтачивали самообладание Барти не меньше, чем мордредов Поттер, так что после занятия Рыцарь попросил блондиночку остаться. Та подошла к его столу, не проявляя ни малейших признаков волнения или какого-то испуга, и выжидающе уставилась этими своими голубыми глазищами чуть навыкате.       — Почему принесла тогда зелье? — прямо спросил Крауч.       — Потому что оно вам было нужно, — как само собой разумеющееся ответила девочка. — Сейчас тоже нужно.       — И почему же ты тогда с пустыми руками? — хмыкнул мужчина, невольно отмечая правоту слов девчонки. Он чувствовал себя в данный момент, как натянутая тетива, в ожидании какого-то подвоха.       — Потому что у вас еще есть, — пожала плечами когтевранка, а Барти вдруг почувствовал себя под этим странным наивно-мечтательным взглядом крайне неуютно. Откуда — Мордред подери! — малявка знала?       — Почему ты говорила обо мне в третьем лице? — продолжил допытываться лжепрофессор.       — Я не говорила! — ответила Лавгуд, поглядев на него с таким удивлением, что волшебник даже как-то потерялся. Она не помнит или не понимает? Что было не так с этой девчонкой?       — В прошлый раз, когда рассказывала о мозгошмыгах, — мужчина решил все же уточнить. — Кстати, кто такие эти мозгошмыги?       — О, вы не знаете! — обеспокоенно заговорила девочка. — Это маленькие невидимые существа. Летают вокруг, могут через ухо забраться в вашу голову и вызвать размягчение мозга. Поэтому и плохо, когда их так много рядом с головой.       Барти постарался сохранить нейтральное выражение лица, но, кажется, единственный живой глаз у него все же дернулся. На изначальный вопрос малявка так и не ответила.       — Поня-ятно, — протянул волшебник, стараясь не пустить в голос то недоверие, которое испытывал ко всей этой ситуации. — И чем же этих мозгошмыг так привлекла моя голова?       — Вы много думали и злились, а мозгошмыгам нравятся плохие и глупые мысли, и тревожные тоже. Но, когда они рядом, трудно думать о чем-то другом.       — Можете идти, мисс Лавгуд, — хрипло произнес младший Крауч после того как несколько секунд изучал совершенно серьезное лицо девчонки. Ему вдруг стало совершенно ясно, что он не вытянет из когтевранки ни одного действительно адекватного ответа. И в то же время было в словах блондиночки нечто такое, что совершенно точно давало понять, при всей своей странности та не была сумасшедшей и, определенно, не бредила. Слишком точно та описывала определенные вещи, слишком уверенно говорила о том, о чем и знать, в общем-то, не могла.       — До свидания, профессор! — расплылась Лавгуд в улыбке и шустро выскользнула за дверь.       А еще та никогда не называла его по фамилии. Только безлично — «сэр» или «профессор». И Барти не мог выбросить из головы мысль о том, что малявка действительно знала, знала, что он самозванец. И почему-то не торопилась никому об этом рассказывать.       Еще некоторое время мужчина следил за девчонкой, опасаясь, что та выдаст кому-нибудь его секрет, но помимо декана Лавгуд контактировала с учителями лишь на уроках. Из ровесников с ней общалась только младшая Уизли, и то, как заметил Барти, это было не общение подружек-не-разлей-вода. У дочки Предателей помимо блондиночки была куча других приятелей, так что с когтевранкой та пересекалась в основном на совместных уроках да еще порой в библиотеке.       При общении с Краучем Лавгуд неизменно ему улыбалась, как и прочим преподавателям. Но так ни разу и не назвала «профессором Грюмом».       К концу первого месяца Барти расслабился, поняв, наконец, что, если даже девчонка что-то и знает, рассказывать, очевидно, об этом никому не собирается. Или же он вовсе сам себе надумал все. Рыцарь все еще приглядывал за малявкой одним глазом, но уже не так рьяно, не ожидая каждый день неминуемого разоблачения.       Когда он рассказывал о Лавгуд Лорду в тот первый свой с начала учебного года визит в дом Реддлов, тому не особенно понравилась переданная последователем информация. Хмуро просмотрев воспоминания Барти обо всех случаях его взаимодействия с когтевранкой, Господин хмуро произнес:       — Прабабка Ксенофилиус-са Лавгуда была яс-сновидяс-щей. Оч-шевидно, у девчонки проснулс-ся тот ш-же Дар. Присматривай за ней, Бартемиус-с, но нич-шего пока не предпринимай. Прос-сто наблюдай. По какой-то прич-щине Лавгуд располош-жена к тебе доброжелательно. Но в ясновидении, как и в прорицании, нет ничего точного. Она мош-жет знать о том, что ты самозванец-с, но не иметь ни малейш-шего понятия о цели твоего пребывания в Хогвартс-се. Пока.       Так что, кроме Поттера с Грейнджер, он следил еще и за девчонкой Лавгудов. Не то чтобы слишком активно, скорее вполглаза, поскольку та все так же имела статус социального отщепенца, а в отношении к своему лжепрофессору оставалась неизменно дружелюбна.       В начале же декабря вновь подошла к его столу после занятий и опустила на столешницу какой-то яркий журнал. Барти и хотел бы спросить «зачем», но малявка, как всегда, его опередила:       — Вам не следует скучать, профессор. Вокруг мистера Грюма снова много мозгошмыг. Они обязательно заберутся вам в уши, если с этим ничего не сделать.       Говорила в этот раз девчонка серьезно, с некоторой обеспокоенностью в голосе даже. И опять упоминание Грюма в третьем лице, конечно.       — И это, — мужчина откинулся на стуле и сложил руки на груди, после чего кивнул на лежащий на столе журнал. — мне поможет?       — Немножко, — улыбнулась девочка. — Но лучше было бы погулять, профессор. Мозгошмыги не слишком-то быстро летают, вообще-то, поэтому очень вероятно, что по пути где-нибудь потеряются.       Волшебник не смог сдержать ухмылки. Лавгуд была странная. Но что-то в ее словах, определенно, имелось.       — Я приму к сведению ваш совет, Лавгуд, — кивнул Рыцарь.       — Я знаю, — как само собой разумеющееся, заявила малявка и снова улыбнулась. — Доброго дня, профессор.       Из класса девочка выскользнула, не дожидаясь ответа от Лжегрюма. Так что свое «и вам» Крауч хмыкнул уже закрытой двери. Покачав головой, мужчина подтянул к себе журнал и рассмотрел внимательней обложку, на которой яркими красными буквами было выведено слово «ПРИДИРА». Вынесенные под названием заголовки статей заставили Барти в скептическом недоумении вскинуть выше кустистые грюмовские брови. Не то чтобы он был так сильно удивлен. Ксено Лавгуд еще по школе бредил созданием собственного журнала, и Крауч знал, что в 79-м бывший софакультетник выкупил у какой-то обанкротившейся газетенки, не пережившей конкуренции с гигантом печати вроде «Пророка» (а таких в то время было несколько), печатное оборудование. Кроме того, тот всегда, на взгляд Барти, был странным, да и дочь в этом отношении явно пошла в него, но все же того, что бывший когтевранец посвятит целый журнал ораве выдуманных им же животных, волшебник совершенно не ожидал.       Что еще сильнее удивляло Рыцаря, так это то, что тот издавался по сей день. Лавгуды не были богатой семьей. Бедной, конечно, тоже, но, чтобы «ПРИДИРА» издавался в течении почти 14-ти лет, его должны были покупать. Неужели в Британии было столько идиотов?       Крауч не собирался поначалу читать этот сборник лавгудовских фантазий, но так уж вышло, что спустя два дня «ПРИДИРА» оказалась единственным развлечением, доступным ему очередным тоскливым вечером. Поттер с Грейнджер, позанимавшись немного в библиотеке, поднялись в свою башню. Трелони не показывалась. Каркаров тоже. Даже нелепый Лонгботтом, наблюдением за которым волшебник тоже иногда скрашивал собственную скуку, куда-то свалил, да и все студенческие работы лжепрофессор проверил еще днем. Так что, покормив своего пленника и завалившись на кровать, Барти все же вспомнил о небрежно брошенном на стол журнале.       И, если некоторые статьи не вызывали у мужчины ничего, кроме недоверчивого веселья (бундящая щица, морщерогий кизляк, подумать только!), то на других Барти вдруг споткнулся и озадаченно перечитал весь текст еще раз.       Когда волшебник все же отложил журнал, был вынужден признать ошибочность первого впечатления. Ксенофилиус Лавгуд, безусловно, был сумасшедшим. Но, определенно, сумасшедшим с проблесками гениальности. На 40 процентов его журнал состоял из похожих на детские сказки фантазий, на 60 — из остросоциальной, политической сатиры. Хорошо завуалированной, завернутой в упаковку из близких к бреду выдумок, настолько, что бывшего когтевранца нельзя было обвинить ни в клевете, ни в попытке подрыва авторитета Министерства. И, очевидно, этот тайный смысл приведенных в «ПРИДИРЕ» статей понимал не только Барти, раз журнал все это время оставался на плаву.       Вот только дочери не следовало забивать бы этим голову. Впрочем, кто сказал, что когтевранка ничего не понимала?       А спустя полторы недели Крауч последовал совету отщепенки-блондиночки. За пять дней до этого ученикам объявили о Святочном бале, и те будто сошли с ума. У Рыцаря складывалось впечатление, что подростки услышали от своих преподавателей не то же самое, что слышал он. Потому как мужчина искренне не понимал, как фразу «вам следует найти партнера для танца» можно было расценить как «вам следует найти партнера, чтобы трахаться с ним, как долбанные кролики, в любом мало-мальски укромном местечке этой школы». Барти задолбался разгонять по коридорам и заброшенным классам сцепившихся конечностями, как осьминоги, и, очевидно, пытающихся сожрать друг друга учеников. В лучшем случае. Иногда приходилось ждать, пока детишки оденутся. Благо, каждый раз это были старшекурсники. Голые неказистые малолетки со своими нелепыми экспериментами с собственной едва проснувшейся сексуальностью не были тем, что младший Крауч предпочел бы видеть и, тем более, помнить. Старшие, впрочем, тоже не добавляли волшебнику морального спокойствия, но уже по другой причине. Этим Барти банально завидовал, потому что, будучи запертым в мордредовом замке и вынужденным каждое ночное дежурство, а то и просто вечером любоваться на эти любовные игрища, сам мужчина только и мог, что сбрасывать нервное напряжение в Выручай-комнате, разнося раз за разом какой-то старый хлам.       Поэтому к середине декабря, в который раз уже заметив за собой желание проклясть застуканную парочку чем-нибудь болезненным, младший Крауч решил, что с момента его последней отлучки времени прошло уже достаточно. Поэтому в ближайшую же суботу послал вежливо Дамблдора с его предложением чаепития, на всех парах, едва удерживая себя от того, чтобы начать весело насвистывать, отправившись в Лютный.       И все бы было хорошо, пока по дороге к Хогсмиду Барти не нагнал Поттера с девчонкой Грейнджер. Долбанного Поттера в поношенной куртке явно с чужого плеча и все тех же стоптанных кроссовках, слишком легких, слишком неподходящих для того, чтобы шлепать в них по мокрому снегу в начале зимы. Почему никто, даже его долбанная подружка не обращали внимания, насколько запущенным выглядел их герой? Конечно, в школе внешнюю потасканность мальчишки большей частью скрывала вполне себе новая мантия, но ведь он не первый раз выходил в Хогсмид… Или все-таки обращали? Но почему тогда ничего с этим не делали? Подросток, конечно, пережил как-то в Хогвартсе три предыдущих года, но вот забавно бы вышло, скончайся вдруг Мальчик-который-выжил от банального воспаления легких.       Нет.       Нихрена не забавно.       Помимо того, что Поттереныш должен был дожить по задумке Господина до июня, Барти никак не мог понять этого странного отношения к Избранному. Да вообще, к любому волшебному ребенку, говоря откровенно.       Если маглы, очевидно, не могут позволить себе обеспечить даже основные потребности Поттера, почему того было не изъять из настолько бедной семьи? Любой Светлый Род принял бы национального героя с радостью. Да даже нейтральный или Темный. Все же через какое-то колено, но Поттеры со многими имели родственные связи. Кстати, прими вдруг Избранного кто-либо из последователей Лорда Волдеморта, ему даже не пришлось бы умирать, потому как Господин не тронул бы — пусть и усыновленного — ребенка собственного вассала, да и мальчика-героя, с детства воспитываемого в уважении к идеалам их стороны, вряд ли когда-либо смогли использовать как Светлое знамя. Даже если бы тот сам так и не стал никогда последователем Господина, помня о том, кому был обязан сиротством.       Как бы то ни было, во всей этой ситуации с Поттеренышем имелось очень много чего неправильного. Барти бесило непонимание, почему все должно было быть именно так, а не иначе. И сам мальчишка, которого как будто все устраивало, бесил. Невыносимо хотелось взять идиота за шиворот и натыкать носом во все, что с его жизнью было не так.       Так что с тропы Барти свернул и аппарировал, не доходя до Хогсмида. Слишком сильно чесались руки вправить Поттеру мозги, чтобы рисковать столкнуться с ним сейчас. И Рыцарь искренне не понимал, не мог понять, почему ему так хотелось раскрыть мальчишке на что-либо глаза. Ведь в июне тот все равно умрет.       За свое поведение в «Demeure des plaisirs» тем вечером Краучу было немного стыдно. Не то чтобы бездумно пялившийся после в беленый потолок шало улыбающийся шлюшонок на что-то там жаловался. Тем не менее, глядя на следы от собственных укусов на шее и ключицах парнишки, отпечатки пальцев на покрасневших бедрах, которые с большой вероятностью завтра станут синяками, Барти чуть поморщился. Он не помнил за собой грубости в постели в предыдущие годы. Не помнил и привычки срывать на партнерах собственное раздражение. Напряжение — да. Не раздражение. Однако, стоило признать, способ оказался действенным. В голове после того, как они со шлюшонком закончили, не осталось ни одной связной мысли, кроме матерщины и междометий. И это было так охрененно после целого месяца, наполненного вечерами тоскливых или раздраженных размышлений, постоянным нервным напряжением и желанием сбежать из долбанного замка, послав к Мордреду и бесячего до колик в печенке старика, и идиотов-учеников вместе с ним.       Стыд за излишнюю, по его мнению, грубость младший Крауч, впрочем, тоже испытывал недолго. Когда молоденький хастлер, отлежавшись минут десять, сам, не пытаясь скрыть энтузиазма, полез к нему дорабатывать оплаченное время, любые угрызения совести вымело из головы, будто ураганом. В конце концов, если обоим нравилось то, что они делали, почему Рыцарь должен был о чем-то там жалеть?